Граница

В августовскую осень, когда легкий ветерок лениво покачивает листья деревьев и кустарников, а солнце еще по-летнему ласково греет, Лиар один мог подолгу просиживать на самодельной маленькой скамеечке, что приютилась на могилке его жены. Здесь было тихо и спокойно. На какое-то время забывались городской шум, сутолока и повседневные заботы. Они оставались там в нескольких километрах отсюда. Лишь изредка можно было увидеть приходящих сюда людей. Еще не время было для посещений. В такой период самый разгар работ в садах и огородах - день год кормит. А здесь поймут, не должны обидеться, что не навестили их раньше, не посидели рядом. Живым надо жить, надо держаться, прежде всего, надо думать о живых. Вот закончатся дела и потоком пойдут сюда родные и близкие ныне здесь лежащих.
И оживет кладбище: беседы вполголоса, тихий плач и всхлипывания и лишь иногда, то там, то здесь кто-то, видимо забывшись, нарушит здешнюю тишину неуместным призывом:
- Наливай по маленькой, вспомянем. И скоро тот же голос, но уже более бодрый, затянет:
- А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела.
Лиар в такой момент не одобрял тех, кто забывал, где они находятся. Он любил приходить на могилку жены в это время года. Он отдыхал здесь душой, находясь рядом с любимым ему человеком.
Вот и сейчас здесь тихо. Лишь прошли мимо две женщины с девочкой лет пяти-шести и присели у могилы, что напротив могилки его жены. Их разделяла только асфальтовая дорожка шириной около трех метров. Дорожка та была границей: она разделяла кладбище на русское и татарское.
Оба кладбища обнесены одним общим высоким забором. Ворота также были общими. На одной стороне над могилами в оградах высились кресты, а по другую - полумесяцы. Только эти атрибуты, а не трехметровая дорожка разделяли мертвых на русских и нерусских. А им, мертвым, там все едино. Им нечего делить. Лежат себе спокойненько и слушают шелест листьев, говор и пение птиц.
Лиару порой казалось, что это не ветки деревьев покачиваются от нежного ветерка, а чьи-то руки по обе стороны дорожки-границы приветствуют друг друга, словно встретившиеся близкие друзья.
Наверное, деревья как-то по-своему общаются между собой. Интересно, о чем они говорят? По обе стороны границы стоят и мирно беседуют деревья, травы, цветы они одной национальности, у них один общий язык-язык природы.
Только здесь Лиар задумывался над тем, а почему же не все так просто устроено у людей: и поделены на богатых и бедных, на черных и белых, на христиан и мусульман. Даже вон птицы и те сидят над его головой и беззаботно общаются на своем общем птичьем языке.
Может от этой идиллии природы здесь так спокойно душе - она отдыхает, забывает хотя бы на миг о сложностях бытия, сливается с природой, живет.
Лиар с нежностью смотрел на фотографию на памятнике и мысленно разговаривал с той, которая здесь спит, спрашивал, не холодно ли ей там, просил ее не беспокоиться о детях, рассказывал, какие они у них замечательные, и что ей можно гордиться своими детьми. Просил простить, что не уберег ее, и что так мало уделял ей свободного времени. Если бы можно было повернуть время вспять и начать жизнь сначала, он наверняка бы знал, как жить.
- Почему в жизни так бывает, что человек реально оценивает свои дела и поступки, когда уже ничего нельзя изменить, - часто думал Лиар именно здесь.
Сегодня, как и всегда, Лиар сидел у могилки жены, обо всем забыв и потеряв счет времени.
Над головой устало шелестели листья березы, которую он когда-то давно привез из леса.
Было тихо.
Сколько бы еще он просидел так, если бы не тихий женский плач. Лиар вздрогнул - голос жены? Он хорошо помнил ее голос: нежный, всегда ровный, слегка певучий, очень милый и дорогой.
- Что за наваждение? Лиар потер виски, удивленно и пристально посмотрел на фотографию жены.
- Мама, зачем ты плачешь? - детский вопрос вернул Лиара в реальность.
Одна из женщин, которые недавно пришли к могилке, что по ту сторону асфальтовой границы, лежала на бугорке, обхватив его широко раскинутыми руками, как огромная птица своими крыльями. Ее пальцы судорожно впились в землю и вместе с травой сжимали ее так, словно обхватили шею змеи и ждали той минуты, когда она перестанет извиваться.
- Земля холодная, Тося, вставай, - вторая женщина взяла подружку за плечи.
- Мама, вставай, - потянула мать за подол и девочка, подражая взрослой.
Приподнявшись, женщина горестно смахнула со щек слезы-росинки:
- Ох, тяжело, Раечка, жить иногда не хочется.
- Ну ладно, что ж сейчас себя так изводить, - отряхивая землю с платья подружки, успокаивала ее вторая.
- Если бы не дети, ей богу, давно бы покончила с собой, - сквозь всхлипывания сказала мать девочки.
По голосу Лиар понял, что эта женщина сама по себе решительная и, видимо, очень любила того, который сейчас лежал здесь под землей.
И, как бы подтверждая мысли Лиара, подруга сказала ей в сердцах:
- Ну, какую ерунду несешь, Тося, жизнь она дается один раз и не надо с ней так легко расставаться.
- Ну, скажи, какой нормальный человек при жизни купит себе место для могилки?!
- Ну и что, что купила?
- Вот тебе и ну!: Целую зарплату бухнуть, а после месяц бегать за этим забулдыгой могильщиком, чтобы за свои кровные приобрести эти два метра земли. Видимо, еще не одну бутылку поставишь этому могильщику социализма.
- Зато мы с Толиком будем лежать почти рядом, будем смотреть друг на друга через дорожку. Видишь, напротив одно свободное место рядом с могилой, где сидит вон тот мужчина, - показала в сторону Лиара та, которую звали Тосей.
Только сейчас понял Лиар, почему возле могилки его жены, где он часто бывал, было просторно и он смог поставить скамейку, собирался посадить много сирени.
- Ну, раз решила так, то надо было бы рядом с мужем место бронировать, а не через дорожку, хоть и напротив? - пошла на компромисс подруга.
- Как же ты не понимаешь! Я же татарка и должна быть похоронена на татарской стороне.
- Какая разница - татарка, русская, еврейка? Сгнием все одинаково.
Слушай, а детей ваших, как и где хоронить будут? - спросила та подругу, которая, видимо, и сама никогда не задумывалась над этим. Не знала и сейчас, отрешенно смотрела куда-то в даль.
- Мне бы их сперва на ноги поставить, а там ни бог, ни сам Аллах, видимо, не знают, что моих детей ждет. Отец русский, мать татарка и разберись там куда кого, - словно рассуждая, сама с собой ответила Тося.
- А крещеных татар, где интересно хоронят? - вновь спросила Рая и, не ожидая ответа, подала подруге стакан с водкой. Черт с ними с крещеными, давай помянем Толика и пусть земля будет ему пухом.
- Ой, тяжко! Как детей на ноги поставить? - в очередной раз вздохнула Тося.
В это время подбежала дочь, и радостно улыбаясь, протянула матери горсть белых шариков:
- Сама нарвала с кустиков, сделаю для себя бусики и в садике покажу.
- Выбрось, здесь нельзя ничего трогать, - мать забрала бусинки.
- И что ты опять жуешь, выплюнь?!
Дочь непонимающе посмотрела на мать:
- это же конфеты, их много на столике лежит. Там еще маленькая девочка нарисована, у нее бантики такие же, как у меня. Пойдем покажу.
- Я тебе сейчас покажу: - шлепнув дочь, мать вытащила из ее кармана горсть конфет - монпансье и выбросила их так сильно, что одна из конфет упала к ногам Лиара.
Только сейчас Лиар более внимательно посмотрел на эту женщину и ему вдруг до боли стало жаль ее. Некогда красивое ее лицо сейчас походило на лицо мумии, а в глазах безжизненно потух огонек. Видимо, уже никогда больше не заискрятся, не заиграют они озорно и загадочно.
- А есть ли справедливость на этом свете, и кто ее определяет?!- подумал Лиар с горечью и тоской глядя на женщин по ту сторону дорожки - границы.
- Не убивайся, слезами горю не поможешь, - послышался уже знакомый голос за дорожкой, - давай до дна, нам бабам и с мужьями-то не всегда сладко, но и без них тяжело.
Лиар не помнил сколько просидел. Из забытья его вывели уже более громкие голоса тех двух женщин - соседок. Но сейчас голоса их как бы освободились от тяжелой и непосильной ноши, в них уже чувствовалась легкость, они как будто слегка порхали. Но именно такие бодрые, веселые голоса и выводили Лиара из себя. Душа его вновь закипела негодованием. Как же можно здесь веселиться, кощунство даже говорить здесь громко. И, как бы дразня его, одна из женщин смеясь и глядя в его сторону, сказала:
- Тосунь, а тот мужик вроде ничего, давай пригласим его к нашему шалашу. Он, видимо, свободный и ты холостая - отгрохаем свадьбу.
- Перестань, не стыдно тебе, Рая, - сказала Тося, но в голосе ее уже не чувствовалось ни злости, ни назидательности.
- Наливай - пропадать так с музыкой!
Над деревьями, крестами и полумесяцами в вечерней тишине перезвоном колокольным проплыл звук ударившихся друг о друга полупустых стаканов.
Недавняя жалость к этим женщинам в душе Лиара сменилась ненавистью.
- Как можно здесь так кощунствовать?- уже не раз задавал он себе вопрос, когда люди позволяли себе такую вольность и бестактность, переходящие границы не только элементарной этики и морали, но и неуважения к тем, кто здесь покоился.
Ему хотелось сейчас же подойти к тем женщинам и наговорить им гадостей, оскорбить, выгнать их вон! И, словно испытывая его последнее терпение, одна из них запела. Однако песня та была грустной, в ней, как бы тихо плача, она жаловалась на судьбу женскую, на долю горькую.
Песня ненавязчиво плыла над могилами, говорила с ее обитателями. И от чего-то вдруг у него улетучилось возникшее негодование к тем женщинам.
А они, уже прервав песню, продолжали беседовать.
- Я даже завидую тебе, Тося, - в голосе подруги была искренность. - Вы очень любили друг друга. Помню и имя твое он по-своему переиначил. Ты, наверное, и забыла свое настоящее имя -Таслия. Ты же называла его по-своему - Тагир.
- Дело не в имени и не в национальности. Мы любили друг друга, а это - главное.
Он был добрым человеком, детей боготворил, спал с ними вместе до кончины своей словно чувствовал, что спать ему придется скоро одному навсегда.
И глубокий стон вновь проплыл над могилами.
- Хороший он был у тебя, работящий, любил шутить, пел прекрасно.
- А помнишь как он подтрунивал над твоим отцом Гараем? - засмеялась Рая.
Я и сейчас помню этот анекдот. И, подражая видимо голосу Толика, стала весело рассказывать:
Сидит мужик у костра, а подол рубашки загорелся.
Сосед ему кричит:
- Эй, горишь!
А тот спокойненько:
- Не я Гариш, мой брат - Гариш, а я -Гарай.
- То выпивка, то песни, а теперь еще и анекдоты пошли, - вновь негодовала душа Лиара. В одно и то же время он жалел этих женщин, пытался их даже как-то оправдать, но никак не мог провести в душе четкую границу между понятиями «дозволено» и «не дозволено».
Сколько бы еще просидел Лиар у могилки жены, но песня уходящих женщин - соседок, вновь вернула его к действительности. Ему тоже пора было возвращаться домой.
Он посмотрел им вслед. Последние лучи догорающего солнца карминово-красным светом слегка освещали три фигурки, бредущие между могилами.
И чего это я на них взьелся?! - опять стал укорять себя Лиар,- ну и что, что пели и шутили. Им еще ой как нелегко будет в этой жизни.
- Удачи вам, женщины, да поможет вам Бог, - вслух пожелал им Лиар и удивился тому, что он теперь не только не испытывает ненависти к этим женщинам, но отныне они даже стали ему чуточку близкими.
А эти песни, шутки, напущенная бравада - они хоть немного скрашивали их нелегкую судьбу.
Лиар точно не помнил чьи это стихи, но они сейчас как никогда кстати пришли ему на память, давая ответ на мучивший его вопрос, они как бы стирали невидимые границы в человеческих душах, вносили ясность:
О, если б горе в людях накоплялось
От всех страданий и от всех смертей,
Тогда бы преисполнены печали
рожали матери седых детей.
Но, слава Богу, в мире все иначе:
Отгоревал - и снова за дела.
А хочешь плакать - плачь, глаза не пряча,
Пусть будет, как слеза, душа светла.
Лиар еще долго мысленно провожал тех женщин.
Их уже почти не было видно, до него лишь доносились едва уловимые слова песни.
Что было, то было!
И - нет ничего.
Люблю, как любила,
Его одного.
Песня все слабела и, наконец, он смог услышать лишь последние слова грустно-мелодичного мотива:
А горе - не море,
Пройдет, отболит.
Эти последние слова песни, пожалуй, как нельзя лучше подтверждали, что дорогу осилит идущий.
- Не падайте духом, милые женщины, - мысленно говорил им Лиар, - живите и не грустите всем смертям назло!
Лиар возвращался по той же дорожке, где недавно прошли те женщины. Шел он, не спеша, на душе было как никогда спокойно. Жизнь его приобретала какой-то новый, неведомый оттенок. Стирались сомнения, разочарования; смысл жизни приобретал более четкую грань-границу.