Ностальгия

Лиственничная аллея. Она начинается от самого Дмитровского шоссе и тянется на полтора километра и почти упирается в главный - административный корпус «тимирязевки», как студенты любовно называют Тимирязевскую сельскохозяйственную академию (ТСХА), которую, иногда, они еще называют МСХА (Московская...).
Эта аллея представляет собой прямую, асфальтированную дорогу для транспорта, вдоль которой с обеих сторон растут высокие и красивые, в человеческий обхват, лиственницы. Справа и слева от нее параллельно тянутся две пинии пешеходных тротуаров, обрамленных такими же деревьями. Если идти или ехать по этой аллее от Дмитровского шоссе, то слева, по всей ее длине, будут расположены дома - общежития студентов, справа же, высокий, просматривающийся насквозь, решетчатый металлический забор. За забором - прямоугольное поле ТСХА площадью около сорока гектаров. В этом году половина поля засеяна рожью, вторая - пшеницей. И лишь узкая полоска земли, вдоль забора, покрыта зеленым ковром многолетних трав.
Транспорт здесь почти не ходит, так как въезд сюда воспрещен. По этой аллее я люблю гулять вечерами. Здесь тихо, воздух чист, немноголюдно; лишь иногда пройдет парочка влюбленных или ватага студентов из ТСХА, может быть, из МГАУ (Московского государственного агроинженерного университета), обсуждающих свои вузовские проблемы.
В один из воскресных летних дней я вышел прогуляться по аллее. Часы показывали без четверти шесть вечера. Шел по тротуару неспеша, любуясь полем, где рожь и пшеница уже начинали колоситься. Сейчас они слегка покачивались от легкого, теплого ветерка. Небо было чистым - ни клочочка облаков. «Значит, дождя не будет», - подумал я, любуясь темно-синей полусферой неба и тут только, высоко над собой, заметил большую птицу, которая описывала круг за кругом в сопровождении трех ворон. На фоне неба четко вырисовывались ее огромные крылья из гаммы ярких цветных перьев. Никогда раньше я не видел столь красивой и большой птицы. Мне стало интересно узнать, что это за птица и почему она так долго кружит над полем. Чтобы лучше ее рассмотреть, я пролез через щель в заборе и вышел на поле.
Когда птица оказалась почти надо мной, то только тут я заметил, что от нее к середине поля тянется тонкая веревка. «Значит, это всего лишь воздушный змей», - с сожалением подумал я. - А где же тогда его хозяин?»
Пройдя взглядом по веревке от воздушного змея вниз, к середине поля, понял, что его хозяин находится где-то среди густой и высокой пшеницы. Это расстояние составляло, предположительно, не менее трехсот-четырехсот метров. Скоро я дошел почти до противоположного края поля, выбрал удобное место среди ржи и, расстелив пиджак, сел и стал любоваться этой красивой птицей - воздушным змеем. «Птица» продолжала описывать большие круги над полем все также в сопровождении трех ворон. Я пожалел, что не имел при себе фотоаппарата, а то бы мог заснять это интересное зрелище. Конечно, я расскажу об этом удивительном случае, но вряд ли кто мне поверит. Возможно, и поверят, но поверил бы кто-нибудь тому, что я увидел потом и чему был свидетелем, тому, что произошло несколькими минутами позже?!
Я продолжал наблюдать за «хороводом» птиц. Моя разноцветная петунья стала описывать огромные круги, а три вороны сопровождали ее, как и прежде, барражируя уже над высоковольтной линией эпектропередач, которая пересекает это поле ТСХА. И вдруг, видимо, на какой-то момент ветер стих и эта «птица» камнем пошла вниз, словно увидев внизу мышь или другую добычу. Две вороны, которые сопровождали ее, резко развернулись и улетели, третья же - полетела за воздушным змеем вниз, как пикирующий самолет-истребитель за падающим бомбардировщиком. Но вот воздушный змей ударился о провод высоковольтной линии и завис. Ворона, летевшая за ним, буквально у самого провода резко вышла из «пике» и взмыла вверх. Она сделала несколько витков над зависшим змеем, видимо, не понимая, что же стряслось с ее сородичем и что же ей самой в данной ситуации предпринять?
Не успел я непроизвольно улыбнуться своему предположению, как ворона, описав еще один небольшой круг, села на провод в метрах трех-четырех от висевшего воздушного змея и стала смотреть на своего «сородича», все время вертя головой, словно говоря; вот незадача, как это Вас угораздило-то так неосмотрительно летать и что мне сейчас, скажите на милость, с Вами, бедняжка, делать?!
Скоро я увидел, что веревка воздушного змея вновь натянулась, заставив ворону насторожиться. Я понял: хозяин воздушного змея пытается стянуть его с провода. Наконец ему удалось лишь сдвинуть по проводу свою «птицу», где-то на метр, в сторону сидящей вороны, которая тут же взлетела, но опять села на провод, на том же расстоянии, что и до этого. Невидимый вдалеке хозяин воздушного змея вновь потянул его и вновь ворона не улетела, а лишь повторила свой любопытный маневр. «Эх, как жаль, что нет в данный момент фотоаппарата», - вновь горестно подумал я, глядя на эту смешную, но в то же время... загадочную, для меня, картину.
Наконец, с четвертой попытки, тому незнакомцу все же удалось сорвать воздушного змея с провода. Змей камнем полетел вниз и в тот же миг моя ворона ринулась за ним. Я замер в страхе, что сейчас обе птицы: ворона и воздушный змей разобьются, ударившись о землю. Но почти у самой земли ворона резко взмыла вверх, неспешна и плавно сделав несколько кругов над своим лежавшим внизу «сородичем», взяла курс в ту сторону, куда недавно улетели две ее подружки.
Я внимательно поискал глазами хозяина воздушного змея и только тут увидел, как по пшеничному полю, в сторону упавшего змея шли трое мужчин средних лет, с характерной восточной внешностью. Вот они дошли до него и стали его рассматривать. Мне стало любопытно и я вскоре подошел к ним.
- Вы - вьетнамцы? - спросил я их, так как недалеко, на этой же Лиственничной аллее, находились два шестнадцатиэтажнъгх дома, где жили вьетнамцы.
Они отрицательно замахали руками, видимо, поняли мой вопрос. Один из них улыбаясь ткнул себя в грудь: «Ноу!., чина». Я тоже их понял, значит имею дело с китайцами. Мне хотелось удостовериться, что эта была за птица, которая только что улетела и я спросил их: «Скажите, пожалуйста, какая птица сейчас сидела на проводе?» На что они непонимающе стали разводить руками, что-то лепетать по-китайскн.
- Птица! На проводе! - я указательным пальцем показал вверх на провода высоковольтной линии. - Какая птица там сидела? Понимаете... птица какая, птица?!
- Пицца??? - удивленно и хором спросили в свою очередь они меня, при этом один из них показал на свой рот.
- Вам бы, друзья, только полопать, - открыто засмеялся я над ними, зная, что они ничего не поймут из моих слов и не обидятся.- С вами каши не сваришь; вам пиццу подавай!
Пицца, пицца! - вновь радостно заулыбались мои китайцы.
- О, кей, чучмеки заморские! - вновь беззлобно съехидничал я, видя, что они еще продолжают мне что-то объяснять по-китайски вперемежку с английским.
Я не то, что по-китайскн, даже из английского-то языка знаю не более двух-трех слов (в школе «проходил» немецкий). Сказав моим китайцам: привет семье и не кашляйте, направился на то место, где совсем недавно сидел среди высокой ржи.
Радуясь теплому вечеру я пытался анализировать поведение этой вороны; и верилось, и не верилось, что такое может быть. «Как все интересно устроено в природе, а мы так мало общаемся с ней», - думал я. Прошло не так уж много времени, как я вновь увидел взлетающего воздушного змея. Он все выше и выше взлетал над полем, делая круги надо мной. Наблюдая за ним, я надеялся вновь увидеть тех ворон, которые недавно сопровождали свою самодельную подружку-птицу. Но они так и не прилетели в тот вечер.
Не знаю, как долго я просидел, наблюдая за полетом воздушного змея, но вдруг почувствовал, что мною медленно овладевает тоска и грусть. Слегка щемящая боль в груди, вкупе с непонятной доселе для меня грустью, приводили меня к некоторому замешательству и безответным вопросам: что это и почему именно сейчас и здесь меня зажимает в свои тиски эта грусть? Ведь только что я, как дитя, радовался этим птицам, воздушному змею, теплому вечеру, был доволен своими шутками и остротами в адрес китайцев?! Вопросы и вопросы навалились вдруг на меня. Безответные вопросы, как вы тяжелы, как вы больно давите!
Моей мысли по разгадке причины возникшей грусти словно кто-то не давал развиться и удерживал ее так, как та веревка, что удерживает воздушного змея над полем, не давая ему улететь за его пределы.
Я почему-то подумал, что китайцы чем-то похожи на казахов. Лица у тех и этих более округлые), а японцы - на киргизов (лица у них слегка вытянуты, как бы сплющены). Не знаю, возможно, это н не так, и это - только сугубо мое мнение и лишь мое зрительное восприятие?! Размышляя так, я мысленно представил себе лица этих народностей: их общие черты, различия. И только тут меня осенила догадка о причине невесть откуда навалившейся грусти. Я понял, наконец-то, что причиной тому, наверное все-таки, были прежде всего птицы, а уж потом - китайцы, японцы и этот летний, теплый вечер на природе. И перед моими глазами вновь отчетливо возник другой вечер на природе, хотя с тех пор прошло довольно много лет. Мне, тогда еще молодому инженеру-конструктору завода, поручили съездить в небольшой городок на Каме и посмотреть вышедший из строя пресс мясоконсервного комбината.
- Справишься? - спросил Першуков - секретарь парткома завода и улыбнулся. - Звонил сам заведующий обкома партии и приказал оперативно снять этот вопрос. Он многие годы проработал там и не даст нам ни минуты покоя, Уяснил задачу? - вновь улыбнулся мне секретарь парткома.
- Думаю, что справлюсь, - с улыбкой ответил я ему, - постараюсь, вроде, болт от гайки отличаю.
Мне повезло. Водитель, которому было поручено меня туда доставить, был родом из этого городка и через каких-то полчаса наша «НЫСА» уже стояла у ворот комбината. К тому же, еще до моего приезда, работники комбината сами разобрались а причине выхода из строя пресса. Мне же с водителем оставалось только погрузить неисправные детали пресса в машину и увезти их на свой завод для изготовления по их образцам новых.
Через три недели я опять приехал в этот городок, уже с новыми деталями, оперативно изготовленными на нашем заводе. Быстро закончив все дела, я попросил своего водителя показать мне этот красивый, тихий городок, утопающий в зелени.
- Здесь мне каждый кустик, каждая улочка знакомы, - радостно улыбнулся водитель. - Я Вам покажу дом-музей Шишкина, где жил и писал свои картины Иван Иванович, памятник Дуровой - знаменитой героине войны 1312 года.
- Хотите сказать... кавалерист-девице? - опешил я, чем, видимо, удивил его, так как он посмотрел на меня с каким-то недовернем, как бы говоря: ну уж, извините, не знать этого, просто стыдно! Мне стало как-то неловко за себя, что живя четвертый год от этого знаменитого городка всего-то в пятнадцати-двадцати километрах, я ничего не знал об этом.
«Мой экскурсовод» - показал мне почти все достопримечательности городка. Я многое узнал и из жизни Марины Цветаевой. Водитель, не знаю почему, но с наибольшей гордостью и весь сияя, рассказал мне, что многие наши министры МВД СССР, руководители КГБ СССР в свое время вышли Н'З стен здешней школы милиции.
Ближе к вечеру, пообедав в уютной столовой, мы стали выезжать из городка. Вечер сулил быть теплым. На небе ни облачка. Еще не успели отъехать от городка и сотни метров, как водитель, сбросив обороты двигателя «Нюськи»(так в шутку наши водители прозвали польский микроавтобус), спросил меня, не желаю пи я посмотреть заодно и кладбище. Поняв мое замешательство и удивление, он весело засмеялся: «Конечно, кладбище - не дом -музей, но не пожалеете!»
Посмотрев на часы, затем на водителя, я махнул рукой: «Гулять так гулять!» Интуиция подсказывала, что это не простое кладбище, а мой вездесущий водитель зря ничего не предложит. Буквально через пять минут мы уже были там.
Кладбище как кладбище: обыкновенные могилки с оградами н без, памятники с крестами, с пятиконечными звездами и просто без оных. На могилках: цветы, сирень, березы; на некоторых - ель, пихта, сосна. Кладбище было небольшое и скоро я дошел почти до его противоположного края. И тут, среди густой, кладбищенской травы я вдруг наткнулся на своеобразный забор из красного кирпича, выложенный чуть выше колена. За этой низкой оградой были могилы, расположенные в несколько ровных рядов. Меня удивило то, что все они были однотипными, словно отформованными из песчано-глинистой массы в одной и той же опоке. Сейчас точно не помню (с тех пор прошло почти тридцать пет), но кажется, все могилки были обложены мраморными плитами. Ни цветов, ни кустарников, ни деревьев не росло за этим низким забором.
- Это могилы пленных японских солдат, - раздался в тишине голос моего водителя, который, видимо, все это время шел за мной и сейчас стоял за моей спиной. - Среди них и могила их генерала, - кивнул он в сторону однотипных могил.
- Которая генеральская? - спросил я водителя. - И почему генеральская могилка ничем не выделяется среди других... солдатских?
- У них, погибшие на войне, все равны и хоронят их одинаково, одинаково же отдают и дань почести, как верным сынам своей родины, своего народа, - ответил водитель, с какой-то грустью, глядя на эти могилы.
- А как они сюда попали? - удивленно посмотрел я на него, - это же за десятки тысяч километров от Японии?
- Война, плен, а затем, видимо, для надежности, чтобы не сбежали, их отправили подальше... то есть сюда, - сказал он и, выбрав небольшую полянку рядом с оградой японских могилок, сел на траву.
Еще немного постояв у этих могилок, я тоже присел рядом с водителем, в надежде, что он расскажет еще что-нибудь об этих солдатах, навсегда оставшихся лежать в этой чужой земле и так далеко от своей родины. Но он пока молчал, грустно и задумчиво смотря куда-то вдаль, словно хотел увидеть ту далекую восточную страну, где живет этот загадочный народ.
- А кто ухаживает за этими могилками и следит за чистотой н порядком здесь? - опять кивнул я в сторону японских могил, заросших травой.
- Иногда, от случая к случаю, городские власти направляют сюда, для этих цепей, коммунальщиков... порой - школьников, - как-то зло выпалил он, чем немало удивил меня. Я не сразу понял причину его такого ответа, но в его голосе улавливалась нотка недовольства. Поэтому, помолчав немного, я в свою очередь задал ему вопрос: «А что, у городских властей на это есть деньги или они обязаны содержать чужие могилы, когда в заброшенном состоянии находятся сотни и тысячи братских могил наших героев Гражданской и Великой Отечественной войн?!»
- В том-то и депо! - вновь выпалил водитель с обидой. - Постоянно, из года в год, на содержание этих могил японское государство перечисляет деньги нашим властям, а могилки-то заросли травой, стали разваливаться. Даже мне - простому водителю стыдно за наше государство! Почему мы такие бездушные и тупые?! Что, наше государство такое уж бедное, чтобы, как последнему крохобору, воровать у мертвых!?
Я ничего ему не ответил, хотя вопрос предназначался именно мне. Просто я не знал, что сказать. Я испытывал такое ощущение, словно меня самого уличили в подлом воровстве. Несколько минут мы продолжали сидеть молча.
- Ладно, я пойду к машине, а Вы можете еще побродить здесь, если желаете, - сказал водитель как-то примирительно и направился к выходу.
Я еще немного посидел и, глядя на могилки, думал о водителе, о его вопросах, оставшихся без ответа, об этих пленных солдатах и генерале, которые так и не увидели, хотя бы перед смертью, свою далекую родину, своих близких и любимых людей.
Скоро подул теплый вечерний ветерок, плавно закачались макушки деревьев над могилами местных жителей. Высоко в безоблачном небе промелькнул косяк пролетавших журавлей. Глядя им вслед, я вдруг четко представил тех японских военнопленных, которые на чужой земле, вдали от своей родины из года в год, до самой смерти, долгими и душераздирающими взглядами провожали вот такие же косяки вольных птиц, летящих к своим родным краям. Думаю, уверен, что они завидовали тем птицам.
Видимо, и эти трое китайцев, глядя на свою самодельную птицу, грустили по своей стране. Потому-то, видимо, своим досугом они и избрали это занятие с воздушным змеем.
Мне кажется, что только человек, хоть раз испытавший разлуку с близкими людьми, с родными местами, может понять то состояние. Мне самому однажды в армии пришлось испытать такое чувство, но тогда мои грусть и тоска были каплей в море по сравнению с тем, что испытывали пленные японцы. Да и то эти чувства грусти и тоски были мимолетными.
Я, видимо, никогда бы об этом и не вспомнил бы, не увидев, здесь на попе ТСХА, этих китайцев с их воздушным змеем.
Тогда, я еще молодой солдат, только начинал службу в армии. Однажды, по тревоге, наш батальон средних танков перебросили на военно-морскую базу Балтии!. Там, в спешном порядке, была произведена погрузка техники и личного состава на два огромнейших, гражданских корабля «Ижевск» и «Клин», которые до этого только что были освобождены от другого груза - кубинского сахарного песка. И вот я впервые плыву по настоящему морю. Раньше я никогда, даже издали, не видел моря и моей радости не было предела. Я бродил по палубе, а затем, дойдя до края кормы, весело улыбался такому везению. Бескрайние просторы моря и головокружительная высота, в десяти-двенадцати этажный дом, над огромными морскими волнами, и радовали, и слегка пугали. От счастья и такого везения я, видимо, улыбался, не скрывая своей радости.
- Что, весело? - почему-то хмуро спросил меня наш командир взвода, появившийся невесть откуда около меня. - Быстренько вниз! Никому больше не показываться на палубе! Приказ поняли? - глаза взводного смотрели на меня недобро.
- Слушаюсь! - я отдал честь и нехотя побрел вниз, где, в глубине большой корабельной утробы, расположились мои однополчане и вся боевая техника. Когда спустился вниз, то не сразу смог понять, чем это заняты мои коллеги. Кто в пилотке, кто в круглых, трехлитровых флягах из-под воды, а один даже где-то раздобытом на корабле ведре, весело смеясь, несли откуда-то желтоватый порошок, на ходу уминая его горстями.
- Это что - просо, пшено? - спросил я у одного из солдат, показав на пилотку в его руке, наполненную этим крупнозернистым, желтым порошком.
- Голодной курице просо снится! - весело захохотал он, глядя на меня. - Эх, ты дяревня! Это же сахарный песок.
- А почему он такой... желтый? - опять задал я ему, и видимо, глупый вопрос, так как он захохотал еще пуще прежнего.
- Этот сахар - кубинский, а вырабатывают его не так как у нас из сахарной свеклы, а из тростника, - стал разъяснять он мне тоном учителя, перед которым стоял, непонятливый и ничего не соображающий ученик. - Понял?! А то... пшено, просо.
В ответ ему я улыбнулся, и не столько от чувства благодарности за столь подробное разъяснение, сколько за то, что этим он мне напомнил мое детство. То далекое детство, когда мать варила из пшена кашу для только что вылупившихся цыплят. Затем остужала кашу и ставила в коробку, где пищали десятки такого же желтого цвета, как и пшено, цыплят. Стоило матери на минутку отлучиться, как мы - дети мигом оказывались у этой коробки и также быстренько «помогали» цыплятам управиться с их вкуснейшим блюдом.
Скоро мои эти воспоминания прервала команда нашего сержанта: «Встать! Смирно!.. Равнение... направо!»
- Вольно' - приказал ротный, подойдя к ном, До этого он находился наверху, в кают-компании, с другими офицерами и, видимо, там они обсуждали наши дальнейшие планы. Оглядев всех, ротный приказал никому днем не показываться на палубе, соблюдать дисциплину и стараться не входить в контакт с командой корабля.
- Приказываю, командирам, следить за порядком и докладывать мне в любое время дня и ночи! - уже более жестче закончил ротный.
Когда офицерский состав ушел, мы вновь, но уже более тише продолжили разговаривать, обсуждать н делиться новыми впечатлениями, полных романтизма и загадочности. Здесь, внизу, мы осваивали новую для нас - солдат, жизнь. А она уже начинала нас постепенно испытывать. Скоро одному из молодых солдат стало плохо - его тошнило н рвало. Глядя на него, вырвало второго, сидевшего рядом.
Потерпите, это - называется морской болезнью, - сказал один из сержантов, подойдя к ним. - Скоро привыкнете к морской качке и все будет хорошо.
- Да они, видимо, объелись кубинским сахаром, - послышался гогот солдат из дальнего угла трюма. - Нарвались на дармовщину, вот и рыгают, чудики.
Где-то через час-другой я тоже почувствовал легкую тошноту, хотя еще не успел «нарваться на дармовщину». Но скоро мне стало лучше и даже показалось, что наш корабль стал меньше покачиваться на высоких волнах.
- Все, приехали! - радостно сообщил кто-то из солдат.
- Корабль бросил якоря посередь моря, - в рифму, сделав ударение на букве «я» в слове «моря», - улыбнулся второй.
Действительно, мы все почувствовали, что наш корабль встал.
Прошел обед. В восемь вечера, как всегда, мы поужинали. Корабль наш по-прежнему продолжал стоять на рейде. А скоро среди нас поползли слухи, что нас везут на Кубу.
- Я вполне этому верю, - уверенно согласился с этой версией механик-водитель третьего взвода. - Зачем бы мы сейчас стояли на якоре?! Днем будем стоять, а ночью плыть. Днем наша «лодочка» просматривается с берегов Дании как на ладони, а она страна - капиталистическая, то есть заодно с Америкой. Все слушали его молча, видимо, соглашаясь с этими вескими аргументами.
С наступлением темноты наш корабль поднял якоря, что постепенно подтверждало наше предположение по поводу курса корабля в направлении Кубы.
- Два года прошло, как разрешили мирным путем Карибский кризис, - сказал опять тот механик-водитель, продолжая начатый разговор.
- Допрыгаются эти янки! - оптимистично бросил кто-то. - Этот бородач запросто может пальнуть нашими ракетами по их небоскребам!
Бородач пальнет, а расхлебывать придется нашему брату, - не согласился с «оптимистом» его сосед-сержант. - Мне лично до дембепя осталось с гулькин нос, меня ждет моя Мордовия.
Скоро споры прекратились и воцарилась тишина, которая стала медленно, но неотступно давить своей неопределенностью и тайной.
Под утро, перед рассветом, наш корабль опять встал в открытом море. Весь световой день мы не выходили на палубу. Кто-то бесцельно бродил по трюму, кто-то пытался заснуть, но большинство из нас старались беседовать между собой, рассказывать что-нибудь, вспоминать о жизни на гражданке. Нет-нет да и возвращались и теме о Кубе, о нашей роли в этом и что нас ожидает в той далекой и загадочной, но и нежеланной нам стране. Мы ждали встречи с этой страной, наверное так же, как родители ждут своего будущего, незаконнорожденного ребенка. Большинство из нас старались общаться между собой, рассказывать интересные случаи из своей жизни. И, почти каждый, в конце своего повествования делился своими самыми сокровенными мечтами. И почему-то все эти мечты сводились к одному: вернуться после армии домой, поступить на работу, накопить деньги, «отгрохать» свадьбу и зажить, на гражданке, красиво... вольно.
Хоть рассказчики о своих планах и мечтах говорили восторженно и уверенно, но в голосе даже самого ярого оптимиста, чувствовались грусть и тоска. Видимо, каждого из нас тогда тревожил вопрос: куда же мы плывем, что нас ждет впереди, и удастся ли вернуться живыми и здоровыми домой, дожить до дембеля? Такие вопросы давили на наше сознание постоянно и не было возможности сбросить этот груз со своих плеч.
А тут еще ребята достали гитару и запели. Раньше я никогда эту песню не слышал, но слушая ее, понял, что и слова и мотив ребята сочинили экспромтом. Сожалею, что в памяти сохранилось только слова и мотив припева,
Я не хочу жаркой Кубы, Лучше в России - в шубе.
Лучше в России спать на полу, Только - не на Кубе!
Тогда я себе даже представить не мог, что за какой-то день, вчерашние школьники, могут сложить такую песню, которая бы так брала за душу и никого не оставила к ней равнодушным. Невозможно было ею не заслушаться, она заставляла задуматься над смыслом жизни. Слова этой песни и мотив, видимо, могли рождаться только в тоскующем, а вернее, плачущем сердце. Хотя в трюме, где расположился наш батальон, освещение было слабым, но не заметить, как у некоторых солдат, от этой песни, на глаза наворачивались слезы.