Зверь

Мы были с ним знакомы очень давно. Равнодушие и спокойная отрешенность ото всех объединяла нас. Мы едины в своем спокойствии и долго не были близки, словно присматривались и привыкали друг у другу. У нас не было общих интересов, но было много общих знакомых.
Когда Он что-нибудь начинал говорить, иногда и очень часто я могла закончить его мысль. Наверное, мы даже молчали об одном и том же. У нас было общее молчание. Говорят, что могут быть разные взгляды на жизнь, важно иметь общие принципы. Мы оба воодушевлялись людьми щедрыми, ироничными и оригинальными. Мы слушали безумную, грохочущую музыку, где каждый звук был отдельным от других, некоторые называли ее “какофонией”. Да и сама жизнь была безумной и грохочущей.
Мы много работали, всегда были среди людей, но также про нас можно было сказать - “одиноки”. Одиноки в своих мыслях и привязанностях, одиноки в интересах и вкусах.
“Вот и встретились два одиночества”. Мы стали жить вместе. Большая квартира, не очень много мебели, все пространство комнат заполняла наша собственная атмосфера. Какие-то старые исписанные карандашом тетради; старые альбомы с неумелыми, но душевными картинками; мои платья - “настроения”: черное, желтое, зеленое, бордовое и синее; его рубашки - “привычки”: белые - для работы, яркие с немыслимыми узорами для гостей, шелковые пастельные, мягкие на ощупь - для отдыха. Все эти вещи, как и многие другие, были большими хозяевами нашей квартиры, чем мы. Они задавали ей определенный настрой и ритм жизни. И стоило передвинуть какую-нибудь вазу с цветами или сложить в ровную стопку книги, как что-то терялось. Поэтому мы никогда ничего не убирали и в квартире царил художественный беспорядок. Мы хотели, вернее говорили о том, чтобы завести какое-нибудь животное. Но побоялись нарушить наш уже состоявшийся “мирок” и навсегда потеряли эту идею.
К нам часто приходили гости и оставались. Они не мешали нам, так как одиночеству никто помешать не может. Эти гости не были друзьями, они были людьми, идущими параллельно нашей жизненной дороги.
Мы были похожи, но при этом индивидуальны. И наша “похожесть”, скорее всего, была желанием согласия, попыткой найти общие точки соприкосновения.
Наверное, мы любили друг друга, Но при безумное, кричащее, огненное чувство выражалось у нас по-разному. Но мне нравилось называть его “мой возлюбленный” и еще в моменты наилучшего моего расположения - “моим героем”.
Мы сидим на кровати и под нашу любимую “какофонию” с пристальным, каким-то детским интересом рассматриваем альбом с фотографиями. Его губы медленно и красиво меняют свою форму около моего уха и в комнате звучат немного ироничные, но точные комментарии к каждой фотографии. Вот Он “мой герой”. Мы на кухне, при свете видеомагнитофона с особым романтическим настроением “обмениваемся” дыханием. Наши поцелуи - нежны, трогательны и красивы. Мы почти претендуем на роль голливудских героев. И когда, вдруг заканчивается музыка, щелчок отыгравшей кассеты равносилен для нас выстрелу. Это снова “мой герой”. Мы в больнице, Он на больничной койке, я рядом. Его рука отделяется от полотняной белизны и касается моей щеки. Он возможно догадывается, что я могу и хочу заплакать и пытается поймать, мои еще неупавшие, слезы. И этот жест, такой успокаивающий и дорогой для меня - самая милая память. “Мой герой”!
Мой возлюбленный сначала на один день принес в наш дом пистолет. Он сразу показал мне его. На удивление легкий и какой-то игрушечный; казался ненастоящим. Потом мой возлюбленный долго и пристально смотрел мне в глаза и наверное, принявший мое молчание за согласие - оставил его насовсем.
Это был первый предмет совершенно отдельный от нашей квартиры.
Пистолет притягивал меня. Мне было интересно и захватывающе держать его в руке. В какой-то мере он был решением многих вопросов. Но это решение было более похоже на “черный” юмор.
Изменение моего отношения к этому предмету происходили медленно, но верно. Вначале только наблюдение “предмета” в руках моего возлюбленного. “Предмет” двигался в воздухе и я, словно не видела руку, державшую его, а следила только за металлическим объемом и маленьким пустым, как бездна, дулом. Потом исследование “предмета” и привыкание к холоду металла. Затем выбор наиболее удобного положения на ладони. Затем поиск направления и наконец цели.
Я часто и много думала о Смерти. Конечно же это были не постоянные размышления и решения вопроса “быть или не быть”. Но “одиночество” подразумевает “ноль”. А до “нуля” есть минус бесконечность и, соответственно, плюс бесконечность. Вот эта плюс бесконечность и есть Смерть. Я не боялась ее. Слово и понятие “Смерть” часто тревожило и волновало меня.
“Забери! Обязательно забери его! Я предчувствую что-то нехорошее” - я уверена именно эти слова можно было прочесть в моих жестах и взглядах. Сказать вслух было для меня равносильно признанию в собственном бессилии, слабости и желании. Я говорила, я кричала эти слова моему возлюбленному грустными, пустыми глазами, запоздавшими ответами на его вопросы, иногда пересоленными обедами и часто бьющимися и ломающимися предметами нашего пошатнувшегося мирка. И еще моими снами, которые по утрам оставляли тень на моем лице.
Оказалось, что пистолет заряжен. Мой возлюбленный принес и показал мне обойму и патроны. Маленькие посланцы смерти. “Птицы” явно не-неба.
Мой возлюбленный предложил мне поехать за город и пострелять. Удобно расположившийся в моей ладони “зверь”. Искушение было слишком велико. И я не выдержала и сказала все то, что “долго сказать не смела”. Я ничего не объяснила. Я знала - “мой герой” понимает меня.
В этот день мой возлюбленный избавил наш “мирок” от этого “предмета”. В ту ночь я была особенно нежна и благодарна.
О том, что “предмет” снова в нашем доме я узнала случайно. Перебирая его рубашки, в алой “привычке” я снова ощутила холод металла. Этот пистолет был заряжен, что не скрывал, и если был бы живым, думающим - наверняка гордился бы собой.
Вечером “мой возлюбленный” при мне, с какой-то особенной страстью, разбирал “предмет”, сидя на кровати.
И когда Он оставил его - близко и очень ощутимо для меня, мои мысли : “Неужели Он боится за меня? Он не чувствует и не понимает?”
Я хотела объяснить, но вдруг пронзительно и остро: “Бесполезно...” И я поняла, что мы всего лишь два одиночества, скрывающиеся от всех под одной крышей. И если это возможно, на стенах нашего “мирка” я хотела бы написать: “Здесь не любви!” Наверное я это сделаю, если успею...