Нынче я опять скверно спал

Нынче я опять скверно спал. Кашель выбрасывает из груди что-то белое. Сопящая рядом дочь, беспокойно ворочается. С утра трещит голова. Так называемый чугунный лоб. Незапоминающиеся кошмары.

Пространство зимой сужается до размеров минимальных. Первый лед. Электрообогреватель в спальне. Неработающий лифт. Жена ворчит, что шерстяные шарфы из second-hand не носят с семисотдолларовыми костюмами. Трудно поспорить, да где взять другие. Холод измеряют термометром, а тепло руками. Термометра у меня нет, а руки мерзнут.

Ты опять не пишешь. Почтовый ящик пуст, как карманы беженца. Утешаю себя молочным шоколадом. Все, что остается от рабочего дня, укладывается в короткое "может быть, завтра".

Дело с "Собранием Сочинений" совсем не двигается. Я застрял еще на Гриневе. Все выходит либо пошло, либо черезчур сложно. Такими темпами до Лаевского я доберусь только к весне. Если она, конечно, случится. Хотя, куда ей, спрашивается, деться.

Странно, но по детским воспоминаниям жанр школьного сочинения всегда давался мне относительно легко. Теперь же, владея словом сравнительно свободно, я не могу добится той вольной безответственности, которая только и допустима в подобном тексте. Если так пойдет и дальше, весь проект способен накрыться так называемым медным тазом. Было бы жаль.

Ожидание - все, что мне от тебя достается. Мои тоскливые дневники - все, что остается тебе. Если бы я умел писать стихи, ты бы конечно их любила. Возможно, что-то перепадало бы и мне. Когда мы учим друг друга смирению, его-то нам и не хватает.

Земля такая маленькая, что губами не дотянуться. Попробуй-ка любить того, кто рядом.