Блудный сын. Глава 1

Блудный  сын

/ версия /

Эта книга - не роман о приключениях склонного к алкоголизму и наркомании сыщика и мистических влияниях на него потусторонних сил. Это версия относительно характера и взаимосвязей фактов и явлений мира, очень похожего на наш, и ещё  - внутреннего мира людей, и ещё - мира невидимого, объединяющего два первых.

Как всякая версия, она строится на основании фактов известных, фактов замалчиваемых, забытых или признанных недостойными внимания.

Некоторые события и явления, аналогичные описанныи, имели место во дворцах и трущобах, кабинетах и психбольницах, церквах, тюрьмах и притонах нашего мира. Версия не достроена до победы или поражения, но и не приводит в тупик.



                I

        Марк откинулся на спинку стула и молча обозвал себя идиотом. Освобождаясь из плена закрученных версий, он вздохнул и перевёл взгляд от протокола на узкое окно камеры, где пыльные лучи солнца с трудом протискивались сквозь частую решётку и грязное стекло. За окном на фоне серой стены покачивались ветки деревьев с молодыми, слабыми листками, выше - пропадало в бесконечности пустое небо, а тюремное окно перечеркивало его прутьями решётки и царапинами давно не мытого стекла. Марк нажал кнопку, и стекло ушло в стену, пропуская тихий шелест и влажный запах листвы. Издалека из-за стен тюрьмы едва слышно шумело море.
Там ходят полуголые бабы, подумал Марк, и бездельники пьют пиво на бульваре, а он напрасно теряет время в этой коморке, пропахшей карболкой и вонючими арестантами. Марк встал и прошёлся по камере, массируя ягодицы.

А псих между тем продолжал болтать:
- Я не просто убивал: это была Великая работа! Это… это…, как прививка от болезней, как чистка ауры после смерти: первые семеро - на девять дней - прививка от злобы человеческой, вторые - на сороковины - от алчности, а в годовщину - последний цикл …
Марк поморщился. Захотелось нажать ещё одну кнопку, чтобы захваты по бокам стула Циколича сомкнулись, и решётчатый шлем опустился, блокируя всякие движения и слова.

- … и база курсирует между Сириусом и Жёлтым карликом, - бормотал сумасшедший. - В момент совпадения векторных координат происходит импульс, идёт мелодия и сигнал в голосовом режиме. Команда и обратная связь… Команда на выполнение… Я бы никогда не смог … но голос… мелодия смерти. Она началась три года назад и умрёт вместе со мной…
В полиции Циколич говорить отказался, а после применения методов жёсткого допроса, объявил голодовку. Поэтому, когда Марк принял дело к производству и сразу добился признательных показаний, это приятно пощекотало самолюбие. Тем обиднее было теперь.
- Чей же это был голос? - по инерции спросил он, уже прикидывая, как побыстрее оформить психа в экспертное отделение.
- Я не знаю, - рассеянно сказал Циколич. Он сидел с отсутствующим видом, сводя и разводя худые колени в мятых, обвисших штанах. - Но я бы не смог…, если бы не голос. Ему…, можно только подчиняться…
Марк снова вздохнул и стал дописывать протокол.
- Ну, и какой он, голос? Высокий, низкий? Бас, баритон? Особенности? - уже просто из любопытства спросил он.
- А не знаю. Я, вроде бы его и не слышал, а просто… принимал, что ли…, а он через меня наблюдал…
- Ну, как это, не слышал, а принимал?
- А вот так, - Циколич рывком подался к столу. Марк удивленно поднял голову. Взгляд сумасшедшего был неприятным, и в глубине его посверкивали тревожные, нездешние искорки; и ещё что-то гадкое и злое, из глубины зрачков, померещилось Марку, и его передёрнуло от омерзения.
-  Отпусти меня, - тихо сказал Циколич. - Я так устал. Мне уже давно пора.
- Ладно, ладно, отпускаю, - пробормотал Марк, снова склоняясь над протоколом.
  "- Пусть с тобой психиатры разбираются." Сделав последние записи в протоколе, он придвинул его Циколичу.
- Подпиши вот здесь.
Он рассчитывал, что усталый псих, не глядя, подпишет бумагу, но тот с тупой настойчивостью заставил его править и уточнять свои показания.
- Так я не говорил…, неточность информации может искривить поле…, - бормотал он, словно про себя, постепенно переходя на неразборчивый шёпот. - Инвентуриальное соотношение капос-цессора…
     Процедура подписания заняла ещё полчаса. Окончательно стервенея, Марк делал исправления в протоколе и, наконец, Циколич с довольным видом подписал последнюю страницу.
     В кабинет начальника тюрьмы Галена Марк вошёл, бормоча ругательства.
     - Пол дня псу под хвост, - объявил он, усаживаясь в кресло. - Я позвоню?
     Кабинет Галена - строгой кубической формы в последнем стиле «геометрик», был пуст, если не считать вросшего в пол стола-параллелепипеда с пультом управления и двух кресел-кубов по обе его стороны. Широкое, во всю длину комнаты, окно открывало прямоугольный вид на коробку тюремного двора, где копошились арестанты. Из стен и пола кабинета для удобства хозяина и посетителей могли выдвигаться дополнительные столы и сидения, а из потолка – некие приспособления для трудных арестантов. Ряды экранов на противоположной от окна стене позволяли видеть любое помещение и подходы к тюрьме.
    Гален, как обычно, расхаживал по кабинету, заложив руки за спину, и на ходу диктовал распоряжения секретарю-стенографу из заключенных. Коренастый, весь из округлых выпуклостей и с вечной полуулыбкой на сочных устах, Гален своим  добродушным видом совершенно не соответствовал занимаемой должности и репутации законченного циника и садиста. С Марком он держался на короткой ноге с тех пор, как тот закрыл одно неприятное дело о смерти заключённого, избитого в карцере тюрьмы.
    - В чём дело? - Гален остановился и стал раскачиваться с пятки на носок, вопросительно глядя на Марка. Стоять неподвижно было не в его стиле. Даже работая с трудными заключенными он, обычно не присаживался, пока не добивался своего или пока допрашиваемый не выходил из строя.
     Марк подошёл к пульту, активизировал громкую связь и быстро набрал номер Прокуратора. Взглянув на Галена, он жестом предложил ему слушать. В динамике щёлкнуло, и раздалось знакомое рычание. Прокуратор, как всегда, был не в духе, и говорить нужно было коротко и быстро. Марк представился и доложил:
     - ... только что закончил допрос Циколича. Думаю: он психически болен … Да, да … похоже на парафрению. Симптоматика налицо… Много… Вербальные галлюцинации… ну, слышит голоса, мания величия: говорит, что выполняет функцию очищения земной ауры, великую работу… Что? Нет, не похоже… Да, жаль…
     - Вечно у вас что-то не так, - пробормотал Прокуратор и отключился.
    - Нет, ты слышал? - ошарашено воскликнул Марк, указывая на пульт. - У меня что-то не так! У меня?! Сволочь!
    Гален рассмеялся и продолжил своё путешествие по кабинету.
    - А ты уверен, что не ошибаешься? - спросил он.
    - Ну, я тебе, конечно, не эксперт. Но, скорее всего, это парафрения. Я таких насмотрелся… Но ты понял, что эта сволочь мне заявила? «Вечно у вас что-то не так». Вот гад! Сука! Всегда выкручивает - будто я в чём-то виноват!
     - Да успокойся, - лениво произнес Гален. – Отнесись к этому тоже, как к симптому…, - он покрутил пальцами у виска. - Твой Прокуратор, наверняка, тоже со сдвигом.
     -  Это уж точно!
     - Мне-то что с этим делать? - напомнил начальник тюрьмы, заканчивая очередной круг по кабинету.
     - Тебе проще. Избавишься от него и всё. Сейчас я…,- Марк полез в кейс за бланками, - напишу назначение экспертизы, и тебе останется только отправить его в психиатричку, в экспертное отделение. Я сяду за твой стол? Смотри, для тебя работаю.
     Гален добродушно улыбнулся и отошёл к секретарю.
     На постановление о назначение экспертизы у Марка ушёл почти час. Закончив, он с удовольствием перечитал написанное и отодвинул листы на середину стола.
     - Ну, вот! Готово. Забирай, - сказал он, вставая. - А я лично умираю с голоду. Обед давно прошёл. Вот так вот - трудимся, не щадя желудка, а потом всякая сволочь тебе нервы мотает. Это я не о тебе.
     - Я  догадался, - ухмыльнулся Гален. - Давай-ка, пообедай у меня.
     - Знаю я твой тюремный рацион, - проворчал Марк, - провокация язвы желудка. Но если ты настаиваешь…
     - Я не настаиваю.
     - Настаиваешь, настаиваешь! Я вижу.
     Загудел сигнал внутренней связи, и Марк по привычке насторожился. Телефон редко приносил ему приятные вести. Гален не спеша подошёл к столу и поднял трубку. С минуту он молча, с невозмутимым видом слушал, потом коротко распорядился:
      - Оформляйте документы.
      Не опуская трубки, нажал рычаг и набрал короткий номер.
      - Комендант? У нас летальный случай. Готовьте машину в морг. Договоритесь с прозектором.
      Лёгкое, неприятное предчувствие не успело окрепнуть в сознании Марка, когда Гален обернулся к нему и задумчиво произнес:
      - М-да, у тебя сегодня и в правду интересный день. Циколич скончался. Ступор, кома и конец. Всё в считанные минуты. Наш врач наблюдал. Кстати, совпадает с твоим диагнозом. У таких - смерть непредсказуема.
      - Ах ты…, - сокрушённо вздохнул Марк и сердито скомкал на столе свое постановление. - А я-то целый час старался. И вообще, весь день насмарку. Если и обед у тебя ещё будет плохой…

                *   *   *

      Обед у начальника тюрьмы оказался отменным: салат из бело-розовой, залитой майонезом морской живности, сочная икра в хрустале и сверкающие разноцветные графины - навевали мысль о крахмальных салфетках и чопорных лакеях в белых перчатках, а прозрачный аристократический суп и румяные, истекающие соком куриные окорочка среди золотистых ломтиков картошки казались сошедшими с рекламы элитного ресторана.
      Для отдохновения и приёма гостей Гален имел специальную гостиную. Её дизайн был лебединой песней приговорённого к расстрелу арестанта-художника. Спроектированная в стиле «ретро», с мягкими сочетаниями цветов и светотени, комната словно затягивала в глубь себя, приглашая расслабиться и забыть мирскую суету. Для этого она предлагала кресла, диваны, и пуфики и, наконец, густой, похожий на лужайку ковёр у дальней стены. Фальшивые окна-экраны могли, по желанию гостей, демонстрировать идиллические лужайки, тихие заводи в лесистых берегах или разнузданную порнуху.
      Марк решил в этот день не возвращаться на службу. Превозмогая нежелание, он позвонил Прокуратору, коротко доложил о случившемся и, выслушав поток ругани, сообщил, что остаётся в тюрьме разбираться. Прокуратор по обычаю бросил трубку.
     Обычно служебный день у Марка заканчивался поздно всегда. Прокуратор, похоже, не имевший вне службы никаких интересов и привязанностей, торчал в своём кабинете допоздна, а уйти со службы раньше него, значило навлечь на себя дополнительные придирки и разносы по пустякам. Поэтому, работая в отрыве, Марк получал редкую возможность свободно располагать временем, не опасаясь вредных последствий.
     За едой Гален почти не пил. Несмотря на обеденное время, часто звонил телефон, мелькали дежурные на экранах и секретарь, вносивший блюда, несколько раз тихо докладывал что-то ему на ухо.
     Марк не прислушивался, проблемы Галена ему были неинтересны. Неожиданно оказавшись обладателем кусочка свободного времени, он старался использовать его по максимуму. Ел он немного, в основном налегая на напитки. Благо, напороться на какой-нибудь суррогат у Галена было невозможно. Его запасы безвозмездно пополнялись директором крупной коньячной корпорации, сын которого отбывал в тюрьме свои первые годы за растление малолетних и убийство с особой жестокостью.
     Кофе пили за маленьким столиком в глубине покоя.
     - Хорошо у тебя, уходить не хочется, - завистливо вздохнул Марк, уютно устраиваясь в кресле с рюмкой коньяка в руке.
     - Оставайся, - Гален отхлебнул кофе. - Оформлю отдельный номер. По высшему классу.
     - А знаешь, иногда так и хочется - хоть в тюрьму, но передохнуть. И не то ломает, что дел много, но вот эта вечная запсихованность, напруга… Не знаешь, откуда тебя лягнут и за что. Да, что там говорить, ты сам знаешь.
      Гален равнодушно вертел в руках сигарету.
      - Пора уже привыкнуть, - лениво сказал он. - Это же основа системы. Винт до упора. Начальник никогда не должен быть доволен своим подчинённым – это расслабляет.
      - Обоих?
      - Конечно. А когда речь идёт о государственных функциях, как у тебя, например, или у меня… Сам подумай, как ещё ему, бедному, стимулировать твою работу?! Что ещё у него-то есть?!
      - Ну, это ты брось. Есть ещё поощрения… В конце концов мог бы посоветовать, поделиться опытом, поговорить по-человечески…
      - Доброта расслабляет, - наставительно сказал Гален. - А вот злость мобилизует.
      - Что мобилизует?
      - Энергию, конечно, внутреннюю…
      - На хрена мне такая энергия, если она появляется из злости. Так с ума сойдёшь!
      - И сходят, кто послабее. Так было и будет. Хочешь ты этого или нет, а люди работают, пока их держишь в напряжении. Кто не выдерживает - выпадает.
      - Вон у тебя полная тюрьма выпавших.
      - А сколько ещё на свободе! - улыбнулся Гален.
      - А кстати, как там мой второй? - поинтересовался Марк.
      Другой его подследственный - молодой парень из семьи средних торговцев, год назад сбежал из дома, спутался с наркоманами и вскоре был задержан на краже в одном из цехов секретного завода. В цех он пробрался примитивно - через забор с неисправной сигнализацией и разбитое окно. На обратном пути с сумкой, набитой деталями из ценных металлов, парень по чистой случайности прочно застрял в том же окне, и, в конце концов, охрана рассмотрела его торчащую наружу голову. В общем-то, банальное дело, которое можно было закрыть за сравнительно небольшую сумму, осложнилось секретностью завода и недостатками в охранной системе. Это могло здорово повредить некоторым большим людям, и в ход пошли скрытые рычаги власти. Дело истребовалось из полиции в Креатуру, и Марк получил его с точными указаниями по квалификации преступления: проникновение на секретный объект, с применением специально приспособленных технических средств, с целью получения сведений, содержащих государственную тайну, - расстрельная статья криминального уложения.
     После предъявления обвинения парень запсиховал, потом впал в депрессию, и Марк начал всерьёз опасаться, что он не дотянет до трибунала. Это осложняло дело с точки зрения криминальной процедуры. Поэтому подследственного стали подкармливать нейролептиками, а персонал тюрьмы получил строгое указание обращаться с ним осторожно и предупредительно.
     - Сегодня…, - Гален взглянул на часы, - сорок минут назад, отвезли в трибунал. Отмучились… По-моему, не стоило с ним нянчиться, в трибунале или в колонии - всё равно сорвётся.
     - Да после меня - хоть потоп. А ты представляешь - если бы этот козёл  окончательно запсиховал во время следствия?! Зачем мне лишние проблемы?!
     - А ты подумал, что моих ребят может испортить такой гуманизм, - ухмыльнулся Гален. - С преступниками нужно жёстко и строго, а  нам, по твоей милости, пришлось возиться с этим психопатом, как сёстрам милосердия. Так можно и навыки утратить…
     - Как же, твои утратят, - фыркнул Марк. - Но я ценю, ты не думай. За мной не пропадёт.

                *   *   *

      После тюремной тишины город толкнул его в грудь весёлой симфонией света и звуков. С удовольствием обострённого восприятия Марк любовался размазанными по небу кляксами облаков, слушал шелест ветра, вливающийся в него гул редких машин и вздорный гомон воробьёв из соседней подворотни, усиленный раструбом узкой арки. Шаги прохожих вбивали в мелодию сложные ритмы движения, причём партия женских каблучков придавала музыке игривую и дразнящую окраску, очаровывала и возбуждала.
      Солнце уже опускалось к морю, но до сумерек было далеко. Пыльная улица вела влево к приморскому бульвару, и вправо - к порту и центру Города. Мысленно проследив оба направления, Марк повернул налево и пошёл в сторону моря. Скоро поворот открыл ему просторную панораму, разрезанную линией горизонта на небо и воду. Ближе к горизонту небо постепенно темнело, и облака над морем собирались в дымчатые сугробы. Под ними, на чистой вдали от берега воде, покачивались цветные пирамиды плавучих пляжей. Марку как-то раз посчастливилось побывать на одном из них по долгу службы, и от этого посещения осталось впечатление волшебного сна и едкая зависть к богатым.
     А бульвар и пляж были заполнены бедными бездельниками. Они всегда будут купаться с берега, подумал Марк, ходить по острым, грязным камням, раздвигать руками мусор на воде, чтобы окунуться, а потом будут долго лечиться от аллергии и всякой другой заразы.
     Марк вышел на бульвар и двинулся среди толпы. Его строгая форма с серебристыми погонами резко контрастировала с пёстрыми одеждами и наготой бездельников. Он был прочно и приятно пьян, но что-то внутри потянуло, лизнуло под ложечкой и без слов подсказало, что может быть ещё лучше.    
     Он мысленно погрозил сам себе пальцем и покрутил головой: «-Кончай, опять нажрёшься… как в прошлый раз…», - и остановился у стойки винного павильона.
     - Двойной коньяк.
     - Прошу, господин лейтенант.
     Продавец услужливо наполнил бокал и придвинул блюдечко с ломтиками засахаренного лимона. Марк заметил, что бокал налит до краёв и ухмыльнулся. Ему нравились такие дела.
      -  Проторгуешься.
      - Ничего, - осклабился продавец и подмигнул, как сообщнику. - Власти почёт и уважение. Кому другому - не долью.
      Марк хмыкнул и залихватски, в два глотка, выпил. Он знал, что может уйти, не рассчитавшись, и вообще много чего может. И пошли они все... Он бросил деньги на стойку и, небрежным жестом отказавшись от сдачи, двинулся дальше.
      Как обычно в курортный сезон люди объединяли пляж с бульваром, разгуливая по аллеям или сидя в кафе в плавках и купальниках, и выходя на пляж к самому морю в одежде, вплоть до строгих визиток и лаковых туфель. Мимо по аллее, играя тяжёлыми бедрами, прошла ранняя купальщица в ярких шортах. Последнее время у женщин вошло в моду делать разрывы ткани на пикантных частях туалетов. У этой - оторванный треугольником лоскут открывал изрядную часть розовой ягодицы. Марк проводил её оценивающим взглядом и глупо ухмыльнулся…
    Пройдя половину бульвара, он ещё дважды останавливался выпить. Яркие впечатления весеннего вечера постепенно притупились, и стали уходить внутрь, а там навстречу им уже поднимались смутные желания чего-то необычного… Но на этом ощущения обрывались в неопределённость. Окружающее приятно расплывалось по краям  и  вдруг стало уходить в сторону, и потребовалось сделать усилие, чтобы остановить ускользающий бульвар.
      «- Что-то быстро я сегодня…» Марк, пошатываясь, пересёк аллею и через полосу ломаных кустарников вышел на пляж. С некоторым трудом преодолел он путь между распластанными на подстилках пляжниками, подошёл к самой воде и тяжело сел в песок.
       Море к вечеру затихало, и теперь волны покатыми стеклянными валиками скользили к берегу и, окончательно слабея у линии прибоя, устало вылизывали песок у его ботинок. Неплохо бы искупаться, но было лень, и он просто сидел, подставляя лицо прохладному ветерку, и ни о чём не думал.
     - Какой прекрасный закат! - раздался сзади глуховатый женский голос. Это прозвучало, как призыв, и Марк обернулся.
Женщина была в закрытом красном купальнике с большим вырезом на груди и пикантным разрывом ткани в области пупка. Марк разглядел жидкие груди, круглившиеся только благодаря чашкам бюстгальтера. Накрашенное лицо, умело скрытые морщинки. Женщина была старовата и, кажется, пьяновата. Она нервно вертелось на месте, перебирала худыми ногами, и во всей её манере было что-то развинченное и небрежное. Однако Марк был уже достаточно пьян, чтобы не обращать внимания на такие мелочи, как внешность.
    - Действительно, - отозвался он. - Напоминает картины импрессионистов.
    Женщина кокетливо рассмеялась.
    - Какой вы?! Живая природа намного прекраснее любого искусства.
    - Спорный вопрос...
    Марк снова стал смотреть на закат, волны, на детей, строивших песчаные крепости на кромке прилива. Малышка в кружевных трусиках с ямочками на локотках, устроилась у его правой ноги и принялось копать ямку, огораживая её от наползавших крохотных волн. Женщина спросила, почему он в форме, а он пожал плечами и, потянувшись назад, предложил ей сигарету. Они курили и разговаривали, и он узнал, что её зовут Альда, и подумал, что она, наверное, врёт, не могут же всех звать Альдами и другими красивыми именами, и они поговорили о погоде и об искусстве, в котором оба не разбирались...
     - В это время начинает холодать, - проговорила Альда, накидывая на плечи яркое полотенце. - Пора уходить. А настоящее тепло установится позднее, через пару недель...
      Маленькие зацепки, побуждение к активности... Марк придвинулся к воде и стал помогать малышке строить укрепление от волн. Она подняла на него серьёзное личико и вдруг улыбнулась, блеснув влажными зубками. Доверчиво и ясно, как своему. Потом насупилась и строго сказала:
      - Ты мне мешаешь. Это крепость.
      - Правда? Тогда извини, - ответил Марк. - Я думал - это дамба.
      -  А это что - дамба?
      - Ну, такая стена. Она не пускает воду, куда не надо.
      Девочка на минуту задумалась, разглядывая своё сооружение.
      - Нет, это крепость, - сказала она.
      - Который час? - спросила Альда капризным голосом.
      Стрелки расплывались у него перед глазами, и Марк лёг на спину, протягивая ей руку с часами.
      - Поздно, - вздохнула Альда. - Скоро стемнеет.
      - Темнота способствует взаимоотношениям…
      Разговор снова покатился по избитой колее пляжного флирта. Марк словно со стороны слышал собственные туповатые остроты и нервный смех женщины, и уже ползли мысли: вести ли её домой или напроситься в гости… Но в какой-то момент созревания мысль вдруг отпрыгнула в сторону, и нелепость случайной связи со старой, раздрызганной бабой поразила его своей очевидностью.
      «- Что это я?!»- снова мелькнуло в голове.
      Ему вдруг стало скучно её жалкое стремление к сексу - попытка спрятаться от одиночества в нём, в таких вот случайных знакомствах и ещё в вине… Алкоголь и секс, как средства спасения…, или убийства, или самоубийства - предмет для криминологического исследования.
      Он отвернулся и долго смотрел в море, не слушая больше игривую болтовню. Солнце уже почти зашло, и тёмные пласты облаков на горизонте как будто вдавливали его всё глубже, сплющивая в плоскую кровавую полосу.
      Марк поднялся, поправил рубашку и, отряхнув песок с брюк, молча пошёл к бульвару. Женщина удивленно окликнула его, потом крикнула что-то нелестное и нарочито весело,  презрительно засмеялась.
      Все прячутся по-разному, думал он, но чаще всего друг за другом. Не зря уголовники считают, что легче всего спрятаться в толпе. Это, впрочем, когда как. Марк принял у павильона ещё одну рюмку и решил идти и спрятаться в "Погребок".
      Он прошёл темнеющими аллеями парка, где под деревьями и навесами из волнистого пластика были выставлены ресторанные столики - за ними пьяные бездельники прятались за бутылками и богатой сервировкой, за бесшабашностью, пустыми разговорами, танцами и вечной готовностью дорогих шлюх; пересёк улицу, где прятались в сумерках редкие автомобили, недолго поблуждал между разномастными отелями, в которых тоже прятались люди, и вышел на центральный проспект.
     Ещё не освещённый фонарями, проспект уже вовсю жил обычной ночной жизнью. Толпа - одиночками, кучами, грязеворотами текла к центральной площади. Марк шёл против толпы, разгребая её руками. Он презирал толпу. Обтекая его, толкотливый поток ругался, жевал, смеялся, дышал на него жаром и возбуждением. - Ш-ш-шоу, - шипело со всех сторон. Да, вспомнил Марк, сегодня шоу. Шоу начинается с приходом темноты! Марк плюнул в чью-то тупую рожу и ускорил шаги. Он презирал шоу. Сегодня он презирал всё.
     - Ш-ш-шоу! Паш-ш-шёл ты… Ш-ш-шерон… А-ха-ха-ха!… У Маоры пятый любовник, и все спят в одной постели! С-супер!… Эйда остановилась в Хелдоне…, и чтобы  никто из обслуги не попадался на глаза… Клас-с-с!… Шерд покрасил волосы на лобке! С-супер!… У-ху-ху-ху! С-с-ш-шоу…, - толпа сипела, шипела, кашляла…
     Здесь не прятался никто. Попрошайки, которым не хватало на выпивку, со скорбным видом тянули в толпу пластиковые стаканчики. На площади у большого фонтана шла драка и уже кто-то, поскользнувшись на мокрых плитах, упал в его неглубокую чашу, разбрызгивая воду и кровь... Кучка наркоманов пахнула на него из подворотни сладковатым запахом какого-то зелья; уличные шлюхи, разнообразно одетые - от разорванных в нужных местах лохмотьев, до декольтированных бальных платьев, благоухая дешёвыми духами, прогуливались вдоль толпы в нервных вспышках реклам. Всё было невыносимо противно и гадко. Только равнодушное здание Торгово-промышлен-ного центра со скользящими вдоль фасада кабинами лифтов, спокойно высилось над лихорадочной жизнью проспекта, матово светилось, теряясь в облаках, основательное и бесстрастное …
      Марк шёл прочь от площади, где готовилось шоу, но шум толпы не становился тише, а только сливался в однообразный волнистый гул.
      - Га-а-а! А-а! Ш-ш-у-у! - сотрясало и закладывало уши.
      А потом над всем этим - низким электрическим басом загремел, завибрировал, зазмеился аккорд гитары, и в ответ взлетел к небу объединённый человеческий вопль, а новый вал электрических звуков обрушился и затопил, и растворил его в себе. 
      Марк свернул в боковую улицу, и шоу словно отдалилось, приглушённое камнем домов. Он углубился в лабиринт улочек старого города и скоро вышел в треугольный тупик между каменной оградой какого-то особняка и глухой стеной соседнего здания, которая слегка вибрировала от работы неизвестных механизмов. Шоу доносилось и сюда, но уже отдалённым фоном.
      В стене, рядом с мусорными баками, была низкая дверь из толстых досок с фигурными петлями. Над ней чёрными небрежными мазками прямо на стене было выведено: «Погребок». У входа, прислонившись к мусорному баку, дремал оборванец с бутылкой в руках. «Привратник Рульф», как звали его завсегдатаи, был одной из достопримечательностей «Погребка». Видимо наслаждаясь особой формой помешательства, Рульф пренебрегал государственным пособием, и предпочитал жить среди мусорных баков и попрошайничать у дверей «Погребка», а потом в нём же пропивал собранные деньги. Он встрепенулся, увидев Марка, и тот по обычаю бросил ему монету.
     - Войди и напейся, - привычно прохрипел Рульф.
     Марк толкнул дверь, и ступил на декорированные под камень ступени лестницы. Они тут же медленно поехали вниз по узкому коридору, освещённому маленькими факелами.
Хватаясь за стены и едва не упав, сходя с лестницы, Марк ввалился в небольшой зал со сводчатым потолком и глубокими нишами в стенах. Помещение было освещено десятком коптящих факелов и разнокалиберными огарками свечей. Влажные каменные стены, разводы плесени, грубые столы и стулья. Напротив бара, сидели Философ и Художник - двое из их компании. Марк смутно воспринял бурный восторг, хлопанье по плечам и усаживание на жёсткий стул… Художник по кличке Рафаэль или Рафаэль по имени Художник, он точно не помнил, стал объяснять ему ущербность постимпрессионизма, а он всё пытался рассказать ему о женщине на пляже, но у обоих ничего не выходило.  А потом они пили и рассуждали о смысле жизни, и Философ сказал, что этот смысл в том, чтобы никогда не останавливаться, и тогда они напились по-настоящему, и был звон рюмок, уже совсем невнятная болтовня, лица официанта, бармена Бака, Философа, Рафаэля-художника, снова официанта и бармена плыли кругом, а потом всё пропало и появилось вновь с ощущением тошноты и боли в правой руке. Он посмотрел на свою руку, но не увидел её и стал искать, оглядываясь вокруг. А на полу, раскинув ноги, лежал в нокауте какой-то человечек. В голову вдруг ударило воспоминание о Циколиче, и стало ужасно смешно, и захотелось рассказать обо всём Философу, но тот уже спрятался в пьяном трансе, уставившись в пространство стеклянными глазами, и расшевелить его было невозможно.
Потом они куда-то шли, и он пришёл в темноту, и было парение в пустоте, тряска разболтанной машины…, душное пространство лифта, тошнота и противный звон в ушах…, он стал падать и звук падения отдавался в голове гулким эхом, которое растворилось в бесконечности провала и вместе с ним упала тишина…

    ...Тишина. Беззвучный, тревожный звон… Смрадными клубами поднимается мрак, и холодно и страшно, и скользкие прикосновения, и злая ухмылка сзади, и занесённые, готовые сомкнуться в смертельном захвате руки.
      Он видит, как в зыбкой тьме одно за другим появляются серые пятна лиц. Сначала тусклые и нечёткие, они постепенно резко обозначаются на фоне туманной неопределённости… 
      Древняя усталость залегла в изгибе ртов; сморщенные вечным вопросом лбы и усталые глаза под нахмуренными бровями… Демон в центре разомкнул губы и беззвучно заговорил. В его неслышных интонациях ощущалась угроза взрослого, объясняющего истину капризному ребенку... Пустые глаза смотрели в сторону, но Марк чувствовал, как тяжёлое внушение отпечатывается в нём вечными следами. В страхе он рванулся прочь, но остался на месте. Тьма упруго давила навстречу, сомкнулись на шее невидимые пальцы, и рыкающий утробный смех прогрохотал под невидимыми сводами…

        Марк проснулся, но ещё некоторое время продолжал чувствовать, как сдавливает ему грудь.
      - Дурацкий сон, - пробормотал он и сел на противно заскрипевшей постели. В голове коротко ударило, прогоняя остатки мути от ночного кошмара.
      Он был дома, в своей служебной квартире, и не было никаких демонов и зловещей тьмы. Марк отбросил одеяло и опустил ноги на грязный пол - сухая пыль, крошки и что-то острое в пятку…, развороченный стол с прожжённой скатертью…, прокуренный воздух…, косые лучи утреннего солнца...
      У окна на диване тяжело просыпался Философ. Он спал одетым, и теперь в беспокойном полусне беспорядочно скреб дрожащими пальцами рубашку на груди. Марк недовольно поморщился. Этого зрелища он не любил. Фил трудно переносил похмелье, которое стало обычным атрибутом каждого его утра. И почти всегда по утрам он безнадёжно клялся преодолеть болезненную зависимость, держась этого решения иногда даже до обеда.
     Отставной преподаватель Университета, поэт и критик - Фил, к которому прочно прилепилась кличка «Философ», по его мнению, осуществлял пассивное сопротивление жизни, гробя себя с помощью алкоголя и галюциногенов. Он давно растерял все официальные средства к существованию, но, тем не менее, существовал и, похерив принципы всех философий, не разбирался для этого в средствах. Диапазон их ширился от мелких краж до тёмных дел, связанных с торговлей людьми и тяжёлыми наркотиками. Марк сошёлся с ним в «Погребке», и теперь Фил нередко ночевал у него в служебной квартире.
      Философ сел на диване и сжал виски руками.
      - Пр-р-роклятье…, - с трудом выговаривая, бормотал он. - М-м-м, как голова трещит… мне даже думать больно?! … Пор-рвалась память… горестные нити... м-м-м... из ночи тянутся... О, чёрт!
       - Ой, да заткнись ты, лирик-делирик! Пьёшь - так не жалуйся, - отозвался Марк, натягивая форму. - Вон там, за шкафом…
       Он и сам был бы не прочь опохмелиться, но предстоял длинный и нудный день служебных  обязанностей, и расслабляться с утра было нельзя. Философ проворно ринулся с дивана и почти упал за шкаф. Зазвенели пустые бутылки -  возня…, плотоядный стон…, и он возник испачканный пылью, победно сжимая в кулаке плоскую бутылку.
       Марк позавидовал ему коротким взглядом и ушёл в ванную. Склонившись к зеркалу в узком промежутке между унитазом и душевой кабиной, он машинально брился, а в голове, разгоняя похмельную муть, уже проявлялись проблемы и строились планы на сегодня. День вчерашний, смутно напоминая о себе тяжестью в голове и, почему-то, болью в боку, медленно уходил назад, в небытие. Марк не любил помнить о том, что прошло.
       Он ополоснул лицо холодной водой и внимательно осмотрел себя в зеркале. Розовые белки, тени под глазами, синяк на ребрах в левом боку. А так - всё в норме. Душ сегодня он решил не принимать. Некогда.
       Когда, через несколько минут, он вернулся в комнату, Философ с умиротворением на покрасневшем, припухшем лице полулежал на диване, поигрывая стаканом.
       - Берегись, - пошутил Марк, - быстрый опохмел ведёт к медленному запою.
       - Студент, - ухмыльнулся Философ, - вы берётесь учить профессора. И вообще не следует забывать, что трезвость - это лишь галлюцинация ума, лишенного необходимого воздействия алкоголя.
      - Слушай, а почему у меня вот тут синяк? - спросил Марк, надевая рубашку.
      - А это тебе врезал один атлет, не помнишь? Ты его оттолкнул с дороги…
      - А-а, - протянул Марк. Никаких атлетов в сохранившихся обрывках памяти у него не было. - Ну, а я?
      Философ усмехнулся.
      - Ну, а ты сунул ему в нос свой знак, а потом вырубил его хуком с правой. Это злоупотребление служебным положением не при исполнении служебных обязанностей.
     - Много ты понимаешь…
     Марк быстро одевался.
     - Какие планы на вечер? - поинтересовался Философ. - Пообщаемся в «Погребке»… или как?   
     - Нет... Сегодня никак, - ответил Марк, пристёгивая перед зеркалом галстук. - Зван на раут, на мужскую вечеринку... с дамами. Знаешь, что это такое?
     - Да, … вроде как овощное рагу, ... с мясом. Внедрение чуждых элементов придает особый смак.
     - Что-то в этом роде. Слим удружил. Какая-то новая компания - серебряная молодёжь, свежие тёлки.
      Марк посмотрел на часы и двинулся на кухню.
      - Пора, пора! Пьём кофе и вперёд. Ты же знаешь…
      Философ знал - опаздывать по утрам Марку было нельзя. Строгий режим дня был одним из незыблемых устоев Креатуры. Фил с искренним сожалением посмотрел на бутылку, потом на Марка и с гудящим стоном отодрал тощее тело от дивана.
Марк включил на комбайне режим стандартного завтрака на двоих, и через минуту автомат выдал кофе и горячие тосты с маслом.Кофе у Марка был настоящий. Одной из многочисленных привилегий чиновников Креатуры была возможность получать на спецскладе дефицитные, в первую очередь натуральные, продукты.
      Приводя себя в порядок, Марк выпил подряд две чашки и через силу проглотил тост. Философ от еды отказался категорически, заявив, что настоящие джентльмены раньше десяти не завтракают.
       Узкий коридор служебного дома встретил их стуком торопливых шагов, запахом пыли и привычным экономным полумраком. Мимо быстро прошла, кутаясь в грязноватое боа, знакомая проститутка. От неё пахнуло мужским одеколоном и водкой. Тошный запах шлейфом тянулся за ней по коридору, и Марк, задержав дыхание, приостановился. Привычка  заставила отметить в памяти, что девица возвращается от чиновника из седьмого номера, жена которого уехала к родным в провинцию. Философ гнусно фыркнул сзади, но промолчал. Проститутка направилась к лифту, и Марк, свернув на лестницу, стал спускаться пешком.
      Они прошли мимо вечно бдящего дежурного, и тот поспешно отметил время выхода в контрольном журнале.
      Двери подъезда торопливо выплёвывали в ясное утро инородные тела чиновников и их ночных гостей. Марк недовольно поморщился навстречу солнечному лучу, некстати заглянувшему в лицо, надвинул фуражку на глаза и, кивнув Философу, деловито зашагал на службу. Делая обычный крюк, чтобы не идти грязными улицами окраин, он вышел к морю и двинулся вдоль берега. Здесь, вдалеке от центра, пустынный и заваленный мусором берег мало напоминал курортный пляж. Больные деревья и ломаные кустарники тянулись по обе стороны заросшей аллеи. Справа нависающей громадой давил Город, а слева тяжело шевелилось тёмное маслянистое море, похожее на сонного зверя. Утренний бриз, просыпаясь, гонял вдоль берега запахи гниющих водорослей, мёртвой рыбы и горьковатую вонь от химических реакций в недрах отравленной воды. Изредка, как грустное  напоминание, сквозь прибрежные запахи прорывался чистый солоноватый воздух, подтверждая, что где-то там есть ещё пространства, свободные от гибельной активности человека.
     Сегодня море тревожило. Нервная рябь дрожью пробегала по тяжело дышащему лону, притягивала взгляд, увлекала его к горизонту и дальше. Свободный раствор неба охватывал и тянул в себя. Это, как тогда… Марк замер и, глядя поверх замусоренного пляжа, полетел в размытый горизонт, сквозь солоноватый вкус открытого пространства, навстречу тому, что звало…   на мгновение он ощутил, как где-то внутри, его маленькая пугливая монада, оживает, распахивается, вбирая и сливаясь…, вспыхнуло гулкое ощущение полёта…, и снова захлопнулось, потревоженное случайным шумом с берега. Казалось, перед ним промелькнуло что-то главное, ещё чуть-чуть, и он понял бы …
      Марк вздохнул и недовольно обернулся. В кустах шевелились бездомные. Скорченные от утренней сырости они ещё спали, но уже ворочались в беспокойстве нежелательного пробуждения, хрипели и кашляли во сне. Марк двинулся дальше и стал думать о службе, и это ещё глубже оттолкнуло светлое настроение утреннего полёта, которое теперь приходило к нему всё реже и короче. С непонятной неохотой память возвращалась к детству, когда полёты во сне и наяву были постоянной и радостной реальностью, а тёплая, счастливая беззаботность заполняла его полностью, не допуская и тени сомнения в том, что каждый волос на его голове посчитан, и хоть один шаг может остаться без доброжелательного внимания, любви и помощи…
      Позднее, он вычитал где-то о частице единого начала бытия - монаде - субстанции, истинно воспринимающей мир, о её изначальной способности открывать высшие категории. С тех пор он называл свою тёплую беззаботность монадой, но с каждым годом взросления всё реже вспоминал о ней, и всё реже она напоминала о себе. Его монада корчилась от «забот» о нём вечно пьяного отца, от бессилия и постоянного надрыва матери, от его товарищей и недругов, от впитываемых им примеров больших людей Государства. Наконец, его собственные «заботы» о себе  всё чаще заставляли её сжиматься от горя и болезненно ныть, не давая покоя, и всё чаще Марк заглушал её какими-то неубедительными насмешливыми усилиями, как не имеющий аргументов говорит, отмахиваясь: «-Ах, бросьте!», и никому, включая его самого, не ясно, что бросать и зачем.
      Внешнее всё больше проникало внутрь, гася и задавливая монаду, и она постепенно сжалась до невидимых размеров под грузом приоритетов, надежд и целей, злости и зависти, и новой служебной тревоги, поселившейся в нём после прорыва на престижную службу в Креатуру…  Она потерялась в этом хламе, и временами Марк вообще переставал помнить о её существовании.
      Споткнувшись о сломанную ветку, он невольно вернулся к действительности и позавидовал двум бездельникам, с утра наливавшимся пивом у павильона. Он уже вышел в благоустроенную часть бульвара. Здесь было чище, и редкие дворники лениво катили по дорожкам свои машины, собирая вчерашний мусор. Открывались пивные и винные павильоны. Шашлычники разжигали закопчённые мангалы. Открывались парикмахерские и татуировочные салоны, лавки дешёвых сувениров, пёстрой бижутерии, закусочные на колёсах, прокат пляжных зонтов и шезлонгов, палатки массажисток с широким спектром услуг. Город готовился удовлетворять незамысловатые потребности бездельников.

                *   *   *

       Приморский бульвар окончился бетонным забором базы прибрежной охраны. Пройдя вдоль его унылой стены, Марк вышел на центральную площадь, традиционно названную именем Вождя Государства. Загаженный птицами монумент высотой в три человеческих роста высился в центре, взирая вниз тупым взглядом каменных глаз. Площадь казалось голой, хотя была изукрашена по периметру грубыми каменными вазами и в центре черепашьим горбом возвышалась клумба с вялыми цветами. Дежурное подразделение комендантского взвода подрезало редкие кустики вдоль тротуаров и вручную сметало мусор. За площадью, невидимые за глухим забором, топорщили свои антенны блоки Креатуры. Было ещё рано для прохожих и всяких ополоумевших манифестантов. Только чиновники торопливо стекались со всех сторон, и служебные машины начальников плавно огибали площадь и исчезали в воротах.
       Марк в толпе сослуживцев прошёл  контрольный пункт,  пересёк квадратный двор, поднялся по ступеням центрального блока и на входе ещё раз предъявил пропуск. Впереди и сзади торопились в те же двери многочисленные чиновники, армейские офицеры и добившиеся спецпропуска просители. Арестованных конвоировали в здание через задний ход, им же пользовались солдаты и обслуга.
       Марк не любил путь до своего кабинета, не любил утренних встреч и болтовни с сослуживцами. Он шёл, опустив голову и глядя на свои энергично ступающие ноги. Протёртая в некоторых местах до основы, некогда красная ковровая дорожка быстро уплывала назад. Крутые ступени, сапоги, ботинки, грязные разбитые башмаки заключенных, редко - дамские туфельки... Растоптанные, плохо вычищенные краги преградили дорогу.  Марк поднял голову и увидел Майора.
       Болезненно тучный, с обрюзгшим лицом, исчерченным синими жилками, Майор неприятно улыбался, показывая неровные, жёлтые зубы, которых, по его мнению, осталось ровно на улыбку. "Лучше бы он не скалился", - всякий раз думал Марк, стараясь не смотреть на чёрные слюнявые провалы в углах нечистого рта.
       Их встреча могла быть случайной, но Марк знал любовь Майора сообщать сослуживцам неприятности…
       - Ну, как жизнь?
       - Нормально, а у тебя?
       - Мне сегодня дали одного маньяка. Только что задержали, под утро. Думаю: сразу - перекрёстный допрос. Поможешь?
       - О чём речь?! Заметано.
       Майор посмотрел в сторону.
       - А твой-то вчера накрылся…,- сочувственно сообщил он, гася улыбку.
       Марк почувствовал, как наливается жаром лицо. Тревога дождалась своего мига, вспыхнула и ударила в голову. Этого он страшно не любил. Коротко насладившись эффектом, Майор засмеялся и шутливо толкнул его в плечо.
       - Да, нет, не бойся, ничего тебе не будет. Представляешь, идёт себе трибунал, всё гладко, по сценарию, твой колется - ты его хорошо подготовил. И вдруг - бац! Даёт реактивный психоз! Представляешь?! Глаза выпучил, смотрит мимо, начал раздеваться и несёт что-то про листики-цветочки.
        Марк перевёл дух.
        - И что?
        - Объявили перерыв, вызвали психиатра, и тот определил внезапно возникший реактивный психоз, вызванный неблагоприятными жизненными обстоятельствами. Внезапно, слышишь? Значит, ты здесь ни причем.
        - Конечно не при чём! - сердито подхватил Марк. - И нечего мне было нервы мотать, приколист хренов.
        Майор загыгыкал.
        - Да, брось ты. Какие приколы? Хилая нынче пошла молодежь. Да и откуда им взяться…, - неопределённо  заключил он.
       В этот момент сердитый голос рыкнул из глубины коридора. Майор вздрогнул и бросился на зов.
       Марк несколько раз глубоко вздохнул и пошёл к своему кабинету. Страх в груди остывал и съёживался, оставляя после себя неприятную слабость. Он знал, что теперь страх не уйдёт, а будет прятаться в глубине, ожидая любого, даже несправедливого обвинения. Наказывать-то меня не за что, думал он, реактивный психоз в трибунале явно не мое дело. Но неприятности, безусловно, ещё ждут, это точно.
Дверь кабинета с раздражающим скрипом открылась и закрылась за ним. Стараясь восстановить рабочий ритм, Марк упруго прошёл к балконной двери, открыл её и, вдохнув воздух, пропитанный тюрьмой и казармой, вернулся к столу.

                *   *   *

      Нужные материалы, как всегда, не находились, и потом он долго спрашивал себя, каким нужно быть идиотом, чтобы вот так засунуть их в стопку отработанных черновиков по делу вчерашнего психа.  Раскрыв тонкую папку нового дела, которую ему предстояло сделать толстой, Марк вздохнул и стал читать.
      Банальное проникновение через окно, выдавленное стекло, разбитый шкаф-витрина, два радиоприёмника, динамики, наушники, батареи питания…, взломана касса, но денег в ней не было. Марк усмехнулся. Что же это - хозяин магазина?! Обычно в таких случаях оказывается, что касса ломилась от случайно, как раз накануне не сданной выручки. Так, теперь личность… Беглый солдат.  Понятнее. Всего два дня в Городе. Признаки опьянения…  В крови обнаружен наркотик…
      Марк не любил наркоманов, но они всегда вызывали у него какое-то болезненное любопытство. Однако ему всё время попадались неинтересные: отупевшие, малограмотные подростки с выжженными мозгами. Они даже не могли внятно описать свои глюки и только бормотали что-то про вечный кайф, по сравнению с которым прочая жизнь - серая пыль, не имеющая значения.
       Марк  нажал кнопку селектора и приказал привести наркомана. Конвоир с навсегда испуганным лицом втолкнул в кабинет паренька, одетого в помесь остатков военной формы и мусорного хлама. Камуфляжные штаны были настолько грязны, что определить, которые из пятен принадлежали маскировочному узору, было затруднительно. Пряжка от военного ремня пропала, и, вместо одного из форменных ботинок, открывала грязные пальцы рванная летняя туфля.
       Марк почти не взглянул в его лицо. Все наркоманы в системе с их полузакрытыми глазами и вялыми, иногда яркими на серых лицах губами, казались ему на одно лицо, как бывают похожи дауны разных возрастов и национальностей.
       Не дожидаясь приглашения, наркоман тяжело сел на стул и тут же словно пополз с него в разные стороны, расслабляясь, и аморфно, как медуза, принимая наиболее удобное положение покоя. Такое самоуправство обычно каралось дубинкой конвоира, но Марк решил сначала попробовать без формальностей.
       - Ну, что?  Балдеешь? - доверительно спросил он и далеко откинулся назад вместе со стулом. - Можешь говорить?
       - Могу, - вяло и спокойно ответил наркоман. - Только говорить нечего: магазин брал сам, приёмники продал, деньги истратил…  Всё. Сажайте.
       - Класс!  - восхитился Марк. - Только мне мало. Мне нужно знать кто отключил сигнализацию? Ты ведь не умеешь, не так ли? С кем брал магазин? Сам бы никогда не смог ни залезть, ни вылезть, ни унести.  Кому продал? В Городе у тебя - незнакомого, никто бы не купил - все нас боятся больше, чем любят деньги. Значит - сдал торговцу дурью. Кому? Где его нычка?
       Наркоман, казалось, слушал внимательно, но Марк знал, что это только внешне, как защитная маскировка у насекомых.
       - Вот видишь сколько вопросов! А ты говоришь: всё, - он подался вперёд и рявкнул: - Что!?
Как он и рассчитывал, наркоман вздрогнул и вскинулся на стуле.
       - Я не знаю… не помню…, - забормотал он.
       - Ну и ладно, - мягко сказал Марк. - Не будем о плохом. Расскажи: откуда ты, давно ли принимаешь наркоту и что именно, как балдеешь…?  Ну, и так далее. Валяй.

                *   *   *

       Наркоман растерянно посмотрел на него, по сторонам и, смиряясь с неизбежным, вздохнул:
      - Ну, … родом я из Приграничья. Там у нас много травки растёт… Ну, и знатоки, конечно, есть. Первый раз вмазался ещё в школе, когда было лет пятнадцать … Потом так, от раза к разу… Предкам было до фени. Отец сам шмалил…, падла. И матери было не до меня. Втянулся, стал каждый день улетать. Это - как в сказке: с приходом - всё свободно, весело, всё по фигу, и всё не так: идёшь, под ногами спичка, а как бревно, ногу задираешь, а пацаны ржут… Со стороны-то…
      Он замолчал, погружаясь в воспоминания, но Марк резко ударил ладонью по столу. Наркоман вздрогнул и вяло продолжил:
      - Ну, потом забрали в армию. Пацаны мне иногда присылали, но редко. А мне было уже никак. Кумар прошёл, так ломки по сухому пошли, падла, глюки страшные… Пару раз тырил у фельдшера, баян спёр, порошки, варил, выпаривал, ширялся, но это так - одно название, падла… Побочки пошли хреновые и кумар такой… чан, как колокол, руки-ноги отпадают... Дайте закурить, а?!
      - Ещё не заработал, давай дальше!
      Наркоман тяжело, со всхрипом вздохнул.
      - Один раз был на вокзале, искал у цыган и нашёл одного…, запах унюхал. Чувствую - классная травка, падла,  а расклад не пойму - никогда такой не пробовал. Я к нему: дай, мол, помираю, падла буду. А он смеётся, говорит: "- Это божья травка, не каждому можно." Ну, у меня там денег было, часы…  Всё отдал, упросил… Дал он мне на два косяка, падла. И я тут же, на вокзале, куда-то там залез, на путях, чтоб не видели, и зашмалил… Ну, это, падла, был совсем другой приход. Я как будто улетел и увидел себя, того..., первого, сверху… в темноте, в товарняке… даже жалко стало. А сам-то я в это время улетал, и было счастье... такое, что не рассказать, и свобода, и благодать такая… не могу…
Наркоман заметно оживился, заново переживая счастливые минуты. Но тут зазвонил телефон, и он безжизненно поник на своем стуле.
 Звонил полковник Верховной Креатуры из отдела по расследованию особо важных преступлений. В группе с ним Марк расследовал не слишком сложное, но объёмное дело о "нелегальной оппозиции". Каждый раз, приезжая в Верховку, он водил полковника в ресторан, где "важняк" обычно упивался за его счёт до полного забвения о неразглашении служебных секретов. Потом они отправлялись в кварталы развлечений и проводили там остаток ночи. Это, однако, не мешало полковнику при случае быть придирчивым и истерически требовательным.
 Дело о "нелегальной оппозиции" в начальном его состоянии представлялось Марку как видимая часть дерьма, плывущего против течения. Трогать его вообще не следовало, так как вреда от него не было никакого, а хлопот - выше головы. Собственно, любая оппозиция была давно и прочно запрещена в Государстве и теперь этим словом именовали всякое отребье, пытающееся жить не так, как надо. Как надо жили, гнили и умирали все. Все одинаково, не особенно трепыхаясь. Здоровый консерватизм - основа процветания. Поэтому, если кто-то хотел жить по-своему, то уже само намерение содержало криминал.
 Не меньше получаса "важняк" изводил его вопросами и наставлениями, отчего у Марка начало подёргиваться веко и вспотела не только ладонь, но и ухо, к которому он в немой злобе слишком крепко прижимал телефонную трубку.
Окончив, наконец, разговор он ещё несколько минут, ругаясь в полголоса, делал пометки в плане следствия.
- Ну, и что дальше? - Марк поднял глаза на наркомана.
Тот расслабленно сидел на стуле и, казалось, дремал.
- Что - "дальше"? - вяло отозвался он.
- Ну, ну, вспоминай! - рассердился Марк. - На вокзале ты подкурил..., улетел, а что ты в это время делал? Давай, мне некогда...
- Что делал? Летал, не знаю сколько. А тот я, что внизу, куда-то поехал, в товарняке, что ли…  Было холодно и грязно, и воняло, падла… Потом кайф стал проходить и я в него вернулся. Смотрю - море. Никогда раньше не видел… Шёл по берегу куда-то, всё спокойно, красиво…, кайф ещё был. Кумарил плавно. Тут на каждом шагу гадюшники. Посидишь, с людьми поболтаешь, водкой угостят, и вино хорошее… Спал в кустах, тут тепло. Так - дня три, падла…
А потом заколотило меня: ломка, падла. Ну, по второму вмазался, и снова - вышка…, улёт… Мне было до фени - хоть тюрьма, хоть вообще, падла, убьют. Я от второго косяка был вообще не я. Улетел… и растворился… Это не как глюки… Глюки – это, когда видишь всё не так, или то, чего нет и не было:  там - с бабами или страшилки… А это другое. Это на самом деле, просто другой мир, как у нас, но всё в нём сдвинуто. Мне потом учитель разъяснил…
Марк устало слушал его сбивчивую речь, машинально отметил "учителя", о котором обязательно нужно спросить, но всё это как-то вдруг отодвинулось на второй план. Как кошмарное сопереживание, его начало заполнять нежелание действительности и ощущение ненужности того, что он сейчас делает. Тащить в тюрьму этого ещё не жившего парня. Стать ходом из райских фантазий в ад тюремного заключения. Невыносимо захотелось что-то изменить, сдвинуть в себе и вокруг… Тоска, трепет вновь ожившей монады, изначального… Идти по солнечному берегу, сквозь тёплый ветер, выпивать в маленьких трактирах, засыпать на траве, жить вот так - одним днём, без забот и мыслей, без вечно пекущей в груди тревоги, без запаха хлорки и дёгтя…
В дверь постучали, и Майор с искательной улыбкой попросил его выйти на минуту. После этого ему больше часа пришлось участвовать "по горячему" в перекрёстном допросе только что задержанного полусумасшедшего маньяка-убийцы. Марку в допросе досталась роль «злого» следователя, и хотя он сознавал, что просто подыгрывает «доброму» Майору, под конец он действительно распсиховался и чуть не прибил доведённого до истерики маньяка.

*   *   *

Тюремная вонь от наркомана и конвоира, успела перебить другие запахи кабинета. Заключённые всегда приносили её с собой, и даже после бесконтактного допроса его всегда тянуло вымыть руки. Марк молча прошёл мимо стола, открыл балконную дверь и вышел на воздух. Облокотясь на перила, он смотрел на занятый бестолковой суетой задний двор Креатуры. Там бегала обслуга, в дальнем углу мучались строевой подготовкой солдаты комендантского взвода, из тюрьмы и в тюрьму, по уставу опустив головы и сцепив за спиной скованные руки, шли арестованные, как день, как год назад, как всегда.
Маленький ветер занёс в пропахший хлоркой и дёгтем двор влажный запах гниющих водорослей и солоноватый дух моря, ненужный и неуместный здесь…
Марк вздохнул и вернулся в кабинет. Наркоман, по-прежнему, сидел в полусне, почти сползая со стула. Конвоир испуганно вытянулся у двери.
- Выйди, - кивнул ему Марк.
- Тут заходил один, - выдавил из себя конвоир, - искал… Сказал: Прокуратор требуют…
Страх снова пробежал по спине и бёдрам  холодным ознобом.
- Так что же ты…?! - прошипел Марк, бросаясь к двери.
Любой вызов к Прокуратору был несчастьем, а уж опоздание в любом случае, грозило вырванными нервами.

*   *   *

Прокуратор сходил с ума, и это ему нравилось. Когда, среди нервотрёпки будней и постоянной злости на глупых подчинённых и тупое начальство, возникало ощущение прихода, все прочие ощущения становились неважными. Приход начинался медленным онемением тела и сужением внимания на какой-то внешней точке, и она начинала менять формы и двигаться, и уже нельзя было оторвать взгляда, а она излучала покой и принимала образы жуткие, но безумно привлекательные…
Последние шаги перед кабинетом мучителя Марк всегда невольно замедлял, подсознательно надеясь на какую-нибудь задержку. И как всегда ничто ему не помешало. В ответ на осторожный стук за дверью послышалось неразборчивое рычание, и он вошёл.
Коротышка-Прокуратор тонул в глубоком кресле за столом и был едва виден за грудой бумаг. Болезненно худой и угловатый, он казался частью казенного гарнитура: квадратного кресла, прямоугольного стола и  параллелепипеда-сейфа сбоку.
От его взгляда новый разряд морозных иголок пробежал по ягодицам. Прокуратор кивнул на стул напротив, и Марк сел.
- Где вы шлялись, - без вопроса  протянул Прокуратор, - я жду уже полчаса.
- Я…, - начал Марк и не закончил.
Прокуратор нетерпеливо махнул рукой, показывая, что ничего хорошего от своего безнадёжного подчиненного он и не ожидал.  Марк заворожено смотрел в мутные, навыкат, глаза . Морщинистое лицо нетелесного серого цвета, большой мокрый рот с невероятными зубами, которые через один росли взад-вперед, жёсткие торчащие усы, тощая черепашья шея  -  этот человек самой природой был предназначен вызывать отвращение.
- Как вы допустили этот реактивный психоз? - глухо спросил Прокуратор.
Вопрос был настолько нелеп и так обвиняюще поставлен, что Марк ещё больше испугался.
- Я?! - придушенно воскликнул он и впился пальцами в сидение стула. - Допустил?
- Молчать! - рявкнул Прокуратор. Из-под грязного воротника рубашки вверх по шее пошла бурая краснота, побагровели щёки и скулы, кровь прилила к белкам глаз и покрыла красными пятнами лоб и лысину.
- Я давно за вами наблюдаю, - не сдерживая злости, крикнул Прокуратор. - Вроде бы вы не сильно пьете, нет?! Курите мало… Может быть, вы колетесь?
Марк смог только отрицательно мотнуть головой.
- Почему же вы такой тупой?! – заорал Прокуратор, ещё больше наливаясь дурной кровью.
Эта несокрушимая риторика не требовала ответа, но Марк в бессильном и бесполезном порыве утопающего рванулся вперёд.
- Кто же мог знать? - болезненно выкрикнул он. - Реактивный психоз - защитная реакция организма… психиатрическая экспертиза…
- А-а-а, замолчите, - махнул рукой Прокуратор, - я знаю, что такое реактивный психоз.
Кровь также быстро отлила от его лица, и оно приобрело прежний нетелесный цвет.
- Запомните: работник Креатуры не имеет права ошибаться.
Некоторое время он молчал, словно раздумывая, уставившись в лежащие перед ним бумаги. Робкая надежда, что самое скверное позади, шевельнулась и умерла в груди Марка.
- Теперь вот что…, - с новым раздражением заговорил Прокуратор. - Исчезла Абита Роста - дочь большого человека. Девица восемнадцати лет. Сбежала или похищена, или убита, или всё, что хотите…, - его голос снова взлетел до крика, шея начала багроветь. – Это уже третий случай за последний…  Три раза - это уже рецидив! Это уже политика! Понимаешь? Крадут красивых шлюх, а мы должны отвечать! Видите ли, полиция сделала всё возможное… Дело, видите ли, выходит за пределы компетенции…
Он явно продолжал недавний, неприятный разговор, а Марком вдруг овладело болезненное нежелание браться за это расследование. К тому же в этот момент от Прокуратора потянуло неясным сырым духом, и в спёртом воздухе кабинета повисло тревожное напряжение. Глаза Прокуратора блуждали по кабинету и вдруг остекленели и стали безумными, как у Циколича. Марк быстро обернулся в дальний угол, куда заворожёно смотрел Прокуратор, но ничего  не  увидел.
- Я им покажу компетенцию! - бессильно закончил Прокуратор, обмякая в кресле. - Короче. Забирайте дело, составляйте план и действуйте. Донесения каждый вечер мне лично.
Это было уже совсем плохо. Господи, ну за что мне столько? Плотный контроль Прокуратора уже довёл одного из чиновников до нервного расстройства и другого - до изгнания из Креатуры.
- Но, господин Прокуратор, почему мне? - заныл Марк. - У меня ни опыта по таким делам…, мало агентов… Может быть Майор? Он старше, имеет опыт…
Сейчас не было подлости, на которую бы он не пошёл, лишь бы избавиться от неприятного, почему-то пугавшего его дела.
- Нет, нет, - неожиданно спокойно и твёрдо сказал Прокуратор, и последняя надежда отлетела, оставляя после себя пустоту.
Он уже не слушал, как Прокуратор говорит, что Майор дурак, больше поручить дело некому и что он справится. Нечувствующими пальцами Марк принял тоненькую папку с бумагами и вышел из кабинета.

*   *   *

Марк  сидел  с  закрытыми глазами, и ему не хотелось открывать их никогда.
Его преследовали запахи тюрьмы, немытых тел…, запах тесноты…, запах зависимости… Тонкая сладкова- тая вонь сочилась от наркомана, который как будто пропитался ароматами соблазнительных отрав.
Приступ тошноты подкатил к горлу, и Марк судорожно сглотнул.
"- Надо было хоть отказаться от текучки…", - запоздало подумал он и открыл глаза.
-  Ну, так кто такой "учитель"? - спросил он.
- К-какой учитель?! - рассеянно удивился наркоман, с трудом выплывая из своей прострации.
- Ты не валяй дурака, - раздражённо прикрикнул Марк. - Тот учитель, который тебе объяснял о сдвинутых мирах.
- Я не знаю… не помню…, - забормотал наркоман. - Это уже здесь, в Городе… там ещё такой подвал, как пещера…
Марк не слушал. Смутное предчувствие продолжало накатывать, заслоняя собой остальное.
"- Ладно, потом. - подумал он. - Этот расколется. Не главное…"
Наркоман  беспокойно пошевелился на стуле.
- Хочу вас предупредить, что мне нужен доктор. Чувствую: скоро ломка…, а это, знаете, страшно. Могу не выдержать, помру или покалечу кого или убью, или себя…
- Доктора  тебе?! - крикнул Марк, вскакивая. Он почувствовал, как собственные неприятности странным образом переливаются в нём в безудержное негодование против этого жалкого человечка, осмелившегося ставить свои условия. Поднялся и вспух в груди тяжёлый ком, и в нём забилось злое раздражение, которое множилось возможностью унизить, размазать по полу это существо, полностью зависящее сейчас от него. - Я тебе такого доктора!… ты у меня…
Наркоман испуганно моргал, и уголки его губ плаксиво подрагивали.
Марк быстро схватил трубку и злыми ударами набрал номер начальника тюрьмы.
- Ты, Гален? Это я…, - сдерживая ярость, заговорил он. - Сейчас тебе приведут этого… ну, да. У него, видите ли, начинается ломка; врач ему нужен, чтоб сохранить драгоценную жизнь. Ты его там привяжи покрепче, да под голову что-нибудь… тюфяк или шинель, чтоб не разбился и пусть свою ломку сам переживает - как заработал, так пусть и жрёт. Понял? Есть.
Он бросил трубку и злобно уставился в наркомана.
- Понял? И пока ты, сволочь, не расскажешь: с кем  магазин брал, куда дел деньги, магнитофоны, в общем, всё... Пока не расскажешь, никакого тебе доктора и никакого укола, хоть сдохни от своей ломки! Понял?
- Я понял, - слезливо кривя губы, с надрывом сказал наркоман, - но это западло. Когда-нибудь и у вас будет ломка… поймёте.
И без того остервенившийся Марк почувствовал, как злость серой пеленой застилает глаза и бросает в полубеспамятство. В ушах зазвенело, и сквозь этот звон он услышал визгливый крик:
"- Дай ему!"
Марк не успел удивиться. Перегнувшись через стол, он влепил свой кулак в ненавистную, мерзкую, отвратительную физиономию. Наркоман опрокинулся вместе со стулом в ноги подпрыгнувшему конвоиру и, вскочив на четвереньки, быстро пополз к двери.
- Держи! - крикнул Марк конвоиру, но тот и без команды уже схватил убегающего за воротник и с нескрываемым удовольствием стал бить его кулаком по рёбрам. Наркоман жалко вскрикивал, дёргаясь от ударов. 
- Перестань, - вяло сказал Марк, опускаясь на стул. Злость прошла вместе с этим ненужным ударом, и сейчас ему стало противно.
- Попытка… к бегству, - в такт ударам бормотал конвоир. - Пресечение… по инструкции…
- Прекрати! - прикрикнул Марк, и конвоир с явной неохотой разогнулся. Наркоман, охая и мокро всхлипывая, корчился на полу.
- Увести!
Когда дверь закрылась, Марк взял карандаш и жирным чёрным крестом перечеркнул сегодняшний день в настольном календаре.


*   *   *

Он ещё не обдумал дальнейшего, когда ноги сами подняли его из-за стола и руки захлопнули папку. Всё было плохо, и оставаться в кабинете наедине с собой и делами стало невыносимо. К тому же приближалось обеденное время, и он мог без особых последствий уйти со службы на пару часов.
Марк запер кабинет, с озабоченным видом спустился вниз, пересёк двор и вышел на площадь. Пройдя пару респектабельных кварталов, он углубился в хитросплетение переулков старого города. Здесь всегда было прохладно и полутемно, потому что солнце не проникало в ….
Старый город был "рассадником порока и болезней", как выразился в своей предвыборной речи кто-то из политиков. Здесь можно было найти все возможные удовольствия в гораздо большем ассортименте и за меньшие деньги, чем в официальных весёлых заведениях Города. Все виды наркотиков, которые курят, пьют, едят, нюхают, втирают в кожу и слизистые оболочки; старинные способы гипнотического наслаждения, обостряющие ощущения стимуляторы, огромный выбор удовольствий для половой системы были круглосуточно к услугам потребителей.
Марк инстинктивно удерживался от большинства этих удовольствий, предпочитая им добрую старую выпивку, от которой, он знал, ничего кроме пользы быть не могло.
Философ и Рафаэль сидели на прежних местах, как будто не покидали их с прошлого вечера. Полупустые кружки выдохшегося пива и присутствие на столе, из всей возможной сервировки, единственной солонки, ясно показывало финансовое состояние приятелей.
Философ с искренностью плохо опохмелённого пьяницы обрадовался Марку и рванулся ему на встречу.
- Вот он, наш избавитель! - радостно воскликнул он. - Как к стати...
         -  Я всегда к стати.
 Марк  присел на жёсткий стул и крикнул:
- Эй, Бак!  Рюмку водки и пива на всех!
- А говорил, не придёшь, - радостно потирал руки Философ.
Марк махнул рукой.
- Я и не собирался... Растравил мне душу один гад… И потом... А-а, не хочу говорить. Давайте!
Водка, как всегда, словно обмыла его изнутри и успокоила. Он расслабленно облокотился на твёрдую спинку стула и закурил.
- Я вообще-то, на минутку. Так, настроение пришло. Вам-то хорошо, бездельникам. Целый день тут балдеете.
- Бездельник - понятие относительное, - поднимая палец, изрёк Философ. - Я, например, никогда не бездельничаю, ибо постоянно мыслю. А этот процесс порой сложнее, чем все повседневные хитродеяния, за которые тебе, мой друг, платят такие непомерные деньги.
Марк усмехнулся.
- Напрасно у нас денег никому не платят, - назидательно произнес он, также поднимая палец.
- И не напрасно тоже не всем, - грустно сказал Рафаэль.
- Опять тебя кинули?! - удивился Марк.
Художник обречённо махнул рукой и отхлебнул из кружки. Неудачи преследовали его с незавидным постоянством. Окончив в недалёком детстве какие-то шарлатанские курсы художественного мастерства, он неожиданно выказал недюжинные способности в портретном рисунке. И, хотя его портреты получались красивее оригиналов и нередко напоминали античных героев, а, может быть и благодаря этому, он некоторое время благоденствовал, малюя физиономии прохожих на углу квартала ночных ласок и центральной площади. Тогда, в пору расцвета, к нему и пристала кличка «Рафаэль», в честь его древнего коллеги. Но в суровой системе Государства удача не могла длиться долго. Внезапный закон о лицензировании художественных промыслов лишил уличных художников их заработка. Не имея официального образования и денег на взятки, Рафаэль быстро потух и отдался в эксплуатацию мастерским, хозяева которых платили ему гроши.
- Истинное искусство давно не нужно в этом прагматическом мире, - сказал Философ. - Поэтому я, например, оставил всякую надежду сделать из него источник существования. Призвание искусства гораздо выше этого. Настоящий художник и поэт не сочиняет на потребу толпы, он улавливает и передаёт нисходящее. Если вдуматься: обычное, банальное состояние сознания - это только частный случай миропонимания. Простым людям недоступно…
- И много ты «уловил»? - благосклонно поинтересовался Марк. Он с удовольствием чувствовал, как проклятый ком в груди рассасывается, уступая место лёгкой, приятной пустоте.
- А вот послушайте. Этот опус я назвал "Воздаяние". Он на меня снизошёл или, если хотите, взошёл после одной депрессии, когда…. Впрочем, неважно, слушайте:
      
Порвалась память…,  клочьями пошла.
Всё, что забыть хотел, из мрака принесла.
Где было счастье - чёрные провалы,
Вся жизнь прошедшая кромешным адом стала.
И в нём мелькают отблески событий,
Которые молил из памяти избыть я,
И где-то там, в далёкой глубине
Надменно ждёт назначенное мне.

- Да, это лихо, хотя и декаданс, - нарушил короткую тишину Рафаэль. - Но такого не напечатают.  И часто тебя так озаряет?
- Так - не часто. И я знаю, что не напечатают. Где им?!
- Бисер перед свиньями…
Марк огорченно вздохнул и поднялся. Начинался замечательный трёп первого опьянения - самый смешной и интересный, но сегодня на это не было времени.