Надя Деннис. Пoездка в Москву

Живу я  в Америке, у дел-вещей синтетических, изогенетических, и в моих, sozusagen, покоях, в ванных комнатах, в спальнях там, в гостиных ли, или спальнях для гостей образовалась в полу дыра – правда, не насквозь, а ямкой. Может, от сырости с этим американским душеванием, может, горшок с пальмою кафель продавил или сундук устал стоять на месте, или высох дуб на высокой горе. Значит, пора ехать. Человек ведь как? Старается-волнуется, исправляет-исправляется, и влюбляется, и платит, платит, главное – платит, но – все.

Говорю: поехали же скорей. И мы в Москве. Лермонтовская, Автозаводская – э нет, мы на Петровско-Разумовской, не на Белорусской-Киевской-Смоленской пока, и то  Проспект Мира, а то станция Авиамоторная, то – и Зюзино ваще, и проспект Вернадского в мечтах. Ветродуй, пустырь, забор, кафе-стекляшка. Заходим туда с американцами- родственниками, друзьями-знакомыми, с сотрудниками районными, впереди всех - родная-двоюродная мне фигура с чемоданчиком, а в чемодане - единственный и весь мой доход и билет обратный. Все заказали мягкое мороженое да кефир с булочкой. Эта золовка должна прежде оплатить все и всех в кассу, а она мешкает. Подходит к ней завпроизводством и толкает, а она той авиабилет и паспорт в рыло. А билет-то мой. И паспорт мой.

Тут сообразили: бизнеса не сделали, зря приехали. Поспешимте же, самолет скоро улетает, вдруг не успеем. Спустились в метро, а там народ так толпится, что сил нет. Ко мне подошли десятеро в штатком и один в погонах. Спрашивают: как тут оказалась-добралась. На станции уж никого, гулко так, только черный человек нас миновал с булыжником и я задом наперед еду по эскалатору, ступенек не счесть. Постояли эти и сказали, что неинтересно живу. Не нужны мне ваши ночные магазинчики.

Решили мы тогда поклониться  Меркурию, что у «Международной», попросить у него благоприятства в делах. Пошли мимо В.И.Ленина в креслице,  а люди там ползут по ледяной траве, по собачьим какашкам, и говорят, что вверх, а сами на месте. Бабка какая-то все бубнит: «Манаэс бы только достать, с манаэсом вкусно будет, с манаэсом еще пожить можно». Скрипуча больничная койка. А проситель-собесовец ей вторит: «Был и я мэнээс, был мэнээсом и я в институте», а сам как приклеился к вихлявому стулу в коридоре под дверью с номером, у стены, покрашенной коричневой масляной краской, вся стена в затверделых каплях и подтеках, их ковырять – ногтей не отчистишь. Кипит вода, трещат на изломе макароны-трубки, а может, то треск из коленных чашечек, и капельницу не ставят – дорого. В скверике том всем ссать хочется, потому что идти далеко и долго, и никак не придешь, в Москве везде так. Зоопарк открыт, но как надо к Federal Express и UPS, ведь все страшно срочно, и в волшебном стеклянном лифте надо покататься, приятно так бздынькает, а ведь устали, умаялись как, в высоком закутке посидеть бы у них, у лампы с журнальчиком, своего-то небоскреба нету  пока...  Обхитрить бы всех и в делах и в документах и ни за что не отвечать, ан нет...  - и так побежали вдоль забора у набережной, а там Белый Дом стоял и нету, да впрочем мы на бульваре, и от дальних медведковских свинарников тем еще несет.

Открывает свояченица чемоданчик, а ветер как дунул – вылетело все.  Заборы высокие, да толку от заборов, хорошо еще, если на них «ЦСКА» написано. Опять подходят: кефир-мороженое, шамп. крымское, трюфялечки из Парижа, стерлядушка ухой в горшочках. Cалфетки не фасонно сложены. Ресторан, понимаете ли, «Гавана». И они родственную мне фигуру, которую я знать не знаю, ведь лица и задачи там у всех все время меняются, раз – и в ухо, и кровь пошла. Упали мы на ледяной асфальт у остановки «Магазин Олень» и лежим, народ с ноги на ногу переминается, а мы поднялись, потащились по сугробам, покарабкались по высокой бетонной лестнице, но ноги ведь не руки. Подошли на ватных к водоему, там паруса – плыть можно, а нас подхватил поток да поволок, вода ледяная, и машин и автобусов страшно много в Москве, больно дымят, и весною зимний песок в глазах першит, и трубы высокие кругом, и поезда воют и колесами топочут, так что хотели догнать трамвай, да как завертело в холодной мути, промокли у нас шубы, сапоги и рейтузы, и моржи-купальщики с гор Воробьевских как начали на нас прыгать, забомбили совсем, тяжеленные, и кого куда. Ни на Речной Вокзал и не успели, ни к воронцовским дубам не прильнули, но что уж теперь.