Записки рыболова-любителя Гл. 369-371

И если мы признаём паритет при одинаковом уровне ракет с обоих сторон (Восток-Запад) с учётом Англии и Франции, то как назвать ситуацию с излишком у нас в 700 ракет, имеющую место сейчас, как не превосходство?
30-го ноября Сашулю выписали из больницы. Накануне заминусело, и первые дни декабря стояли небольшие (до минус семи градусов) морозы. Замёрзло Нижнее озеро, мы с Митей ходили на него учиться кататься на коньках и с удивлением обнаружили, что народ успешно блеснит там окуня и вполне приличного (до 300 граммов).
С 5-го декабря на три дня потеплело, но потом температура опять опустилась ниже нуля, 9-го выпал снег, и мы с Митей вечером с огромным удовольствием играли в футбол на пушистом снегу. Митя стоял в воротах и ему очень нравилось падать, отбивая (или пропуская) мячи.
С 14-го по 16-е декабря морозы достигали по утрам до минус десяти градусов, а 17-го мы с Серёжей поехали в Лесное на открытие зимнего сезона. Лёд оказался с полыньями, я впервые их видел в таком количестве на Куршском заливе у Лесного, обычно это характерно для Калининградского залива. Толщина же основного льда - сантиметров десять.
Народу было довольно много, но у тех, кто приехал раньше нас, с утра ничего не попалось, и мы с Серёжей не спешили располагаться, обходя раскиданных по заливу рыболовов и надеясь таким образом нащупать благоприятный район лова. Серёжа вообще хотел пойти на окуня подальше, но уходить одному по такому льду было явно рискованно, я же нацелился на плотву и искал место, где её кто-нибудь уже выловил.
Весьма не сразу и довольно далеко от берега, справа мы наткнулись, наконец, на парней, выловивших по одной-две крупной плотвине, прошли за них вглубь ещё метров сто пятьдесят, и я остановился у торосов, а Серёжа пошёл дальше, но остался в пределах видимости и принялся блеснить без наживки в надежде на окуня.
Я же, чувствуя по результатам нашего обхода, что плотва стоит, а не питается активно, не стал ожидать её на одном месте, а избрал активную тактику: пробил несколько лунок крестом на довольно приличном расстоянии одна от другой (метров по 20-30), везде подкормил хлебом и начал по очереди их обходить с одной удочкой, пытаясь привлечь плотву мотылём с подёргиванием.
При первом обходе поклёвок нигде не было, а вот, когда я пошёл по второму кругу, в одной из лунок начало брать с самого дна, и я вытащил из этой лунки штук пять крупных плотвин. Потом заклевало в другой лунке, и так, перебегая от лунки к лунке, я поймал 30 штук крупной плотвы общим весом примерно на семь килограммов.
Ко мне перебрались парни, мимо которых мы проходили утром, но что-то они делали не так, и поблизости от меня у них дела шли всё равно не блестяще. А Серёжа тоже оказался не пустым - выловил двух окуней и килограммового судака на голую блесну, да один судак у него в лунке сорвался, и кто-то блесну оторвал. А рядом мужик семь судаков поймал! Вот это новости - судака зимой здесь раньше я не слышал чтобы ловили, но в этом году летом его хорошо таскали с лодок, по рассказам Вити Васильева, и на живца, и на дохлую рыбку, и на кусочки, и на выползка. Откуда он тут взялся?
Что касается остальных рыбаков-плотвишников, сидевших ближе к берегу, то все они остались практически ни с чем и открытием сезона были разочарованы. А мы с Серёжей вполне довольны.
19-го декабря, в понедельник утром я должен был вылететь в Москву, чтобы к обеду попасть в ИЗМИРАН на секцию. При посадке в автобус на автовокзале я встретился с Женей Кондратьевым, он тоже летел, точнее, собирался лететь в командировку этим рейсом, надеясь взять билет в аэропорту прямо перед отлётом. Свободные места были, и билет он взял, да ещё подслушал, что рейс наш, оказывается, будет не прямым, как положено по расписанию, а через Минск, причём Минск сейчас закрыт, и нас задержат, а уж когда мы в Москве будем - одному Богу известно.
Действительно, через несколько минут объявили задержку нашего рейса "в связи с нелётными условиями запасного аэродрома". Первый раз я такую формулировку услышал. От нечего делать пошли мы с Кондратьевым к справочному узнавать, что она означает. Нам там объяснили:
- Закрыт Минск, а вдруг, пока вы летите, и Москву закроют, куда садиться?
- Обратно лететь.
- А если и Калининград закроют? - нашлась ответчица из справочного.
- Тогда в Вильнюс, - не унимались мы.
- Ишь, какие умные. Отойдите, не мешайте работать.
Вскоре задержку объявили ещё на два часа. Похоже, что на секцию я уже не успевал, тем более, если правда, что в Минске будем садиться.
Пошли опять к справочному.
- А правда, что наш рейс не прямым полетит, а через Минск?
- Да.
- А почему?
- Так надо.
- А кому?
Дальше с нами, такими нахалами, опять не захотели разговаривать. Наконец, объявили посадку, но что рейс будет через Минск, сообщили только в самолёте. Из минского аэропорта я позвонил Лобачевскому, что на секции не буду, так как вместо Москвы оказался в Минске.
- А почему в Минске?
- Шутки Аэрофлота.
- Ну, хорошо, что не в Норильске.
Зачем садились в Минске, для нас так и осталось неизвестным. Что-то, может, забросить туда срочно было нужно, а, может, керосина до Москвы не хватало, кто их знает.
Время ожидания вылета в Калининграде и Минске мы с Кондратьевым убивали в болтовне. Словно в продолжение того ночного разговора у костра я дал ему почитать пару весьма насыщенных и острых писем отца Ианнуария, которые оказались у меня с собой в папке с "мемуарами", рассказал и про сами "мемуары", и с удовольствием ощущал несомненный живой интерес Жени ко всему этому эпистолярно-мемуарному творчеству.
Он, в свою очередь, рассказывал мне о своём знакомом - Ерашове, окончившем несколько лет назад физмат КГУ и работавшем теперь в КТИ, пишущем фантастику, но нигде пока ещё не публикующемся. Отец его был в своё время председателем Калининградского отделения Союза писателей СССР, боролся с первым секретарём Калининградского обкома КПСС Коноваловым, искоренявшим в области немецкий дух, за сохранение немецких памятников архитектуры, королевского замка, прежде всего, но безуспешно, а сейчас по рукам ходят его записки - воспоминания о 50-х - 60-х годах, о Хрущёве, Коновалове и его окружении, о страсти Брежнева к коллекционированию наград и прочее такое. Жене хотелось бы познакомить меня с Ерашовым-младшим, и он пригласил меня с Сашулей к себе в гости на ближайшую пятницу, когда и Ерашовы должны быть.
В назначенное время мы с Сашулей и Митей пришли к Кондратьевым, у которых не были уже много-много лет, больше десяти, во всяком случае. Познакомились с Сергеем Ерашовым (лет тридцати, бородка лопаточкой) и его молоденькой преданной женой, бывшей у него ученицей, когда Сергей преподавал в школе. У них, оказывается, уже двое детей, оставленных под присмотром родителей жены.
Женя рвался вести разговоры о высоких материях, о Боге и прочем, но явились ещё какие-то нежданные гости, водки было изобилие, Лиме - жене Кондратьева, захотелось петь, и всё покатилось по руслу стандартной пьянки. Правда, нечаянно разговор зашёл о Рейгане и ракетах, но тут даже Лима впала в патриотический раж - не позволим, мол, себя запугать, не за то кровь проливали...
Кондратьев, правда, вырулил в конце концов, не без моей помощи, на желанный разговор о Боге, о смысле жизни, но выпито к этому времени было слишком много, и разговор не получился. Ерашов всё же успел заметить, что вопрос о смысле жизни, предполагающий его наличие, предполагает тем самым, что жизнь есть продукт чьей-то воли, чьего-то сознания, то есть уже и содержит отчасти в себе ответ, но есть ли у жизни смысл?
От Кондратьева я возвращался с целой папкой машинописных воспоминаний Ерашова-старшего, написанных "не для печати, а так, для детей" ("Записки бывшего сталиниста", "Коновалов и другие" и ещё несколько вещей поменьше), и в ближайшие два-три дня все их прочитал. Они не показались мне настолько интересными, насколько рекламировал их Женя (Ерашов-младший, по-моему, тоже слегка иронически относился к ним, хотя и давал читать знакомым), глубины в них особой не было, литературных достоинств тоже, но ряд деталей оставлял впечатление.
Например, как готовились к встрече Хрущёва, когда он проезжал через Калининград и Балтийск, направляясь с визитом в Англию, кажется. В Балтийске построили железнодорожную ветку до самого причала, и рельсы покрасили белой краской; красили деревья и заборы вдоль дороги, но шёл дождь и смывал краску, так матросики, сменяя друг друга, вновь неустанно красили по смытому. Про Коновалова, как он, будучи секретарём обкома в Калинине, разъезжал по городу с женой в тройке, запряжённой рысаками, по поводу чего Сталин, якобы, заметил, что даже он себе такого не позволяет (известно, правда, что Сталин вообще ни на чём разъезжать не любил и от людей прятался), и снял его с поста.
Впрочем, не надолго, и Коновалову даже удалось установить своеобразный рекорд - пробыть в должности первого секретаря обкома при Сталине, Хрущёве, Брежневе и Андропове. Чуть-чуть до пятого - Черненко - не продержался, перевели с почётом "в аппарат ЦК", но ведь не на пенсию, формально-то. Раскрыть же личность многолетнего "хозяина" Калининградской области Ерашову не удалось, не хватило, видимо, всё-таки информации. Не слишком образованный, ограниченный, малокультурный и не слишком умный даже в практических делах, без особых государственных заслуг, но волевой, умеет держаться с народом, категорический противник реставрации памятников немецкой культуры - вот и всё, пожалуй, что можно о нём сказать на основании записок Ерашова.
У Мити появилась новая страсть - юмористическая литература, юмор в газетах и журналах. Прочитал сборник польских микроюморесок, анекдоты о Ходже Насреддине, "Паузу в мажоре" Мишина, а "Берегись автомобиля" Брагинского и Рязанова не мог даже читать в одиночку, бегал с книжкой то за мной, то за Сашулей и читал вслух, отставляя руку в сторону как Пушкин на площади Искусств. Позже он с таким же восторгом читал вслух "Двенадцать стульев".

370

После нашего с Серёжей выезда в Лесное на открытие сезона подлёдной рыбалки погода из зимней опять превратилась в осеннюю. 28-го декабря было плюс 8 градусов, 1-го января плюс 7, хлестали дожди, дул сильный западный ветер, лёд с заливов исчез, едва появившись, но для сбора янтаря погода была вроде бы наиблагоприятнейшей, нужно было только улучить подходящий момент и выйти на правильное место.
Трижды я выезжал в эти дни на заставу - 2-го, 6-го и 9-го января, но всё безрезультатно. Волны перехлёстывали через весь пляж, а янтаря не оставляли. 6-го мы со Смертиным от заставы смотались на мотоцикле под сильным ветром со снегом в Пионерский, но и там ничего не оказалось. Мы всё время не угадывали с ветром и попадали не туда. А слухи ходили, что там, где нас не было, или докуда мы чуть было не дошли, как раз и бросало, мешками янтарь гребли.
Прошло уже две недели января, а погода не менялась. 14-го я предпринял очередную попытку выйти на место, где бросает янтарь. Доехал на дизеле до Приморска и решил идти к морю оттуда, в Окунёво, но увидел мужиков с сачками, которые садились в дизель на Янтарное, и увязался за ними. Вышли в Русском и потопали прямо по разбитой и грязной дороге к морю, до которого от полустанка километров 4-5. День был солнечный, ветер дул с моря прямо в лицо. Казалось, что сегодня-то уж я выйду точно, куда нужно.
И в самом деле, выйдя на обрыв к морю, я увидел добытчиков прямо перед собой, внизу, черпавших густую грязь огромными своими сачками. Я вмиг экипировался и присоединился к ним.
Грязевое месиво из веток, ракушек, водорослей и янтаря было таким плотным, что сачок с трудом проходил через него. Толща этого колыхавшегося янтароносного облака мусора была не менее метра. Янтарь в нём буквально кишел, преобладал некрупный, но временами и здоровые куски всплывали, тут же вновь исчезая.
Неожиданно набежавшей волной у меня переломило, наконец, подгнившую бамбуковую ручку моего хилого сачка, и он мгновенно исчез в пучине морской, одна палка в руках осталась. Пришлось перейти на выхватывание янтаря руками с самой кромки прибоя на излёте набегающих волн. Но и таким простейшим способом я набрал янтаря больше обычного, причём хороших кусков, и лишь наступление темноты прервало это прекрасное занятие.

После Крещенья установились слабые морозы (до минус пяти градусов), но ненадолго. на неделю всего, потом опять заслякотило. Зимней рыбалкой не пахло.
25-го января приехала на зимние каникулы Ирина, она успешно сдала свою первую сессию, выглядела уставшей, отсыпалась, о замужестве не заговаривала, на наши вопросы отвечала как-то неопределённо, может, ждала Диму, он оставался ещё в Ленинграде, может, одумались оба, или просто пыл прошёл? Мы не приставали к ней особенно, время ещё есть, может, разговорится.
28-го я записал у себя в дневнике погоды, что утром пробежал 30 кругов вокруг школы (около семи километров) за 51 минуту - рекорд!
1-го февраля неожиданно приехала Люба, она отдыхала где-то по дешёвой путевке и на обратном пути решила навестить нас. От Любы (!) мы и узнали новость, что... Иринка беременная. У Любки интуиция сработала не то, что у нас с Сашулей. Оказывается, они тут оставались как-то днём вдвоём, и Любке что-то Иринкин внешний вид не понравился. Она возьми и спроси:
- А ты, голубушка, не беременная случаем, скажи честно?
Дочь наша не стала отпираться, может, даже и обрадовалась в душе, у самой-то духу не хватало признаться. Вот так.
Мы не успели очухаться от этой новости, как в тот же вечер они явились к нам объясняться вдвоём с Димой, он приехал накануне. Любка оставила нас с ними и ушла ночевать к отцу. Голубков своих мы усадили на диван и приготовились слушать. Вид у них был, конечно, не бравый у обоих. Не желал бы я на их месте оказаться.
- Мы с Ириной любим друг друга, - выдавил из себя, наконец, Дима. - У нас будет ребёнок. Мы хотим пожениться.
- Так вы уж вроде как поженились уже, - не нашёл сказать на это ничего лучшего я.
Молчание.
- И где вы собираетесь жить? - спросила Сашуля.
- У Димы, у хозяйки его.
- Но ведь она комнату только до осени сдаёт, у неё же сын из армии возвращается.
- Потом другую комнату найдём.
- Вы думаете - это так просто? Вы ведь даже прописки не сумели добиться, Иринка без паспорта живёт до сих пор. А как вы учиться с ребёнком собираетесь?
Молчание.
- Родителям подбросите? Спасибо!
- В ясли отдадим.
Так мы и мучили друг друга до глубокой ночи. Мы их риторическими вопросами, они нас - немногословными ответами или унылым молчанием. Господи! И кому я письмо писал-то, старался! Обо всём ведь предупреждал! Но что делать-то теперь? Теперь уже ничего не поделаешь. Придётся их женить. Любка сразу сказала: - Пусть женятся!
Дед тоже без колебаний заявил:
- Пусть женятся, а там как хотят!
Он это говорил ещё в ноябре, когда Иринка мне по телефону позвонила насчёт их желания расписаться.
Утром пришла Люба. Они с дедом тоже почти всю ночь не спали, обсуждали ситуацию.
- Слушай, Сашуля, пускай Иринка делает аборт. Девка она молодая, здоровая, ничего с ней не случится. Сейчас это запросто делают. Повеселеет сразу, жизнь совсем другой покажется. Куда им рожать - сама посуди. Они сами ещё дети. А жениться - пускай, конечно, женятся, куда тут денешься?
Сашуле мысль об аборте приходила, конечно, в голову, и привлекала, и пугала одновременно. Страшное это всё-таки дело, хотя сейчас оно, действительно, упростилось с медицинской точки зрения, но риск остаётся. Рисковать здоровьем дочери? И срам-то какой! Надо же договариваться об этой в больнице, не везде возьмутся делать. Но зато сколько проблем сразу бы разрешилось!
- Пусть она сама решает, - подсказывала Любка. - Это их дело, в конце концов. Пусть с Димой подумают. Но я бы посоветовала так и сделать.
Когда Дима узнал от Иринки о Любкином совете, он счёл, что это дело уже решённое без него и прибежал к нам вне себя буквально.
- Как Вы смеете, - задыхаясь, заговорил, почти закричал он, едва войдя в коридор нашей квартиры, - ведь это же живой ребёнок!
В этот момент я впервые почувствовал к нему что-то вроде симпатии даже, так искренне и непосредственно прозвучал его гневный протест.
- А, заговорил! Так это тебе надо было раньше думать, что ребёнок может быть!
- Вы не имеете права!
- Да успокойся ты! Никто за вас не решает. Это, безусловно, ваше дело. Думайте сами - сможете ли вы сейчас рожать, растить, нянчить и воспитывать ребёнка, или, может, не стоит.

В этот день вечером проводили Любу на "Янтарь", потом с вокзала зашли к Кореньковым, с запозданием справлявшим новоселье, ели гуся, повидались с ладушкинцами, старыми - Колодкиными, Лариской Высоковской, Колей Драпезой, и новыми - Лексутовыми, которые жили теперь в бывшей квартире Иванова.
Вернулись домой - пришла Надежда Григорьевна, Димина мама, отец его в море в это время был. Обсуждали ситуацию. Надежда Григорьевна очень хорошо всегда относилась к Иринке, и та её любила. Иринка была желанной невестой и Димина мама этого не скрывала. Но что женить их придётся так скоро, и что ребёнок уже намечается, - этого и она не могла предположить, ей все эти новости тоже как снег на голову свалились.
Решили - пусть съезжаются, живут у Диминой хозяйки, в институте добиваются срочного оформления прописки и регистрируются. О свадьбе чего говорить, какая уж тут свадьба. Как хотят, так пусть там и отмечают.
Наутро голуби снова явились к нам вдвоём, уже не такие скованные, успокоенные тем, что самая страшная объяснительная часть позади. Да и мы с Сашулей уже смирились с происшедшим. Что с этими охламонами поделаешь? Благословили их на семейную жизнь. Советы давали:
- Уступайте друг другу, самое главное. Учитесь уступать, но не требуйте уступок от другого: я, мол, уступила, а он нет. Боритесь каждый со своим эгоизмом, а не с эгоизмом другого. Весь фокус семейного счастья в этом.
В тот же день мы проводили их на ленинградский поезд, кроме нас с Сашулей на вокзале были Димины мама и младшая сестра Таня, очень переживавшая и за брата, и за Иринку, с которой они давно были дружны. Таня и Надежда Григорьевна всплакнули на прощанье. Голубки наши уехали.

371

9-го февраля умер Андропов.
За всё своё недолгое правление он почти не появлялся на людях. Ходили слухи, что он тяжело болен. Оказалось, что уже с февраля прошлого года он жил прикованным к аппарату "искусственная почка". Внешность его мне никогда не нравилась: что-то хищное, ястребиное и брезгливое в то же время виделось мне в выражении его лица на портретах. Но он считался "интеллектуалом", в сравнении с другими членами Политбюро, может, он и был им. Во всяком случае он не страдал косноязычием и не мучался над бумажками, спотыкаясь как Брежнев или Черненко. Люде Лебле он казался очень даже симпатичным человеком.
Его деятельность ознаменовалась кампаниями за дисциплину и удобные для трудящихся распорядки дня обслуживающих учреждений. О дисциплине говорили везде и всюду. В Москве (и вроде бы не только в Москве) дюжие молодцы устраивали в рабочее время облавы в универмагах и местах развлечений, проверяли документы, выясняли, а не должен ли ты быть в это время на работе, и если да, то почему здесь, составлялся акт, который отправлялся на работу. Впрочем, вскоре это дело прекратили, то ли как бесполезное, то ли как перегиб - в ответ на жалобы трудящихся.
Некоторые учреждения бытового обслуживания изменили свои часы работы, но отнюдь не все, да и часть изменивших потом снова вернулась к старому режиму работы, здесь кампания заглохла гораздо быстрее, чем в случае с дисциплиной. Главное же, что ставилось в заслугу Андропову, - это чистка в милиции, где расцветали махровая коррупция и взяточничество, особенно в сферах БХСС и ГАИ. Было заведено множество дел о крупных хищениях с участием достаточно высокопоставленных лиц (на уровне, скажем, областных руководителей и работников министерств).
У нас в Калининградской области на этой волне залетел руководитель областной "Сельхозтехники", наворовавший якобы на сотни тысяч; такие цифры украденного у государства нередко стали появляться в печати, хотя о "миллионерах" пока умалчивали. При Андропове появилась "Андроповка" - водка по 4р 70к - впервые после непрерывного роста цен поллитровая бутылка стала стоить меньше пяти рублей.
В области внешней политики при Андропове был сбит южнокорейский пассажирский "Боинг" и прерваны переговоры с американцами об евроракетах. Но это было уже осенью, когда Андропов скорее всего был уже настолько плох, что вряд ли играл существенную роль в принятии решений. И опять встаёт вопрос - кто же их тогда принимал?
И вот Андропов умер. Кто знает, будь он жив и здоров, может, что-нибудь и иначе пошло бы. А так теперь нами правит бывший батрак и пропагандист, человек без специального образования и особых заслуг перед государством, войну благополучно просидевший в Красноярске, явный астматик, но в остальном на вид здоровый для своих лет мужик, сибиряк. Кто за ним?

В последний мой январский выезд в ИЗМИРАН на секцию по ионосфере и распространению радиоволн я обратил внимание на объявление о том, что через неделю на заседании секции солнечно-земной физики (бывшей жулинской, возглавляемой теперь Луговенко) состоится обсуждение докторской диссертации А.Г. Колесника "Самосогласованная модель ионосферы". Ого! Вышел на секцию уже Толик. А название-то! В Мишином духе. Обошёл, значит, Власова. У них было много совместных результатов, на которых собирался защищаться Миша, а защищается теперь Толик. Интересно было бы послушать и диссертацию посмотреть, но оставаться здесь на неделю только ради этого не хотелось.
Я стал расспрашивать Ситнова и Дёминова о том, как проходило предварительное рассмотрение диссертации. Оказывается, Колесник выступал на семинаре отдела Синельникова, в который входит теперь лаборатория Фаткуллина, Марс давал ему внутренний отзыв. На семинаре этом из их лаборатории (зевакинской) практически никого не было, Ситнов только ненадолго забегал, так что про работу они ничего толком сказать не могут, хотя докторский уровень в ней, по-видимому, есть.
Я сказал, что меня ошеломило название, которое несомненно чересчур громкое и сути работы вряд ли соответствует, ибо слово "самосогласованная" без оговорок можно отнести лишь к той идеальной модели, которую нашей науке предстоит создавать ещё долгие годы, а тут можно подумать, что автор такую модель уже создал. В стиле Миши Власова, который уже пострадал отчасти из-за громкословия.
И тут в разговор энергично встряла Лариса Абрамовна Юдович, присутствовавшая поблизости (всё это происходило в корпусе, где лаборатория Зевакиной находится).
- Лопухи, вы, лопухи! Колесник прёт как танк под ручку с Марсом, а вы глазами и ушами хлопаете. Вы что, не видите, что они с Марсом лучшими друзьями стали? У них такая компания собирается - Марс, Дробжев - он ведь уже директором института в Алма-Ате стал, Хантадзе с ними заигрывает, ему в член-корры хочется, теперь Колесник в доктора выходит, потом Латышев! И Марс там, разумеется, верховодит, они ему нужны для опоры, сам-то он наукой не занимается, а им он помогает кому в доктора, кому в директора пролезть, друг другу отзывы пишут. Эта компания, глядишь, скоро всех в ионосфере задавит. Вон Колесник трудяге Новикову защититься не даёт у себя в Томске только потому, что Марс его подзуживает - Новиков от него ушёл, не захотел с ним работать, так Марс ему этого простить не может. Колесника надо останавливать, потому что он становится правой рукой Марса, я это давно уже Данилову говорю, а он, дурак старый, не слушает, - подвела итог своему горячему выступлению Лариса Абрамовна.
- Так что же вы на семинаре не выступали и не ходили даже его слушать? Останавливать-то по делу надо, по работе, недостатки искать, если они есть, и выступать по существу.
- Недостатки-то всегда найти можно, тем более в докторской, было бы желание. Да только кто нас, кандидатов несчастных, слушать будет? Нужно авторитетное мнение специалистов в этой области, твоё, Саша, в первую очередь.
- Я работы Колесника в целом знаю достаточно хорошо и думаю, что он докторскую заслуживает. Смущает, правда, название диссертации и странно, что он не захотел у нас выступить, не сообщил нам о выступлениях в ИЗМИРАНе, ведь мы ближе кого угодно к профилю его работ, практически тем же занимаемся. Вы его об этом спросите, когда будет на секции выступать. Может, его ещё к нам удастся направить. Мне бы, конечно, очень хотелось его работу не просто даже посмотреть, а изучить как следует, в ней должно быть много для нас интересного и полезного. Я бы и послушать его остался, да билет уже взял обратный, и дела срочные дома есть.
На той наш разговор и закончился в тот раз. А через неделю звонит мне в кирху по телефону из Москвы Ситнов.
- Саша, Мигулин направляет диссертацию Колесника к вам на рассмотрение, на ваш семинар, а на секцию его пока не выпустил.
- Ты его, что ли, надоумил?
- Неважно. Колесник тебе, наверное, сейчас сам позвонит. Так вот, вы там не торопитесь шибко, не спешите, внимательно изучите работу...
- Ну, я специально резину тянуть не буду.
- Специально не надо. Но и спешить не следует, понял? На это дело меньше месяца не клади.
- Понял я тебя, понял. Как успеем разобраться, так и пропустим его.
- Ну, давайте. Пока.
- Пока.
Вот жук, Ситнов. Подсказал, значит, Мигулину: что это, мол, Колесник свою докторскую у ведущих в этой области наших специалистов калининградских не доложил. Пусть там сначала выступит. Не думаю, чтобы Мигулин до этого сам додумался, а Ситнов у него сейчас в советниках по таким вопросам как учёный секретарь спецсовета.
А буквально через полчаса позвонил сам Колесник. Говорил он с еле сдерживаемым раздражением.
- Слушай, меня Мигулин к вам направил с диссертацией, не выпустил на секцию.
- Да? Ну что же, приезжай, доложишь. Только сначала диссертацию пришли, чтобы мы её прочитали.
- Ладно. Только скажи мне откровенно, зачем тебе это нужно?
- Что - это?
- Чтобы я к вам ехал выступать. Неужели ты моих работ не знаешь?
- Ну, диссертацию-то я не видел. А тебе что, самому не хочется что ли у нас работу обсудить? Где ж её тогда обсуждать? Вроде бы мы к тебе ближе всех, почти теми же самыми вопросами занимаемся, только по-другому их решаем.
- Ты бы мне раньше тогда сообщил, что хотите меня послушать. Мне в Японию нужно на полгода уезжать, и я хотел до отъезда диссертацию в совет представить, а ты меня тормозишь.
- Так я сам неделю назад только узнал, что ты уже на секцию с диссертацией выходишь.
- И начал возмущаться, что я к тебе на поклон не явился? Мне тут рассказали в ИЗМИРАНе об этом.
- Ничего подобного, просто высказывал сожаление, что не могу тебя послушать, и удивление, что ты сам не захотел приехать выступить у нас. В конце концов эти вопросы Мигулин решает, а я с ним не виделся в тот раз. Да и чего теперь об этом говорить. Приезжай.
- Ну, и сколько вам времени нужно, чтобы диссертацию прочесть?
- Думаю, за две недели разберёмся.
- Ну, ладно. Это ещё по-божески. Я позвоню перед тем, как ехать к вам.
- Звони.
И мы распрощались.
Ну, Ситнов! Ведь это наверняка он же Колеснику наплёл, что возмущённый Намгаладзе потребовал от Мигулина, дабы тот направил работу Колесника на рецензирование в Калининград.
Так или иначе, но Толе пришлось переслать нам с оказией (Латышев привёз) диссертацию, и я сразу по её получении назначил ему срок выступления у нас - ровно через две недели.
Изучал его диссертацию я очень тщательно и почти всю законспектировал для себя, отдельные разделы помимо меня изучали Ваня, Клименко и Кореньков. Резюме наше было такое - по объёму, сложности и общему уровню это докторская диссертация и к защите рекомендовать её можно, хотя и слабых мест в работе предостаточно. В термосферной части Ваня даже просто нашёл две существенные ошибки в физической постановке задачи. Результаты заключительной главы обобщающего характера, то есть относящиеся к основным результатам диссертации, не опубликованы, что в принципе воспрещается правилами ВАК, и изложены весьма поверхностно.
Вообще во многих скользких местах работы заметны попытки затушевать слабости, недочёты, некорректности, выдать желаемое за действительное. Это отразилось и в претенциозном названии, не отвечающем, конечно, фактическому содержанию работы. Всё это портило впечатление, чувствовалась спешка, незавершённость, надоело доводить до ума, скорей бы защититься. Но задачи были решены сложные, новизна, безусловно, имелась, и уж во всяком случае работа по своему уровню была не ниже работ Хазанова, Михайлова или Коена. Выступать против неё в целом не было оснований, к огорчению Юдович.
На день семинара, когда должен был выступать Колесник, у нас были взяты билеты на вечерний сеанс в сауну. В эту зиму мы стали ходить туда довольно регулярно раза по два в месяц, заранее закупая билеты на компанию из шести человек. Главными энтузиастами были Коля Нацвалян, Кореньков и я, непременным членом стал Ваня Карпов, а ещё двумя были то два Сергея - Лебле и Кшевецкий, то Лёнька Захаров и Смертин, или Шагимуратов. Ходили без спиртного, только с пивом и то понемногу, укрепляли здоровье.
Колесник к назначенному сроку опоздал и пришлось вести его в сауну до семинара, который перенесли на следующий день. После сауны я пригласил Колесника и Коренькова к себе в гости, где за бутылкой мы начали разбор Толиной диссертации, а продолжили и закончили его уже на следующий день на семинаре.
Народу было много, особенно университетских, со всех трёх кафедр - Корнеева, Латышева и Никитина. Даже Галина Сергеевна Соколова откуда-то вынырнула, как в былые гостремовские времена, только что самого Гострема не было. Терзали Колесника долго, не зря разбирались. Я заготовил от себя отзыв в качестве проекта развёрнутого решения семинара и в конце дискуссии зачитал и прокомментировал его.
Отзыв в целом был положительным - рекомендовать к защите, но некоторые места в замечаниях по поводу недостатков звучали довольно резко. Колесник просил их смягчить, я согласился, и после семинара мы с ним вместе подредактировали мой отзыв. Не стал я настаивать и на смене названия, что предлагал на семинаре: тут Колесник совсем уж испугался - это надо столько бумажек переделывать!
(продолжение следует)