Педофил. Рассказы из разных кружек

 Впервые мы с ним встретились, когда мне было лет восемь. Я шел из школы, и был уже под самым домом, когда меня окликнул незнакомый дядька и завел речь о том, какой я замечательный мальчик, и что мне обязательно надо сниматься в кино, в Ералаше, например, сулил какие-то угощения и подарки. Угощения и подарки – это, конечно, замечательно, согласился я. Тут дядька заявил, что с меня нужно обязательно снять мерку для одежды. Сейчас, говорил он, мы пойдем к нему, и он все сделает в лучшем виде  и обязательно меня угостит. Подъезд мой уже виден, под подъездом бабки соседские сидят, здесь мне бояться нечего. А вот идти к нему – увольте! Да и незачем. Как всегда в августе мы с мамой обошли рейдом все городские магазины и школьные базары на предмет покупки новой формы. И рост, и полнота,  и размер обуви по пятьдесят раз повторялись и перепроверялись на каждой тряпке, а потому все свои размеры я знал на зубок. Так я ему и заявил. Но досужий доброхот настаивал, что он сам должен все проверить. Я, мол, маленький, ничего в специфике такого ответственного дела не понимаю. А, кроме того, нужно сделать актерские пробы, заснять, что я умею, на пленку. Тут мои подозрения совсем окрепли, да и неприятно было, что он все ухватить да потрогать меня норовит. Поэтому я развернулся и ходу – к бабкам на лавочке. Дома я сбивчиво поведал про инцидент маме. Она, помню, решила, будто мужик промышляет квартирными кражами, и прицепился ко мне в надежде, что я пущу его в квартиру. На том все бы и забылось, только не в моем случае. Про таких как я говорят: «Он не злопамятный, просто злой. И память у него хорошая». А помнить обиды я научился с раннего детства.
Часто бывает, что плохой старт дает в конечном итоге большие преимущества. Мало кто сейчас скажет, что я родился дистрофиком. Рос рыхлым, болезненным.  Чего и было в избытке, так это гордости и надменного упрямства. Такой коктейль друзей не прибавляет, да и домашних раздражает. Так что, сколько помню, был вроде как один против всех. Пинки и зуботычины во дворе сыпались градом, но со временем стало очевидно, что загнавшему меня в угол может не поздоровиться. Когда боль и обида зашкаливали за какой-то неведомый мне самому предел, я переставал видеть, слышать и чувствовать что-либо, кроме слепящей ярости. Бесчувственный к ударам, глухой к крикам и слезам, я становился по-настоящему опасен: одному сломал ногу, повалив на камень бедром и прыгнув сверху, другому ткнул циркулем в лицо, а однажды переломал кости только что избившей меня компании старшеклассников припрятанным заранее обрезком железной трубы. Много позже я узнал про берсеркеров, а пока был просто мальчиком для битья с репутацией психа.  Дома такой, как я, тоже не подарок. Что с ним ни делай, все равно повернет по-своему. Не помогали ни кнут, ни пряник. С целью укрепления физической формы отец надумал приобщить меня к спорту. Отдал на легкую атлетику. Месяца два я честно ходил и бегал. Бегал и потом - в кино. Когда родитель надумал узнать, как у меня дела, ему сообщили, что уже полгода как меня на занятиях никто не видел. Та же история повторилась и с тяжелой атлетикой, и с боксом… Отец плюнул и отступился. Но в спорт я все-таки попал. Мне тогда было уже лет четырнадцать. Один знакомый из соседнего двора показал  пару приемов, и я ходил отрабатывать их в парк неподалеку. И раз за разом замечал там мужичка, который делал вроде то же самое, но как-то совсем не  так. Подошел, познакомился. Оказалось – профи. Попросился в учебу. Мужик не возражал, но сказал, что для регистрации секции нужно набрать группу, а возиться со мной одним в частном порядке он не станет  – дорожит репутацией. Постановки вопроса я не понял, но цель себе поставил. Через две недели открылась секция восточных единоборств, и в группе оказалась половина моего класса и весь соседский двор. От первоначального состава быстро осталось пять-шесть человек, но к тому времени подтянулись друзья друзей, те в свою очередь сагитировали еще кого-то, и дело пошло.  Четырнадцать лет – возраст деликатный, открывается масса новых подробностей о знакомых вещах. Так что я довольно быстро узнал причину щепетильности своего тренера. Вот тогда-то и вспомнилась мне давняя история с приставучим дядей, и открылся ее подлинный смысл. Память, привыкшая не спускать обидчикам, услужливо прокрутила кадры до мельчайших подробностей: каждое слово, каждый жест, добавив, где надо, замедленный режим. И когда я убедился, что не ошибся в худших предположениях, то понял, что это была наша не последняя встреча. Словно он мне задолжал, или я ему...
 К окончанию школы я был уже высоким парнем с крепкими кулаками и неукротимым гонором. И когда поступил в институт, быстро нашел компанию таких же: сильных, хищных, самостоятельных. Надо ли говорить, что все мы вместе учились, занимались у одного тренера, подрабатывали, где могли, от грузчика на вокзале до охранника на фирме, вместе пили и стояли, когда нужно, в одной стенке против любых врагов. Помню, как-то в кабаке один вусмерть упившийся филолог доказывал мне, что слова, означающие средневековое понятие «рыцарь», во всех европейских языках произошли от слова, означающего «волк». Только в славянских языках слово-прародитель происходило из греческого языка, пришедшего вместе с византийским христианством. А в культурах, принявших римскую версию, в основу легла латынь.
 - Смотри, русское «рыцарь» в древней форме, которая сохранилась у поляков и украинцев, звучало как «лыцар». Это греческий корень «лик» – волк. Для примера: Аполлон и Артемида имели эпитет Ликании – Волчьи, и даже «ликей» или «лицей» назывался так потому, что был создан в священной «Волчьей роще» при храме Аполлона Ликания!
Дальше он что-то бормотал про романские языки и метаморфозы латинского «люпус», но мы были уже оба хороши, и я мало запомнил даже из того, что понял. Правду говорил укушаный знаток словесности, или напутал, но с тех пор в моем мозгу мы сами намертво ассоциировались с волчьей стаей или вольницей закованных в латы аристократов, хозяев жизни, для которых существует лишь своя честь и свой закон. Молодые Гамлеты, предающиеся всем мыслимым и немыслимым приключениям, на которые подвигает молодость, избранность и дружба.
Вот тогда-то я и встретился с давним своим должником. Помню, был славный  выходной в конце весны, и я шел домой через скверик за кукольным театром. Он сидел на лавочке рядом с мальчишкой лет восьми-десяти. Мой знакомец  уже немного привял с годами, обзавелся благородной, располагающей к доверию сединой. Но я уже сказал: ЭТА память у меня хорошая. Здоровый, сильный, привыкший ощущать за спиной стаю, я чувствовал себя не то что уверенно –  почти безнаказанно. Поэтому, не раздумывая, повернул к лавочке и завис над сидящими грозной тенью. Они встрепенулись и посмотрели вопросительно. А я обратился к ребенку:
 - Мальчик, это твой дядя?
 - Нет.
 - Дедушка?
 - Нет.
 - Другой родственник?
 - Нет.
 - Тогда иди домой. Нам с дядей надо поговорить.
Мальчишка спрыгнул со скамейки и исчез без дальнейших разговоров, а я повернулся к опешившему дядьке.
 - Ну, здравствуй. Теперь поговорим.
 - Кто Вы такой? Что Вам нужно?
 - Не узнал? Понимаю… Трудно узнать в  таком здоровом лбе с косой саженью в плечах маленького мальчика с ранцем за спиной. Ну, ничего, сейчас мы пройдемся и освежим память. Пошли.
- Да что Вы… Да как Вы… Я никуда не пойду! – засуетился он и забегал глазами по моему лицу, отчаянно напрягая память.
- Пойдешь, - сказал я. – Жить захочешь – пойдешь.
И мы пошли. Я чуть впереди, он следом, боясь идти и боясь отстать. Всю дорогу он что-то говорил о недоразумении, о своих проблемах, о том, что это больше не повторится. Потом предложил деньги, и немалые. Тут я, признаться, призадумался. Деньги мне были всегда нужны. Стая потому и рыщет, что голодная. Мы, студенты, где только не подрабатывали. Брать у родителей что-либо, кроме домашней жратвы, считалось зазорным. Даже одеваться норовили сами. А иным  приходилось содержать одиноких родственников, младших братьев и сестер или инвалидов. А на пьянки и баб и вовсе Бог велел зарабатывать самим. Взвесил так и эдак. Он тоже слабину почувствовал, воспрял духом, пустился в уговоры. Но тут меня вдруг переклинило: не будет от таких денег ничего хорошего. Довел я его до окраины цыганской слободки, куда и в ясный день одному соваться чревато, завел в тупичок. И тут возникла проблема: а что, собственно, мне с ним делать. Встретил я его случайно, никакой продвинутой идеи у меня на этот случай заготовлено не было. С миром такую гниду отпускать нельзя, проучить надо. А как? Бить тоже нельзя: найдет на меня бешенство, не рассчитаю удара - убью. Но начинать с чего-то надо.
- Пришли, - говорю. – А теперь снимай штаны. Будешь за дела отвечать.
 И спортивную сумку, которая у меня через плечо висела, ставлю на землю. Видно, он уж совсем на грани был, потому что вдруг  завизжал резаным поросенком, и бросился прямо на меня. Моя реакция в уличных боях тренирована. Он и подойти не успел, как я его ногой с одного удара  вырубил. Не хватало еще, чтобы эта мразь ко мне прикоснулась! Но вот он лежит, вот я стою, дальше-то что? Огляделся по сторонам, и битое стекло под ногами навело на мысль. Я быстро снял со своего приятеля все до последней нитки, свернул манатки в узел и осколком стекла нацарапал на груди: «Я – педофил». Подобрал свои  и его вещи и ушел. Где-то по дороге швырнул его тряпки в мусорный контейнер и с чистой совестью выбросил эту историю из головы.
Все хорошее, как и все плохое, имеет свойство заканчиваться. Нас, как и беззаботного Гамлета, ждали свои Призраки, свои Клавдии и свои Офелии. Стая распалась, и каждый из нас оказался перед лицом мира с тем, что успел найти и понять среди быстротекущих дней бурной юности. Все подверглось испытанию: мужество, честь, совесть и дружба. И некому было доверить спину. Мне повезло найти то, что заменило мне стаю – женщину, иным не равную. У нас обоих оказалось умение видеть скрытое. За репутацией пофигиста, наглеца  и бабника она разглядела отчаяние одиночки. В ее смехе, артистичных жестах, вечных анекдотах и готовности сорваться на любое приключение для меня отчетливо проступала зловещая маска того, что называют «весельем висельника». Мы стоили друг друга и без сожаления разорвали все иные связи. Мы лечили друг друга собой, тем, что еще осталось в нас от юношеской отваги и чести. Семья есть семья. Здесь все как у людей: и недоразумения, и громкие скандалы, и многодневные обиды с игрой в молчанку в попытке перетянуть одеяло привилегий на свою сторону. Но мы давали друг другу то, что другие не могли или не хотели дать: тыл, на который всегда можно рассчитывать, доверие, которое ничто не смогло поколебать. За годы, прожитые вместе, мы узнали друг о друге, может быть, куда больше, чем хотели. Но однажды я с удивлением заметил, что, подобно средневековым аристократам, мы с женой уже давно обращаемся друг к другу на «Вы»  -  дань уважения и признание исключительности того, к кому обратились. Я стал старше, заново научился отвечать за себя и за тех, кто рядом. Жизнь устаканилась настолько, насколько это вообще возможно для такой жестокой, ненадежной и переменчивой штуки.  Я снова научился наслаждаться ею, как тогда, в юности, когда она казалась веселой и простой, а за спиной была стая. И вот недавно опять столкнулся с знакомым ценителем чувственных изысков. Дело было на рынке. Жена уехала навестить тещу, старшие дети разбежались, кто в парк гонять на роликах, кто на танцы. Я, прихватив младшего, отправился пополнить запасы в холодильнике. Мы уже обошли все, что собирались, и напоследок я остановился у машин, торгующих яйцами. Пока продавец упаковывала деликатный продукт в лоток, а я отсчитывал мелочь, малыш вертелся вокруг, проявляя особый интерес к прилавку со сладостями. Я, собственно, и не заподозрил подвоха, когда услышал за спиной: «А чей это такой хорошенький мальчик?» Обернулся скорее по привычке, посмотреть, что поделывает ребенок, и не пришло ли ему в голову что-то недозволенное. Поднял глаза от своей мелочи и  встретился взглядом с памятным мне любителем детей. На мгновение я почувствовал давно забытый приступ яростного желания убивать. Да только что тут убивать? Старое, сморщенное, плюгавое, с животным ужасом в глазах, оно явно меня узнало и остолбенело, не в силах двинуться с места. Я только и сказал негромко:
 - Пшел вон!
Он юркнул в толпу, и больше мы с ним уже не встречались.