Так должно быть...

За стеклянной дверью струится тихая звёздная ночь. Всё там спокойно, умиротворённо, даже ветра нет. В комнате душно. Слышу, как трещат кузнечики, и мне  тоже хочется стать такой беззаботной, как они. Но это всего лишь миг.
Напротив сидит прелестная девушка из Москвы, из тех, кто не совсем ещё испорчен этим равнодушным к чужому горю городом. Утончённая барышня с молочной кожей и тонкокостной фигурой.
«Ненавижу наркотики», - говорит она.
Да, я знаю, я понимаю, хотя никогда не сталкивалась с этим так близко, невыносимо близко, как эта юная москвичка.
Когда я услышала это от неё в первый раз?
 …Было начало весны, поздний вечер. Был мелкий снег, весенние каникулы, обледенелые дороги и скользкие ботинки. А так хотелось солнца, моря, музыки и танцев!
Я шла по Москве, и ужас сковывал мне душу. Боже мой, зачем же меня отпустили одну, как  же я сожалела, что мне внезапно захотелось побыть в одиночестве! Сжимала в кулаки вспотевшие ладони и твердила про себя: «Только бы дойти… только дойти… не заблудиться. Не перепутать подъезд. Дойти без проблем».
Запыхалась, приостановилась, пытаясь возобновить силы. На меня налетела девушка, потянула куда-то за руку, быстро что-то бормоча. Из-за всхлипываний я ничего не могла разобрать. Хотела вырваться, но столько отчаяния, столько мольбы увидела в её васильковых глазах, что последовала за ней в каком-то трансе. Не помню, как мы шли, помню только, как оказалась в чьей-то квартире. Дверь захлопнулась, щёлкнул английский замок, и стало так неуютно, так страшно; за полминуты пронеслась перед глазами вся прошлая жизнь. «Проходи», - бесцветным голосом сказала девушка и заплакала. Оказалось, ей просто нужно было выговориться. Её близкий друг слушал её когда-то, но теперь – всё. Передозировка. Смерть.
Так мы познакомились…
Потом были письма, встречи почти на бегу в мои короткие приезды. И первый долгий разговор сегодняшней ночью. Её убеждённость, что всё лучшее в жизни уже прошло. Она спешит, волнуется, меняется каждую секунду, но главное постоянно: она не верит, что у жизни есть будущее. И её неверие словно подтачивает, заражает меня. В душе постепенно растёт чувство опустошения. Понимаю, что нельзя позволять этого. Она должна выслушать и мой монолог.
Я объясняю ей своё отношение к наркотикам. Помню, что говорила долго, много было лишнего и ненужного, но хотелось не молчать, а говорить, говорить, чтобы заглушить горькое чувство неверия. Вывода было два, и оба вызвали бурю протеста.
Наркомания лечится. Всё, что ни делается, к лучшему.
Я в это верю, ведь не может быть, чтобы жизнь была слишком жестокой и несправедливой. Всё равно – наркомания излечима.
«Я в это не верю», - прищурила глаза моя собеседница.
Я знаю, я понимаю. Ей всё ещё очень больно. Но, как заклинание, повторяю я вновь и вновь: “Всё равно наркомания излечима. Это так. Должно быть так”.