Потомок Чингисхана

Давно не был я в родном поселке, где родился, прошли мое детство, отрочество, юность- лучшие годы моей жизни. И вот, наконец, решил побывать на своей родине. Почему-то место рождения человека принято называть «малой родиной». «Нет, это не верно и не справедливо; даже самая малюсенькая твоя деревня не может быть малой родиной», - думал я, садясь в вагон фирменного поезда «Южный Урал». Более, чем уверен, что и солдат, обвешанный связкой гранат, бросаясь под гусеницы вражеского танка, думал о своем доме, улице, о родных и близких ему людях. На устах его, в те последние в жизни секунды, были слова любви к ним, слова прощания с родными, с детства, местами, ставшими раз и навсегда его родиной: и малой, и большой, и до боли дорогой и близкой.
Мне нравится поездка поздней осенью: не так жарко и душно в вагоне, нет сутолоки. В это время года легче с приобретением билетов, так как сезон отпускников в основном завершается. Да и вряд ли твоей попутчицей окажется ватага непоседливых, шумных, а порой... не в меру веселых школьников или студентов, от соседства коих я давненько не испытываю комфорта. Видимо, сказываются годы; как ни крути... они берут свое. А ведь я и сам, в молодости, был сорвиголова, мог стоять «на ушах», ездить на крыше вагона и тому подобное. Теперь у меня только одно желание- устроиться в своем купе, заказать пару стаканов чая, который так искусно умеют готовить проводники только этого поезда. Секрет приготовления данного напитка- в умелой заварке: цейлонский чай с травой душицей заливают кипятком и минут пять настаивают в чайнике, накрытом полотенцем или плотной материей. На Урале душицу еще называют матрешкой. Это так называют ее в основном: башкиры, татары, реже- мордвины, марийцы, удмурты, чуваши. Раньше в любом доме у этих народов всегда держали душицу-матрешку. У них не мало легенд и песен сложено про эту чудо-траву. В ушах и сейчас слышится мелодия задушевной песни «Матрющкаляр», которую любили петь мои родители.
Я люблю этот чай. Поэтому, устроившись, первым делом закажу чая и медленно попивая это ароматное чудо, буду смотреть на проплывающие мимо за окном вагона: горы, леса, реки... станции. В предчувствии этих дорожных удовольствий, в предвкушении просто отдохнуть, отвлечься от всех земных хлопот, мое лицо, видимо, невольно расплылось в улыбке, так как я еще не успел войти в купе, а уже двое моих будущих попутчиков приветливо, хоть и вопросительно, посмотрели на меня и поздорововались первыми. Видимо, по этой причине, один из них, весело потирая руки, заговорщически взглянув на меня, сказал: «Вы третий... а значит, сам бог повелел сообразить на троих».
- Гулять, так гулять! - улыбнулся второй. - Сейчас сбегаю в вагон- ресторан.
Мы ехали уже третий час... втроем в купе. Как я и предполагал, в вагоне было мало пассажиров. Основной костяк составляли люди бальзаковского возраста. За чашкой «фирменного» чая и бутылкой водки мы познакомились ближе. Того, который сказал мне, что я- «третий» и, что сам бог повелел «сообразить», звали Виктором Петровичем. У второго соседа по купе никак имя не сочеталось с отчеством... Христофор Имамович. Не стал расспрашивать о происхождении этих имен из соображений этикета, а, возможно, и неуместности такого вопроса. В жилах многих из нас перемешалась кровь не одного десятка народов, издревле населяющих седой Урал.
Как мне показалось, в глазах Виктора Петровича сверкнула хитроватая улыбка, когда наш третий сосед по купе назвал свое имя. Не будь он вежлив и тактичен, явно спросил бы его: «Часом... не было путешественников в Вашем роду? И никто ничего не открывал?» Но он был тактичен, потому вопросов не было, а мимолетная улыбка в глазах- это так....
За эти несколько часов я уже знал почти все о каждом из них: где и кем работает, чем увлекается, о семье и некоторых чертах их характеров. Виктор Петрович был немногословен, говорил не спеша. Каждое свое слово он укладывал в предложение так же, как опытный каменщик - кирпич на фундамент будущего здания. Видимо, поэтому слушать его было особенно интересно.
Речь Христофора Имамовича, как и его имя, вызывала легкую улыбку и дополнительные вопросы. Он говорил так, словно торопился сразу же изложить все, перепрыгивая с одной темы на другую, никак не связанных между собой. От природы, видимо, не был, как Виктор Петрович, хорошим «каменщиком» и свои «кирпичи» он не клал, а кидал на фундамент, забывая порой положить сначала под него раствор. Но оба они были компанейскими, добродушными и бесхитростными.
Мне повезло с попутчиками, а это- главное в пути. Мы говорили обо всем: начиная от погоды и кончая политикой. О политике говорил больше Христофор Имамович. Мы чаще ему поддакивали, поддерживая разговор. Его не устраивало то, как в России стали назначаться президенты.
- Я еще понимаю, когда царский престол раньше переходил от отца к сыну, - возмущался Христофор в присущей ему манере говорить. - В те времена царя будущего уже с пеленок учили премудростям управления государством, многим языкам и наукам. Дети царей обязательно проходили службу в регулярной армии рядовыми, они через свою шкуру познавали реалии жизни солдат. А тогда кто были солдатами? Крестьяне! Сечете?!
Молча кивали ему в ответ... мол «сечем!»
- Мы- Николай Второй! - говорил последний из Романовых, - продолжал Христофор, видя, что мы его слушаем. - Он не отделял себя от народа, он был с народом, а когда у него не хватило сил и умения навести порядок в России, ушел... отрекся от престола. А наш уральский земляк вместе со своим окружением пропили, распродали Россию с потрохами, ограбили до нитки, и так бедный, свой народ.
При этом он через слово вставлял бранное слово в адрес «земляка».
- Да ладно, черт с ним! - махнул рукой Виктор Петрович, видимо, желая его успокоить и перейти на другую тему.
- Как... черт с ним?! - еще больше горячился Христофор, - кто дал ему право назначать приемников? И не удивительно, что приемник взамен на президентство, создал все условия для счастливой и безбедной старости этого ирода. А недавно наградил его орденом «За заслуги перед Отечеством». Это ж можно расценить как надругательство над народом, над теми, кого этот алкаш расстрелял у Белого дома. Это награда ему за развал великого государства. Рука руку моет! Этого ирода на рельсы... под поезд надо было, как сам говорил... хвастался... алкаш!
Наш поезд, чуть сбавив скорость, промчался мимо небольшой станции. Я и Виктор Петрович прильнули к окну, вглядываясь в привокзальную толпу. Христофор на некоторое время замолчал, а когда за окном вновь открылся однообразный осенний пейзаж, он продолжил, но уже более спокойнее: «Вот раньше... обидят народ, он тут же за вилы, топоры. Находились откуда-то народовольцы, декабристы, Пугачевы, Робингуды. Обмельчал народ, каждый за свою шкуру дрожит».
- Зачем под одну гребенку-то всех?! - не согласился Виктор Петрович, - есть и порядочные люди. Желаете, расскажу об одном человеке, с которым я служил в армии? - спросил он нас.
Утвердительным кивком мы дали понять, что готовы слушать. Виктор Петрович посмотрел на проплывающее за окном широкое поле, словно, там в дали, хотел увидеть того человека, о котором собирался поведать. Кашлянув в кулак, он перевел взгляд на нас и начал свой рассказ.
Было это более тридцати пяти лет назад. Я тогда третий год служил механиком-водителем в танковом батальоне. Наша гвардейская мотострелковая дивизия располагалась в небольшом городке на берегу Немана. Осенью, когда наша часть комплектовалась новобранцами, в нашу роту привели солдата-новобранца. Сопровождавший его офицер был из автороты. Он, кивнув на молодого солдата, сказал с усмешкой: «Принимайте танкиста... пока не попал в дизбат или под трибунал». Слово «танкист» он растянул, как меха гармони-хромки, на одной загадочной ноте.
- Жалко парня... пропадет ни за что, берите, - не по-уставному попросил офицер-автомобилист нашего командира роты. - Не желает быть шофером... и баста!
Рота уже была укомплектована заряжающими, но ротный, после небольшой паузы, расписался в сопроводительной бумаге. Автомобилист, облегченно вздохнув, отдал честь нашему ротному и убыл. Вся наша рота была в казарме и с любопытством стала рассматривать новичка, ожидая решения ротного.
- Рядовой Юлаев, доложите причину Вашего отказа служить в автороте! - сухо приказал ротный.
- Я хочу быть танкистом! - в тон ему ответил новобранец.
- Служить шофером- это мечта любого солдата, но редко кто имеет права водителя-профессионала, - испытующе посмотрел на него ротный.
- Я приехал сюда учиться воевать, а не кататься на машине! - с яростью выпалил он. В эту минуту его глаза загорелись таким огнем, словно он уже летел на боевой машине, сокрушая врага огнем и сталью.
- Смотрите, Чингисхан объявился, дайте ему повоевать, - хихикнул кто-то из танкистов.
- Молодой, а значит- потомок Чингисхана, - с усмешкой уточнил кто-то.
- Отставить! - ротный нахмурил брови и смех сразу стих- ротный не любил повторять. Его боялись даже старослужащие, а офицерский состав держался с ним только официально, в рамках субординации. Но весь личный состав его уважал, а вышестоящее командование считалось с его мнением, прощало ему принятие самовольных решений, не практикуемое в армии. И, как правило, не прощается. Так было в Вооруженных силах во все времена и, видимо, всегда будет так. Но наш ротный был исключением. Его рота была самой лучшей в округе по всем показателям, подряд десять лет. Мне кажется, что даже не все офицеры роты могли выдержать взгляд ротного, когда он бывал не в духе.
Сейчас эти сверлящие глаза ротного оценивающе рассматривали новичка.
Не с меньшим любопытством разглядывали «потомка Чингисхана» и мы. В его внешности, действительно, было что-то от воина древних тюркских племен: коренаст, туловище немного сутулое, как у боксера, скулы большие и слегка вытянуты, волосы смолисто-черные. А карие волчьи глаза навели бы страх, посади его на низкорослую лошадь и дай в руки кривую саблю. Чем не настоящий Чингисхан?!
Но наш «потомок Чингисхана» в данный момент желал сесть на танк, а не на коня, даже боевого.
- Каким видом спорта занимались на гражданке? - спросил его ротный.
- Лыжи- первый разряд, бокс- третий, - весело отчеканил он.
- Что умеете делать на перекладине? - задал вновь вопрос ротный.
- Могу подтянуться тридцать раз, - еще веселее ответил «потомок Чингисхана». Видимо, у него росла надежда, что ротный возьмет его в танкисты, коли подробно интересуется его данными.
- Во, дает Чингисхан! - иронично восхитился один из старослужащих.
Не каждый «старик» мог подтянуться и до двадцати раз, а здесь... салага....
Ротный, видимо, верил, так как он, повернув голову с сторону нашего командира танка Парлуя, приказал: «Прошу принять рядового Юлаева в свой экипаж. Разъясните ему его обязанности, ознакомьте с Уставами и... все остальное».
- Значит, ты будешь заряжающим в нашем экипаже, - улыбнулся молдаванин Марталог, наводчик орудия нашего экипажа, и первым поздоровался с ним за руку. - И запомни, если еще кто назовет тебя Чингисханом или его потомком, скажи нам и мы поставим их на место.
Я пожал ему руку вторым. Командир танка хмуро посмотрел на своего нового заряжающего и выдавил: «С тобой, видимо, не соскучишься». И как в воду глядел. С появлением «потомка Чингисхана», кажется, не было дня, чтобы он не выкидывал «кренделя», да такие, что даже видавшие виды старослужащие и офицеры роты хватались за головы, а порой, втихоря, посмеивались с хитринкой в глазах. Почти однообразная солдатская жизнь в роте стала для нас, кроме ротного, интереснее, веселее. Мы ждали, вольно или невольно, что же в следующий момент выкинет наш заряжающий- «потомок Чингисхана». И он «выкидывал», не давая нам скучать, тем более... ротному.
Буквально через неделю, как он пришел в роту, наш командир танка объявил ему наряд вне очереди... почти из-за пустяка.
- Вы по Уставу не имеете права меня наказывать, я не вижу своей вины, - не согласился заряжающий с решением своего командира танка.
Тому, разумеется, не понравилось, что какой-то салага обсуждает действие командира и влепил ему два наряда вне очереди.
В те времена... тридцать пять лет назад, и тем более в лучшей в округе роте, не было и не могло быть пререкания или ревизии приказов, от кого бы они не исходили. Вообще-то армейская дисциплина в те времена, сами помните, была очень строгая. Это сейчас наш «вояка» больше напоминает бомжа, чем солдата, как по форме, так и по содержанию.
Мы с Христофором согласились, что действительно наша армия утратила свои славные традиции и что, начнись война, вряд ли найдутся Александры Матросовы, Талалихины, Карбышевы... настоящие солдаты Родины.
Виктор Петрович улыбнулся и продолжил рассказ про своего заряжающего.
Наводчик орудия, Марталог, незаметно дернул заряжающего за полу гимнастерки, как бы говоря, что, мол, не надо спорить с командиром. Но, не зря того окрестили «потомком Чингисхана», остановить заряжающего было невозможно, он уже пошел на «противника» в лобовую.
- Если Вы получаете удовольствие от внеочередных нарядов, а тем более незаслуженных, то я готов принять, как дар, хоть еще сто нарядов, - зло выпалил он в лицо командиру танка. - Вы имеете право на два внеочередных наряда, а я Вам помогу на большее... представлю такую возможность.
Глаза его горели недобро и я понял, что произойдет что-то плохое. И предчувствие меня не обмануло. Через каких-то полчаса один из молодых солдат доложил, что «потомок Чингисхана» ушел в самоволку. А это было в те времена в армии большим «ЧП» и ничего хорошего нашему заряжающему не сулило. Мне тогда, чисто по-человечески, было жалко нашего молодого заряжающего, а тем более, что командир танка «перегнул палку»- был не совсем прав.
Через каких-то пару часов дивизионный патруль привел «беглеца» в казарму. Ротный вызвал в канцелярию командира танка и меня. Всегда сдержанный и хладнокровный, в этот раз ротный не мог скрыть своего негодования и злобы. Он не стал ни в чем разбираться, а приказал нам раздеть, разуть, оставив в одних подштанниках нашего заряжающего и запереть его в подвале батальона. Приказ был исполнен быстро.
Рассказчик на какое-то время замолчал, видимо, представив на минуту, как они закрывали в кутузке своего члена экипажа машины боевой. В глазах его я увидел неподдельную грусть. А нам хотелось узнать: что было дальше и чем закончилась эта история.
Глубоко вздохнув и грустно посмотрев на проплывающие за окном деревья, он продолжил свое повествование.
Та «кутузка»... в подвале представляла собой своеобразную, одиночную камеру без окон, без топчана. Поэтому армейскому «зэку» ничего не оставалось, как проводить там время чаще стоя. Железобетонные стены и каменный пол были всегда покрыты сыростью и плесенью. Я не пожелал бы и врагу оказаться там не только без обуви и обмундирования, но даже экипированным с ног до головы. На следующий день ротный приказал мне привести «арестанта» из подвала. Увидев мою радостную улыбку, ротный нахмурил брови. Я тут же принял серьезный вид, боясь, что он может изменить свое решение. Быстро спустился в подвал и привел посиневшего заряжающего в канцелярию.
- Как «отдыхалось»? - вопрос ротного прозвучал с иронией, зло.
- Я не думал, что в армии есть тюремные камеры, - в голосе заряжающего чувствовалось искреннее удивление.
В глазах ротного сверкнула довольная усмешка. Он умел заставить, по его выражению, любить Родину- мать! Не было еще случая в его практике, чтобы нашелся такой строптивый, который после первой же ночевки в том подвале не стал бы «шелковым», а не то, что какой-то там... салага-первогодок.
Ротный поудобнее расположился на стуле и уже с нескрываемой усмешкой выдавил: « Значит, понял, почем фунт лиха?!»
- Действительно, я не думал, что в армии могут быть такие места, - глядя почти в упор на ротного и растягивая слова, ответил наш заряжающий. На этот раз мне показалось, что в его глазах, как и у ротного, сверкнула усмешка.
- А, знаете, товарищ капитан, что, наконец-то, моя мечта сбылась, - сказал он, при этом серьезно посмотрел на ротного.
- Какая мечта? - не на шутку удивленно уставился на своего подчиненного ротный. (В тот момент в его голове, видимо, пробежала мысль о том, не свихнулся ли случаем молодой солдат в том сыром, полуосвещеном подвале?). Такая же мысль мелькнула тогда и у меня.
- Я всегда мечтал писать стихи, вот только со свободным временем были проблемы, - с милой улыбкой отвечает наш заряжающий, глядя на ротного. - А в подвале времени- хоть отбавляй и никто тебе не мешает. Пиши хоть поэмы, вот только освещение там... слабоватое.
Ротный начинает понимать, но еще окончательно не может поверить, что этот, еще «необстрелянный» молодой солдат, в открытую издевается над ним, с которым даже командир батальона, майор и командиры других рот не позволили бы себе такой наглости. С ним считается даже командир полка, а тут- сопляк! Еще до конца не прийдя в себя, ротный машинально спрашивает:
- А разве там есть бумага и ручка, чтоб писать?
- Это- не проблема! - улыбнулся «потомок Чингисхана», как мне тогда показалось, с татаро-монгольской хитринкой. Видимо, так показалось и ротному, так как его лицо скривилось словно от сильной зубной боли.
- Когда Вы дали команду раздеть меня, я понял, что не в гости поведут, поэтому успел припрятать клочечки бумаги и карандашные стержни. А припрятать все это... проще пареной репы- ни один шмон не поможет, - и он с открытой улыбкой посмотрел на легендарного и видавшего виды ротного.
Воцарилась тишина. Зависла непредсказуемая пауза. Я в страхе ожидал... грянет гром. Но гром не грянул. Ротный умел брать себя в руки. Он проиграл сейчас, как никогда, какому-то салаге, и это так непростительно для него. Он был единственным из офицеров в полку, который запросто здоровался с «батей»- командиром полка, самым строгим, но уважаемым полковником в гвардейской дивизии. Сейчас ротный брал «тайм-аут», необходимый на анализ и осмысление произошедшего.
- Увести, к чертовой матери! - гаркнул ротный, даже не взглянув на меня.
Я, хоть и не понял тогда куда приказал он увести заряжающего, прикинулся дурачком и повел его в роту. Решил: была не была... бог не выдаст- черт не съест! А в подвале не долго было и воспаление легких заработать на всю оставшуюся жизнь. А жизнь у него только начиналась.
Прошла неделя. Ротный больше не возвращался к этому «ЧП». Жизнь в роте вновь пошла по-прежнему руслу. Я, да и другие в роте, видимо, радовались, что еще легко отделался наш заряжающий. Но не долго «музыка играла»,... скоро «поток Чингисхана» выкинул новую фортель!
После отбоя один из «стариков» пришел из увольнения выпивши. Чтобы ротный или старшина роты не узнали об этом, старослужащие уложили его в постель и укрыли одеялом. Но тот стал вставать с кровати. Его снова стали укладывать. От этой возни проснулся наш заряжающий, кровать которого стояла рядом. Помещение роты освещалось только слабым светом фиолетовой дежурной лампочки. Поэтому спросонья, услышав возню, он решил, что с десяток солдат бьют одного. И вот упругое тело заряжающего в белых подштанниках, как выстреленный катапультой снаряд, взметнулось вверх, в сторону копошащихся, сбив с ног первого попавшегося. Второй - «заработал» в челюсть. Старослужащие сразу и сообразить не могли, что же происходит и что это за «белое привидение» налетело на них. Когда поняли, то не знали: смеяться ли над случившимся или наказать за наглость салагу, первым поднявшего руку на «стариков».
Утром дежурный по батальону доложил ротному, что за период его отсутствия произошло «ЧП»- произошла драка между молодым солдатом экипажа Парлуя и старослужащими.
- За что старослужащие его били? - злые глаза под нахмуренными бровями ротного пронизывали дежурного насквозь.
- Товарищ капитан, но они его не били, - пожал плечами дежурный, чем, видимо, сбил с толку ротного, который и так еще не верил происшедшему.
- Вы, что... пьяны, дежурный?! - лицо ротного побагровело. - Если, как Вы доложили, произошла драка, то значит кто-то кого-то побил!?
- Так точно, товарищ капитан, но... драка произошла, - переминаясь с ноги на ногу, дрожащим голосом и как-то не по-уставному вновь доложил дежурный, окончательно сбив с толку ротного.
Не миновать бы дежурному хорошей взбучки от комроты, не подойди в это время наш командир танка и не доложи четко и ясно о случившемся. Ротный побагровел, он был в ярости и не желал ни в чем разбираться. Пожирающе глядя на нашего заряжающего, он выдавил медленно: «Я ему хребет сломаю!»
По приказу командира роты ежедневно, до трех, а порой и до четырех часов утра, заставляли работать нашего заряжающего: мыть полы в коридорах всех трех этажей и лестничные марши, все туалеты, стены и т.д. За его работой постоянно следили двое-трое старослужащих, крепкого телосложения, бывшие спортсмены. Ротный хорошо знал свое дело. К шести утра в казарму приезжал старшина-сверхсрочник, поднимал нашего заряжающего с постели и вел в канцелярию. Там заряжающий должен был по стойке «смирно» два часа ждать прихода ротного.
Днем рота жила обычной армейской жизнью: вождения танков на танкодромах, стрельбы на полигонах, ремонт и техобслуживание, строевые занятия, дежурства и другие работы. За день мы так изматывались, что самой заветной мечтой считалось- это хорошо покушать и поспать. Я переживал за своего зарядного: спать по три часа в сутки и при этом со всеми наравне нести напряженную службу в танковой роте - это тебе не фунт изюма!
- Я работаю на трехсменке и, вроде привык, но если не посплю положенных мне шесть-семь часов, я уже не человек, - вставил Христофор, посмотрев на Виктора Петровича. - И долго твой «потомок Чингисхана» смог так продержаться?
Рассказчик внимательно посмотрел на нас и продолжил, небезинтересную для нас, историю из солдатской жизни; тем более, что: и Христофор, и я когда-то тоже служили в армии.
Шли седьмые сутки «эксперимента». Командир танка был в наряде и вечером ротный вызвал меня в канцелярию. Я доложил, что прибыл и стал ждать дальнейших его указаний. Ротный сидел на стуле, а наш заряжающий стоял у двери. За два года службы мне не раз приходилось видеть строптивых и упрямых. Но наш ротный умел «выбивать» дурь из таких головушек. Строительство и создание карцера в подвале батальона были, лет пять назад, инициативой нашего ротного. От одного воспоминания об этом заведении, меня передергивало, как от ознобы. Он же придумал и пытки недосыпанием.
Я внимательно посмотрел на нашего заряжающего. Он как-то мило улыбался, глядя на ротного. Но эта его улыбка, как мне тогда показалось, была вымученной, во впалых глазах сидела какая-то грусть. И еще я заметил, что его губы, в какой-то момент, слегка зашевелились. Может быть он молится своему богу, подумалось мне тогда. Ротный посмотрел на заряжающего еще раз. Глаза их встретились: в одних была улыбка, в других- нескрываемые злоба и ненависть.
- Заберите, пусть пока подумает, - произнес он и его злые глаза посмотрели на меня.
Прийдя в роту, я посоветовал заряжающему извиниться перед ротным, покаяться, мол он все равно заставит любого быть тише воды и ниже травы; сломает тебя, как былинку!
- Я- мужчина, не сломает! - ответил он, а в его монгольских глазах сверкнула молния. В этот вечер я решил оставить его в покое, дать отдохнуть от назойливых вопросов. А в четыре утра по дивизии объявили тревогу.
Наша дивизия располагалась в городе, а офицерский состав и сверхсрочники, в основном- в военном поселке, километрах в десяти от города... за Неманом.
- Как в фильме «Чапаев», - вставил опять Христофор и улыбнулся широко и довольно, - штаб в одном месте, а дивизия в другом. Ошибки истории повторяются; российский менталитет!
- Да, - неопределенно выдохнул Виктор Петрович и продолжил рассказ.
Мост через эту большую реку находился в стороне от города, километрах эдак в трех-четырех. Обычно по тревоге, у КПП полка собирались все посыльные и на дежурной машине ехали оповещать о тревоге, закрепленных за ними офицеров и сверхсрочников. Посыльными в танковых подразделениях назначались заряжающие. Пока они ездили в тот военный поселок, остальные члены экипажей машин успевали, даже в лютые морозы, быстро подготовить танки к выезду из города.
- Как в повести Виктора Суворова- «Аквариум», - вновь прервал Христофор рассказчика, - там тоже танки по тревоге....
- Давайте, дослушаем, - попросил я Христофора, лицо которого расплылось в довольной улыбке. Он, к моему удивлению, как подобает истинному джентельмену, извинился и попросил продолжить рассказ.
- Так вот, - продолжил рассказчик, - обычно посыльные добирались на машине в тот поселок за двадцать пять- тридцать минут, плюс десять- пятнадцать минут уходило на сборы у КПП. Вот тебе... почти час с момента объявления тревоги.
Наш заряжающий был закреплен за зампотехом роты... старшим лейтенантом Мосейко. Когда посыльные стали выбегать из казармы, мелькнула и спина нашего заряжающего.
- Удачи тебе, наш «потомок Чингисхана»! - пожелал я ему в след, - с боевым крещением! Не подведи, ведь это твое первое боевое задание.
Затем были большие учения, а через неделю мы вернулись в казармы и стали приводить технику в порядок: проводить техобслуживание, ремонт и другие работы. Надо было заменить на танке сломанный торсион и я зашел к Мосейко. Он стоял в окружении других офицеров и рассказывал случай, произошедший с ним перед тревогой. Причем рассказывал он серьезно, в глазах ни малейшей улыбки, зато слушатели его ухохатывались сосмеху. Забыв про торсион, я тоже слушал и смеялся, вместе с офицерами, над рассказчиком, над тем, как тот впервые за двадцать лет службы в армии так смехотворно опростоволосился.
Оказывается, вот что было с Мосейко во время тревоги. В то раннее утро... считай, что еще глубокая ночь, часа в четыре утра, в дверь зампотеха сильно постучали. В такую рань могли поднять только по тревоге. Поэтому он, в одних подштаниках, побежал открывать дверь. Когда открыл дверь, то на пороге увидел своего нового посыльного- «потомка Чингисхана», который в двух словах доложил, что объявлена тревога и тут же растворился в темноте узкой улицы. Зампотех, конечно же, быстренько оделся, схватил противогаз, табельное оружие и выскочил из дома.
Обычно, во время тревоги, за углом дома стояла дежурная машина для офицерского состава, из домов выбегали военнослужащие, поднятые по тревоге, в окнах вспыхивал свет. Поселок в это время смахивал на растревоженный муравейник. Но на этот раз наш зампотех ничего такого не увидел. Никакой дежурной машины не было, на пустынных улицах ни души, кругом темень, света- ни в одних окнах. «Может мне померещилось?» - вслух удивился Мосейко, - но ведь передо мной только что стоял этот молодой солдат, которого прозвали «потомком Чингисхана».
Вернулся домой. Хотел раздеться и лечь снова спать, но сон улетучился еще там... на прохладной утренней улице. Ему пришлось вскипятить чай, посидеть за столом. Потом опять вышел на улицу... покурить. Стоял на крыльце, курил и, думал об этом странном случае, происшедшем только что с ним. Тут только он увидел, что в поселок, через мост, идет какая-то машина, фары которой, двумя яркими прожекторами, как двумя руками, ощупывали неровную дорогу. Пока выкурил папиросу, машина подъехала к тому переулку, где обычно высаживаются посыльные, приехавшие по тревоге.
А когда из машины стали выпрыгивать солдаты с автоматами и разбегаться по улицам и переулкам, Мосейко непроизвольно ощупал себя, потрогал лоб. Нет, это было явью, ему это не снилось, но что же на самом деле происходит, он понять не мог?!
- Товарищ солдат, откуда эта машина? - спросил он у мимо пробегающего солдата.
- Тревога же?! - в свою очередь удивленно посмотрел солдат на офицера.
Этот день начался для зампотеха Мосейко одними загадочными явлениями.
- Интересно, что же было на самом деле? - вырвалось на этот раз уже у меня, на что Христофор улыбнулся, как бы говоря: видишь, тоже мешаешь рассказчику.
- А было вот что, - посмотрел на нас Виктор Петрович. - Когда объявили тревогу, то наш заряжающий не побежал к машине у КПП полка, а перемахнул через высокий забор полка и помчался через огромный овраг и лесочек к железнодорожному мосту через Неман. Этот мост напрямую соединял город с тем военным поселком. По этому мосту, высотой в десятиэтажный дом, по однопутке, ходили поезда. Люди по нему никогда не ходили, кроме путеобходчиков, да и не был он для этого приспособлен. Если бы кто-то оказался на том мосту, когда по нему шел состав, то человеку просто некуда было бы деться. Вот наш заряжающий и решил сократить путь почти вдвое. А если учесть, что он был еще и хорошим спортсменом, то ясно,что и прибежал он таким путем к своему офицеру намного раньше дежурной машины.
После, я спросил его, что он стал бы делать, появись в тот момент на мосту поезд?
- Я бы лег с краю шпал, а не между рельс. Здесь, с краю, надо мной были бы буксы, клиринс которых намного выше... так что... меня бы не зацепило. Я же вырос на железной дороге, а в детстве мы даже соревновались: кто сможет пролезть под вагоном, начинающего движение товарняка. Это... еще хлеще!
Я все более и более проникался к нашему «потомку» братской любовью. Мне хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, доброе. Буквально через пару недель такая возможность представилась.
На танке-макете наводчики орудий отрабатывали навыки стрельбы. Он, как качалка, приводился в движение специальным электродвигателем и эмитировал движение танка по пересеченной местности. Поэтому попасть в цель было очень сложно. Наводчик находился внутри танка-макета, а руководитель занятий- снаружи и отмечал попадания «снарядов». В один из дней таких «стрельб» к нашему танку-макету подошел ротный и стал наблюдать за стрельбой. Расплывшееся в улыбке лицо ротного говорила, что он очень доволен стрельбой нашего наводчика- «снаряды» ложились один за другим в «десятку». Ротный постучал по броне, двая команду наводчику- к «машине!» За такую стрельбу любой наводчик заслуживал благодарность перед строем. Я радуюсь за Марталога и улыбаюсь, как и ротный. Вот танк-макет перестал качаться- остановился. Когда из него выбрался наш заряжающий, я чуть не обомлел одновременно и от удивления, и от страха, что ротный взбесится, негодуя от наглости заряжающего. Категорически запрещалось молодым солдатам без команды залезать в танк-макет. Я догадался, что наш заряжающий забрался туда в то время, когда наводчик Марталог отошел куда-то.
Представил себе, как его опять посадят в подвал или будут мучить трехчасовым сном. Не помню как, я подошел к ротному и наврал, что нашему заряжающему это разрешил взводный. Как раз перед этим наш взводный сказал, что он на полчасика куда-то отлучится. Опущенные хмурые брови ротного выпрямились, на лице засияла чуть заметная улыбка. Гром не разразился.
- Вам еще рано садиться за пульт наводчика, - открыто улыбнулся ротный,-
а вообще-то хорошо....
Такой похвалы даже «старики» редко заслуживали - скуп был ротный на похвалу.
- Где научились так метко стрелять? - улыбнулся опять ротный.
- Смотрел... слушал... тут, - улыбнулся в ответ наш заряжающий.
- Ну-ну... продолжайте и впредь... слушать и смотреть, - сказал ротный, смотря на него пристально и изучающе. При этом ротный слегка прикусил большой палец правой руки и о чем-то задумался, не сводя взгляда с нашего заряжающего. Нутром я почувствовал, что такой взгляд его не спроста, что-то за этим скрывалось. Лишь бы эта была не лихая задумка. Сложно и неуютно бывает, когда чувствуешь, что человек весь соткан из одних загадочных узлов. Таким и был наш ротный.
Через два месяца наводчики стреляли на полигоне уже штатными снарядами. Рядом, по-соседству, стреляли танкисты королевского батальона. «Королевским»- прозвали танковый батальон, находящийся в непосредственном подчинении у командира дивизии и, конечно же, укомплектованный новейшими танками Т-62. У нас же были - Т-54В, со стабилизацией пушки только по вертикали.
В разгар стрельб, на полигон приехал командир дивизии полюбоваться своими гвардейцами. Вот тогда-то наш ротный и решил реализовать свю задумку с заряжающим (конечно, это я понял позже)
- Помните, я говорил вам, как ротный загадочно и изучающе смотрел на заряжающего после случая с макетным танком? - спросил нас рассказчик.
Мы утвердительно кивнули головами, как-бы говоря этим, что слушаем его внимательно и все помним.
Как мы потом узнали, ротный предложил комдиву устроить соревнование по стрельбе. А к комдиву не всегда могли решиться подойти даже командиры полков, а не то что бы какой-то там капитанишка... ротный. Вот почему мы уважали своего ротного, хотя, если честно сказать, и боялись его, и не совсем долюбливали. Комдив дал согласие. Да и как устоять, когда ротный выставлял своего молодого заряжающего против любого его старослужащего... наводчика орудия. К тому же молодой солдат будет соревноваться на старом танке, без горизонтальной стабилизации пушки. Смелыми и азартными были эти двое военных: один генерал, другой капитан. Видимо, не иссякли, сохранились еще славные традиции у российских солдат, офицеров и генералов. На этом стояла и будет стоять наша крепкая и могучая Россия. Не вышибли еще из нас дух российского воина.
И вот уже на двух соседних дорожках полигона стоят готовые, чтобы по команде сразу же ринуться вперед, два танка: старой и новой серии. Никогда еще я не испытывал такого волнения, как в этот раз. Переживал за своего заряжающего. Это- равносильно тому, что на ринг выпустили новичка против мастера спорта. Я заставил себя собраться и сосредоточиться, ведь от механика-водителя многое зависит при стрельбе. По внутренней связи прошу заряжающего, сидящего теперь за наводчика, не волноваться и четче чувствовать действия каждого члена экипажа. И что главное... теперь- спокойствие!
- Вперед! - хлестнула по ушам в танкошлеме команда с вышки, откуда генерал и капитан все время будут следить за действиями двух экипажей и, видимо, тоже волноваться: первый- меньше, второй- больше. Правила стрельб жестки: поразить из пушки мишени танка, из спаренного пулемета- мишени пехоты. При этом надо не только уложиться в определенный отрезок времени, но и двигаться без рывков и сброса оборотов. Если танк замедлит ход или, не дай бог, остановится во время стрельбы, считай, что «неуд» обеспечен. Это- танк, а не САУ. Поэтому, когда наша машина шла по более ровному участку, я только слегка сбрасывал обороты двигателя и мои руки замирали на рычагах танка. Малейший поворот влево или вправо- это «труба» нашему наводчику; такое могут позволить себе только наши соперники... у них Т-62, со стабилизацией пушки и по вертикали и по горизонтали.
Чувствуя, что машина идет плавно, передаю по внутренней связи своему «Чингисхану»: «Наводчик, дорожка... дорожка... дорожка». И тут же, на какие-то доли секунды, нашу сорокатонную дуру отбрасывает назад.
- Молодец! - кричу я по рации и слегка увеличиваю обороты, нагоняя время.
И снова, на более-менее ровном участке дорожки, бросаю рычаги, держу обороты, танк идет плавно.
- Ну, пора стрелять, - мысленно думаю я про себя, а вслух передаю: «наводчик... дорожка... дорожка... дорожка!». Не вижу, но знаю, что хотя ствол пушки и качаеся в вертикальной плоскости, но цель «держит». Горизонтальную плоскость «держу» я- механик-водитель. А командир танка руководит всеми нами. Он тоже волнуется и слышу, как напоминает тому, кто сейчас действует в роли заряжающего, чтобы гильзоизвлекатель держал в нагрудном кармане.
- Заряжающий команду понял! - смеется Марталог по внутренней связи. Я тоже смеюсь шутке нашего наводчика, «разжалованного» в заряжающие.
Мы с Христофором слушаем рассказчика затаив дыхание. У меня такое ощущение, словно это я сижу в танке за пультом пушки. Восхищаюсь рассказчиком, его умением заставлять слушателей оказываться в роли человека, о котором он повествует.
- Одним словом наш «потомок Чингисхана» умыл нос генеральским танкистам, - улыбается рассказчик, видимо, вновь вернувшись к тому далекому случаю из его армейской жизни. После этого успешного поединка ротный стал лучше относиться к нему. Но через три дня наш заряжающий опять напоролся на большую неприятность.
- Опять драка? - посмотрел Христофор на Виктора Петровича и засмеялся, словно говоря, что мол не ошибся?!
- Да, причем с оттягощающими вину обстоятельствами.
- Натворил что-то? - уже серьезно спросил Христофор.
- Да, как он сам потом сказал ротному, стукнул сверхсрочника всего-то один раз, - засмеялся Виктор Петрович. - Если учесть, что заряжающий- бывший боксер, то «макаронник» после целый месяц ходил с синяком под глазом. В армии поднять руку на офицера или сверхсрочника- почти преступление и потому строго карается. А для нашего ротного- опять «ЧП» и не простое. Не знаю, как, но ротный замял это дело.
- А что же все-таки было? - из Христофора выпирало любопытство.
- Во время дежурства роты в полковой столовой, наш заряжающий увидел, как «макаронник» накладывал в свою сумку продукты на вынос, то есть воровал. Наш молодой велел положить продукты на место. А когда сверхсрочник не последовал этому совету, да еще и обозвал нашего заряжающего «салабоном»... сопливым, вот тогда-то этот «сопляк» и врезал сверхсрочнику... по его соплям, да так, что навсегда отбил у того желание называть кого-то еще сопляком. Вроде и прав был заряжающий, но наряд вне очереди заработал от ротного на всю катушку. Видимо, ротный сожалел, что согласился взять тогда «потомка Чингисхана» в свою роту, но и отступать он не любил. Тогда, тридцать пять лет назад, мне иногда казалось, что многие проступки и неуставные проделки нашего заряжающего вызывали у нашего грозного ротного добродушную улыбку, а порой и одобрение, незаметное с первого взгляда.
На этом месте рассказчик сделал небольшую паузу, затем продолжил. - - Мог бы сутки напролет рассказывать вам об этом удивительном, интересном человеке- о заряжающем. Не буду вас больше утомлять, еще пару эпизодов из его армейских будней и... завершаю, - сказал он.
- Нет, нет! Рассказывайте дальше, - выпалил Христофор.
Ранней весной, перед большими учениями, стали испытывать противогазы ИП-47 для подводного вождения танков. Делалось это так. Экипаж забирался в макет танка, оборудованного для этих целей, закрывал люки и надевал противогаз. Затем танк заполнялся водой. Если противогаз у кого-нибудь был неисправен, экипаж подавал сигнал тревоги, стуком молотка по броне танка. И тут же, по сигналу тревоги, через нижний аварийный люк, вода сливалась из машины. Нашему экипажу поручено было испытывать противогазы первыми.
Когда нас затопили, я сразу почувствовал, что задыхаюсь- противогаз не сработал и подал тревогу. При проверке оказалось, что стеклянная капсула не разбилась и химической реакции по выработке кислорода не произошло. Ротный сам устранил неисправность и экипаж вновь затопили водой. И вновь сигнал тревоги. На этот раз не сработал противогаз наводчика орудия. Вновь надо было устранять неисправность. Необходимо заметить, что противогазы этой марки были очень капризными и ненадежными.
Другие экипажи смеются над нами, подтрунивают, беззлобно называют трусливым экипажем. Мы тоже смеемся... кроме нашего заряжающего. Он стоит опустив глаза, брови сдвинуты недобро. И вот в третий раз наш экипаж начал спускаться через люк в макет; кто-то вслед шутя крикнул, чтоб опять не наложили... в штаны. Опять одеваем противогазы и вот мы уже в затопленном макете, еле-еле различаем друг друга через толщу темно-зеленой воды. В такой момент мы напрочь забываем про обжигающий все тело холод воды, наш мозг зациклен лишь на одном: не откажет ли противогаз, успеем ли выбраться из этого гроба водяного? Ежегодно повторяется эта «ванная» процедура, но каждый раз чувствуешь себя там неуютно. Порой думаешь и радуешься: хорошо, что ты не моряк-подводник. Время тянется там долго: секунды кажутся часами. Не знаем, сколько прошло времени, но пока сигнала тревоги никто из нашего экипажа не подает. И вот, наконец-то, открывается верхний люк и мы продвигаемся друг за другом к свету, проникающему через люк... вверху. Впереди меня, как-то странно пошатываясь и еле передвигая ноги, идет заряжающий.
- Видимо, от страха это у него так, - думаю я, посмеиваясь над ним про себя. - Но и понять его можно, ведь он впервые оказался под водой. - Что-то я тебя не узнаю, не оправдываешь ты имя «Чингисхана», - опять смеюсь я, видя, что он еле-еле выбираеся из люка. И мне невольно пришлось ему помочь выкарабкаться наверх.
- У всех все было в порядке? - задал дежурный вопрос ротный, когда наш экипаж выбрался из этого водяного плена.
- Нет, у меня противогаз отказал, - мутными глазами посмотрел на ротного наш заряжающий.
- Как... отказал? - ротный выхватывает противогаз у заряжающего, проверяет, затем долго, непонимающе смотрит на своего солдата, словно не веря своим глазам.
- Почему не подали сигнал... тревоги, - спрашивает ротный, видимо, все еще не веря тому, что все обошлось.
- Чтобы не смеялись над нашим экипажем, - нахмуренные брови заряжающего при этом распрямляются.
Видимо, впервые, ротный не знал как ему быть: похвалить этого упрямого «потомка Чингисхана» или же отправить в подвал. Ведь могло произойти «ЧП»- наш заряжающий мог «отбросить коньки»... задохнуться без воздуха. Он не сделал ни того, ни другого, но в его глазах, я это опять заметил, засела какая-то мысль. Я вновь испугался за своего заряжающего. Эта мысль могла быть только или очень хорошей, или очень плохой своими последствиями. Для ротного понятия «золотая серединка» не существовало: если черное, то- черное, если белое, то- белое, но только не... черно- буро- малиновое.
- И как, подтвердились Ваши предположения? - спросил я рассказчика, - какой же оказалась та мысль ротного?
- К счастью нашему и большой радости произошло то, чего не должно было бы быть. Я уже говорил о неординарности решений нашего ротного. Поэтому-то мы одинаково безропотно принимали от него: и кнут, и пряник. Он был великим психологом. Думаю, что сам Макаренко позавидовал бы ему.
- Так что же все-таки произошло? - с нетерпением произнес Христофор, поглядывая на свои часы. Через час-полтора он уже должен был подъехать к своей станции.
- Ладно, еще пару случаев расскажу, чтобы вам было легче понять характер нашего ротного и завершу свое долгое и, наверное, нудное повествование, - улыбнулся нам Виктор Петрович.
- Вскоре, после подводных испытаний противогазов, почти неделю проводились большие учения на территории Литвы. Вымотались за эти дни окончательно, устали, как черти полосатые. Наконец учения завершились, танки погружены на тралера и решено было рано утром тронуться в путь- на место постоянной дислокации. На ночь, перед отправкой, для охраны техники был составлен список караула- часовых. Первым заступил на дежурство наш заряжающий. Согласно графику, через каждые два часа, должны были дежурить тоже молодые заряжающие других взводов. Я должен был принять дежурство последним. Поэтому, после отбоя, я сразу же лег спать и тут же уснул крепким солдатским сном. А когда утром по общей команде «подъем» я встал и взглянул на часы, то ничего не мог понять. Время дежурств караула давно закончилось. Выходит, я не стоял на посту, с спал себе спокойно. Подхожу к своему заряжающему и спрашиваю, мол не знает ли он, случайно, как прошло ночное дежурство по охране людей и техники?
- Все хорошо спали и я не стал никого будить, - доложил он и посмотрел на меня ясными глазами. - А что?
- Тяжело же самому без сна? Надо было будить и не жалеть, - говорю ему.
- А я люблю зарю по утрам встречать, - мило улыбается мой «потомок Чингисхана». - Это же- загляденье... чудо! Прибалтийская природа красива... ласкова.
Я смотрел на него и удивлялся его неиссякаемой энергии, всесторонней развитости, любознательности и, прежде всего, доброте. Он был милым, в душе- лириком, природа одарила его бескорыстием и человеколюбием. А это- великий дар божий. Я одновременно и завидовал ему белой завистью и радовался, что только в нашем экипаже есть такой заряжающий. И не раз даже «старики» других экипажей говорили нам, что нравится им наш «потомок Чингисхана». И еще я знал, что тогда, после случая с зампотехом Мосейко и офицеры роты прониклись к нему уважением. Ну а молодые заряжающие- его одногодки... с первых же дней стали сплачиваться вокруг него. Конечно, тут значительную роль сыграла та его ночная потасовка со «стариками», хотя бы потому, что другим «салагам» и на ум не могла бы прийти такая наглость.
Одним словом, за свои полгода службы в армии, «потомок Чингисхана» завоевал симпатии у всех без исключения.
- Видимо, не у всех, - засмеялся Христофор, - а ваш... ротный?
Я тоже тогда сомневался в симпатии ротного к нему... слишком много хлопот приносил ему наш заряжающий. Но скоро мнение мое изменилось на все сто восемьдесят градусов и знаете почему?
Христофор пристально и вопросительно посмотрел на рассказчика. Виктор Петрович, видимо, правильно поняв этот взгляд, продолжил. Так вот, через полгода, то есть в начале лета, всех заряжающих направили в Латвию на семь месяцев учиться: одних- на механиков-водителей, других- на наводчиков орудий. Всех... кроме нашего заряжающего. А это означало, что не быть нашему «потомку Чингисхана» ни механиком-водителем, ни наводчиком, а тем более- командиром танка. Ведь командирами танков назначались только наводчики орудий, прослужившие в этой должности год и проявившие себя достойно. То есть командиром танка можно было стать только на третьем году службы. Да вы и сами знаете... служили ведь тоже в армии. Мы утвердительно закивали, мол, конечно, знаем.
- Идти к ротному и просить направить на учебу и нашего молодого солдата, было делом бесполезным, - посмотрел на нас рассказчик, как бы извиняясь. - Я уже говорил, что он никогда не отменял своих решений. Вся молодежь уехала. В этот же день старшина-сверхсрочник лично сам выстроил роту на вечернюю поверку. В строю стояло тридцать младших сержантов, сержантов, старших сержантов, ефрейторов и лишь один рядовой- наш заряжающий. К концу переклички подошел сам ротный, что было редкостью. Поняли, это не с добра и мы в тягостном молчании ожидали развязки. У всех на уме был один вопрос: что же могло случиться?
Когда старшина доложил об окончании вечерней поверки, ротный внимательно оглядел весь строй, словно выбирая из него свою жертву. Я не столько увидел, сколько почувствовал, что взгляд ротного остановился на нашем заряжающем. Вроде, за последние три недели ничего такого не было? За старые «грехи»? Но это было бы не справедливо! Какие еще наказания придумал ротный и что ожидает нашего молодого солдата? Ротный зря не приедет к вечерней поверке. Значит что-то надумал и значит что-то произойдет. Такие же вопросы, видимо, мучили не одного меня в строю?!
Я не ошибся. Ротный скомандовал: «Рядовой Юлаев, выйти из строя!»
По четкому и чеканному шагу можно было лишь догадываться, что наш заряжающий спокоен, хотя он, как и все остальные, еще не знал о замысле ротного. Лишь чуть заметная в глубине глаз улыбка выдавали его волнение. Я неплохо изучил и знал характер своего заряжающего. Он всегда улыбался, когда ему было плохо или грозило наказание. Казалось, что он всегда радуется своей незавидной участи.
Воцарилась тишина. Ротный сделал небольшую паузу, раскрыл папку и, оглядев строй, зачитал приказ. Не знаю как другие, но я никак не мог понять и осмыслить услышанное. Я бы скорее понял, если бы приказ гласил о передаче нашего заряжающего в дизбат, под трибунал или еще о каком-то самом строгом наказании, но только не это.
- Что ж там было... в том приказе? - с нетерпением и явным любопытством спросил Христофор. Он даже пододвинулся ближе к рассказчику. Да и из меня выпирало любопытство.
- Приказ тот гласил, что наш «потомок Чингисхана» с этого момента назначается командиром танка, - улыбнулся рассказчик широко и с умилением, так, как, наверное, он улыбался тогда в строю.
Христофор облегченно и громко вздохнул; он был простодушен и не умел скрывать своих чувств и мыслей. Что-то в нем было детское, которое делает человека своим в любом коллективе. Такие как-то сразу передают свою энергию дружеского расположения, снимают скованность и не надо переживать: так ли ты сказал, о том ли брякнул, а что подумает твой собеседник?! Глядя на Христофора, я впервые понял, почему мы любим детей, почему нам приятно и интересно с ними общаться. Дети не умеют скрывать своих чувств, лгать, они чисты и прозрачны, как капли родниковой воды на ладони. По характеру, манере общения с людьми в Христофоре было много от детского. А его неумение красиво говорить, рассуждать логически, грамотно излагать свои мысли и при этом эта ненужная спешка компенсировалась его детской простотой и непосредственностью. Он не был артистом, а ведь в жизни мы все, в той или иной мере, артисты. Мы живем не от сердца, а играем заранее разученные роли, говорим словами и мыслями автора пьесы. А автор- это наша душа, наша совесть. Вот почему, думал я, на земле очень много несправедливости, бездушности и так мало взаимопонимания и доброты.
- Скоро мне выходить, дорасскажите побыстрее, - с нетерпением попросил Христофор Виктора Петровича, сбив мои мысли.
- Вот и все! - улыбнулся рассказчик. - Вроде, ничего тут особенного не случилось.
- Как, «ничего особенного»? - удивленно посмотрел Христофор.
- Хотя скажу, что я сам только лет тридцать- тридцать пять спустя понял нашего ротного. Он был большим психологом, добропорядочным и смелым человеком, - в голосе рассказчика улавливалась еле заметная грустная нотка. Это был уникальный случай в истории армии. За восемьдесят лет прошли службу в Красной армии, затем- в Советской, а теперь- в армии Отечества, видимо, в целом около семьсот миллионов молодых ребят. Но, как не парадоксально, только одному человеку из многих была доверена боевая машина с экипажем через шесть месяцев со дня начала его службы.
Чувствуя, что у слушателей возникнут уточняющие вопросы, рассказчик сам решил как бы обобщить свое повествование, заострить наше внимание на самом главном. Не знаю как Христофор, но я это понял... интуитивно.
- Давайте... предположим, что с одним из экипажей танка произошло «ЧП», - стал разъяснять нам рассказчик. - к примеру... скажем, что экипаж ненароком запустил снаряд не в ту сторону: по городу, по солдатам или по технике. Да мало еще... куда!? Граница рядом, можно через нее махнуть «в гости», благо «гостинцев» в танке хватает: тридцать шесть бронебойных и осколочно-фугасных снарядов, ящик гранат, два пулемета, один из которых- крупнокалиберный, автомат, пистолеты. Да и сам танк своей сорокатонной, стальной тушей может в пух и прах разнести весь город, как карточный домик. Так вот... скажите, пожалуйста, что может ожидать командира роты, случись такое? Кстати, мы, наверное, все служили примерно в одни и те же годы.
При этих словах Виктор Петрович почему-то пристально посмотрел на Христофора, адресуя вопрос ему. И я поймал себя на мысли, что Христофор, как слушатель, видимо, был интереснее, чем я. Он искренне, как малое дитя, радовался или огорчался поступкам героев рассказа; он не скрывал да и не умел скрывать своих чувств, своего настроения.
- Трибунал мог ожидать не только того ротного, но не отвертелся бы и комполка, - уверенно ответил Христофор на вопрос рассказчика.
- И даже комдив не сумел бы отделаться легким испугом, - уточнил Виктор Петрович.
- Тогда зачем ротный пошел на такой риск, что, не было кого назначить из старослужащих, прошедших обучение, службу наводчиком орудия? - спросил Христофор с нескрываемым удивлением, присущему только ему.
- Хоть пруд пруди! - опять улыбнулся Виктор Петрович Христофору. - Просто ротный верил «потомку Чингисхана « больше, чем самому себе. Он был умнейщим человеком и видел, что любой поступок нашего молодого заряжающего был продиктован не заботой о своем благополучии. Такой человек не умеет и не может предать, поступить подло и нечестно! Не страх, а тем более... личное благополучие толкали его на те или иные немыслимые поступки.
Виктор Петрович сделал небольшую паузу и завершил: «Это я понял многие годы спустя. В свои пятьдесят лет с гаком пришлось многое повидать и на службе в армии, и на гражданке, и в нашей повседневной жизни».
Воцарилось молчание, видимо, каждый «переваривал» в себе услышанное.
Скоро поезд стал замедлять ход и остановился. Христофор, попрощавшись с нами, вышел на своей остановке. Мы остались с Виктором Петровичем одни. Наступила пауза, во время которой я продолжал думать о том смелом командире роты, о «потомке Чингисхана». Затем мои мысли непроизвольно переключились на Христофора. Он бы не менее интересен как человек. Хотя Христофор и имел высшее образование, занимал немалую должность, он мог непродуманно прервать рассказчика, не соблюдая при этом элементарные правила этикета и тактичности. Но он был нам симпатичен. Конечно, отнести его к кагорте истинной интеллигенции было бы опрометчиво. Но это лучше, чем «строить» из себя оного. Рассуждая так, я чувствовал, что в цепи моих мыслей недостает какого-то звена, чтобы поставить точку на этом.
- Вот и я подъезжаю, - кивнул Виктор Петрович за окно, где показались первые строения его города.
Я взглянул на него и чуть не вскрикнул от радости. Наконец-то понял причину неудовлетворенности своими рассуждениями о Христофоре. Я нашел недостающее то звено моих мыслей! Хоть кричи на весь вагон: «Эврика!» Ведь в Христофоре было многого от характера героя Виктора Петровича- «потомка Чингисхана».
Вот в купе я остался один и скоро задремал под равномерный стук колес. Проснулся от того, что проводник настойчиво тряс меня за плечо: « Дорогой пассажир, приехали, ваша станция! «
Я быстро собрался и, довольный поездкой, вышел на такой родной и знакомый мне с детства перрон.