Ползёт!

 Маленькая девочка шагала по заснеженному полю, холодными, резиновыми сапожками затаптывая последние сухие травинки – чудом сохранившиеся до зимы, жёлтые, никому не нужные. На вид ей было лет девять (на самом деле тринадцать), и звали её Ирой. Жила она на окраине села, рядом с обрывом, а внизу текла река. Даже летом река эта выглядела холодной и неприятной, Ира называла её «кусачей рекой»: камни на дне больно резали ноги, и без обуви нельзя было купаться. Дедушка часто катал Иру по реке на лодке, рассматривая окрестности в свой старенький бинокль.
– Видишь, Ира, дырочки в горе? – говорил он ей каждый раз, как только они отплывали от берега. – Так вот, там змеи живут.
– Что, настоящие? – переспрашивала Ира. – И в дом к нам могут заползти?
Но дедушка хмурился и ничего не отвечал. Люди говорили, что жить здесь опасно:  та возвышенность, на которой находился Ирин дом, постепенно разрушалась, и со временем дом мог упасть. Правда, никого это не волновало, точнее деваться было некуда, и резиновые сапожки шагали из школы домой, как и раньше – всё  так же быстро, и так же весело.
 В этот день дверь дома была заперта. Ира уселась на лавку рядом с низким зелёным забором, огибавшим двор, и стала ждать.
 Время приближалось к обеду. Из соседнего дома, в шагах тридцати от Иры, по традиции появился дядя Паша – инвалид афганец, без обеих ног, в своём состоянии (передвигался он с помощью инвалидного кресла) ухитрявшийся работать дворником, и в доме, по словам своей жены, хозяйничал получше других. Хотя про то «как у других», она вряд ли могла знать, ведь замужем в своей жизни была только за ним, и ни за кем больше.
 Ира часто видела, как дядя Паша, выбираясь из инвалидного кресла, становился на нечто напоминающее ноги, что-то вроде протезов... но они были так коротки, что казалось он передвигался на коленках. 
 Ира очень любила дядю Пашу и не любила учительницу по литературе. «Уж больно вредная она, - думала Ира, - всё вопросы странные задаёт... вроде, зачем ты Ира на белом свете живёшь? А я ведь только и живу, потому что меня любят. Вот любить перестанут, так и жить не буду.» Таким образом в голове Иры все люди подразделялись на два лагеря – те, что похожи на дядю Пашу, то есть хорошие, и те, что на учительницу по литературе – не совсем плохие, но и не совсем хорошие.
 Прошло около двух часов. Дядя Паша скрылся за дверью дома и больше не выходил. Ира начинала переживать за дедушку, мыслеенно перебирая самые разнообразные версии его исчезновения... то, вдруг он пошёл и заблудился где-нибудь, то плохо ему стало по дороге, а может он и вовсе ушёл на рынок за чем-нибудь...  ходит он медленно, потому что старый. «А ведь можно время найти, если скорость и расстояние известны». Но скорость дедушки была неизвестна, а узнать её никак не удавалось. «Не вешают же на людей спидометры, как в машинах» – думала Ира, и от этого ещё больше боялась за дедушку.
 
 Становилось совсем темно; где-то там, с железнодорожной станции, по домам расходились люди. Кто с техникумов и заводов, а кто просто приехал в гости. В их домах горело по одной лампе и стояло по одному столу. Неотличимые друг от друга, они все излучали тепло... то, что рассеивается в серебряной дымке, оставляя запах летних цветов и жареной картошки. Они все... лишь призраки, приходящие и уходящие, всегда новые, всегда странные... Любят, смеются, плачут – самые разнообразные, словно цветные шарики, поднимающиеся вверх, к розовым облачкам, напоминающим клубничный пудинг. Их нет, а они всё равно радуются... нет точно так же, как нет ничего кроме одинокой, снежной пустыни на окраине села, дома, что вот-вот разрушится и сидящей рядом девочки – маленькой, чуть заметной в неясных полупрозрачных сумерках. Каждый видит её и каждый хочет слышать, но никто не хочет понять: что же такого в этом доме, такого, отчего его всегда закрывают на ключ? Она идёт по коридору в темноте, как в одном грустном фильме... Открвает дверь – там город, осень, уходящий в бесконечность парк и листья – миллионы листьев, на дороге, за вычурной оградой, везде! А где-то есть другая осень... с ещё зелёной травой и грибами, с моросящим тёплым дождём, играми и папой... живым и таким близким.
– Эй, это ты? – кричит Ира сквозь дождь. – Ты... та, которую Россией зовут?
–Ага...
Ира смеётся:
 – Ничего, вот папа приедет, он тебя пожалеет.
– А он меня любит, стало быть?
– Он всех любит... он и меня, знаешь, как любит! То цветов мне из леса принесёт, то ягод.
 
 Ира проснулась в незнакомой, пустой комнате. Дедушки рядом не было. Она посмотрела в замёрзшее окно: рядом с дубом ползла голубая змейка. 
– Деда, смотри, ползёт! – закричала Ира. Змейка сделала взмах длинными ресничками и растаяла.
– Не хочу чтоб было тринадцать лет. – прошептала Ира, и неведомая боль отозвалась сначала в ногах, потом в желудке... Она вспомнила, как летом дедушка убил козу. Пришёл домой, молча, положив рядом с кроватью странную верёвочку с кисточкой. Она держала её в руках, пытаясь понять, что же напоминает эта верёвочка... она уже тогда догадалась, что убил... по жестам, по глазам догадалась. И горе медленно подступало к ней... ведь больше не было той самой, доброй-предоброй, единственной, с мягким, шершавым языком.