Пасхальные яйца Хаима

 Лотошница внесла последние 70 дюжин яиц. Хаим указал кистью на антресоль, куда надлежало поставить поддоны с яйцами.
 -- Семь блей, сорок копеек, -- сказала старуха, вытирая заскорузлые ладони о линялый передник. Хаим кивнул в сторону самодельной палисандровой полочки, где валялись сморщенные купюры и медь. Едва лотошница отвернулась, Хаим приподнялся с табурета, дрожащей рукой выдернул из-за пазухи топор, резко замахнулся и ёбнул старуху-яишницу обушком по затылку. Ветхий череп вмялся внутрь с леденящим душу чавкающим треском. Чмякккк.

 -- Ха-аа-ааа! -- закричала лотошница дико. -- А-йа-а!
 И развернувшись, как подбитая их рогатки ворона, она повалилась на инкрустированный столик арт-нуво, увлекая ветхую конструкцию за собой вниз, в небытие. Со столика посыпались на пол: Тора издательства Маркса в кожаном переплете, кусочек мацы, чернильница с чернилами, высушенная голова православного младенца, стакан с чаем в серебряном подстаканнике, четыре куска сахару, кошерный одеколон, оловянные краски в ситцевой коробочке, десяток кистей первый номер, полдюжины загрунтованных вареных яиц, стакан с кровью, бидон с сидром, бак с пасхальной жидкостью, карандаши и сотовый телефон Simens cо встроенным fax-речитативом.

 Хаим сказал: -- Таки блять какая, -- и нагнулся к старухе. Лотошница лежала на полу без каких-либо признаков жизни, лицом вверх, заваленная предметами со стола. Хаим наклонился так низко, что казалось сейчас поцелует старуху в пояс. Что-то смущало его в ее позе, что-то казалось ему чудовищно неестественным.
 И тут он понял: в левой руке лотошница крепко сжимала карандаш марки Zолингенн. Старуха открыла один глаз, внимательно посмотрела на Хаима, и вдруг ударила его карандашом в щеку.
 Острие вошло с правой стороны, прокололо резиновую вставную челюсть и язык и вышло слева. Хаим дернулся - металлический карандаш сломался. Он замычал, закрутил головой из стороны в сторону, поднял топор вверх и опустил тупое лезвие на лицо лотошницы - ото лба к подбородку. Хряссс.
 -- Ой, как больно! -- прошептал Хаим проколотым ртом и выпустил струйку рыжей жижи в ноги лотошницы.
 
 -- Сцука, -- говорил Хаим, с трудом ворочая истерзанным языком и  вынимая грифель из щеки. -- Какая сцука блять. Ой, как мине больно!
  Он сидел на резном табурете и починял свое изорванное лицо. Часы пробили семь сорок. Хаим забинтовал голову полотенцем. В дверь резко постучали. Должно быть, посыльный от Иосифа. Хаим встал с табурета, накрыл труп лотошницы магрибским молитвенным ковриком и на всякий случай положил топор подмышку.
 Хаим отворил засов, отодвинул щеколду, провернул ключ и снял цепочку. На пороге стоял рыжий, как песок на Лимане в сентябре, участковый Изя Кац, сын рыбной торговки с Садов.
 -- Наше Вам почтение, месье Писюкевич.
 Изя снял фуражку и прошел в коморку Хаима. Хаим положил руку на рукоять топора.

 -- Я вижу, месье Писюкевич, что Вы неудачно брились, и через это изрезали себе щеку? А у Левы Шнеерзона есть хорошие бритвы, контрабандный товар. Так что сказать Иосифу за пасхальные яйца?
 -- Уф, -- сказал Хаим Писюкевич.
 -- Вы мине так пугаете, молодой человек, что я начинаю через это много потеть. Людям в моем возрасте вредно много потеть. Я думал таки, что милиция пришла мине арестовывать.
 Хаим убрал руку с рукояти топора.
 -- Изя, так передайте Иосифу, что товар готов.
 -- Я передам ему, что товар готов.

  Изя Кац поднял с пола пустой бидон.
 -- Так а что сказать Иосифу за качество?
 -- Если Вы хотели мине обидеть, Изя, то Вы мине уже почти обидели. Вы не знаете, какой товар делает Хаим Писюкевич? Никто лучше мине не делает воду для яиц. Хим Писюкевич всегда делает самые отравленные пасхальные яйца в Одессе. Какой-нибудь Сева Либман из Жмеринки положит Вам в пасхальную воду дохлую кошку, насыплет толченого чеснока и измельченного мозга лягушки. А я работаю по рецептам самого Раби Алейхема. Хуже, чем мои яйца не делает никто. Мои яйца можно положить рядом с человеком, и этот человек умрет через один день, так, словно у него внезапно приключилась холера. Я делаю такие яйца, что на них приезжают смотреть из Мелитополя.
 -- Месье Писюкевич, я не хотел Вас обижать, я спрашиваю Вас на всякий случай. 
 Хаим посмотрел на свой рабочий стол. На его рабочем столе лежали раскрашенные 4 207 вареных яиц. 
 Хаим надел строительные рукавицы и респиратор, ссыпал яйца в мешок и передал его участковому. Сын рыбной торговки Изя Кац, забросил мешок за плечи, приподнял фуражку, прощаясь, и вышел вон.

Пятнадцатое апреля две тысячи третьего года.