Система станиславской

1

Если надавить на грязно-серую пластмассовую исполосанную царапинами и подпалённую снизу пламенем зажигалки кнопку, по ту сторону двери раздастся немелодичный, некрасивый, жужжащий, точно всверливающийся, звонок. Послышатся торопливые шаркающие шаги. На секунду пространство дверного глазка из жёлтого перекрасится в чёрный. Щёлкнет замок, дверь подастся вперёд, пропуская нас внутрь. Переступив порог, не забудем поздороваться с белокурой миловидной девушкой лет… ммм… семнадцати? хотя… трудно сказать сколько, но в любом случае не старше двадцати и не младше пятнадцати («здравствуй!»). Девушка ответно поприветствует нас, любезно предложит помочь раздеться, извинится за отсутствие тапочек для дорогих гостей. Она повесит ваши шарф и пальто рядом с другой верхней одеждой на крючок – тот, что справа, улыбнётся, заправит прядь волос за ухо, развернётся и уйдёт в глубь квартиры.

Стоя в прихожей (18.3 м2) на вздыбившемся половике (сойдём с него и расправим) мы, наверняка, обратим внимание на высокие (3.30 м) потолки в доме, на красивую люстру, освещающую коридор насыщенно-жёлто-оранжевым светом, на старенькое бра с цилиндрическими плафонами с искусными натёками снаружи над зажатым двумя каштанового цвета тумбочками журнальным столиком, тесно прислонённым к стенке, на поверхности которого аккуратно сложены листы писчей бумаги; поверх них лежит прозрачная гелевая чёрная ручка без колпачка; рядом располагается радиотелефон – подсвечивает светло-зелёным глазом, записная книжка, нож для резки бумаги, свежий номер газеты, справочник «Жёлтые страницы»; оранжевая лента метра (на самом деле, полтора метра) спит, свернувшись калачиком, и выпростав хвост с отваливающимся металлическим кончиком; наверняка обратим внимание на стоящий справа, под вешалками, обитый кожей пуф, на овальное зеркало, висящее на стене со светлыми обоями; чуть вдали мы разглядим устрашающего вида подобие шаманской маски, а напротив неё – саблю с серебристым эфесом в ножнах – своего рода семейная реликвия, передаваемая из поколения в поколение с незапамятных времён, либо чей-то щедрый подарок.

Но это ещё не все. Давайте снимем ботинки и осмотрим всю квартиру.

Сразу направо – кухня (11.5 м2). Пройдя по мягкому, пружинящему ковру, окажемся на гладком линолеуме, рисунок которого составляют единственно прямоугольники жёлто-серо-коричневого цвета с чередованием тёмных и светлых оттенков и геометрических размеров. Свободного пространства не так много. Шкаф, полки, холодильник, газовая плита, раковина, буфет, стол, два стула, диван-уголок. Возле раковины, на полу – лужица воды, разбитая на множество мелких узенькими перешейками «суши». Ручка двери увешана полиэтиленовыми пакетами. Подле плиты – специальный держатель для столовых приборов, графин с водой, прикрытый сверху, ввиду отсутствия крышки, округлой разделочной доской, старенький замызганный тостер, которым, по всей видимости, уже давно не пользовались; на конфорках стоят: скороварка, небольшая кастрюля, на чуть сдвинутой крышке которой лежит скомканная тряпка с мелкими, но частыми ожоговыми дырами, и тёмно-синий чайник с едва держащимся на коротком носике свистком.

Несмотря на отдельные недочёты, кухня оставляет благоприятное впечатление чистоты, аккуратности регулярно проводимой уборки. Тем более странно обнаружить на решётке вытяжного отверстия толстый, годами копившийся слой пыли.

Подоконник, на который ниспадает тюль с разлетающимися в разные стороны бабочками, уставлен горшками с цветами; среди прочих выделяется метра в два высотой кактус. В самом углу старенький светло-голубой круглый радиоприёмник, служащий скорее как деталь интерьера, нежели по прямому назначению, облокотился на компактный телевизор. Под подоконником в ряд выставлены пустые пластиковые и стеклянные бутылки.

На боковой стене висят черешневые часы с кукушкой. Сверившись со своими, мы обнаружим расхождение в пять минут. Правее от часов и чуть ниже – перекидной календарь на текущий год с морскими темами в качестве иллюстраций.

Взглянув на расположившуюся на холодильнике картонную коробку из-под сахара-рафинада со всевозможными лекарствами, порошками, пузырьками, бутылочками, невольно улыбнёшься: на ещё нетронутую упаковку активированного угля кособоко наползла пачка самых знаменитых таблеток «от всего», прикрывая прилагательное в наименовании на добрых две трети, создавая тем самым некую двусмысленность получившегося новообразования; вместе с тем от её уполовиненного вдоль тела веет ещё большей похабщиной.

На широком прямоугольном столе в центральной части сгрудились солонка, сахарница, заварной чайничек, две чашки на блюдцах – все из одного сервизного набора; телепрограмма на следующую неделю и обрывок газеты с расписанием передач на подходящий к концу уик-энд; на дальнем краю ютится разложившаяся узким веером колода карт рубашкой кверху; одна только роковая «акулина» решилась показать своё лицо. Тут же, почти у самого обрыва, безрассудно причалила хрустальная ваза-лодочка, принявшая на борт восково-жёлтые яблоки в мелкую крапинку – сорт «Гольден», пару щетинистых киви, солнечно-рыжие апельсины. Полагаем, хозяева не будут возражать, если мы позволим себе взять какой-нибудь фрукт на выбор. Но сначала – помоем руки.

Развернувшись вполоборота, пройдём в ванную, что напротив кухни. По пути обнаружим справа небольшой проём в стене – кладовую (2.2 м2), - занавешенный длинным куском материи (возможно, прежде она служила портьерой). Трудно разглядеть что-либо в этом неосвещённом углу, но навряд ли данное пространство заставлено, как можно было бы предположить, банками с вареньями и соленьями.

Завернём в туалет (2.9 м2; нет-нет, ни какой крайней необходимости, исключительно из любопытства). Ничего экстраординарного мы здесь не обнаружим – всё как у всех. Узкое пространство, помимо самого, весьма пожилого, а, может, просто так неважно выглядящего, унитаза, чьи слюнные железы крайне активно беспрерывно секретируют жидкость, одетого в салатовый толчок  (крышка поднята… нет, видимо, мы своим появлением вызвали колыхания воздуха, достаточные, чтобы крышка с грохотом захлопнулась); так вот, помимо самого унитаза и поставленного в угол туалетного ершика пространство вмещает ещё приземистую тумбочку со шлейфом земляной пыли и одиноким баллоном освежителя воздуха на крышке. Рулон туалетной бумаги за отсутствием даже элементарной проволочной вешалки поставлен на попа на сливном бачке. Новый рулон ещё не распечатан; от старого остались только серо-коричневый хребет и сложенный вчетверо квадратик бумаги без перфораций.

А вот и ванная комната(6.5 м2). Сама ванна, раковина с неплотно прикрытыми, или подтекающими, кранами и чернильно-синей мыльницей у стенки, изумрудная кафельная плитка. Над раковиной – такое же как в коридоре овальное зеркало, под ним – заляпанная белыми пятнами прозрачная полочка, на которой теснятся: крема, лосьон, стаканчик с двумя зубными щётками – красной и жёлтой, исхудавший тюбик зубной пасты, изготовивший хвост с жалом для атаки подобно скорпиону, массажная щётка, четыре обыкновенных светло-розовых расчёски, мусс для волос, маникюрные ножницы, пилочка для ногтей, роликовый дезодорант. По углам дальней стены – полки, полки, полки; заполнены мочалками, коробкой с ватными палочками, шампунями, кремами для рук, ног, для лица, прочей косметикой, гелями для душа, пемзой. Над ванной в два ряда натянута бельевая леска, на которую накинуты сушащиеся полотенца, блузка, нижнее бельё.

По левую руку – итальянская стиральная машина, на ней располагаются: фен, завёрнутые в целлофан две пачки стирального порошка, одна пачка порошка в мягкой упаковке, чистящие средства, гель для туалета с лимонным ароматом, упаковка мыла, сложенные неаккуратной стопкой поглаженные вещи.

Под раковиной разместились: чистокровно красный пластмассовый таз с подготовленным к стирке грязным бельём, вантус, завалившаяся пустая бутылочка жидкости для мытья окон, скомканные половые тряпки, скомканные половые тряпки, небольшое ведёрко, пульверизатор.

На батарее перекручены гольфы, сушатся носовые платки. Под самым потолком – вытяжное отверстие, рёбра решётки которой грязны аналогично той, что мы видели на кухне.

Вымыв руки с мылом под струёй горячей воды и насухо вытерев их об одно из полотенец, вернёмся обратно на кухню, возьмём из ладьи… ммм… что бы такое взять?.. яблоко (чтобы не возиться с кожурой), стряхнём с него капельки влаги, потрём о себя и проследуем с экскурсий дальше.

По прихожей и направо – спальня (10.6 м2). Слева, на прислонённой изголовьём к ближней торцевой стене кровати на шерстистом клетчатом пледе лежит животом вниз уже знакомая нам белокурая девушка, левая рука которой в данный момент занята следующим: большой палец на пару со средним держит за хвостик яблочный огрызок, на средний наматывается прядь волос, безымянным почёсывается висок, мизинец волен делать что заблагорассудится: сейчас он выстукивает на голове нечёткий ритм, а сейчас вот подражает среднему; кроме того, левая рука создаёт упор между щекой и раскрытой книгой («что читаешь?.. ммм… «Евгений Онегин», понятно» – «перечитываю» – «понятно»). У правой руки задействован исключительно мизинец – в оглаживании бровей, оттягивании век, расправлении ресниц. Ступни ног всё пытаются прижаться к ягодицам.

Позади кровати, с чёрной матовой поверхностью стола, похожего на школьную парту, контрастируют белый корпус дисплея компьютера, белая клавиатура и белый системный блок; в их цветовой антагонизм вмешиваются с компромиссом серые колонки.

Противоположную стену почти целиком занимает гряда заполненных книгами стеллажей; на переднем плане их полок выставлены на обозрение различные сувениры, мягкие и не очень игрушки, пара круглолицых будильников со смешными рожицами на циферблатах, красочные открытки, детские фотографии. Один шкафчик отведён под приличную коллекцию кассет и компакт-дисков, на другом высится пузатый кассетник-радио-CD-плеер в одном лице. Окна и дверь, выводящие на застеклённый балкон, занавешены в два слоя тюлью, на которой причудливо переплелись в красивый узор веточки, листочки, цветочки, и бежево-кремовой плотной портьерой.

Покинув спальню, и, свернув по коридору направо, попадаем в просторную гостиную (24.7 м2). В дальнем углу при свете лампы сидит, спиной к нам, склонившись над столом, женщина средних лет, что-то пишет. Вот она отвлеклась от разложенных на столе тетрадей и выбросила в стоящую на полу коробку яблочный огрызок (поедание яблок обитателями этой квартиры и грязь на вентиляционных решётках – две отличительные особенности этого дома).

Но, продолжим осмотр… Люстра в стиле «модерн», массивный шкаф у слева у стены, по всей видимости, так же вмещающий в себя коллекцию книг, репродукция врубелевского «Демона» в шоколадной резной рамке на фоне светлых обоев в тонкую нерегулярную полоску, ммм… что? что такое?! мы разве мешаем?!.. ладно, ладно, уже уходим, сейчас… незачем так сурово смотреть… уходим, уходим…

Ну вот… Ладно, давайте… ммм… да уходим, уходим! давайте выйдем на лоджию (6.8 м2), на всю длину которой протянулись две толстые бельевые верёвки со вцепившимися в них мёртвыми хватками разноцветными пластмассовыми прищепками, и просто постоим, подышим свежим воздухом, посмотрим на вечерний город, на тихо падающий снег. Постоим, посмотрим, понаблюдаем…


2

В комнате за рабочим столом при свете настольной лампы сидела нормального телосложения женщина лет сорока в цветастом домашнем халате, узких стоптанных тапочках и больших очках с толстыми дужками, крепящимися к оправе снизу, и дымчатыми стёклами – учительница русского языка и литературы с архетипичными для подобной профессии именем-отчеством Мария Ивановна и с театральной фамилией Станиславская. У женщины были тёмно-русые короткие волосы, крупные плотно прижатые к черепу уши с чуть отогнутыми из-за носимых очков  верхушками, совсем уж мужская стрижка, высокий шишковатый лоб, рыхлый, как раненый дождями снег накануне перехода в жидкое состояние, неухоженные брови, миндалевидные, слегка косящие глаза, тяжёлые, будто вспухшие, веки, склеры с красными ломаными расширившихся сосудов, отчего взгляд вечно казался утомлённым, короткие прямые ресницы, тонкий у основания нос с едва заметной горбинкой, расширяющийся к низу в мощные крылья, красновато-лиловые прожилки на щеках, суховатые тонкие губы, острый подбородок, широкопорая кожа цвета сырого теста, белёсый пушок вдоль висков, светло-коричневые пигментные пятна по краям скул, голубые ручейки жилок у надбровных дуг, тёмная родинка с парой чёрных жёстких волосков над верхней губой, сведённая к минимуму косметика, невзрачные, безвкусные серьги, редко меняющееся, не подверженное влиянию обстоятельств драматическое выражение лица и проступившая в чертах лица, в морщинах нескрываемая озлобленность на жизнь и ненависть к окружающим.


3

Станиславская ненавидела многое: зиму, осень, плюс к тому, раннюю весну и середину лета; снежную крупу, град, изморось, снег с дождём, туман, росу; температуры ниже –8 и выше +18 градусов по Цельсию, атмосферное давление ниже 737 и выше 754 мм ртутного столба, ветры северных и южных румбов, скорость ветра ниже 3 и выше 12 метров в секунду; череду плоских кучевых облаков, то и дело закрывающих и открывающих Солнце, безоблачное небо с грязно-серой каёмкой вдоль горизонта, низкое небо с сизой дымкой; континентально-морской и морской, арктический и субарктический климаты; горные районы, низменности, болота, моря, тайгу, пустыни, заполярье, степи, прерии, тропики, субтропики; Соединённые Штаты Америки, Мексику, страны Центральной и Латинской Америки, страны Юго-Восточной Азии, Китай, арабский мир, Израиль, Индию, Афганистан, островные государства, Францию, Португалию, Швецию, Румынию, Хорватию, Боснию и Герцеговину, Македонию, Венгрию, карликовые государства, Прибалтику, Молдавию, Украину, Армению, Азербайджан, кавказские регионы России и жителей всех этих стран, плюс, поголовно всех цыган, негров и евреев; политику и всех политиков без исключения; фольклорные произведения, русские народные сказки, поэмы древних греков, сентиментальные романтические истории, дамские романы, саги, эпопеи, былины, предания, исторические новеллы, произведения эпохи романтизма, классицизма, декаданса, Золотой век русской поэзии, критические статьи, очерки эссе, басни, произведения современных авторов, автобиографии, биографии живых или только-только почивших, сборники неизвестных произведений известных авторов, сборники произведений известных авторов, соцреалистическую прозу, детективы, научно-популярную фантастику, книги о Гражданской и Второй Мировой войнах; «Слово о полку Игореве», «Песнь о Роланде», «Песнь о Нибелунгах», «Махабхарату», «Рамаяну», «Тысячу и одну ночь», «Калевалу»; Льва Толстого, Чехова, Куприна, Тургенева, Салтыкова-Щедрина, обоих Островских, Станюковича, Гайдара, Фурманова, Фадеева, Неверова, Горького, Зощенко, Хармса, Ильфа и Петрова, Пастернака, Солженицына, Довлатова, Венедикта и Виктора Ерофеевых, Анатолия Иванова, Алексина, Токареву, Грекову, Булычёва, Носова, Волкова, Бажова, Пришвина, Житкова, Баруздина, Бианки, Мамина-Сибиряка, Сергеева-Ценского, Полевого, Симонова, Катаева, Грина, Короленко, Быкова, Бондарева, Астафьева, Стругацких, Ефремова, Вайнеров; Андерсена, братьев Гримм, Стивенсона, Дефо, Перро, Сервантеса, Манна, Драйзера, Войнич, Хемингуэя, Золя, Дюма, Чейза, Кристи, Маркеса, Борхеса, Кортасара, Коэльо, Твена, Бальзака, Бомарше, Бокаччо, Басё, Брехта, Бёрнса, Байрона, Шекспира, Гомера, Вольтера, Мольера, Флобера, Митчелл, Кинга, Фицджеральда, Фолкнера; Пушкина, Крылова, Батюшкова, Державина, Жуковского, Некрасова, Аксакова, Тютчева, Анненского, Фета, Северянина, Шевченко, Гиппиус, Сологуба, Есенина, Мандельштама, Светлова, Кольцова, Рубцова, Бокова, Твардовского, Уткина, Берггольц, Евтушенко, Ахмадуллину, Бек, Рождественского, Окуджаву, Галича, Высоцкого, Барто, Маршака, Чуковского; натюрморты, пейзажи, карикатуры, шаржи, мозаику, ню, иконопись, эпоху Возрождения, импрессионизм и постимпресиионизм, модернизм, кубизм, византийскую школу живописи, фламандскую, барбизанскую, акварель, гуашь, эмаль, фрески, панорамы, гравюры, плакаты; Васнецова, Репина, Брюллова, Шишкина, Левитана, Саврасова, Сурикова, Маковского, Малевича, Петрова-Водкина, Кукрыниксов, Рублёва, Глазунова; да Винчи, Рафаэля, Боттичелли, Тициана, ван Эйка, Дюрера, Веласкеса, Гойю, Рубенса, ван Дейка, Рембрандта, Вермера, Курбе, Милме, Домье, Коро, Моне, Ренуара, ван Гога, Гогена, Пикассо; оперу, балет, оперетту, русские народные, шансон, классическую музыку, соул, джаз, блюз, госпел, диско, готику, металл, рэп, хип-хоп, синти-поп, танцевальную музыку, электронную музыку, советскую эстраду, группы по типу «Битлз», группы по типу «Аббы», рождественские и новогодние песни, торжественные марши, застольные песни, частушки, романсы, церковные песнопения, бардовские песни, горловое пение тувинцев, бурят, этническую музыку; Моцарта, Пуччини, Беллини, Россини, Мендельсона, Шопена, Шумана, Шуберта, Штрауса, Берлиоза, Вивальди, Бетховена, Гайдна, Глюка, Грига, Листа, Верди, Бизе, Армстронга, Синатру, Пресли; Глинку, Чайковского, Балакирева, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Кюи, Рахманинова, Прокофьева, Стравинского, Ростроповича, Козина, Петрова, Хренникова, Светланова, Собинова, Козловского, Лемешева, Шаляпина, Утёсова, Кобзона, Лещенко; голливудское кино, индийское кино, сериалы, боевики, фантастику, комедии, эротику, порнографию, исторические картины, журналы «Фитиль», «Ералаш»; Феллини, Спилберга, Полански, Куросаву, Антониони, фильмы с участием Бельмондо и Луи де Фюнеса; Александрова, Эйзенштейна, Довженко, Пырьева, Михалкова, Тарковского, Гайдая, Кеосаяна, Эйрамджана, фильмы с участием Орловой и Кокшёнова; каналы «MTV» и «Муз-ТВ», ток-шоу, криминальную хронику, псевдоинтеллектуальные игры, развлекательные передачи, чрезмерную культурную заумь, аналитические воскресные программы, передачи о паранормальных явлениях, звонки от телезрителей, рекламу, заставки каналов, анонсы, развязный стиль ведения, реалити-шоу, спортивные новости; мёд, печенья, кремы, суфле, торты, пирожные, конфеты, кексы, рулеты, сдобные булочки, пресную пищу, корейские деликатесы, сметану, простоквашу, ряженку, брынзу, обезжиренное молоко, сырники, блины, оладьи, глазированные сырки, фруктовое мороженое, горький шоколад, речную рыбу, сырокопчёную колбасу, китайский салат, бутербродное масло, лавровый лист, красный перец, мускатный орех, репчатый лук, квашеную капусту, свеклу, редис, редьку, ревень, щавель, овсянку, манку, рисовую кашу, пшёнку, сечку, тыкву, арбузы, фасоль, горох, баклажаны, кабачки, брюкву, патиссоны, лимоны, мандарины, груши, персики, абрикосы, маракуйю, папайю, крыжовник, вишню, сливу, облепиху, смородину, айву, иргу, фаст-фуд, киш-миш, люля-кебаб, куры-гриль, орехи-пекан, салат-летук, суп-пюре, сахар-рафинад, кус-кус, «чупа-чупс»; кофе-гляссе, квас, какао, газированную воду, зелёный чай, белое вино, тёмное пиво, чёрный кофе, коктейли, морсы, кисели; Рождество, Старый Новый год, Татьянин день, 14 февраля, 23 февраля, 8 марта, Масленицу, Пасху, 1 апреля, 1 и 2 мая, Троицу, Ильин день, Яблочный Спас, 1 сентября, День Учителя, День Конституции; кошек, собак, свиней, лошадей, коров, коз, овец, коней, быков, козлов, баранов, белок, лис, медведей, слонов, тюленей, дельфинов, моржей, зебр, жирафов, верблюдов, обезьян, крыс, мышей, хорьков, ласк, кротов, зайцев; голубей, синиц, воробьёв, ласточек, грачей, скворцов, соловьёв, кукушек, чаек, гусей, индюков, кур, петухов, цыплят, попугаев, канареек; комаров, мух, мошек, майских жуков, колорадских жуков, жуков-оленей, жужелиц, плавунцов, Божьих коровок, пчёл, ос, шершней, водомерок, блох, вшей, ручейников, верблюдок, слепней, клопов, древоточцев, оводов, пожарников, кузнечиков, саранчу, тараканов, моль, клещей, тлю; одуванчики, мать-и-мачеху, георгины, тюльпаны, гвоздики, акации, жимолость, мимозы, люпины, астры, гиацинты, каллы, ирисы, кувшинки, физалис, флоксы, ромашки, черёмуху, сирень, подснежники, ландыши, розы, настурции, незабудки, пионы; бегонии, алоэ, фикусы, фиалки, фуксии, аспарагусы, плющи, корделины, драцены, мюленбексии, пилеи, сциндапсусы, пеперомии, цереусы, эхинопсисы, оскулярии, колумнеи; берёзы, липы, осины, вязы, ильмы, дубы, каштаны, пихты, туи, можжевельники, ели, клёны, ясени, буки, ольху, орешник; подберёзовики, сыроежки, маслята, вешенки, свинушки, волнушки, говорушки, молоканки, грузди, навозники, опята, сморчки, строчки, моховики, козлята, рыжики, трюфели, дождевики, валуи, дубовики; обувь на каблуках, высокие сапоги, босоножки, тапочки с помпонами, кроссовки, туфли с ремешком, туфли без задников; брючные костюмы, обтягивающую одежду, сарафаны, жилеты, жакеты, водолазки, одежду на пуговицах, нижнее бельё с рюшками, бюстгальтеры с чашечками, кофты крупной вязки, тесёмки, завязки, косые застёжки, кокетки, декоративные карманы, вертикальную полоску, мелкую клетку, длиннополые пальто, куртки без капюшонов, плащи, ветровки, береты, варежки, тонкие перчатки, рейтузы, лосины, леггинсы, шорты, джинсовую ткань, кожу, замшу, жаккард, маркизет, вельвет, бархат, шёлк, лён, декольте, апаш, клёш, V-образные воротники; роспись под «гжель», роспись под «хохлому», дулевский фарфор, гусь-хрусталевское стекло, тульские самовары, оренбургские пуховые платки, ивановский трикотаж; колокольный перезвон, стрельбу печатной машинки, автомобильный гул, раскатистое чихание, завывание сквозняка, дребезг посуды, хрипение водопроводных труб, писк сигналов точного времени, оглушительный свист, скрип пенопласта, лающий кашель, шебуршание, шёпот, смешки, чмоканье, цоканье, шамканье, шарканье, чавканье; восклицающее «о!», переспрашивающее «а?», ленивое «ща», недовольное «чё?», обрусевшие «вау!», «упс!», «йес!», извиняющееся «ой!», недоверчивое «хм», задумчивые «эээ…», «ммм…»; стоять в очередях, ездить по выходным на продуктовые мелкооптовые рынки за продуктами, ездить в общественном транспорте, читать в общественном транспорте, разговаривать по телефону, протирать пыль на полках шкафов, ходить и приглашать в гости, дарить подарки, умываться холодной водой, чистить зубы на ночь, повторять по второму разу, писать на листах формата А4 – и ещё много чего другого.

Но это всё мелочи; главное, Станиславская ненавидела мужчин, свою дочь и молодёжь вообще.


4

Прозрачная гелевая ручка ни на секунду не находила покоя: прижатая к средней фаланге среднего пальца правой руки широкой подушечкой большого она то раскачивалась взад-вперёд в узких пределах, постукиваемая нервным указательным пальцем; то взмывала вверх, прикасаясь колпачком ко лбу либо к губам; то заправлялась за ухо; то резко планировала вниз и, уже готовясь излиться красными чернилами на клетчатую плоть бумаги, нерешительно застывала в каких-то миллиметрах от поверхности; то чертила в воздухе геометрические фигуры, в основном круги; то, всё же прильнув истомившимся пером к разлинованному листу, рисовала бугристые волны, жирные сгорбленные знаки вопроса, добавляла к уже имеющимся синим или чёрным буквам свои, некоторые зачеркивала, заместо них надписывала другие, ставила на полях условные знаки – косые чёрточки, галочки – орфографических, синтаксических и стилистических ошибок, пока полностью не израсходовала свои ресурсы. Уже на излёте, доживая свой короткий век, она ещё успела нарисовать внутри тетради, там где окончательно обрывалась синяя вязь, две «тройки», разделённые косой дробной чертой (затем, после некоторой паузы на раздумья, первая «тройка» была исправлена на «двойку»); успела написать восклицающую фразу: «Абсолютно не раскрыта тема сочинения!» и продублировать то же самое на обложке.


5

Протиснувшись с тяжёлой ношей по узкому коридору, подволакивая массивный чемодан, облокотив его на правое бедро и наклонив корпус вбок, неуклюже развернувшись в прокуренном тамбуре, так что чемодан обстучал обе стенки (из его бескостного бесформенного чрева, обтянутого глянцевитой чёрной шелушащейся на сгибах кожей, донеслось приглушённое звяканье, – подумалось о разбившейся кружке), и осторожно нащупывая изящными ножками в лёгких босоножках шаткие ступеньки, уроженка Удмуртии, девятнадцатилетняя Маша, спрыгнула на щербатый асфальт перрона Ярославского вокзала и впервые очутилась на московской земле. Это произошло 18 апреля 1983 года в 6 часов 28 минут и 41 секунду.

Вопреки предварительной договорённости, осуществлённой посредством телефонной связи, Машу никто не встречал. Роясь растерянным взглядом в людской сутолоке, в мельтешении встречающих, провожающих, приехавших, отъезжающих, она выискивала в суматохе, в многократно перекрученном клубке, в этом хитросплетении толпы, знакомые черты тётушкиного лица, отцовой сестры, уже давно и прочно осевшей в столице. Не находя ничего подобного, Маша с каждой секундой терялась и пугалась всё больше: перспектива оказаться одной, брошенной, в незнакомом городе, который, вопреки представлениям, сложившимся, в основном, по рассказам односельчан и фильмовой хронике предвоенных лет, где прибывавших в Москву непременно встречали объятьями, цветами и песнями под гармошку (гармонист – лихой парень в съехавшей набок кепке, с папироской в зубах и с розой на лацкане пиджака), вовсе не оказался таким гостеприимным, скорее наоборот, угрюмым (хотя утро было тёплым и солнечным), неприветливым и безразличным. Вдобавок, не особо жалующий приезжих и высокомерно взирающий на вознамерившихся покорить его город с первых минут Машиного пребывания в нём принялся испытывать её на прочность. Для начала в ход пошли беззлобные шуточки: обладающий весёлым нравом рыжий пройдоха апрель подговорил ветер налететь на неё, прикоснуться прохладой и задрать подол летнего платья, обнажив стройные, аппетитные ножки, приведя Машу в смущение; пролетевшая в небесной вышине незримая стая голубей отметилась на плече; влекомый нервной мамашей забавный карапуз в белом картузе и джинсовом комбинезоне, прищурив глаз, попеременно наставляя дуло игрушечного пистолета, выстреливающего пластмассовыми шариками, то на одного, то на другого, воспринял одиноко стоявшую девушкой с косой до пояса как подходящую мишень и всадил ей заряд в ногу, оставив на голени болезненный синяк.

Не удовлетворившись эффектом от подобных шуточек, – пронять провинциалку не удалось, – город придумал кое-что покруче. Зазевавшаяся Маша не уследила за стоявшим в ногах чемоданом, и теперь его жёсткую ручку сжимал в руках безымянный вор, унося всё дальше и дальше от вокзала и от хозяйки. Слава Богу, хоть заблаговременно вынутые документы – паспорт, школьный аттестат, трудовая книжка – и конверт с заботливо вложенными в него купюрами и десятью облигациями выигрышного заёма 1982 года выпуска оставались при ней, сжимаемые холодеющими ладошками.

Жёстко, лоб в лоб столкнувшись со столичной действительностью, Маша готова была разреветься. Москва, неожиданно для себя, поверила слезам и сжалилась: выхватила из круговерти нужного человека, за руку подвела к Маше. То была тётушка; взмыленная, взъерошенная, запыхавшаяся, рукавом вязаной кофты вытирая обильный пот со лба, она обнимала, целовала Машу, обдавая её жасминовым ароматом, просила прощение за опоздание (оказывается, она не забыла и не проспала – наоборот, встала даже раньше, чем предполагала; виной всему проклятый пёс, имевший намерение во время прогулки удрать именно в это самое, ответственное утро; пока она его искала, весь имевшийся в распоряжении запас времени иссяк), и да что ты плачешь, испугалась, глупенькая? и да что ты?! надо в милицию сообщить; и да ничего страшного, у меня дома много вещей, хочешь я тебе всех их отдам? ну? да не плачь ты, глупая! главное, ты же сама не потерялась! ну, так ведь?! тебя же никто не украл?! и да хватит плакать и скорее пошли домой но в милицию надо сообщить и пошли-пошли какая же ты красавица и вымахала-то как…

Отведя Маше для жилья большую из двух комнат, себе тётушка выбрала ту, что поменьше, решив, что ради обожаемой племянницы (ни своих детей, ни мужа у неё не было, и всю нерастраченную любовь она готова была распространить на родственницу) можно и поютиться в небольшой комнатушке, на жёсткой кровати. В целом, тётушка вела себя так, будто это она, а не Маша, приехала в гости: посягала на её частную территорию, не докучала назойливыми разговорами и своим присутствием, не влезала с расспросами, не стремилась установить контроль над личной жизнью, не нагружала вполне естественными заданиями – сходить в магазин или убраться в квартире («Да я всё сама, сама… Тебе готовиться надо к поступлению»).

Поступать ни много ни мало Маша собралась в ГИТИС (теперешний РАТИ), а приехал заранее, чтобы «как следует пообвыкнуть в Москве». Промаявшись два года в районном центре после окончания школы на поварских курсах, подрабатывая одновременно в заводской столовой, Маша твёрдо для себя решила, что кулинария не её призвание: ей больше по душе подмостки, занавес, свет юпитеров, бархатные мягкие кресла, рукоплескания зрительного зала, шикарные платья, исторические костюмы, бутафория, участие в постановках, вживание в образ… Родители не противились – дали добро на переезд в столицу («Попробуй. Получится – замечательно, не получится – ничего страшного»). Однако, Маша была полностью уверена в успехе предприятия. Робкая в повседневности, на сцене она кардинально преображалась, отличаясь, по словам знатоков, «агрессивной манерой игры».

В институт Маша поступила без особых усилий, с первого раза; приёмная комиссия разглядела в скромной девушке, удмуртском самородке, большие задатки, при должном обучении могущие развиться в недюжинный талант.

Однако, не проучившись и семестра, Маша ушла из института. Дело было так.

Ясным сентябрьским днём, обедая в столовой, осторожно переступая, со стаканом чая в руке, гипнотизируя взглядом колышущуюся поверхность, дабы та не вздумала взволноваться ещё больше и выплеснуться через край, Маша шаркала к столику, где её поджидали галдящие подружки. Перпендикулярно, навстречу ей, задумчиво двигался высокий длинноволосый юноша. Через секунду он уже неуклюже барахтал руками в воздухе, споткнувшись об ради шутки поставленную ногу. Столкновение было неизбежным, и зарёванная Маша, сгорая от стыда, ошпаренная кипятком и в разодранном платье (при падении юноша нечаянно схватился за полу и машинально дёрнул), кинулась вон. В том же направлении под смех товарищей и недоумевающие взгляды Машиных подруг проследовал и юноша. Выждав пока Маша выплачется в туалете, он подловил её у выхода; удерживая за руку, дико извинялся, театрально падал ниц, припадал светловолосой головой к её коленям, вымаливал прощение, а после настойчиво приглашал в свою небольшую квартирку («тут недалеко»), где она смогла бы переодеться, выбрав любое, какое она пожелает, платье из матушкиного гардероба, которая в данный момент была в длительной командировке. Маша вслух не высказала отказа, что, в принципе, считается согласием.

Незнакомца звали Антоном Чеховым. Выяснилось, что учился он на том же отделении на курс старше Маши. Снабдив обещанным платьем и усадив рядом с собой на диван, он как мог развлекал уже успокоившуюся к тому времени девушку, широко размахивая руками и активно используя мимику. А в конце вечера, приблизившись настолько, что Машина щека ощущала тепло его приятного, мятного дыхания, попытался поцеловать. Залившись краской, Маша вырвалась и убежала.

Антон не особо расстроился из-за этой маленькой неудачи. На следующий день он подкараулил возвращавшуюся  занятий Машу в сумеречном переулке и, властно обхватив за талию, смачно поцеловал. Губами чувствуя, как она краснеет, ко как в то же время, отметая скромность, льнёт к нему, он понял, что теперь ей никуда от него не деться.

Через неделю Маша в первый раз заночевала у Антона.

Об измучивших её болях в животе и частой утренней тошноте Маша первым делом рассказала Антону. Тот не стал ложно успокаивать себя предположениями о кишечной инфекции и предложил обратиться к гинекологу. Гинеколог «обрадовал» новостью о беременности.

Предстояло знакомство с родителями. Однако Антон не жаждал этой церемонии, поэтому отговорился от поездки большой загруженностью (сессия, экзамены, пространное «дела». Вызванный тётушкой, выступившей в сложившихся обстоятельствах за отца с матерью, на серьёзный разговор тет-а-тет, .ноша не снимал с себя ответственности за Машу и будущего ребёнка, согласился жить с ней, поселить в своей квартире, но категорически воспротивился женитьбе («Творческий человек не должен связывать себя ни узами Гименея, ни какими иными»), а Маша не настаивала на свадьбе. Кроме того, он убедил её оставить учёбу («Два актёра на семью – слишком много. Посиди лучше дома»); преданная возлюбленному Маша покорно согласилась.

Родившуюся летом девочку нарекли Люсей.

После рождения ребёнка Антон как-то быстро охладел к располневшей жене, стал отстранённым без объяснения причин холодности, и однажды вечером сообщил Маше, что бросает институт и отправляется служить в армию.

Маша стойко перенесла этот удар – предательски-трусливое бегство Антона, когда ей особенно нужна была его поддержка, от придуманных проблем, потихоньку справлялась благодаря тётушке с трудностями, терпеливо ждала все два года, наивно полагая, что служба в армии образумит Антона, но та, если и изменила его, то только в худшую сторону. Демобилизовавшись и возвратившись домой, он не только не удостоил вниманием Машу и подросшую дочурку, но и в резкой форме потребовал выметаться из квартиры, потому что мама собиралась выходить на пенсию, и она захочет жить одна в своей комнате. Правда, потом передумал выгонять Машу («Прости меня, пожалуйста. Я сам не понимаю порой, что говорю. Я не совсем отошёл ещё от армии. Прости…»), сам подготовил вещи к отъезду и в один из вечеров улизнул из дому, уехав в неизвестном направлении.

Время не щадит людей. Тем более московское. Говорят, Москва может всего за один год до неузнаваемости изменить любого. За больший срок она может проделать с человеком такое, что это заставит ужаснуться и содрогнуться всем телом. Именно так она и поступила с Машей, за без малого двадцать лет, вымыв, вычистив, выпотрошив, выскоблив всё то, что было в юной девушке с длинной косой, что ранним апрельским утром ступила на вокзальный перрон, оставив неизменными лишь фамилию-имя-отчество – Станиславская Мария Ивановна.


6

Выкрутив исписавшийся стержень, Станиславская проводила его в последний путь, закончившийся для него во временной братской могиле – на дне картонной коробки – по соседству со скомканными листами писчей бумаги, порыжевшими яблочными огрызками, фантиками от леденцов и расчленённым на щепки карандашом без графитовой сердцевины. Впоследствии его ждало великое путешествие кочевника; из коробки в мусорное ведро, из мусорного ведра в мусоропровод, оттуда на тележке в ржавый металлический контейнер во дворе, после того поездка за черту города, и конечная остановка – огромная загородная свалка; дальнейшая его судьба одному Богу известна – на то она и судьба.

Не обнаружив ни в одном из  пяти ящиков стола запасной ручки с красными чернилами, Станиславская отодвинула непроверенные тетради на край, попутно отметив не убывшую высоту пачки недовольным покачиванием головы, вздохнула – тем беспричинным вздохом, которым «славятся» русские женщины: не было в нём ни печальной скорби по исчерпавшей жизненные ресурсы письменной принадлежности, ни страдания от бытовых неурядиц, ни усталости от работы и навалившейся в связи с объёмами предстоявшей проверки школьных трудов психологической тяжести, ни уж тем более досады бок о бок с раздражением из-за нежелания учеников постигать суть образа Раскольникова и описывать характерные черты Петербурга Достоевского.

Станиславская поёрзала на стуле, зевнула со скуки, придвинула поближе свою настольную книгу – «Малый толковый словарь русского языка» (1990-го года издания, около 35000 слов) В.В. Лопатина и Л.Е. Лопатиной («Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля, 1978-го года издания, 4 тома, около 200000 слов, и «Словарь русского языка» С.И. Ожегова, 1964-го года издания, около 53000 слов, безусловно тоже имелись в обширной библиотеке Станиславской, однако предпочтение отдавалось именно книге Лопатиных по причине компактности), отлистала в самое начало буквы «А» и от нечего делать (такое занятие действительно могло родиться только от нечего делать) решила проверить соотношение «мужских» и «женских» слов в русском языке – соревнование, этакий футбольно-баскетбольный матч. По установленным вмиг правилам из всех обладающих половыми признаками частей речи в турнире могли принимать участие исключительно имена существительные (гермафродиты прилагательные даже при всём желании никаким образом на итоговую разницу в счёте повлиять не могли, равно как и причастия, приводись они в словаре; не участвовали – тут без вопросов – и существительные среднего рода, которым отводилась роль зрителей), соревнование состояло из 28-ми поединков (города «Ъ», «Ы», «Ь» не имели собственных полей, а «Ё» и «Й» с его единственным «йодом» на время присоединялись соответственно к «Е» и «И») и в случае ничьей… Впрочем, ничьей быть не должно: убеждённая сторонница феминизма Станиславская была уверена в победе женщин. Да и как может быть иначе, когда за тебя целая «страна», да что там «страна» - вся «планета», вся «галактика», вся «вселенная»! И «победа» на нашей стороне!

Однако начало огорошило: сразу после свистка юркие, техничные форварды мужчин – «абажур», абзац», «абитуриент», «абонемент», «абонент» и «абрикос» - наклепали полдюжины мячей, затем последовал случайный гол от «абстракции» – и ещё пяток в сетке ворот женщин. Далее «авансцена» с «авантюрой» предприняли попытку выправить положение, но тут же братья последней – «авантюризм» с «авантюристом» – восстановили разницу, доведя счёт до 13:3. Дальше события развивались по схожему сценарию: женщины забивали столько, сколько им позволяли, мужчины – сколько хотели, всё больше и больше увеличивая преимущество: 15:5… 24:10… 38:14… 57:25 (проявляя пристрастность, Станиславская зачла дубль отличившихся сестёр-близняшек-омонимов «акций», хотя второй гол по всем правилам следовало отменить)… 67:27… 81:40… Когда же счёт вырос до неприличных 112:67, Станиславская прервала матч судейским свистком, с раздражением отлистав на следующую букву, но, увидев, что доигрывать осталось всего ничего, интереса ради решила довести матч до конца. Итоговый счёт – 127:73 в пользу мужчин.

Несмотря на то, что в городе «Б», женщины смогли в начале встречи забить четыре безответных гола, в целом ситуация повторилась: мужчины победили без особых стараний.

«В», «Г», «Д»… Станиславская присутствовала на них лишь первые минуты; убеждаясь в тщетности женских усилий, пролистывала дальше.

Упорная борьба в «Е-Ё» – 14:10, 40:36 в «Ж», где за женщин играла, но не помогла, сама «женщина», причём, что было особенно обидно, отыгрались мужчины лишь на исходе встречи, проигрывая по ходу 28:34.

Вскоре Станиславской откровенно наскучило и это занятие: она лениво пробежала глазами оставшиеся две трети алфавита, уже не так тщательно следя за счётом, подзадержалась на «Щ», где, наконец-то, торжествовали женщины – 12:7!; на «Ю», где удача вновь сопутствовала мужчинам; и на «Я», где сохранилось примерное равенство сил.

Уже по завершении поединков Станиславская вернулась в самое начало и обнаружила, что подсчёты ею велись неверно: например, рядом с такими словами, как «автоматчик» или «акробат», стояли и женские «автоматчица» и «акробатка», а после долгого толкования прилагательного «автономность» жирным, но мелким шрифтом было напечатано: «автономность». Безусловно, если бы она учитывала эти слова, результат был бы совсем иным, но переигрывать уже не хотелось, и, зевнув, Станиславская отложила словарь в сторону.
7

Из всего многообразия чувств фундаментальными, беспримесными являются лишь три – любовь, ненависть и страх. Они уникальны, метастабильны, их нельзя получить комбинацией других; все остальные – можно (их примерное подобие), – смешав в определённой пропорции эти три компонента.

Допустим, нам нужно получить ревность. Берём три-пять частей любви к объекту, три-пять частей ненависти к предполагаемому сопернику, и пару-тройку частей страха одиночества (или страха быть обманутым), наливаем всё в мензурку, чуть взбалтываем; выпавшее в осадок вещество и будет ревностью.

Или – кулинарный рецепт приготовления тщеславия. Блюдо, как вы уже наверняка догадались, готовится из любви к славе. Добавляем по щепотке ненависти к низам, к быту и страха остаться безвестным. Закрываем крышкой. Варим на умеренном огне.

В сущности, любовь, ненависть и страх – как протон, электрон и нейтрон, – не вдаваясь в мелкие подробности разных мюонов, кварков, нейтрино, – составляют атомы группы элементов под общим названием «чувства».

Обращаясь к метафорам, скажем, что, несмотря на свою радикальную противоположность, это отнюдь не басенные Лебедь, Рак и Щука; напротив – тройка резвых гнедых, упорно, без устали тянущих лямку мирового прогресса.


8

Настоящая любовь не должна поддаваться объяснению. Ведь, согласитесь, трудно объяснить, за что мы любим того или иного человека: за внешность? – хм, да, но не это главное; за то, что он любит нас? – абсурдно: не обязательно же мы разлюбим его, если он разлюбит нас; за… нет, не то, всё не то…

Настоящая любовь не требует изыскания причин, ответов на вопрос «почему?» иначе она не искренна, иначе, утрать объект любви эти самые причинные факторы, он утратит и нашу к нему любовь. Настоящая любовь возникает неосознанно и остаётся навечно. То же самое касается и настоящей ненависти.

Станиславская ненавидела мужчин (из-за Антона, из-за его предательства, за то, что испортил ей жизнь, за то, что заставил уйти из института, а она, дура, согласилась), свою дочь (как косвенную причину разлуки с Антоном и что своим появлением на свет помешала сделать ей актёрскую карьеру; ненавидела тихо, затаённо, на деле, не умея симулировать материнские чувства, демонстрирую безразличие; дочь отвечала ей тем же равнодушием) и молодёжь вообще (за ихнюю молодость, за то, что они с каждым днём взрослели и хорошели, а она старела и дурнела, за то, что, как она считала, они отнимали у неё привлекательность, прибавляя к своей). Впрочем, такая ненависть имела под собой основания, а потому была временной и легко могла перейти в нечто другое, например, в любовь.




9

С некоторых пор в доме появилось ощущение мужчины. Выражалось оно в Люсином поведении: та стала какой-то рассеянной; порой, за ужином, сидя за столом, мечтательно закатывала глаза и улыбалась, напрягая губы, чтобы вся не расползтись в улыбке; подолгу висела на телефоне; поздно возвращалась из института; дотемна засиживалась в гостях, «у подруги, на дне рождения», которые стали случаться подозрительно часто.

– Люся.
– А…
– Люся, поди сюда, хочу с тобой поговорить.
– Поговорить?! С чего это вдруг? – искренне удивилась она: таких намерений мать не выражала уже давно. – А о чём?
– Ты прекрасно знаешь о чём.
– Не знаю, – хмыкнула Люся.
– Ладно… Кто он? – задала Станиславская вопрос «в лоб».
– В смысле – «он»?
– В прямом. Кто он?
– Я не понимаю, о чём ты?
– Всё ты прекрасно понимаешь, не притворяйся.
– Я не притворяюсь. Я действительно не понимаю.
– Ладно. Кто тот человек, с которым ты сейчас встречаешься?
– Ах, ты о нём спрашиваешь…
– Тааак… Значит, есть кто-то. Я так и думала.
– Да, есть. Ещё вопросы будут.
– Да, будут. Сядь! И не вопросы. Я запрещаю тебе с ним встречаться.
– На каком основании?
– На таком основании, что ты живёшь в моём доме и ты ещё мала, чтобы что-то знать и что-то решать. Поэтому ты будешь подчиняться моим требованиям.
– Может хватит мне указывать, что я должна делать, а? Мне девятнадцать лет. И я вольна принимать решения самостоятельно.
– Да ты соплячка ещё! Вот увидишь, он тобой попользуется и бросит. И будет как у нас с твоим отцом.
– Мне надоели эти твои рассказы про то, какой подлец мой отец, как он поматросил и бросил бедную девочку. Я пошла…
– А ну сядь! Сядь! Советую тебе поскорее порвать эти отношения, иначе…
– Иначе что?..
– Иначе, я сама вмешаюсь.
– Попробуй.
– Ах ты, дрянь! – попыталась она залепить дочери пощёчину, но там увернулась и убежала в свою комнату.

Разговора в очередной раз не получилось.

«Какой он?» – думала Станиславская на следующее утро по пути в школу и вспоминала Антона.


10

Станиславской не спалось. Несколько раз она вставала, мерила шагами коридор, заходила на кухню выпить стакан холодной воды, открывала балконную дверь, щедро запитывала в лёгкие морозный воздух. Но возвращалась в постель и всё повторялось заново: ворочания, тяжёлые мысли в голове, духота, испарина на лбу.

Заснуть не давали всплывающие в памяти обстоятельства минувшего вечера.

Естественно, Станиславская не тешила себя иллюзиями, что дочь после недавнего разговора перестанет встречаться со своим ухажёром; наоборот, назло ей, она станет делать это чаще; но привести его сюда, в дом…

– Здравствуйте, Мария Ивановна, – чётко проговаривая все слоги (не какое-нибудь там простецкое, повседневное «здрасьте, марьванна»), густым, медовым баритоном говорил с порога квартиры светловолосый, высокий – росту в нём было без десяти два метра, не меньше – юноша, обнимавший Люсю за плечи.

Он протянул букет цветов («это Вам») – не впечатлил: разве способны цветы впечатлить учительницу.

– Я Люсин друг.
– Проходите, – неожиданно для себя пригласила Станиславская.

Пара вошла; юноша осмотрелся, одобрительно, поджав нижнюю губу, покивал головой, хищнически раздул ноздри, дегустируя шедший с кухни запах, заочно похвалил стряпню, протянул здоровенную ладонь («Никита»), и, когда Станиславская подала свою для предполагавшегося рукопожатия, он слегка вывернул её кисть, подался вперёд и приложился к ней губами.

– Мария Ивановна, – начал он, – я хотел бы поговорить с Вами наедине.
– Хорошо. Только… разденьтесь. Люся, повесь пальто гостя.

Станиславская не узнавала себя: она не должна была и слушать этого человека, следовало вышвырнуть его с порога, вместе с дочерью, дерзнувшей привести его домой, следовало отчитать его так, чтобы у него в дальнейшем не возникало не только желания приходить, но и встречаться с Люсей. А она? – с ним на «Вы», приглашает пройти, подаёт руку для поцелуя…

– Мария Ивановна… – Они одни в гостиной, сидят на диване; речистый Никита, голубоглазо луча свет, разливает сироп своего голоса; Станиславская чувствует себя мухой, угодившей в вязкую сладкую массу. – Мария Ивановна, я знаю, вернее, предполагаю как Вы ко мне относитесь: Люся рассказывала, что Вы наложили запрет на наши встречи. – Пауза. Резкий переход. – Я намерен жениться на Люсе. – И, прежде чем она, оглоушенная этим заявлением, попробует возразить: – Поймите, я люблю Люсю. Очень сильно люблю. И действительно хотел бы обручиться с ней. Мария Ивановна, прошу Вас, не противьтесь этому. Поверьте мне, я не собираюсь причинять ей страданий. Если Вы отвергаете категорически возможность свадьбы в данный момент, если Вы считаете, что мы ещё слишком молоды, Вы скажите, мы не будем торопить события. Но дозвольте нам встречаться, открыто, не таясь и не прячась. – Он зажал её ладонь между своими и поглубже заглянул в глаза, улыбнулся: – Наверное, это семейное. Вы такая же красива как она. Если бы не Люся, я бы влюбился в Вас.

Станиславская встала, прошаркала в ванную.

«Неужели я ещё не растеряла привлекательности? Неужели я ещё могу кому-то нравиться? – не меняя направления взгляда, она поворачивала лицо, придирчиво рассматривая себя в зеркале. – Значит могу».

«Если бы не Люся… Если бы не Люся…» – закольцованно повторялся в голове обрывок неосторожно брошенной фразы. «Если бы не Люся… он бы влюбился в меня».

Станиславская вернулась в кровать.

Как она вообще могла очароваться мужчиной, кокетничать с ним, глупо улыбаться, да и не с мужчиной даже, а с каким-то мальчишкой двадцатилетним. Но он так смотрел, так красиво говорил…

«Если бы не Люся…» Решение пришло моментально: конкурентку нужно устранить. Как? – физически, иного пути не было: на женскую хитрость и обаяние рассчитывать не приходилось. В этих аспектах она непременно уступит дочери, пусть Никита и восторгался её внешними данными. И действовать нужно немедленно. Пока дело действительно не дошло до свадьбы.

На обдумывание плана предстоящих действий, пожертвовав сном, Станиславская готова была потратить крупную купюру ночи и бряцающие копейки утра.


11

Воплощение собственных нереализованных в молодости надежд и мечтаний посредством родных детей – величайшее проявление эгоизма. Довольно-таки распространённое явление. Так вынужденный слишком рано завершить карьеру из-за полученной травмы футболист с юных лет начинает приучать ребёнка к мячу; нереализованный  потенциал музыканта побуждает человека насиловать своё дитя утомительными уроками игры на фортепиано; неудавшаяся актриса отдаёт дочь в театральный кружок. Обычно это преподносится как желание лучшей доли для своего ребёнка, только его сыроглинная податливость бесцеремонно используется родителями в своих корыстных интересах; пожелания ребёнка получают статус капризов, вымещаются на обочину с присвоением им номеров из второго десятка по степени важности. Если ребёнку не по душе это занятие, он сопротивляется, артачится, слабохарактерный – уступает; но на рубеже пубертатного периода впрыскиваемое в кровь подростковое бунтарство в любом случае проявит активность, приведёт к двустороннему конфликту, постарается свергнуть родительское верховенство.

Люся еще до школы начала ходить на детские курсы актёрского мастерства. Так решила Станиславская, сама мечтавшая о гримёрной комнате, а вынужденная довольствоваться классной комнатой и этими невозможными учениками вместо публики театральных залов, да и то, переквалифицировавшись из повара в школьной столовой в учительницу не благодаря собственным заслугам, а исключительно из-за дефицита в преподавательском составе. Однако сердце девочки с юных лет было расположено к медицине (она и поступила в медицинский) и не принимало прелестей театрального искусства. Промыкавшись так до тринадцати лет (учителя упорно советовали поискать в ребёнке иные таланты, но Станиславская гнула свою линию), Люся – всё получилось более-менее плавно – сошла со сцены. Станиславская только махнула рукой – отработанный материал.


12

Разбуженная шумом струи наполняющей ванну воды (Люся не прикрыла дверь) Станиславская с досадой и злостью комкала ладонью влажную наволочку: как же она могла допустить такую промашку? – уступить навалившейся усталости и заснуть в самый неподходящий момент. Она, Станиславская, не подверженная человеческим слабостям и страстям, всегда знающая чего хочет и всегда добивающаяся цели, не считаясь с ценой. Нет, с ней определённо что-то происходит. Как она вообще могла поддаться природе, чувствам, помыслить влюбиться в этого юнца?!..

«Если бы не Люся, я бы влюбился в Вас…» Прочь! «…влюбился в Вас… влюбился в Вас… Вас… Вас… Вас…» Антон? Антон, это ты? Антон, зачем ты явился? Зачем спустя два десятилетия снова мучаешь меня? Сиропный голос, овладевающий взгляд, крупные ладони… Антон? Никита? «Люблю Вас, люблю Вас, люблю Вас… Вас… Вас… Вас…» Прочь! Никаких любовей! Прочь! Это её мир, её мир, где она – полноправная владычица, где нет места любви, нет места сантиментам. Да, она сделает то, что должна сделать: она уничтожит эту тварь, уничтожит её, осмелившуюся перечить ей, вздумавшую поступать по-своему, она избавится от этого чужеродного организма, от этого мешающего звена, не вписывающегося в её систему; она добьётся своего, она завоюет Никиту, а после, может быть – нет, прочь сомнения! – она отомстит в его лице в его лице всем мужчинам, а главный удар мести будет нанесён по одному конкретно – по Антону. И она должна это сделать не мешкая, именно сегодня!

Примерно час спустя Станиславская набрала номер канцелярии и сообщила, что в школу она сегодня не придёт.


13

Однако в школу она пришла. Поднялась в кабинет химии (соседская дружба), согласилась на чай, артистично прикладывая кисть ко лбу и сдавливая пальцами виски, жаловалась на мигрень, подождала, пока поневольная подруга спустится в учительскую за журналом, проверила – никто не следит, пробралась в соседний закуток, к шкафу, где банки, склянки, пробирки и где шут его разберёшь, что тут что. Чёрт, одни формулы… так, это бром… мышьяк, не подойдёт… это, кажется, перекись водорода… натрий хлор – чёрт его знает что такое… и как он, чёрт возьми, выглядит хоть!.. ладно, будем искать по калию… К, К, К… и не найдёшь тут, чёрт!.. CH3OH – а вот это дело!..

Быстро перепрятав бутылочку с прозрачной жидкостью в свою сумку, она заполнила прореху на полке другим препаратом, посмотрелась в зеркало (я не слишком взволнована?) и вернулась допивать чай.

Позже Станиславская жалела, что вообще засветилась в тот день в школе, ведь то же самое можно было проделать и с обыкновенным уксусом.

Отравить – это первое, что, по теории Бог весть какого психоаналитика, пришло на ум начинавшей как кулинар Станиславской и последнее, что она избрала для приведения в действие механизма выполнения приговора. В промежутке остались такие примитивные способы как кухонно-бытовой – пырнуть ножом (нож, заметьте! – это вновь наводит на мысль), обварить кипятком (опять! но это как осуществить?), отравить газом (открыть газ и запереть её на кухне… не реально), грибами (хорошая идея, но сейчас не сезон), вот сейчас подняться, тихонько подобраться к ванной, толкнуть дверь и скинуть магнитофон в воду (Люся имела обыкновение слушать музыку во время купаний) – не получится: не дотянется, провод не дотянется, да и розетка расположена так неудачно…

Перебирая варианты, Станиславская вовсе не учитывала последствия: милиция, проведение дознаний, следственных экспериментов, улики, мотивы – как она сумеет вывернуться? Она не думала о «потом» и даже не полагалась на традиционный «авось» – настолько была поглощена она этим «сейчас».


14

Домашний халат сменён на алую блузку, красный широкий пояс, серую юбку пониже коленей, чёрные чулки; щёки нарумянены, нос и лоб припудрены, ресницы познали тушь, губы увлажнены помадой. Станиславская сидит на кухне. Душно. На всю ширину распахнуто окно. Морозный воздух позднего ноября вытесняет комнатное тепло. По стаканам разлита жидкость – в одном случае водка, в другом – выдаёт себя за водку. Чтобы не перепутать оригинал с двойником, последний помечен маркерным штрихом снаружи.

Всё готово. Часы бьют «семь». Остаётся придумать повод предложить выпить: что-нибудь вроде «в знак примирения» или «за то, что, наконец, нашёлся достойный мужчина» – это она сориентируется по ситуации.

Вошла Люся. Бросила взгляд на распахнутое окно:
– С ума сошла? Хочешь всё тут поморозить? – Потом на мать: – Ты чего так вырядилась? – Что-то пробубнила под нос. Усмехнулась.

Влезла на подоконник. Рама зацепилась за тюль. Опёрлась рукой о форточку, стала поправлять. Внизу деловито шумит улица.

Неожиданная и блестящая мысль приходит Станиславской в голову: подбежать – зачем подбежать? подойти – да, подойти и с силой – нет, можно и легонечко – толкнуть Люсю в гудящую пустоту. Ну же! Вставай! Действуй! Я сделаю это! Но почему так трудно оторваться от стула? Я не чувствую ног! Господи, помоги! Почему так мутит?! Ну же! Ещё не поздно, ещё есть шанс. Быстрее, пока он не скукожился! Быстрее! Не могу!

– Ну так с чего ты вдруг так вырядилась? – стоя спиной к ней, по-прежнему требовала ответ Люся.

Вместо ответа Станиславская, разъярённая осознанием собственной немощности, проявлением слабины, подлетает к дочери, сгребает в горсть её волосы, толкает вперёд. Люся ударилась лбом об угол стены, взвыла, попыталась вывернуться, но Станиславская крепко держит добычу, чтобы выпустить. Ещё одно толчковое движение и Люся упала, ударившись многострадальным лбом о край подоконника, на пол, зазвякав опрокинутой пустой тарой.

Станиславскую тошнит. Припав коленями к полу, она изрыгивает на гладкий линолеум полупереваренную пищу. Рвота попадает на рукав и на отвороты блузы.

Распластанное тело Люси покоилось рядом. Из-под головы вытекает и неуверенно прокладывает себе путь вишнёвый ручеёк.

Что сделано – то сделано. Станиславская – в ванной. Сначала она пытается отчистить загаженную блузку, потом переодевается в кофту. На кухню зайти не решается. На ходу рождается план: подождать прихода Никиты, разыграть перед ним сцену, после они вместе решат, как дальше поступить с трупом. Можно будет столкнуть его в окно, представив всё случившееся как самоубийство (повод имеется: мать не дозволяет встречаться с любимым человеком; мать убита горем, клянёт себя, публика прослезится; как хорошо всё складывается! как она благоразумно поступает вчера, что не даёт определённо согласия на их отношения!).

Через полчаса является Никита. Заплаканная мнимыми слезами Станиславская увлекает его в свою комнату, усаживает на диван, начинает рассказывать свою версию случившегося, всеми силами удерживает рвущегося на кухню Никиту. Со вздохом раскрывается дверь. В комнату зашла Люся. Немая сцена.


15

– Люся?!
– Это что за маскарад?! Что вы тут обе меня разыгрываете?! – Он трясёт за плечи шокированную Станиславскую («да как же… это…»). Подбегает к девушке. – Люся. Люся, ты жива! Слава Богу! А что она тут мне наговорила? Я испугался, я очень испугался за тебя. Люся, любимая моя… Люся… Что это – кровь? Люся, что произошло?

Люся чуть отстранила Никиту.

– Вот эта… сволочь… хотела меня убить. Скотина! В принципе, я давно была внутренне готова к этому. И смотри, что я сейчас обнаружила у неё в сумке. – Она потрясла той самой бутылочкой с ядовитым содержимым. – Как ловко ты все придумала! Только знай, мамочка, – презрительно растянула она последнее слово, – знай, что на всякую хитрую …опу найдётся …уй с винтом. Однако, какое странное совпадение: мы тоже ведь с Никитой задумали тебя угрохать. Слушай, – она обратилась к Никите, – все это напоминает мне дурацкий фильм, где главный злодей все время раскрывает, подготовив главного героя к смерти, раскрывает перед ним все свои секреты. Да, тебе придётся умереть. Мы не хотели совершать это сегодня, не хотели торопить события, но ты нас вынудила, своей выходкой катализировав ход процесса. Дальше оставлять тебя в живых слишком опасно. Только не думаю, что в этом фильме главные злодеи – это мы с Никитой, да и ты на героиню не тянешь. Тебе интересно вообще знать, зачем нам тебя убивать, а? Просто нам очень нужно свободное жильё, вот и всё. Ну, довольно слов… Никита, принеси с кухни воронку. Мы долго думали о способе умерщвления, но ты сама подсказала, спасибо. И ещё спасибо, что в детстве преподала мне актёрские уроки, я их не забыла. Притвориться мёртвой оказалось не так сложно. Хотя, признаться, я была на грани. – Она потёрла ушибленный лоб. – Давай, Никита, воронку сюда, а ты держи её.

Зажимаемая в угол Станиславская атакует: она ловко делает выпад вперёд, выхватывает у Люси бутылку из рук и швыряет в стену. Амёбная клякса тянет ложноножки к плинтусу.

– Переходим к плану «Б», – спокойно сказала Люся. – Давай, Никита…

Буравя сделавшимися дикими глазами, Никита подступает к Станиславской. Станиславская чувствует, что он собирается задушить её.

– Я думала ты любишь меня. Ты же мне сам об этом говорил, – пытается сбить она его с толку: вдруг получится.
– Что?! – реагирует вытянувшимся лицом Никита. – Когда? Когда я тебе такое говорил?! Люся, ты слышала, что… что она тут…
– Слышала. Не отвлекайся.
– Она ненормальная. Неужели ты… ты думаешь, что я… я могу, могу полюбить такую уродину… такую…

Густо разливается его медовый голос, широкие ладони медленно тянутся обхватить ей шею, тянутся, тянутся, тянулись, тянулись, сомкнулись…


16

Журчит музыка. Переплетясь в объятьях на кровати в Люсиной комнате, Люся и Никита целовались.

– Никита, я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, Люся.
– Что будем делать… с этой?

Долгий вздох.

– Что-нибудь придумаем.
– Ну, надо уже сейчас начать думать.
– Давай чуть позже…

Долгий поцелуй.

Непонятный шорох в коридоре. Присвистывающий металлический лязг. Дверь делает резкие пол-оборота. Потирая лиловую от синяков шею в комнату входит Станиславская. В руках у неё бликует сабля. Немая сцена.





17

– Мама?!.. Вы?!.. – одновременно, в один голос, вырвалось у Люси и Никиты.
– Отойди от моей дочери! – рявкает Станиславская.
– Но… но… как?!
– Запомни и ты, и ты, доченька: на всякий …уй с винтом найдётся …опа с лабиринтом. Я не меньше тебя знаю толк в театральном мастерстве. А теперь, ну, живо, ложись! Ложись, на пол ложись! Кому говорю! Мужчина… да какой ты мужчина!.. так… сопляк… И задушить толком не можешь. Впрочем, ни от кого из вашего роду нет никакого толка. А ну, прижми голову к полу!
– Мария Ивановна, Мария Ивановна! Я… я нарочно не стал Вас убивать. Я… я люблю… люблю Вас!
– Поздно.

Клинок опускается на шею. Хрустнула кость. Станиславская отирает кровяные брызги с лица, отбрасывает саблю в сторону.

– Мамочка! – бросилась к ней Люся. – Мамочка! Мамочка, прости меня прости меня мамочка миленькая моя мамочка прости меня пожалуйста мамочка прости меня, – ревела она.
– Ну что ты, Люся, что ты, – раскрывает объятья Станиславская, гладит Люсю по волосам. – Что ты, глупенькая! Не бойся. За что простить-то? Ничего ведь не произошло, ведь так? Ну, не бойся, Люся, доченька моя. Глупенькая… Доченька… Доченька…


18

В квартире царит беспорядок: с дивана сдёрнуто покрывало, сам диван отъехал от стены, завалились на бок стулья, опрокинута ваза с цветами, по коридору разбросаны листы бумаги.

Женщина, та самая, что прогнала нас – помните? – из гостиной, присев на корточки, пытается навести порядок. Милая белокурая девушка ей не помогает: она беспечно лежит на полу, улыбается; в левой половине груди по самую рукоять торчит нож для резки бумаги. Может, поможем? Ну нет! Нас здесь уже ничего не держит. Скорее, скорее, зашнуровываем ботинки, повязываем шарф, на ходу застёгиваем пальто и, не простившись, со вздохом облегчения выходим на полутёмную прохладную лестничную площадку. Мы уже довольно насмотрелись. Теперь пришла пора всё это рассказать.