Одиночество вечернего чаепития

– Последним нормальным людям,
посвящает автор эти бредни.

     Чайник на газовой плитке весело булькал, гремя крышкой, а куча заварки темнела, дожидаясь своего часа в чашке – «залить закипаю-щей, но не кипящий водой и дать настояться 3-5 минут» – привыч-ное вечернее времяпрепровождение. Так всегда бывает около один-надцати, в час, когда, если не пасмурно, включаются звезды. Впро-чем, осенью, полной дождя, их редко можно встретить.
     За окном хмуро. Неистовый, неутомимый ветер гоняет по газо-нам бурую листву голых, стонущих, скрипящих на все лады (в его ледяном дыхании), промокших и простуженных деревьев, утонув-ших в невысыхающей, густой и клейкой грязи, вечной спутнице ставропольской осени.
     Почти все вечера приходится проводить дома – перед ворчащим телевизором. Слушать то, что оттуда говорят. Там собралось очень много ужасно умных, грамотнейших людей, – какой канал ни возьми – кладезь премудрости, наслаждение общением. Чувствуешь какую-то чуждость, когда «дикторша», пульсируя от восторга, пытается убедить в важности очередной ерунды; она уговаривает, уверяет, ужасает… А тем временем на экране проходят мимо великие люди, выдающиеся деятели, гении, культовые фигуры и прочая шушера, начинающая напыщенный монолог со слов: «Ну, на самом деле…»  И, постепенно, я сдаюсь – великие, великие… а как же иначе? При-ветливо моргнув нарисованными глазами, довольная, она исчезает. И, все-таки, так хорошо знать, что есть еще на свете люди, которые рады поделиться своим мнением, при необходимости настоять, навя-зать… Ведь благодаря им, жизнь кажется и понятнее, и легче, и на-дежнее…
     И так приятно освежить усталые глаза, выйдя на балкон. Ловить щеками ледяные капли и смотреть на мокнущий город. А сегодня – еще лучше. Погода позволяет прогуляться – спасибо! Обойду разок-другой вокруг дома. А горячий чай, разливаясь внутри приятной волною, согреет. Ведь только высунешь нос на улицу, и обдает хо-лодом, а ветер, набиваясь в уши, свистит столь злобно, словно жела-ет, оторвав от земли, унести куда-то прочь – не иначе, в царство свистуна Борея. Но стоит ветру на мгновение остановиться, отды-шаться, возникают другие звуки. И слышно в краткий миг затишья стоны стариков кленов, отягощенных скованной заморозком ночной влагой – превратившейся снаружи в ледяную корку. И скрежет па-лой листвы, посеребренной инеем. Но иногда, из приоткрытой нена-долго соседской форточки, или даже балконной двери, – кое-кто еще ценит свежий воздух, доносятся крики телевизоров, мерцающих чуть ли в каждом окне, – необходимое дополнение к хлебу с колба-ской – веселящее и воспитывающее…   
     Поздняя осень – тоскливое время. Нет в ней места хороводам пьяной листвы, багряным ковром ложащейся под ноги, величию ру-биновых закатов в оправе тускнеющего золота леса… И радости по-следнего шашлыка в году, когда красное, как лес, вино, позволяет думать, расслабившись, только о приятном. Рождает осень другие мысли – себе под стать. И на продуваемом всеми ветрами балконе, и  на пронзающем сквозь тонкие подошвы холодом грязном асфальте двора; в мерцающих отсветах окон и вое взбесившихся звуков, в ко-лючих стылой сыростью объятиях ветра… Везде, где встречаешь эту дряхлую старуху, птицей Феникс вновь и вновь восстающую в пред-дверии зимних метелей, сильнее ощущаешь опустошенность, чуж-дость… И тем острее кажется, будто все самое лучшее, самое цен-ное в «этом мире», все, ставшее целью всех и каждого – пустое, преходящее, никогда не принесет удовлетворения, а, значит, и по-коя…
  …И вот соприкоснувшись снова с грязью природы и другой, чув-ствуешь какую-то странную оторванность от бытовых, житейских радостей – уютного тепла квартиры, кресла, чая. От телевизора, и это особенно давит, ибо он – «наше все». Эталон суждений. Не сра-зу он сделался таковым. Путь был не прост. Но все позади. «Ящик» стал символом навязанных мыслей. Ведь раньше как было? Новости, пусть порой лживые, отдельно, а комментарии – отдельно. Теперь же сразу – факты и мнения о них. Непросто думать самому, отсеяв зерна истины от плевел однобоких объяснений. Впрочем, никто и не собирается. Удобно думать одинаково. Это объединяет. Избитая ис-тина – промывка мозгов превращает людей в толпу. В толпе легче жить. Толпой проще править. Муштру и пропаганду сменили сериа-лы. Мыслить – не модно. Модно – потреблять.
     Однако все это не мешает мерзнуть на ветру, любоваться лю-дишками, спасающимися от наглой стихии. Ведь нерадостные «ду-мы» почти никогда не слышны. Их лейтмотив неразличим в нервном аллегро симфонии жизни – веселых воплях и визге. И лишь изредка слышен слабый голосок, будто грошовая скрипочка плачет. И вспо-минаешь, что ты человек, а не особь из бездумного стада.
     Вот вместе с этими мыслями и является оно – чувство знакомое каждому, предпочитающее, затаившись до поры до времени, обна-ружиться, когда тоскливо. И вдруг перестает радовать жвачка «важ-ных дел» и развлечений, заставляющая деловито, по муравьиному, суетиться в «часы досуга»– дарящая подобие счастья и наделяющая все неким смыслом. Впрочем, у многих пресловутого досуга нет. Есть работа, дача и снова работа. И телевизор спешит воспользо-ваться этим – «отдохните бесплатно»! А ведь плата – высока. Прав-да, порой прозрение приходит поздно. Горько тогда. Бывает не при-ходит никогда. Тогда умирают в неведении. Тяжело об этом думать. Но я успел, за совсем еще недолгую жизнь, привыкнуть.
  …Оно преследует неотвратно – с самой колыбели, когда еще весе-ло пускаешь слюни, невпопад улыбаешься и гукаешь, даря радость. Уже тогда оно дает знать о себе, – когда надрываешься в крике – ночью, в кроватке, один, а вокруг безмолвие и мрак. Кажется, что всеми покинут, или того хуже – кто-то, все же, есть – все ближе, ближе… Но вот свет раздирает пропитанную страхом тьму – и забы-то все…
  …Но не навсегда. И вновь, в шумной школе, толпе на митинге… в полузабытой уже очереди, например за сахаром – «килограмм в од-ни руки», где ты важен лишь как обладатель пресловутых «рук»… на медосмотрах и вечеринках, в постели с той, кого называл люби-мой – оно всегда тихо крадется следом. А потом, привыкнув, ты на-чинаешь носить это чувство с собой, и, постепенно, не просто но-сить, – с гордостью таскать, воображая, что лишь ты один отмечен печатью печали – печатью одиночества. Но в этот миг оно перестает быть просто чувством. Оно становится состоянием. Состоянием одиночества. Диктуя, как и с кем жить, заставляя пугаться искрен-них чувств, оно помогает влиться в нескончаемый поток вечно спе-шащих, и вечно не знающих, куда и зачем спешить, людей – власте-линов жизни.
    И вот забыто все – и одиночество, и грусть, и то, что ты лишь песчинка в океане печали.