Последняя любовь

Пассажирский поезд прибыл на станцию и плавно остановился. Из первого вагона, в перемежку с гражданскими, с чемоданами в руках стали выходить морские пехотинцы. Еще не успел последний солдат ступить на землю, как тут же по перрону вокзала прогремела команда: «Рота...а.., станови..и..сь! С места, с песней - ша.а.а.го.ом марш!» Сергей машинально обернулся в ту сторону, откуда была подана команда, готовый тут же занять свое место в строю. Но опомнившись, с усмешкой подумал, что еще долго в нем будет сидеть армейская привычка по этой команде моментально оказываться в шеренге или колонне своей роты. Остальные девять морских пехотинцев Балтийска-Пиллау-его однополчане громко рассмеялись над этой командой, которая теперь будет вызывать у них улыбку, а порой, возможно, и грусть. Продолжая громко хохотать они с кулаками кинулись на ротного весельчака и балагура
Виктора, который с ними так пошутил, подав эту неуместную здесь и сейчас команду.
С сегодняшнего дня они уже не военные, а сугубо штатские; вот доедут до места назначения и снимут форму. Лишь некоторые из них еще будут носить тельняшку, как память о суровой полу-солдатской, полу-морской службе.
- Товарищи военные, если нет потерявшихся по дороге, то прошу занимать места, - сказал солдатам покупатель, показав в сторону «ПАЗика», стоявшего недалеко от перрона вокзала. «Покупателем» прозвали солдаты представителя завода, который приехал в воинскую часть набирать дембелей после службы на работу в далекий от Прибалтики город, где воздвигался автогигант. Без суеты, с деловым видом, солдаты в тельняшках стали заполнять автобус.
Сергей только было собрался взяться за поручни двери автобуса, как увидел девушку лет двадцати-двадцати пяти. Она стояла у киоска, недалеко от их автобуса, и просматривала газету. За свои двадцать два года Сергей никогда не видел такой красивой девушки: ни в жизни, ни в кино, ни во сне. А в армейских снах ему почему-то снились всегда красивые девушки, которые, мило улыбаясь, звали его за собой. И каждый раз, краснея, он терял дар речи, но шел вслед за ними. Но стоило ему приблизиться к ним близко и решиться сказать что-нибудь, как они исчезали, громко смеясь, от чего он просыпался и долго силился вспомнить их лица, движения красивых и нежных рук, манящих его за собой. И почему-то все они были в коротких, цветастых платьях и босиком, в руках держали косынки и тоже цветастые. А ему очень хотелось, чтобы хоть одна из них была бы в белом длинном платье. Но за три года службы в армии во сне к Сергею так и не пришла ни одна девушка в белом платье, пусть бы даже босиком. Со временем он свыкся с мыслью, что у него, видимо, будет как и у Есенина:
Поцелую, прижмусь к тебе телом
И как друга введу тебя в дом.
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом.
Сейчас, вспомнив эти строки, он внимательно посмотрел на девушку у киоска, на чуть-чуть выступающее из-под шубы ее платье и немного огорчился, увидев, что оно было темно-синего цвета, с мелкими цветочками.
Однако эта девушка была во много раз милее, чем те девушки из его армейских снов. Но в тоже время, в отличие от них, она не поманит его за собой, не позовет. Рассматривая ее он забыл вдруг все на свете.
- Что это, не сон ли снова? - испуганно подумал Сергей, увидев как девушка оторвалась от чтения газеты и с улыбкой посмотрела на него. Взгляды их встретились; девушка загипнотизировала и лишила гвардейца морской пехоты не только дара речи, но и разума.
Он хорошо видел, как его однополчане расселись в автобусе, хорошо слышал, как «покупатель» недовольно объяснял ему, что он задерживает отправление автобуса и еще что-то. Сергей никак не реагировал ни на какие слова - он не мог оторвать свой взор от милой той улыбки, предназначенной ему. Лишь когда один из его товарищей выпрыгнув из «ПАЗика», взял его чемодан и вернул его в реальный мир, только тогда Сергей очнулся, как ото сна. Словно лунатик посмотрел на свой чемодан, на своего товарища, на автобус и махнул рукой: «Езжайте! Я приеду другим автобусом, обязательно приеду!»
Автобус медленно начал трогаться. Десять пар глаз, повидавших немало на своем веку и на суше, и на море, удивленно смотрели на своего друга, в душе понимая его, а потому согласились с его, хоть немного и глупым, но гвардейским решением. Весельчак и балагур Виктор весело улыбался, показывая в сторону Сергея и, продолжая смеяться, расстегнул бушлат и ткнув пальцем в свою грудь в тельняшке, попросил соседа: «Плюнь сюда - не могу без моря, не могу без воды!» Затем, высунув из окна голову и глядя то на Сергея, то на девушку у киоска, он запел:
...какие вечера?!
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Но скоро голос певца пропал за поворотом вместе с автобусом.
Сергей еще долго продолжал бы стоять, не осмеливаясь подойти к той девушке, не возьми она инициативу в свои руки. Та прелестная девушка была не только чертовски красива, но и догадлива: поняла - сам не подойдет, дрогнул гвардеец, а напомнить ему, что гвардия умирает, но не сдается, было некому- «ПАЗик» увез его друзей. К великому удивлению Сергея, она сама подошла к нему и, продолжая также мило улыбаться, стала застегивать пуговицы на его бушлате со словами: «Ведь простудитесь». А он не чувствовал декабрьского мороза, не ощущал, как крупные снежинки парашютиками опускались ему за шиворот и таяли там. Он только слышал, как сильно стучит его сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из его пылающей груди.
Как вас зовут? - спросило это очарование у Сергея, застегивая последнюю пуговицу на его бушлате.
- Се.е. р.гей, - медленно, растягивая буквы, выдавил он из себя свое имя, словно сомневаясь, а так ли его зовут на самом деле.
А я - Настя, - просто и так доступно прозвучало в ответ. При этом нежные и милые ее пальцы так сжали грубые пальцы
Сергея, от чего ему хотелось немедленно крикнуть: «Вам же больно!» Нет, такие пальцы не должны даже соприкасаться с его грубыми, пропитанными гайзолем пальцами; его руками только ворочать рычагами танка да отбивать траки. И, словно читая его мысли, это неземное создание еще сильнее сжало пальцы Сергея и пристально посмотрело в его глаза. От этого Сергей еще больше растерялся, покраснел и не знал, что дальше ему делать. А надо было что-то предпринимать. Он вдруг испугался, что она вот-вот уйдет и больше они никогда не встретятся. Нет, Сергей в душе не соглашался с таким исходом, но он не знал с чего начать разговор. Сейчас он, как никогда, позавидовал своим братьям, которые запросто могли знакомиться с первой попавшейся девушкой; они могли, как сами выражались, охмурить любую. Даже мать часто сокрушалась по поводу характера своего младшего сына-тихони и с горечью сетовала: «И на кого только он похож своим характером: братья - сорвиголовы, отец - еще тот ловелас!» Она и сейчас помнит, как на второй день их знакомства он, ее будущий муж, подкараулил ее у стога за ручьем, а уже на третий день им отгрохали свадьбу. Та свадьба прошла с размахом, с шиком, весело, если не принимать во внимание не ахти какие веселые глаза жениха. Еще болели жениховские ребра и челюсть, а все тело под жениховской атласной рубашкой было в темно-фиолетовых синяках от увесистых кулаков братьев невесты, которые подкараулили его у того самого стога за ручьем в тот же день после его успешного «свидания» с их сестрой. Да, тогда они хорошо отметелили будущего своего зятька. А то, что он станет их родственничком, братья не сомневались, да и он сразу же смекнул, что у него есть только два выбора: или признать в них его шуринов, или лишиться всех ребер, а возможно и еще чего-то. Из двух зол им был выбрано наименьшее и это было с его стороны мудрым решением.
Иногда вспоминая этот сакраментальный вопрос матери, Сергей и сам не знал - в кого он «такой» да и откуда ему это знать, если мать сама, видимо, сомневалась. Он хотел бы хоть чуточку быть похожим на своих братьев, но не знал, как стать смелым и нестеснительным. Вот и сейчас у него как-будто отнялся язык и, видимо, еще долго бы стоял и думал, как заговорить с Настей о главном, если бы она вновь не взяла инициативу в свои руки.
- Вы почему не уехали со своими друзьями? - улыбнулась она ему трогательно, - ведь автобусы ходят здесь не так часто.
- Не знаю, - соврал Сергей, но мило-лукавая улыбка в глазах Насти говорила, что она все понимает.
- Давайте сделаем так, - уже более решительней заговорила Настя, - сейчас купим вам билет на ближайший рейс, а после прогуляемся по парку. И, не дожидаясь ответа Сергея (она-то понимала и была уверена, что тот еще как будет согласен с ее любым предложением), подхватила его под руки и повела к кассе вокзала.
Если бы кто-то со стороны посмотрел на эту идущую пару, то сразу же решил бы, что красивая девушка ведет под ручку молодого, но глухонемого и к тому же, видимо, слепого военного. Настя на ходу что-то весело рассказывала и мило улыбаясь, посматривала на своего спутника, который не глядя на нее постоянно только кивал головой и, как истукан, держал свое тело прямо даже когда проходили под деревьями, задевая плечами и лицом свисающие их ветки.
Через час Сергей уже ехал в автобусе в тот самый город, куда уехали его однополчане. Он сидел на заднем сидении и не верил своему счастью, вдруг так неожиданно на него свалившемуся. Счастье это называлось красивым именем- Настя, Анастасия! И он, боясь, что может услышать сосед в автобусе, тихо повторял про себя, как молитву: «Настя, Настенька, Анастасиюшка, милая моя!».
Cергей и не заметил, как доехал до того города, где он будет работать на заводе, будет своими руками делать детали для будущих машин-большегрузов. Он представил, как через одиннадцать месяцев ему дадут заслуженный отпуск и он вновь увидит Настю. Какая же она милая, какая прехорошенькая! Все-таки она в тысячу раз красивее тех девушек из его солдатских снов. Он с отпускных обязательно подарит ей белое платье и попросит ее одеть то платье.
Второй месяц Сергей работал стажером у опытного токаря в механическом цехе. Наставник его был им доволен, ему нравилось как Сергей ловко работает на токарном станке, по душе было и то, что его подопечный приходил на рабочее место раньше других, а после смены не торопился бежать в свое общежитие. Единственное, что тревожило и беспокоило наставника - это одна странность в поведении своего подопечного - это его задумчивость, а порой и отрешенность, словно он жил в другом мире. Работая на станке, Сергей четко выполнял все операции, глаза его просто впивались во вращающуюся в патроне деталь. Не успевал еще станок остановиться, как он «калумбиком» ловко снимал размеры еще горячей детали. Но старый наставник, немало повидавший на своем веку, видел и чувствовал, что мыслями, а может быть и душой его подопечный находится очень далеко от своего рабочего места.
И это было плохо, такое состояние чревато последствиями не только при работе на токарном станке.
- Отдохни, пойдем перекурим. а заодно и поговорим, - предложил однажды Сергею наставник, видя как его подопечный вновь мыслями улетел за тридевять земель.
- Влюбился, парень! - не спросил, а сразу рубанул старый токарь и прямо посмотрел в глаза своему подопечному. Сергей тут же покраснел, словно его улучили в чем-то плохом.
- Сам был молод, понимаю, - по-отечески улыбнулся ему наставник, - но за станком очень опасно даже на миг отвлекаться. На моем веку и на моих глазах
столько трагедий пришлось повидать- не приведи, господь! Однажды за моим другом, который работал рядом со мной на таком же токарном 162-ом станке, закрепили молодую, очень красивую девчушку лет семнадцати из ПТУ. Косы у нее были длинные, светлые и очень красивые. Мой друг и мастер участка требовали, чтобы она всегда при работе на станке была в косынке, чтобы ни одна волосинка не болталась. Но она нет-нет да и развяжет косынку, распустит сноп своих красивых волос. Видимо, ей нравилось, когда молодые парни дарили ей комплименты в честь ее чудесных волос-веток плакучей ивы.
В тот для нее роковой день наш цех завалили срочными заказами. Работали почти без перекура и никто из нас не обратил внимания, что в этот день она стояла за станком с непокрытой головой. Я, да и остальные токари успели лишь услышать отчаянный девичий крик и поняли сразу, что произошло что-то страшное. За доли секунд, вращающийся с огромной скоростью, патрон намотал ее волосы и снял скальп с ее головы. Так вот после этого случая ни один токарь в цеху не мог и не соглашался работать за тем станком. Многие обходили то место стороной, пока через неделю зампотех цеха не демонтировал станок и не отправил куда-то. А однажды на шпиндель ДИП-300 намотались полы халата моего друга. Но ему повезло, обороты были не высокими и он обеими руками успел упереться о суппорт станка. Халат, к счастью, был тонкий и ветхий, станком были оторваны лишь куски халата.
После этой беседы Сергей заставлял себя не думать о Насте хотя бы на работе, но она все время стояла перед его глазами: красивая, с премилой улыбкой, которая выворачивала наизнанку всю его душу и мысли.
В общежитии он уже давал волю своим мыслям, мечтам и фантазиям. Впервые, в свои двадцать два года, ему захотелось написать стихи, посвященные ей. И вот однажды в блокноте появилось его первое четверостишие:
Настя, Настя, Анастасия,
Твое имя- кусочек России;
Как прекрасно, что в целом Россия
Из кусочков сложена милых!
Как долго тянется время, когда считаешь каждую минуту. А до встречи с Настей, ой, как долго еще ждать. Сергей каждый день писал ей письма, в которых смело изливал чувства тоскующей своей души, признавался в большой и самой красивой к ней любви.
Почти ежедневно летели письма « до востребования» к его милой и самой красивой в мире Насте. На бумаге ему было легко говорить ей о своих чувствах, а сможет ли он все это повторить, когда они вновь встретятся? Ответить однозначно он не мог даже самому себе.
Он и сейчас хорошо помнит, как на втором году службы в армии у него из-под носа увели девушку. А судьба тогда именно ему преподнесла этот подарок- красивую прибалтийку. Сергей до мелочей помнит тот случай. Стояла теплая весна. Их батальон легких танков, прозванных « плавучками» морской пехоты, на плоскодонках подошел к эстонскому острову Сааремаа и с ходу атаковал условного противника. С противоположного берега другой гвардейский танковый батальон средних танков, с приданными ему мотострелками, брали противника в « клещи». Поставленная командованием задача была выполнена.
И вот, после этих учений, воинские подразделения готовились к смотру и подведению итогов: выстраивали боевую технику в линеечку, наводили марафет. Сергей решил пройтись по острову и вдруг нос к носу столкнулся с молодой и красивой девушкой. От неожиданности девушка даже испугалась, но внимательно посмотрев на солдата в тельняшке, по его вдруг порозовевшему лицу, поняла, что ей нечего бояться. С прибалтийским акцентом она сама спросила, как его зовут, назвала свое имя- Ванда Цегловская. Они стояли так близко друг к другу, что Сергей чувствовал ее дыхание, когда она рассказывала о себе, о родителях: мать у нее литовка, а отец- поляк. Ванда была очень простой и компанейской и, возможно, он влюбился бы в нее сразу и навсегда, но, как некстати, в это время к ним подошли двое его «собратьев»- танкисты тех средних танков, с которыми они вместе брали в «клещи» условного противника.
- Свейкс!  - еще издали поприветствовал Сергея длинный, светловолосый сержант-латыш, видимо, механик-водитель, так как он что-то шептал на ходу коренастому, темноволосому сержанту, который в ответ утвердительно кивал тому головой. Значит, коренастый был командиром танка.
- Он не супранту , - посмотрел коренастый на Сергея, а после на своего механика-водителя и улыбнулся.
Почему-то эта улыбка не понравилась сразу Сергею, что-то в ней было загадочное. Внутреннее чутье подсказывало, что эта улыбка скользкая, как хвост налима.
- Слушай, а ты случайно не земляк ли мне? - здороваясь с ним, спросил темноволосый, - сам-то с каких краев будешь?
- Я с Поволжья,- посмотрел Сергей на нового знакомого.
Во повезло, я ведь тоже оттуда, - «земляк» обрадованно взял Сергея почему-то за локоть и стал очень заинтересованно и подробно расспрашивать, с какого района он призван, когда, кто еще с ним служит в Прибалтике из тех краев. А в это время его механик-водитель поздоровался с Вандой, что-то сказал ей, на что та улыбнулась. Сергею самому хотелось бы сейчас разговаривать с Вандой, но этот настырный « земляк» потянул его снова за рукав и попросил дать свой адрес. Ему страшно хотелось крикнуть: «Шел бы ты со своим знакомством! Нашел время..».. И, как назло, тот к тому же еще достал клочок бумаги и попросил назвать домашний адрес. Сергей не умел и не мог по натуре своей ни «послать» этого настырного командира средних танков «куда подальше», ни даже попросить отстать от него, поэтому ему оставалось только положиться на судьбу. А судьба почему-то не улыбалась Сергею - Ванда с тем длинным механиком-водителем о чем-то оживленно болтая, удалялись в сторону маленькой эстонской деревни. Он было сделал шаг в их сторону, но чернявый его земляк, похожий и внешностью и настырностью на цыгана, опять дернул его за рукав гимнастерки и показал на лист бумаги, как бы говоря, что он готов записывать. Сергей нехотя назвал свой адрес и, посмотрев как тот записывает, чуть не вскрикнул от досады: сержант и к тому же командир танка очень медленно, корявым почерком с трудом выводил каждую букву. Даже первоклассник мог бы написать быстрее, грамотнее и красивее, чем этот его «собрат» по оружию и «земляк» по Поволжью.
- А это что за слово? - ткнул Сергей в листок, где было коряво выведено «царапал».
- Ты же сам сказал, что это твой город?! - лицо чернявого танкиста добросовестно выражало непонимание.
Сергею хотелось в сердцах сказать ему, что действительно тот не пишет, а царапает, как курица лапой, но не сказал. Стал терпеливо объяснять, что название городов пишется с заглавной буквы и что его город называется не «царапал», а Сарапул.
От досады и непонимания, как и кто мог назначить на должность командира танка абсолютно безграмотного человека, от обиды, что Ванда уходит с другим из-за этого «грамотея», Сергею захотелось заорать на весь остров, а может даже и завыть. Его чернявый земляк самодавольно посмотрел в сторону удаляющейся пары, крепко пожал ему руку и, направляясь в сторону своих танков, весело, как бы разговаривая сам с собой, сказал на незнакомом Сергею языке: «Ярый, моно да эшлэдек» .
Через час на побережье острова то там, то здесь поротно маршировали воинские части, готовясь к подведению итогов совместных учений и смотра.
А смотр и парад должен был принимать сам Министр обороны СССР, двухметровый Маршал Гречко. Мимо роты Сергея проходила, отрабатывая строевой шаг, рота танкистов средних танков. Он замер как вкопанный увидев, что роту вел тот самый цыганоподобный «земляк-грамотей». Рота, где были почти одни сержанты, а у танкистов из сорока человек только десять человек, то есть только заряжающие были без лычек, маршировала красиво. И, как бы подтверждая, что лихо идут настоящие танкисты-гвардейцы, по острову грянула песня:
Крепка, как сила русская
Стоит храня родимые края
Краснознаменная, Инстербургская
Дивизия гвардейская моя!
Сергей машинально стал искать глазами в первой шеренге того длинного механика-водителя, который ушел тогда с Вандой в сторону деревни, но не увидел. Внимательно рассмотрел все шеренги, но среди марширующих его не было. Какая-то тоска вмиг навалилась на Сергея, защемило сердце, которое забилось пойманной птицей - его не обманешь, не проведешь.
Сейчас эти воспоминания вновь заставили забиться сердце Сергея, как пташку в клетке. И было от чего. Настя одна и надо еще, ох, как долго ждать, чтобы увидеть ее. А дождется ли она, а не влюбится ли в нее до этого времени кто-нибудь еще. Такие вопросы для Сергея были самыми страшными пытками.
Поэтому он старался дольше находиться на работе, где всегда было много работы даже по воскресеньям - через два месяца на конвейере намечена сборка первого автомобиля. А у него скоро будет свой праздник- исполнится ровно одиннадцать месяцев со дня поступления на работу и наконец-то он поедет к ней- к Насте. Она даже написала, что встретит его в аэропорту. Он полетит только самолетом и ни в коем случае не поедет автобусом- с него достаточно и этих длинных-предлинных триста тридцати четырех дней ожидания. Ему легче было ждать трех лет до дембеля, чем этот один год и итого меньше.
И наконец этот день пришел. Сергей сначала купил новый большой чемодан, затем с другом выбрали набор самых дорогих вин и коньяков. Тот же его друг по блату, у него сноха работала в тресте столовых и ресторанов, достал полчемодана цитрусовых и копченой колбасы. Пришлось купить и сетку- даже в огромный чемодан все не влезло. Сергей бы сам не догадался купить подарки будущим родственникам: тестю и теще, если бы опять не выручил его друг, который посоветовал заранее запастись подарками для родителей невесты. Он же подсказал пока не покупать Насте то белое платье, в котором Сергей мечтал ее видеть в день их встречи, объяснив это тем, что надо знать точно какой размер одежды она носит, да и вкуса ее Сергей пока еще не знает.
Самолет должен был приземлиться в ее городе поздно ночью. Сидя в кресле самолета, Сергей волновался - а вдруг она его не встретит, да и зачем ей в такой мороз ждать его в аэропорту, когда он мог бы сам приехать к ней домой. Спросить же у нее домашний адрес он не догадался, поэтому сейчас очень сожалел, что Насте придется беспокоиться и торчать в аэропорту. Она ему иногда отвечала на его письма по адресу общежития, а он писал ей «до востребования». А так бы он, никого не мучая, сам бы ввалился сейчас с подарками и гостинцами к Насте и к ее родителям.
Минуты ожиданий встречи после долгой разлуки- как они упоительны, как захватывающе сладостны, как обворожительно-страстны! Нет, еще не придуманы лекарства, могущие в такие минуты заставить сердце биться ровно, а тем более хладнокровно; не придумано еще человечеством те таблетки и порошки, могущие заставить мозг думать обо всем, но только не об такой встрече- о встрече истинно влюбленных, безмятежно любящих! Так было и так будет всегда. Невозможно и нельзя сердца влюбленных заставить биться спокойно и ровно. Хотя, правда есть один способ - это смерть.
- Если нет любви, то зачем и жить, а если ты умер, независимо - телом или душой, то нужна ли любовь?- размышляя вслух усмехнулся Сергей, - и с каких это пор ты ударился в философию! В ту же секунду он почувствовал, что их самолет слегка тряхнуло - колеса коснулись бетонной полосы аэропорта.
Настя уже ждала его. Она была в той же самой шубе, как и тогда и была еще прекрасней, а ее улыбка на какое-то время вновь лишила Сергея дара речи. Настя первая подошла к нему и, как и тогда, мило улыбаясь поздоровалась с Сергеем, застегнула пуговицы расстегнутого его пальто. Он взял ее нежные пальцы в свои руки и впервые, переборов предательскую скованность, посмотрел в эти чудесные глаза. Так бы они еще стояли долго, если бы опять Настя не взяла бы инициативу в свои руки и не сказала: «Ну, идем». Когда вышли из здания аэровокзала, Сергей решил поймать такси.
Давай сделаем так, - Настя взяла Сергея за рукав пальто, - сейчас мы едем с тобой в гостиницу, где администратором работает моя подруга и там все обговорим, отдохнем.
- Нет, нет! Только к тебе домой, - выпалил Сергей, - к твоим родителям, я очень хочу с ними познакомиться, - и взялся за свои вещи.
- Понимаешь, - посмотрела Настя на него, хотела что-то сказать, но Сергей крепко взял ее под ручку и повел в сторону частных машин, припаркованных за автобусной стоянкой. Настя попыталась несколько раз уговорить его от поездки к ней, а до утра остановиться в гостинице, но Сергей не хотел и слышать. Он уже представил, как сейчас они приедут к ее родителям и он сразу попросит руки их дочери, скажет, что он без нее не представляет свою жизнь. Затем выложит подарки, гостинцы и от этой своей радужной картины Сергей улыбался довольно и счастливо.
Любовь, если она чересчур радужна, видимо, сильно ослепляет глаза влюбленных. Вот и Сергей ничего не видел, ничего не замечал. А приоткрой глаза, посмотри внимательно в глаза своей любви и увидишь, что в них, оказывается, бывает: и грусть, и печаль, и даже отчаяиье.
Настя попыталась еще несколько раз отговорить Сергея от поездки к ней, но он не хотел и слышать. Сергей приехал к ней с самыми благими намерениями, а остановиться в гостинице наедине, он считал даже оскорблением по отношению к Насте. Какая она прехорошенькая, чистая и он будет ее любить искренне, всей душой, никогда не позволит запятнать ничем свою Настю, Анастасиюшку.
- Куда едем? - водитель обернулся на своих пассажиров.
В Юдино, - как-то зло ответила Настя после долгой паузы, видимо, надеясь, что все ж Сергей поймет ее, догадается, изменит наконец-то свое необдуманное решение сейчас же ехать к ней, к ее родителям. Но Сергей ничего не видел, не замечал, не чувствовал. Как ребенок, получивший впервые красивую игрушку, он забыл, что есть еще вещи не менее важнее.
Всю дорогу ехали молча: Сергей не знал о чем говорить да и о чем говорить, если от счастья хотелось петь, он только сильнее прижался к своему счастью и улыбался по-детски - мило и наивно; Настя тоже молчала, ей тоже не о чем говорить- она пыталась уже, но этот бывший солдат в тельняшке был не столько упрям, как непонятлив, хотя очень мил и по-детски открыт, честен и простодушен, что удерживало ее сказать открыто то, о чем она умолчала и согласилась на настойчивое предложение Сергея ехать к ней.
- Вот и ваша станция, - сказал водитель, когда они подъехали к частному кирпичному дому по адресу, названному Настей.
- Ты побудь здесь, а я сейчас вынесу ключи от своей квартиры, а этот дом родителей, - попросила Сергея Настя и, пока он ничего еще не понимая думал, что дальше ему делать, растворилась в темноте.
Скоро в доме появился свет, а через несколько минут вышла с ключами Настя.
Они ехали обратно по той же дороге в тот город, откуда и приехали. Вот и дом Насти. Поднялись на пятый этаж и по длинному узкому коридору прошли к крайней квартире. Настя открыла дверь и они вошли в однокомнатную квартиру, где стояла железная кровать, стол, два стула, тумбочка и шифоньер.
Даже при таком небольшом количестве мебели здесь было тесно; такие дома назывались «хрущевками», где общими были не только кухня, но и туалет.
Сергей, продолжая не замечать настроения Насти, ее грустных глаз и даже какой-то отрешенности, счастливо улыбаясь расставил на столе всю выпивку сразу и остальное содержимое своего чемодана и сетки. Он был счастлив, а потому ничего не мог замечать. Видимо, поэтому и говорится, что надо все иметь в меру: и деньги, и счастье, и любовь, а все излишнее только во вред- только портят человека, сбивают с пути истинного. Но этого пока не дано было знать, уяснить и сделать выводы Сергею, а потому он считал, что нет счастливее его человека в этом мире. А пока он, переполненный своим мифическим счастьем, сидел рядом с самой красивой девушкой и пил коньяк, сидя близко к Насте, ощущая тепло ее плеча, ее дыхание, Сергей не замечал, как она с какой-то злостью пьет до дна каждую рюмку, а в глазах ее уже давно погас огонек той радости, который так ярко светился тогда в аэропорту.
Сергей пил тоже много, он пил от счастья, переполнившее его, от радости, что с ним рядом Настя и что он ее любит. Ни то от этого большого счастья, ни то от выпитого, он скоро захмелел. Часы пробили три утра. Настя помогла Сергею раздеться, уложила его, как маленького ребенка, накрыла байковым одеялом и, погасив свет, легла сама с краю. Они оба не могли заснуть. Сергей боялся шелохнуться, словно он стоял на краю бездны - нечаянное движение и он сорвется. Он думал, что это и есть тот рай, куда всегда и во все времена мечтали люди попасть. Он чувствовал тепло тела Насти, приятный запах духов, слышал как бьется ее сердце, как она дышит; он открывал для себя новое, ранее незнакомое и недоступное. Ради вот таких даже минут стоит жить думал Сергей уже засыпая, когда услышал голоса и шаги, шумно подошедших к дверям квартиры Насти. И тут же чьи-то кулаки сильно и настойчиво забарабанили по дверям.
- Кто это так стучит? - приподнялся Сергей и ничего не понимая посмотрел на Настю.
- Кто-кто?! Дед Пихто! - голос Насти прозвучал зло и, как показалось Сергею, с укором и с какой-то обидой на него.
- Это мой муж и давай одевайся, а я открываю двери, - взяв с подоконника его брюки Настя подала их Сергею.
- Может не надо открывать? - еще не зная, что делать и вообще, что делают в такие минуты, он смотрел на нее вопросительно.
- Дверь взломает и никаких проблем, придется открывать,- в голосе Насти была решительность и она спокойно подошла к тонкой деревянной двери, которую мог бы взломать любой- надави лишь сильнее плечом.
Сергей еле успел надеть брюки, когда дверь открылась. Он стоял в углу у окна: между кроватью и тумбочкой, в руках держал майку с рубашкой.
Медленно через порог перешагнула нога в огромных ботинках, хозяин которой, еще не войдя сам в квартиру, позвал кого-то из коридора:» Заходите! Полюбуйтесь, а то вы все не верили мне, а сейчас своими глазами поглядите на свое чадо, на мою потаскуху».
Наконец вошел хозяин не только тех огромных ботинок, но он был и хозяином этой квартиры, в чем уже не сомневался Сергей. Вслед за ним робко, словно боясь чего-то, вошли приятного вида старик и старуха. Если глаза старухи грустно смотрели на Настю, то взгляд старика быстро перешел от Насти на стол, уставленный несметным количеством дорогой выпивки и дефицитной закуски. Старуха тихо присела с краешка кровати около Насти и, продолжая грустно и нежно смотреть на нее, тихо вздохнула всей старческой грудью: «Доченька, как же так-то?!» Cергей понял, что старик и старуха- это родители Насти. Старик- отец Насти переминаясь с ноги на ногу с трудом перевел свой вопросительный взгляд со стола на своего зятя. Тот, видимо, поняв сразу, предложил тестю: «Садись, угощайся!» и сел рядом с ним за стол. Если первую бутылку коньяка разливал на двоих муж Насти, то затем каждый из них выбрали приглянувшуюся выпивку и наливали сами себе.Тесть придвинул к себе тарелку с мандаринами, а зять- тарелку с лимонами и, не разрезая их, ел как картошку, от чего сводило челюсти Сергея, словно это он так уплетает эту кислятину, а не другой человек.
Настя с матерью молча сидели на кровати, ее отец с мужем пили и закусывали тоже молча и не чокаясь. Сергей же продолжал стоять у окна с рубашкой и майкой в руках и не знал, что ему в данной ситуации делать. Прошло уже много времени, а на него так и никто не посмотрел даже, словно его не существовало.
Выбраться из этого дурацкого положения он не мог: с одной стороны- стена, с другой- окно квартиры пятого этажа, с третьей- кровать, а с четвертой стороны на его пути стоял стол, за которым сидели старик со своим зятем и угощались щедро дорогой выпивкой. Но больше всего его гложили совесть и мысли, что он, оказывается, разбил чужую семью, что этим самым он сделал дурно и Насте, которую он любил и любит, и этим милым и симпатичным старикам, и этому высокому и полному детине- мужу Насти. Если недавно Сергея инстинктивно сковал страх волю и мысли от неминуемого наказания, то сейчас наоборот он желал скорейшего наступления этого наказания – он заслужил.
- Ну, что скажешь? - спросил этот детина своего тестя, опрокинув в рот очередную рюмку коньяка.
Старик ничего не ответил, налил в свою рюмку коньяку и, взяв с тарелки зятя лимон, с ненавистью откусил почти половину лимона, зло сморщил лоб, словно принял яд. Не дождавшись ответа, зять встал, подошел к шифоньеру открыл дверца. Затем, снимая с плечиков вещи, стал их бросать на пол на две кучи с усмешкой приговаривая: «Это- твое, это- мое, а это опять наше». Наконец он достал из шифоньера последнюю вещь, снял с вешалки, бросил на кучу справа; хотел было бросить и вешалку, но не бросил, а почему-то посмотрел на нее, затем провел широкой своей ладонью по ней, попробовал согнуть, словно хотел убедиться в прочности деревянной, самодельной вешалки. Сердце Сергея екнуло, оно никогда не обманывало его, он весь сжался. Нет, он не боялся за себя, а наоборот даже желал, чтобы его крепко-накрепко побили, может быть физическая боль заглушила бы другую, намного сильнее и невыносимее, боль его сердца и души.
Оно и на этот раз не обмануло Сергея. Этот детина- муж Насти, сделал шаг в ее сторону и в тот же миг вешалка от его сильной руки, описав дугу, врезалась в согнутые, хрупкие плечи Насти. Нет, Сергею никогда не было так больно как в эту минуту, ему хотелось завыть от бессилия, он стоял и ничего не мог предпринять, словно его всего парализовало. Он лишь с ужасом смотрел на согнутую фигуру Насти, на которую уже второй раз замахнулась рука с вешалкой.
Вешалка не выдержала второго удара - сломалась на две части, посыпались щепки. Но ни после первого удара, ни после второго Настя не вскрикнула, не заплакала, а лишь судорожно кусала свои нежные пальцы и смотрела на свою мать, как бы прося ее простить свою непутевую дочь. Мать лишь молча положила свою морщинистую руку на руку дочери и смотрела на нее печальными глазами, как и дочь, вбирая голову в плечи перед каждым ударом, словно это на нее замахивался ее зять. Отец же Насти продолжал безмятежно пить, как- будто в этой маленькой квартире никого не было кроме него, хотя в глазах его глубоко сидела душераздирающая печаль; время от времени он незаметно, тыльной стороной указательного пальца, убирал выступившие старческие, мужские слезы.
Муж Насти посмотрел на сломанную половину вешалки, что осталось от нее в его руке и зло швырнул в угол. Открыв ближайшую бутылку, он сел рядом с тестем и, впервые, посмотрев на него, предложил выпить вместе с ним. Они допили эту бутылку, когда настенные часы пробили шесть часов утра.
- Иди, пригласи сюда Талгата с Лукичем, - кивнул зять тестю в сторону двери. Через несколько минут в другом конце коридора сначала послышалось как тесть стучит в двери соседей, затем - недовольная брань, пререкания по поводу того, что «какой черт» в такую рань их беспокоит не давая спать. Но тот «черт» был, видимо, чертовски хитер и отвечал на их ворчания: «Зять вас приглашает опохмелиться, а не хотите, не надо- нам больше достанется». Но те, видимо, не хотели, чтобы кому-то досталось больше, а им ничего и скоро отец Насти вернулся с двумя мужчинами: один пожилой, видимо, Лукич, второй помоложе- черноволосый - Талгат. Сергей понял, что наступает развязка в этой его любви. Он раньше слышал рассказы и в армии, и на гражданке, как и что делают с теми, кто шастает по чужим женам. Его не пугали никакие наказания, он достойно примет любые из них, как подарок, как дань; нет не услышат ни Настя, ни ее муж, ни другие его просьбы о пощаде, он не станет перед ними на колени. Но,пока правда, вошедшие даже не обратили внимания на Сергея, хотя не заметить его, стоящего во весь рост, почти голый в этой маленькой квартирке, было бы невозможно. Их взоры впились в стоящее на столе явства, где было столько выпивки, что они еще продолжали сомневаться, а действительно ли их пригласили на это пиршество.
- Ну, что встали? Быстренько выпили и за дела! - кивнул хозяин дома в сторону вещей, лежащих на полу двумя кучами.
- Ты, Талгат, пригонишь свой «ЗИЛ», на нем мы развезем вот эти вещи, - он посмотрел на черноволосого, наливая ему коньяка и придвинул к нему чашку с закуской. Тот, которого звали Лукичем, долго рассматривал этикетку дорогого коньяка. Затем налил в стакан, а почему-то не в рюмку, как другие, все еще, видимо, сомневаясь в достоверности содержимого столь красивой бутылки, приподнес стакан к носу, понюхал и, опрокинув сразу в широко открытый рот почти целый стакан, удовлетворенно крякнул.
А я думал ты, Миша, шутишь, приглашая меня опохмелиться, - засмеялся уже пьянеющий Лукич и, пододвинувшись ближе к нему, стал рассказывать анекдот про похмелье. Однажды чапаевцы взяли «языка»- белого офицера. День применяют страшные пытки - белогвардеец молчит, второй день пытают - молчит. Чем только не пытали: и каленым железом, и иголками- под ногти, не помогает. Тогда Петька просит Чапаева отдать этого несговорчивого беляка ему, а уж он то заставит его заговорить. Через день тот беляк все рассказал и даже то, о чем и не спрашивали.
- Слушай, Петька, а как это ты умудрился его сломать? - удивился Чапаев.
- Это так просто, - спокойненько отвечает Петька, - я его весь день поил самогоном, а утром не дал опохмелиться.
- Ну ты, Петька, и изверг, разве можно так над человеком измываться?! - укоризненно посмотрел Чапаев на своего ординарца.
Сергей внутренне улыбался, слушая анекдот Лукича, но тут же подумал, что веселе его сейчас неуместно: он еще не знает какое наказание его самого ждет и что на уме хотя бы вон у того Талгата, который после каждой выпитой рюмки почему-то усмехался, кашляя в свой огромный кулак. Только Сергей успел так подумать, как тот встал и сказав мужу Насти, что он через пять минут вернется, вышел из квартиры. И действительно, где-то минут через пять-десять Талгат вернулся и сказал хозяину дома, что машину подогнал. В спешке выпили еще по рюмке и стали выносить вещи. Только тут муж Насти косо посмотрел на Сергея и бросил в его сторону, но без злости: «Что уставился? Давай таскай вещи и быстренько!»
- Да не забудь одеться, - показал он на рубашку с майкой в его руке и, глубоко вздохнув, как бы разговаривая сам с собой, сказал,- сука не захочет, кобель не заскочит.
Сергею поручили принимать и расставлять вещи в кузове машины. На улице стоял сильный мороз. Стоя наверху скоро он основательно продрог. Остальным было тепло, но не только, видимо, от того, что они бегали вверх и вниз, таская вещи, а потому, что каждый раз они перед выходом на улицу пропускали по рюмочке. Об этом было не трудно догадаться, так как выходя на улицу, они что-то жевали и аппетитно проглатывая. Когда, в очередной раз «грузчики поневоле» ушли в дом, Сергей еле слез с машины, его всего колотило от холода, хотел сначала сходить погреться, но потом почему-то передумал и через переулок побежал в сторону предполагаемой трамвайной остановки.
С тех пор прошло уже более двух лет, а Сергей все не мог выкинуть из своего сердца Настю; она нет-нет да и приходит к нему во сне. После таких снов он еще сильнее страдал, замыкался, чем не мало удивлял ребят в общежитии, которые не могли понять причину таких перемен в его настроении. А сегодня утром они были удивлены, увидев побледневшее и посеревшее за ночь лицо Сергея. А было от чего, он впервые видел очень странный сон. Будто идет он по тому эстонскому острову Сааремаа, а навстречу ему, взявшись за руки, идут Настя с Вандой. Обе одеты в короткие цветастые платья, в руках косынки цветастые и улыбаются Сергею. Он побежал было к ним навстречу, от радости протянув к ним руки, но они вдруг испуганно стали пятиться назад. Сергей не мог понять причины: ведь девушки сначала обрадовались, увидев его, а после почему-то резко испугались. Он повернул голову в ту сторону, куда испуганно смотрели Настя с Вандой и увидел, как на огромной скорости прямо на них мчится средний танк. За рычагами танка сидел почему-то тот цыганоподобный его «земляк», а на башне, свесив предлинные ноги, как верхом на коне, сидел тот латыш - механик-водитель, который тогда ушел с Вандой в сторону эстонской деревни. Сергей хотел побежать навстречу танку, но ноги его не слушались. То ли от бессилия, то ли от страха холодный пот покрыл все его тело: ведь эта сорокатонная махина вот-вот раздавит Настю с Вандой. Но пока этот латыш, весело улыбаясь, прицелился из пушки, отчего Сергей оп привычке сразу же по схватился за голову: сейчас жахнет стомиллиметровая пасть пушки и все! Танк продолжал мчаться на девчат. Из-под гусениц его вылетали огромные каменные валуны, которыми был усеян весь остров, и падали в море, издавая при этом странные звуки: шлеп.., шлеп.., шлеп..!
...Шлепки эти походили на те, когда Сергей в детстве с поселковыми ребятами кидали в речку плоские камешки. Они старались выбирать такие камешки-лепешки, которые, ударяясь о гладь воды, рикошетили и подскакивали по поверхности воды. Каждый из них (в чем и заключалась суть игры), кидая свой камешек, загадывал сколько же раз он женится: сколько раз подпрыгивал на воде камешек, значит столько раз он и женится. Почему-то все хотели, чтобы скачков было больше, значит ты - победитель, ты выиграл! Сейчас эти валуны, как ядра царь-пушки, падая в море, не тонули, а тоже скакали по поверхности воды, словно те маленькие камешки-лепешки из его детства: шлеп..., шлеп..., шлеп....
А танк уже вот-вот налетит и раздавит девушек - расстояние сокращалось быстро. Но, видимо, растягивая удовольствие, в танке не торопились сразу разделаться со своими жертвами. Сначала соловьиной трелью застрочил спаренный пулемет калибра «7,62». Сергей вновь попытался побежать наперерез танку, но опять ноги будто приросли к земле. Тогда он стал кричать своим бывшим «собратьям по оружию», чтобы те опомнились, но даже сам не услышал своего голоса. А латыш-танкист уже пересел к крупнокалиберному пулемету у люка заряжающего и хохоча стал стрелять по Насте с Вандой. В отличие от спаренного пулемета ДШК застрочил очень громко: тр..а.. та...та..., тр.а..та...та!
- Вот это пулемет - я понимаю, - вновь громко захохотал латыш, но почему-то голосом соседа Сергея по комнате, Мусы, кровать которого стояла рядом с его кроватью. От чего Сергей проснулся, провел ладонью по потному лбу и облегченно вздохнул от радости, что весь этот кашмар был всего лишь сном.
- Вон и Сергея разбудил своим дурацким будильником, - возмутился Богдан- второй сосед Сергея глядя на Мусу, - не будильник. а трактор.
- Зато не проспишь,- засмеялся тот, - когда зазвенел твой будильник, то я даже одним ухом не повел.
- Зато я скоро по ушам надаю твоими же тапочками, Муса, если ты будешь и дальше хлопать ими и не давать спать, - теперь уже засмеялся Богдан. Купил тапочки пятьдесят шестого размера на свои китайские ножки и шлеп- шлеп, и шлеп- шлеп!
- Шо це таке? Тебе не нравятся мои импортные шлепанцы, - с украинским говорком парировал Муса, улыбаясь своими чуть прищуренными смолисто-черными глазами. Сергей молча прошел мимо беззлобно спорящих друзей, подошел к умывальнику и подставил голову под струю холодной воды.
В течение дня Сергей вновь и вновь вспоминал этот свой странный сон, от чего к концу смены у него разболелась голова. Выйдя из проходной завода, он решил купить водки и выпить, в надежде, что этим он сможет заглушить и головную боль, и мысли о сне. До автобусной остановки было еще далеко, когда мимо него, прошла бригада строителей-моляров. Сергей не столько увидел, сколько почувствовал, что среди них находится кто-то ему знакомый. Он резко обернулся и сразу узнал, даже со спины, что одна из маляров - его Настя, его Анастасиюшка. Он догнал девчат и, взял Настю за рукав фуфайки.
В том, что это была именно она, Сергей не сомневался. Когда она удивленно обернулась, он радостно потянул ее к себе: «Настенька, милая!» Запах краски, исходящий от одежды Насти показался Сергею запахом моря, запахом Балтики. Он смотрел на нее и не верил, что вот он снова рядом с Настей- с самой красивой женщиной на земле. Счастливо улыбаясь, он машинально застегивал пуговицы на ее распахнутой, измазанной краской фуфайке. Он даже не замечал, что этим до мелочей копирует Настю. Но только в тот раз она застегивала пуговицы на его морском бушлате. Он даже повторил ее же слова «ведь простудитесь», когда застегивал последнюю пуговицу на ее фуфайке.
Подруги Насти, в таких же фуфайках, удивленно переводили свои взгляды со своей подруги на странного парня. Но одна из них нетерпеливо посмотрела на них и, покачиваясь, как моряк, сошедший с корабля на землю, подошла к Насте. В отличие от своих подруг она была не только худой и длинной, но еще и агрессивно настроенной. Ее глаза смотрели зло и не предвещали ничего хорошего.
- Пошли, надо нам еще переодеться, купить хоть пару бутылок винца, - сказала она, положила свои длинные, костлявые руки на плечи Насти.
- Сейчас, вот только скажу пару слов ему и потопаем, - кивнула головой Настя в сторону Сергея.
Послушай, друг, крутил бы тыпедали, пока не дали, - угрожающе посмотрела «жердь» на Сергея.
Сейчас, сейчас, девочки,- Настя попыталась сбросить со своих плеч костлявые, но, видимо, сильные руки-клещи подруги, - вот только переговорим- с моим знакомым и пойдем.
Но та не только не убрала свои руки, но еще крепче обхватив плечи Насти и продолжая недобро смотреть на Сергея, запела:
Не надо печалиться - вся жизнь впереди,
Вся жизнь впереди - разденься и жди!
Ну что застряли там? - подошли к ним остальные подруги Насти- маляры.
Только теперь Сергей понял, что все они были пьяны. Да и от Насти разило водочным перегаром. Но впервые он впитывал в себя эти неприятные запахи, в перемешку с запахом краски, даже с каким-то наслаждением. Ведь эти запахи были ее запахами - запахами его Насти, его Анастасиюшки.
- Настя, можно с тобой поговорить? - умоляюще попросил ее Сергей и тихонько потянул ее к себе за рукав, вдруг испугавшись, что подруги ее могут сейчас увести.
- Ты, что не понял?! - «жердь» вновь недобро просверлила глазами Сергея, все еще продолжая удерживать в своих объятиях Настю.
Пока Сергей думал как ему быть дальше и что делать, она и еще одна из подруг подхватили с двух сторон Настю под руки и направились в сторону одного из АБК строителей, а за ними, как утята, побрели, слегка пошатываясь из стороны в сторону, остальные их подруги.
- Все ждала и верила сердцу вопреки
Мы с тобой два берега у одной реки.
- запела «жердь», продолжая идти и одновременно заглядывая в загрустившие глаза Насти. Вдруг Сергей, как-будто его кто толкнул в спину, подбежал к удаляющимся девушкам-малярам и, расталкивая их, вплотную подошел к Насте, двумя руками схватил ее за фуфайку, словно та собиралась убежать. От этого даже нагловатая «жердь» вытянула и так не в меру длинную шею и удивленно посмотрела на Сергея сверху вниз.
- Настенька, я ведь тебя очень и очень люблю, уже три года. Пожалуйста, дай мне адрес твоего общежития или сама приходи, я работаю всегда в первую смену, - выпалил он и также быстро сказал где он сам живет и работает.
- Вот и топай туда откуда пришел, - вновь гаркнула на Сергея та длинная подруга Насти, видимо, прийдя в себя после неожиданного его напора. И тут же, словно эти ее слова были командой к действию, остальные девчата вновь взяли Настю под руки и уверенно, хоть и пошатываясь, зашагали прочь. Однако не успели они отойти от Сергея и нескольких метров, как он вновь оказался рядом. Обойдя девчат, Сергей преградил им дорогу; хотя он стоял широко расставив ноги и приняв позу боксера, в глазах его не было ни злости, ни агрессивности, в них застыли глубокая печаль, грусть и страх потери. И выражение этих глаз, не свойственное обычно мужчинам, сейчас уже не могли не видеть даже подвыпившие девчата. Видимо, поэтому они немного расступились и терпеливо слушали любовный монолог этого чудоковатого симпатичного парня. Лишь их длинная подруга, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ехидно, но задушевно, запела:
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.а.а....
.......прощаюсь навсегда!
Сергей говорил умоляюще и быстро, словно боялся, что не успеет все высказать Насте, по нескольку раз повторяя уже сказанное - он волновался, он боялся потерять ее навсегда, его сковывало отчаянье от своего бессилия и беспомощности.
- Эх, Сергей-воробей, - наконец-то улыбнулась ему Настя, но как-то уж очень грустно и взяла его руки в свои испачканные краской руки, от чего в глазах Сергея тут же вспыхнула искорка надежды.
- Пойми, Сережа, что мы с тобой не только два берега у одной реки, но, к сожалению, мы с тобой два берега разных рек; ты парень хороший, найдешь себе ровню и выбрось из головы красивые сказки о любви - это для детей, - Настя крепко сжала руки Сергея, как бы ставя на этом точку.
- Не надо, пожалуйста, - умоляюще посмотрела она на Сергея, увидев, что он опять собирается ее уговаривать, просить, умолять стать его женой, что он не сможет прожить без нее, что он очень и очень любит ее - его Анастасиюшку.
Сергей смотрел вслед уходящей бригаде маляров, среди которых была его последняя любовь, которая, как ему показалось, в какое-то мгновенье хотела даже вернуться, но, видимо, костлявые руки-клещи длинной ее подруги не давали ей этого сделать. И впервые он уже с невероятной ненавистью посмотрел на эту «жердь», которая шла сейчас в обнимку с его Настей и пела все - аки приятным, низким голосом:
Все подружки по-парам разошлись по татарам,
Только я в этот вечер засиделась одна.
На этот раз и остальные девчата хором, хоть несколько и в разнобой, поддержали свою подругу:
Только я в этот вечер засиделась одна.а.а..!
.засиделась одна.а.а.а..!
Они давно уже ушли, а Сергей все стоял и отрешенно смотрел в ту сторону куда ушла его последняя любовь. Да, да- именно последняя его любовь. Так он уже никогда и никого не полюбит; но жизнь есть жизнь, конечно, он женится и постарается не обижать свою будущую жену, будет помогать ей во всем, слова плохого не скажет ей никогда. Но и никогда, видимо, не сможет даже про себя вымолвить те слова, которые он говорил Насте, и много других слов, которые он мечтал говорить ей. Настя была первой и последней его любовью, его счастьем, его болью, которую он не сможет выкинуть из своего сердца.
Сергей еще долго стоял и смотрел куда-то вдаль не замечая, что проходящие мимо него заводчане сбавляли шаг, удивленно посмотривая на молодого рабочего, по щекам которого медленно катились слезы.