Картежник Евлампич

Так его называли шутя-любя: картежник Евлампич и то, сказать, немногие. В жизни он никогда не был картежником да и играть-то толком не умелпроигрывал почти всегда. Если что и умел он хорошо делать, так это... «закладывать за воротник»- никогда не пьянел. Еще Евлампич любил травить» анекдоты и «выкидывать» разные хохмы и шутки такие, что многие хватались за животы от смеха. Конечно, в морге... не до веселья - козе понятно. Вообще-то он иногда бывал и серьезным. А то, что он работает «главным» в морге, так это надо понять, осмыслить.
Пять лет назад он сам бы от души посмеялся, скажи ему: «Не желаете ли Вы, Дмитрий Евлампиевич. занять пост в морге... вакансия подвернулась?»
Но, как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся.
Пять лет назад, будучи пенсионером, Евлампич, с такими же, как и он, пенсионерами, пошел на рыбалку. А какая же рыбалка без бутылки... на брата?! В тот день было ветрено, рыба не шла ни на какие приманки. То ли для «сугрева'', то ли от досады, что не клевало, «братья» сами «наклевались» так, что проспали до глубокой ночи... тут же на берегу.
Старуха Евлампича - Пелагея, привыкшая, что старик всегда возвращался с рыбалки не позже восьми вечера, забеспокоилась. Вот уже часы показывали десять. Подождав еще немного, она накинула платок и пошла к Савельихе, старик которой тоже ушел на рыбалку вместе с Евлампичем. Автобусы в это время уже ходили редко и Пелагея пошла вдоль обочины дороги пешком. Шла бойко, хотя дорога плохо освещалась, да еще, как на грех, забыла взять очки.
Она шла, думала о своем старике... жалела: «Как не жалеть-то? Вона сколько годочков-то прожили душа в душу: детей на ноги поставили, внуки пошли, как грибы после теплого дождя - не зря коптили небо. Знамо, бывало и накричишь, если выпямши приходил. Кто, скажите на милость, нонче-то не пьет?!» Старуха все шла и продолжала в мыслях защищать своего Евлампича, словно ее старика кто-то собирался осуждать за его пустяшные-то грехи. Она его любила, душой прикипела к старику. Знала, что и он ее любит.
Вспоминала, как в молодости она возвращалась с сенокоса с молодым и сильным, но стеснительным парнем Дмитрием. До села было еще далеко, когда пошел сильный дождь; засверкала молния, сопровождаемая громом. Дмитрий, поборов робость, свойственную сельским парням, накинул на ее плечи свой пиджак и крепко обнял. Они шли и радовались этому дождю, который соединил их в тот день, а после- и навсегда. Тогда казалось, что это не всполохи молнии и грохот грома разыгрались над ними, а разноцветный фейерверк, сопровождаемый сказочной музыкой с барабанным боем в честь двух влюбленных сердец, салютовал им в полнеба.
- Гром победы, раздавайся! - с пафосом продекламировал тогда Дмитрий, высоко вскинув кудрявую голову к сверкающей над ними молнии.
Пелагея. счастливо улыбаясь, смотрела на Дмитрия. Ей хотелось сказать ему: «Милый ты, мой буревестник!»
А он, словно прочитав ее мысли и продолжая идти, стал читать ей из Горького: ...между тучами и небом гордо реет буревестник - черной молнии подобен. То крылом воды касаясь, то стрелой взмывая в небо, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы! В этом крике - жажда бури, сила гнева, пламя страсти..».
Затем они начали читать по очереди свои любимые стихи, связанные с такой вот погодой. Как и Дмитрий она с упоением читала:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвясь и играя,
Грохочет в небе голубом!
Она еще не успела дочитать последнюю строчку, а он уже продолжил:
Под ним - струя светлей лазури,
Над ним - луч солнца золотой,
А он - мятежный, просит бури,
Как будто в буре есть покой!
Так они и дошли до поселка в обнимку, читая наперебой стихи, радуясь этой непогоде, забыв про все на свете.
Сейчас, как и тогда, Пелагея шла и улыбалась: своей прошедшей молодости, своему Дмитрию - Евлампичу, тому счастливому дню с дождем и молнией. И вдруг, в ту же секунду в ночи, почему-то сверкнула молния, сильным отблеском ударив по ее старческим глазам.
- Вот сейчас, вдогонку молнии грянет гром, - успела подумать старуха. Но этот гром ворвался в ее уши почему-то скрежетом тормозов многотонного грузовика, выскочившего из-за поворота.
Евлампич. вернувшись домой почти под утро, был удивлен, впервые не застав свою старуху дома. На столе стоял ужин для него и початая бутылка водки- его законная...после рыбалки. Он подождал старуху, походил по квартире, выпил свою «законную». Так и не дождавшись, завалился спать. Но, странное дело, сон не шел, а в груди засело беспокойство. С ним и раньше частенько бывало, когда после выпитого не спалось: душа маялась и выворачивалась наизнанку, как прищемленный дверью хвост жирного кота. Но сейчас было что-то другое: тревожное и необъяснимое. Так до утра Евлампич и не сомкнул глаз.
- Может быть у Савельихи? - думал он, - видимо, чаевничают по-стариковски? - ну и пусть посидят, а то нам мужикам: и рыбалка, и по рюмочке можно пропустить. Пусть побалакают! У них и так вся жизнь: кухня, дети, внуки и мы...впридачу являемся домой зенки наливши - это тебе не подарок какой. Немного успокоив себя таким образом, Евлампич пошел за пенсией. Сегодня обещали привезти деньги. Не обманули - деньги выдавали. Когда вышел из здания почты, его уже поджидали знакомые пенсионеры, получившие свои «кровные», но еще не отметившие это дело. Традиция есть традиция: скинулись, зашли в парк, выпили, посидели... скинулись снова.
- Ну, покедова! - махнул рукой Евлампич друзьям - собутыльникам, - мне пора, моя старая что-то загостилась.
Дома на столе стояла та же немытая посуда, старухиных калош в прихожей не было. Понял, старуха еще не возвращалась домой. Пока сидел и решал: ехать к Савельихе или еще подождать, не заметил, как и уснул.
Утром Евлампич съездил к Савельихе, но старуха там даже не появлялась.
- Что, старуху свою потерял? - хихикнул в окошечко средних лет прапорщик, когда он пришел в отделение милиции.
- Да... вот, Пелагея-то моя, что-то… запропастилась, - наклонил голову в окошко Евлампич.
- Погодь, дедуля !- сказал вошедший в этот момент в дежурную часть молодой сержант, - успеешь, здесь тебе не «ноль один». И он шепотом стал рассказывать прапорщику о каких-то ночных переделках, показал фотографию девушки и предложил тому сегодня вечерочком слинять с ним от своих кобр в тот «малинник».
- Ну и как она? - улыбнулся прапорщик сержанту, - твоя новая чувиха.
- Как щелочной аккумулятор... и без зарядки хороша! - показал сержант большой палец, - ее подруга тоже клевая.
Евлампич стоял у окошечка и непроизвольно слушал разговор этих молодых милиционеров. Он знал значения слов «слинять», «кобра», «малинник», но не понял - причем здесь аккумулятор? Подождав еще, вновь обратился в окошечко со своей просьбой.
- Видишь, мы заняты, - раздраженно буркнул прапорщик в сторону окошечка, видимо, ему мешали размышлять: «слинять» ли ему с сержантом в тот «малинник» или сидеть дома с «коброй».
Сержант же подошел к перегородке, наклонился в окошечко и, весело улыбаясь Евлампичу, промурлыкал:
Говорит старуха деду:
Ты купи, старик, «Победу»,
А не купишь мне «Победу»,
Я уйду к другому деду.
- Видимо, бабку свою надо пошукать у какого-нибудь деда, - хихикнул на этот раз и строгий прапорщик.
- Моя старуха пропала, два дня, как нету, - серьезно посмотрел Евлампич на сержанта, - может... что случилось?
- Сейчас посмотрим, - взяв журнал, он начал быстро перелистывать страницы, - так-так... в злачных местах...- не пребывала, на панели... - не обнаружена, идем дальше, - продолжал шутить весельчак-сержант.
Евлампич через окошко молча наблюдал, как указательный палец сержанта скользил по листу журнала. Палец скользил по бумаге быстро, но вот он остановился: на этот раз сержант посмотрел на Евлампича уже серьезно:
- Документы, удостоверяющие личность, ваша старушка имела при себе?
- Не знаю... нет, кажется, - пожал плечами, старик, - а что?
- Я тут написал несколько адресочков и надо по ним проехать, - сержант подал ему листочек бумаги, - да, кстати - я сейчас еду в один из РОВД города и могу подбросить... по пути.
Вместе с работником морга Евлампич зашел в прохладное и слабо освещенное помещение, где в семь длинных рядов стояли массивные бетонные топчаны. К одному из них и подвел работник этого заведения Евлампича и откинул простыню. Он узнал свою старуху, хотя ее лицо было изуродовано.
- Как же так-то получилось, Пелагеюшка? - горько спрашивал старик не столько старуху, сколько себя, - нет мне прощения... ироду!
Он еще долго бы так стоял в оцепенении, если бы санитар и он же сторож морга не вывел его на улицу.
Через сорок дней Евлампич пришел в морг с бутылкой. Тот санитар-сторож узнал его... улыбнулся, как доброму приятелю.
- А можно заглянуть туда? - показал Евлампич на дверь морга, от чего тот даже разинул рот, словно ему не хватало воздуха, и долго соображал: расслышал он или посетитель шутит? За те годы, что он здесь проработал, еще не было случая, чтобы нашелся доброволец, пожелавший зайти в морг... просто так. Порой бывало, что слабонервные падали здесь в обморок.
Зашли во внутрь. Снова, как и сорок дней назад, прохладный и тяжелый воздух окутал Евлампича с ног до головы. Он нашел глазами тот топчан - его Пелагеи. он был свободен. Подойдя сел на этот очень массивный бетонный топчан и сразу ощутил холод, словно он сел на лед. И вновь в его душе заклокотала. забила злоба и обида на себя, что из-за него вот на этом холодном топчане столько дней лежала его Пелагеюшка. Нет! Никогда он не простит себе этого! Как он мог так поступить и почему до сих пор его самого еще не наказал бог?
- Тебя бы самого раздетым подержать здесь, - продолжал ругать сам себя старик, - понял бы как ей-то лежалось на этой холодной, каменной плите.
Еще долго бы казнил себя Евлампич, не чувствуя пронизывающего холода, если бы санитар не присел с ним рядом и не дернул бы его за рукав: «Не казни себя, что поделаешь... все будем там: кто- раньше, кто- позже. Пусть земля будет ей пухом». Евлампич посмотрел на него и, вспомнив про бутылку, достал ее из кармана пиджака и отдал санитару.
- Ну, тогда вспомянем, - улыбнулся тот, беря бутылку.
Пока он думал, что собирается делать санитар, тот уже, вытащил невесть откуда пластмассовые стаканы и небольшую сумку, стал разливать водку. Евлампич, наблюдая за всем этим, как во сне, еще не верил, что этот человек «накрывает стол» на каменном топчане, где лежала его Пелагея. Он сидел словно загипнотизированный и казалось, что это происходит с другим человеком. Он, как во сне, машинально взял поданный санитаром стакан и автоматически выпил. И лишь когда тот достал из сумки бутерброд с сыром и подал ему, Евлампич пришел в себя. Он смотрел на те протянутые руки с закуской, на их хозяина, с аппетитом уминающего бутерброд и ему стало плохо - затошнило.
- Я пойду, - посмотрел он на санитара и по-стариковски засеменил между рядами топчанов, на которых лежали тела, накрытые белыми, застиранными простынями, к выходу.
После смерти старухи Евлампич редко ездил на рыбалку, чаще стал... «закладывать». А напившись: уединялся и плакал, проклиная себя и тот день, когда из-за него его Пелагеюшка попала под машину и три дня пролежала на холодной бетонной плите, накрытая только одной простыней. Он стал часто, а не только в родительские дни ходить на кладбище... к своей старухе. Хоть и не часто, но приходил в морг, присаживался на топчан, где лежала Пелагея, ладонями проводил по ледяной поверхности топчана и плакал. Санитар обычно присаживался рядом на свободном топчане и не мешал ему в его думах. После передуманных дум, Евлампич доставал из кармана, припасенную для этого случая, бутылку и разливал в знакомые ему пластмассовые стаканы. Теперь его уже не тошнило, когда санитар с аппетитом закусывал бутербродами... с сыром. Евлампич ближе познакомился с этим санитаром-сторожем... с Гриней, который был на пару лет старше его и собирался оставить свой пост. Пока не находил себе замены. И даже уточнил: ...достойной кандидатуры!
- Слушай, а может ты заменишь? - посмотрел Гриня на Евлампича, - все равно часто приходишь сюда... привык, поди, не боишься... не тошнит... уже. Евлампич молчал. До него еще не дошло, что тот ему предлагал.
- Работать здесь можно, сам посмотри, - Гриня начал загибать пальцы руки, - зарплату будешь получать, как санитар - раз, как сторож- два, а что „их''-то сторожить - не украдут, чай? - продолжал он раскладывать дальше плюсы этой должности, - каждый божий день - «навар».
- А работа - сам видишь - не бей лежачего, - обвел он взглядом топчаны в семь рядов с «лежачими».
Пока Евлампич соображал, что ему предлагает Гриня, тот, пользуясь заминкой, подал ему стакан с водкой. Выпили опять. Видимо, боясь услышать «нет» и пользуясь растерянностью Евлампича, Гриня тут же достал откуда-то еще бутылку, что в конце концов и решило исход «переговоров» по кадровой перестановке. После второй бутылки Евлампичу не море, а океан был по колено!
Как порой быстро летит время. Вот уже третий год, как Евлампич работал в новой должности. К нему в морг, по старой памяти, заглядывал Гриня с бутылкой - вспомнить былое, поболтать. За это время Евлампич знал по имени-отчеству врачей поталогоанатомического отделения. Познакомился с Михеичем - инспектором отдела кадров больницы. Они, втихаря, порой «пропускали по маленькой'', одним словом... подружились, не скучали. Однажды Михеич заглянул к нему задолго до обеда - «вне расписания»'.
- Тебя, Евлампич, сокращают, - с ходу «галопом» понес Михеич, - наш новый патентанатом.
«Патентанатомом» прозвали молодого поталогоанатома, на которого с первого дня его поступления на работу «положила глаз» главврачиха и заблаговременно «запатентовала» - ревностно держала его подальше от молоденьких медичек и поближе к себе. Этот новый врач был не только красив, статен, молод, но и... не промах? Сразу понял, что приглянулся главврачихе, а она-начальство! Начальство надо уважать, но лучше, если оно уважает тебя, и совсем хорошо, если оно тебя... любит. Это - главное в жизни! Он это усвоил еще со школьной скамьи. Видел, как часто их учителка математики колебалась: ставить ему неудовлетворительные оценки за знания или нет. Да и как рука поднимется обидеть этакого пай-мальчика: всегда послушный, тихий, а голубые глаза застенчиво опускались вниз, когда он не знал урока. Особенно хорошо он это практиковал будучи студентом, где многие преподаватели-женщины были почти его ровесницами. И тут не устояла от соблазна обзавестись молодым, голубоглазым любовником-сотрудником и главврачиха.
- Молодой да ранний, а до чего додумался!? - уже «рысью» продолжал Михеич излагать суть дела, - тебя он увольняет, а твою должность он сам будет совмещать.
- А зачем ему лишние хлопоты-то? - не понял Евлампич.
- Как зачем?! - Михеича удивило непонимание его другом таких простых вещей, - это же - деньги...за двойное совместительство. Тем более, патентанатом все равно работает рядом с моргом и с его «клиентами».
- Не мог что ли он пригласить, сказать? - с обидой посмотрел Евлампич на кадровика? - сам бы ушел, пенсии хватает на хлеб и... воду. Он хотел сказать «водку», но передумал.
- Ты не расстраивайся, сходи к нему, - посоветовал Михеич.
Когда Евлампич зашел к «патентанатому», тот восседал в кресле главврачихи, которая, уходя в отпуск, оставила его исполнять ее обязанности.
На белоснежной его рубашке отчетливо выделялся голубой галстук, так гармонирующий с такого же цвета глазами. Главврачиха любила называть эти глаза бирюзовыми. Евлампич был в этом кабинете до ухода главврачихи в отпуск и запомнил, что шторы на окнах были оранжевыми. Сейчас же молодой «И.О». сидел при других шторах и другого цвета - при бирюзовых.
Хватким и смелым был, видимо, этот молодой парень, коль самовольно заменил шторы, а вернее без ее ведома распоряжался финансами больницы.
- Ему бы и костюм бирюзового цвета купить, он бы смотрелся клево! - размышлял Евлампич, дожидаясь, когда тот соизволит пригласить его сесть и выслушать.
- Конечно, костюм не шторы...за счет казенных денег не купишь, - без обиды, а тем более без злости подумал Евлампич.
- А на кого обижаться, на бога что ли? - продолжал размышлять он, - красоту и ум нам бог дает. Некоторые этой красотой, как льготным проездным билетом пользуются: хочу- еду, не хочу - пересел на другой вагон. Такие «льготники» пренебрежительно, свысока смотрят на стоящих у касс за билетами.
Вот и этот молодой льготник - патентанатом смотрел на него снисходительно; не предложил даже дать «ногам отдохнуть». Продолжая сидеть в кресле все так же развалившись и, не выслушав Евлампича до конца, он пообещал к этой «проблеме» вернуться по возвращении главврачихи. Еще попросил Евлампича, чтобы он больше по пустякам его не беспокоил и добавил нравоучительно: «здесь» тоже не бездельники сидят!
Видя, что Евлампич вышел от «патентанатома» хмурый, Михеич решил поднять ему настроение и попросил его, как и всегда в обычные дни, рассказать новые, смешные анекдоты.
- Я вам не расскажу, я вам покажу, что потом долго хихикать будете! - в сердцах бросил Евлампич и ушел в свой «офис».
Таким его... расстроенным видел Михеич впервые и понял, что это не пройдет даром патентанатому».
В конце дня исполняющему обязанности главврача уже который раз звонил сам начальник милиции и просил результата вскрытия тела какого-то тоже большого начальника... торопил. Стали искать Евлампича, чтобы перевезти труп этого большого начальника из морга в анатомичку. Морг находился в метрах пятнадцати-двадцати от здания анатомического отделения.Кто-то, год назад, предложил соединить морг и анотомичку тоннелем, сколоченным из рифленки. Это было правильно- зачем всем лицезреть, как перевозят «жмуриков» туда-сюда...ничего интересного- одна тоска!
Евлампича не нашли - как в воду канул. Рабочий день заканчивался. Доложили «И.О».. Он стал материться «трехэтажным» матом, никак не вписыающийся в его интеллигентную внешность... при бирюзовом галстуке. Почесав затылок, он решил сам привезти из морга тело того злосчастного начальника-покойника и скорее заткнуть рот другому начальнику - в погонах.
Он не боялся покойников - пять лет мединститута, два года работы поталогоанатомом значили что-то, но где-то внутри всегда сидела неуютность, порой переходящая в неуверенность и легкий мандраж. Вот я сейчас, когда он один подошел к «тоннели», это ощущение повторилось, да и как назло почему-то горела только одна лампа из пяти. Почти на ощупь, он стал продвигаться вперед по тоннелю к моргу, где всегда лампы на месте и освещение было хорошее. Надо только пройти эти пятнадцать-двадцать метров: шаг...еще шаг, пять, шесть...десять. Тишина и темень. На одиннадцатом шагу он аж присел от внезапного грохота пустых ведер, которые оказались на его пути и о которые он споткнулся.
- Я завтра этой старой ведьме покажу, где хранить инвентарь! - вслух пообещал «патентанатом» уборщице, переставляя ведра в сторону.
Снова стало тихо. Он вновь неуверенно продолжил путь: шаг, второй, третий и вдруг, в воцарившейся тишине он услышал голоса, доносившиеся словно из подземелья. Остановился и внимательно прислушался. Да, говорили. Он слышал, хоть и плохо, что говорили, а вернее - спорили.
Вот первый голос хрипло сказал: «Не мухлюй, падла, - врежу... в глаз? «
- Сам ты мухлюешь и карты твои кропленные, - огрызнулся второй, - раздавай заново, а то набрал себе козырей и хвост... пистолетом!
Голос второго был таким, словно ему закрывали рот ладонью. Первый еще что-то сказал второму, но «патентанатом» не расслышал.
- Видимо, снаружи тоннеля-коридора играют, - подумал он, - но в такое позднее время на территории никого не бывает, да и темно уже на улице.
Иногда голоса вроде пропадали: или шорох его шагов заглушал их, так как он продолжал идти дальше - к двери морга.
Вот и дверь морга, где он бывал не раз, но в сопровождении Евлампича.
Дверь, которая раньше всегда была закрыта на задвижку, сейчас была почему-то приоткрыта. ''Патентанатом» взялся за ручку двери, выждал секунду, словно собирался прыгнуть в прорубь и потянул ее на себя. И тут же вновь что-то громыхающее полетело на пол, заставившее его вздрогнуть и вобрать голову в плечи. По спине прошел обжигающий холодок. И вновь установилась неприятная тишина. Он сделал шаг во внутрь морга. Но и здесь почему-то тускло горела лишь одна лампа. Он еле различал ряды серых тончанов и белые простыни, укрывающие под собой покойников. Ему надо было еще дойти до трупа, погрузить его в каталку. Тот, за которым он пришел, должен был лежать в самом углу последнего ряда. Попытался унять волнение: поправил свой бирюзовый галстук, словно он сейчас собирался войти в кабинет главврачихе, а ни пробираться между рядами, мертвецов.
- Что долго думаешь, чуркашвили, твой ход... ходи! - сказал в этот момент кто-то из того угла, куда ему предстояло идти.
«Патентанатом» посмотрела сторону голоса и чуть не присел от увиденного, от жутко-страшной картины. Хоть единственная лампа еле освещала помещение, но, хоть и с трудом, можно было разглядеть три голых фигуры «жмуриков». Двое сидели, опершись спинами на две угловые стены...почти друг против друга, слегка набросив на бедра простыни, словно они блаженствовали от тепла на полке сауны. Еще жутче выглядел третий- черный, как сажа. «Патентанатом» сперва подумал: откуда здесь взялся негр? Но вспомнил, что буквально утром в морг привезли какого-то электромонтажника, попавшего под высокое напряжение. Сейчас этот электромонтажник - «негр» не сидел, как те двое, а полулежал на бетонном топчане, положив под затылок три кирпича. Между коленями его стояли две пустые бутылки, а простыня - единственное из его белья и одежды, валялась на полу.
За какие-то секунды « патентанатом» хорошо различил и карты в руках всех троих, а вернее - между пальцами их рук. Они держали карты веером между пальцами и эти руки были похожи на турбинные колеса с лопатками. Один из сидящих «жмуриков» - картежников раскачивался из стороны в сторону, как маятник часов и хрипел, как туберкулезник. Второй, что сидел напротив, шевелил рукой с картами - помахивал «веером» перед своим лицом, словно ему было здесь жарко и чуть слышно матерился.
Прошло не более минуты, показавшейся «патентанатому» вечностью. Он еще находился в шоковом состоянии, когда тот «жмурик», которому было жарко, ни прохрипел тихим, сдавленным голосом: «Опять мухлюешь, падла черномазая! Эта же - не козырная!?»
- Микола, а ты врежь этому черномазому... по рылу! - тихо, но злобно посоветовал Миколе - «маятник».
И в ту же секунду массивный бетонный топчан полетел на каменный пол морга, увлекая с собой «негра» - мухлевщика и пустые бутылки.
«Патентанатом» не помнил, как в страхе бежал по тоннелю-коридору, как оказался в кабинете главврачихи. Из шокового состояния его вывел долгий, настойчивый телефонный звонок. Он было потянулся к аппарату, но резко отдернул дрожащую руку от него, словно дотронулся до горящего угля.
Затем достал из стеклянного шкафа главврачихи бутылек со спиртом, налил полстакана и выпил... не разбавляя.
Когда телефон зазвонил повторно, «патентанатом» как-то странно посмотрел на аппарат и зло бросил: «Перебьетесь до утра, менты... поганые!»