Призрак. 76

Не быть собой
Не открываться
Быть "не"

День первый.
Ненавижу эти секунды, я называю их временем воды. Такое чувство, что не дурь растворяется в тебе а ты в ней. Еще и эта сраная кошка. Знаете, у меня есть черная кошка, которую никто не видит, она появилась совсем недавно. Смотрит на меня своими розовыми глазами, пристально так, а потом исчезает в тени за шкафом, а глаза остаются у меня в руке, они стекают по ладони, и тут я понимаю, что это просто кровь из моего носа. Ты никогда не задумывался, почему садисту нравится пускать тебе кровь? Да потому что эта кошка и к нему приходит. Ей нравится запах крови. Я помню, мы в детстве играли в доктора, знаете как все дети, Олька сказала, что она хирург. Я разрезал себе палец, и попросил ее помочь. Эта стервочка выпучила глаза и убежала. Она рассчитывала, что я буду ее щупать, ну как все. Да я не знал, как играют в доктора! Я ж маленький был. А еще помню поле под фиолетовым небом. Огромное пшеничное поле, на которое падают жгучие фиолетовые лучи. И я в центре, стою, улыбаюсь солнцу. Я срываю один из пшеничных колосьев, из него течет кровь, тогда и приходит кошка с розовыми глазами.

День второй.
Ненавижу эти секунды, я называю их временем воды. Такое чувство, что не дурь растворяется в тебе а ты в ней. Знаете, мы все как то поле. Каждый - колос в котором есть зерна. Мягкие, твердые, иногда гнилые. Но мы их в шелухе прячем, шелухе которую видят люди. Иногда мы сами забываем, что они в нас есть. А во мне нет зерен - я корень. Когда-то тоже был стеблем, потом завял, вошел в землю и перестал видеть солнце. Глубже меня только могила. Зато я вижу ваши корни. Вон идет бритый пацан, на футболке “Gitler ugent”. Один, на лице только глухая злоба. В глазах окружающих я вижу слова: “Он не наш. Он одинокий волк среди овец. Нам неприятно его присутствие”. Я подхожу к нему и начинаю бить. Спокойно, методично. Я ломаю ему нос, он падает на землю, я начинаю его пинать. Пинаю по голове, по ногам, в бок. Тут я замечаю, что буквально в 10 метрах от меня стоит “Луноход”. Внутри двое ментов, старший мне кивает и улыбается. Какие же суки. Смотрю мусору в глаза, и, со всей силы опускаю ногу на руку мальчишки. Специально, чтобы услышали менты, громко говорю: “У меня дед воевал”. Поворачиваюсь и иду. Визжит пацан, обезумевший от боли. Скорее всего он никогда больше не будет бриться на лысо и носить говно на груди. А мне наплевать, не воевал мой дед.

День третий.
Ненавижу эти секунды, я называю их временем воды. Такое чувство, что не дурь растворяется в тебе а ты в ней. У меня есть подруга, она наверно меня любит. Я никогда не занимался с ней сексом. Я с ней просто разговариваю обо всем, на любую тему, хоть часами. Недавно я понял что так и так сдохну. Я решил оставить хоть что-нибудь после себя. В пиве моей девочки оказалась “бабочка” - сложнейшая нитроуглеродистая кислота, галюциноген верхней группы риска. Я выдерживаю дозу в 3 раза больше, она умерла почти сразу. Последние ее слова были: “А она милая... Только глаза странные...”. Не думал, что могу плакать. Видит бог, я не хотел. Я поцеловал ее в лоб, раздел, взял ее помаду и на груди написал иероглиф “Шиндо” - плывущая в воде. Плыви моя ласковая, растворись в воде. Через день я смотрел телевизор, на экране с пеной изо рта мой старый знакомый из лунохода рычал, что найдет ту больную сволочь, что это сделала. Я вырубаю телевизор, откидываюсь на диван и засыпаю. Мне снится поле в воде, сверху капает капля крови. Она не исчезает в гигантском океане воды,  а вытесняет его. Колосья растут из мутной крови, я тону в ней. Вдалеке слышится все нарастающий крик. Мне нельзя видеть того, кто кричит. Я просыпаюсь в холодном поту, из носа течет кровь.

День четвертый.
Ненавижу эти секунды, я называю их временем воды. Такое чувство, что не дурь растворяется в тебе а ты в ней. Я был голодным охотником и зверем со взглядом неба. Я был женщиной умершей под звездами, я был мягким поцелуем на губах в осеннюю ночь. Я слышал шепот и кричал в ответ. Я видел цвет мертвых глаз и боялся его забыть. Теперь передо мной лишь одна цель - увидеть рассвет. Это сложно, в самом деле, сложно. Надо поймать момент, когда ночь уже ушла, а утро все не приходит. Миг, и уже слишком поздно. Оранжевое утро переливается через подоконник и вливается в комнату. Свет проходит по фотографиям ничего не значащих для меня людей, накрывает пачку “Пэлмела”. Я беру сигарету, делаю глубокую затяжку. На миг все останавливается, замирает. Я еще раз затягиваюсь и встаю рывком навстречу новому дню.

День пятый.
Ненавижу эти секунды, я называю их временем воды. Такое чувство, что не дурь растворяется в тебе а ты в ней. Весь день льет дождь. Каждая капля ударяет по стеклу, взрывается брызгами и стекает оставляя за собой прозрачный след. Я не знаю что другие видят в дожде, я вижу танец. Миллионы одновременно двигающихся, замирающих в полете танцующих пар. Ты слышишь музыку? Старый граммофон, у моей бабушки был такой. Стоял он на истертом шахматном столике в комнате где жил дед. Дед выходил из своей комнаты редко, так, поесть, прогуляться в парке, поболтать и дернуть со своими дружками алкоголиками. Я частенько заходил к деду поболтать. В воздухе всегда стоял горький, никуда не исчезающий запах сигаретного дыма. На стене висели старые фотки, дед на лесоповале, дед в форме с Беломориной в зубах. Я и запомнил дедову комнату как одну большую черно-белую фотографию. И вот я смотрю в окно и опять слышу ту музыку, в нос закрадываются запахи газет, старого дивана, ну и сигарет, конечно.  Льет дождь.