Заграница начинается в поезде

…который везёт тебя к таможне. Ещё за окном русские, а потом белорусские пейзажи, ещё на стоянках взволнованные пенсионеры предлагают тебе минеральную воду по двойной цене, сигареты и пирожки, но ты уже чувствуешь, что жизнь твоя сделала довольно крутой вираж, и теперь ты не просто пассажир, один из многих тысяч, а, напротив, вроде как избранный, баловень судьбы, везунчик: ты едешь за границу, ты отправился в первый в своей жизни зарубежный вояж.

По приглашению польского писателя Эдварда Куровского еду в Варшаву. Позади мучительные арифметические экзерсисы (хватит ли денег? на чём потом, дома, придётся экономить долго и унизительно?), позади неудобства и волнения, связанные с покупкой билета (поезд-то идёт через Мичуринск, но билеты у нас не продаются, нужно ехать за ними в Тамбов, в Воронеж, в глушь, в Саратов, к чёрту на рога, да притом в день отъезда), – и теперь ты сидишь в уютном купе, сменив джинсы и куртку на неизменную экипировку всех российских туристов и пассажиров – спортивный костюм непонятно какого производства, попиваешь чаёк, вяло поглядываешь в окно (там уже темно, и только иногда проносятся жёлтые огни полустанков и красные фонарики шлагбаумов) и иногда нехотя лезешь в карман за сигаретами, но в тамбур не торопишься, ещё будет время, впереди тридцать часов пути... Под ногами потёртые коврики, на стенах в коридоре графика, чеканка и поддельные цветы в корзинках, совсем рядом — чистый туалет, где нет очереди и есть даже мыло и всё работает (краны, слив), а на стене возле купе проводников – подробное расписание движение поезда аж до самого Берлина.

Посадка в Мичуринске выглядела довольно нелепо и совсем по-нашему. Подали поезд, в полумраке идём по перрону, ищем свой 22-й вагон. Вот 21-й, следующий, стало быть, наш. Но нет, это двадцатый. А где 22-й? – спрашиваем в проводника соседнего вагона. Он смеётся: «А ваш ещё не пришёл».

???

Оказывается, этот поезд – сборная команда всей России. Вагоны подтягиваются из Ростова, Новосибирска, Саратова и где-то, в какой-то безымянной точке на карте нашей Родины, собираются в длинную кишку, которая потом уже тянется за кордон. Наш вагон ждал своей очереди где-то в тупике часов шесть, и хотя поезд называется «Саратов-Берлин», вагон, куда мы в конце концов вошли, приехал в Мичуринск из Ростова, и немногочисленные пассажиры в нём мирно дремали, подчинившимся неизбежному.

Подумать только: от моего дома до Варшавы, почти что до центра Европы всего каких-то тридцать часов пути!.. И 55 долларов, которые нужно отдать за билет в один конец... Оказывается, Европа совсем рядом. Но мы этого не чувствуем, потому что 55 долларов – это зарплата не всякого ещё российского врача, учителя, рабочего...

Кроме нас с женой в купе ещё одна пассажирка: Лена, 25 лет, филолог по образованию, окончила университет в Краснодарском крае. После университета поехала стажироваться в Германию, познакомилась с бывшим поволжским немцем, вышла замуж, живёт теперь в Берлине. Легко знакомимся с ней, девушка она европейская, коммуникабельная. Расспрашиваю её о житье-бытье в Германии:
–Небось, миллионеры теперь?..
–Да нет, муж зарабатывает мало, всего 1200 марок в месяц, работает неполный день, часа четыре, он строитель, работу найти непросто.

1200 марок? Это же почти 16 тысяч рублей! Разве мало?

–А в Германии пособие по безработице – 900 марок, – отвечает Лена, – так что 1200 – это совсем крохи. Впрочем, у нас, у низкооплачиваемых, есть льготы, за жильё платим меньше, чем другие. Есть квартира с обстановкой, автомобиль «Опель», жить можно, надеемся на лучшее...

Лена пока не работает, устроиться по специальности сложно, особенно в Восточной Германии, где вообще ситуация похуже, чем в Западной. Лена ездила в Россию к родным, теперь возвращается к мужу, везёт в Германию целый чемодан русских книг – в основном справочники, энциклопедии, за границей всё это стоит баснословно дорого. А ещё везёт в Берлин русские газеты, целую кипу, муж очень просил. Она переживает, пропустят ли книги через границу.

–А почему бы и нет? – удивляемся мы.

Входит с пылесосом проводница, наводит порядок в нашем купе, предупреждает, что когда мы въедем на территорию Польши, нужно запереться и никому не открывать. Были случаи, когда в купе врывались лихие польские хлопцы (а может быть, и не польские, а наши), грабили, угрожали оружием, отнимали доллары, вещи. Я об этом слышал, но сейчас не воспринимаю слова проводницы всерьёз. И только в Варшаве прихожу к выводу, что опасения проводницы не лишены оснований. Читаю в польской газете «Русский курьер Варшавы»: «Вплоть до самой границы человеку есть чем заняться. Вместе с попутчиком идут мучительные поиски того, как лучше забаррикадировать дверь купе, защищаясь от возможных налётчиков. Об их существовании  прямо и откровенно предупреждает проводник – мол, говорит, ребята, я вам помочь ничем не смогу, если «цыгане» придут ночью. Запирайтесь получше, обязательно с цепочкой. Подсказывает: в зазор между цепочкой и дверью лучше воткнуть бутылку, тогда открыть будет тяжелее, если начнут ломиться... Перспектива, что и говорить, радостная. И если попутчик человек тоже надёжный (кто знает, с кем едешь?), строительство баррикады с использованием приставной лестницы, имеющейся в купе, идёт успешно. Правда, прикрутив её к ручке двери, уже из купе и самим не выйти. А чтобы впустить кого-то – например, пассажира или пограничников, – предстоит жесточайшая процедура демонтажа самодельной блокады. Въезжаем с баррикадой в двадцать первый век...»

Но мы такие баррикады не строим. Просто ставим дверь не предохранитель – отодвинуть её теперь можно только на несколько сантиметров. Лена говорит, что всю дорогу до Мичуринска мучительно размышляла о том, каких людей ей в купе посадят. Теперь, мол, она может быть спокойна. Ну да, думаю, тебе-то хорошо, а что делать мне с двумя молодыми дамочками в случаи нападения извне? Отстреливаться?..

Проводница раздаёт таможенные декларации, предлагает нам заполнить их заранее, вдумчиво и не торопясь. Мы вчитываемся в текст, отвечаем на вопросы анкеты. «Национальная и иная наличная валюта, драгоценные металлы, камни». Делим с женой наши триста долларов пополам, вписываем каждый в свою декларацию по 150.

–Рубли тоже указывать? – спрашиваем у проводницы.
–Обязательно.

Мне приходится достать из заначки триста рублей, о которых жена не знает. (Шальная мыслишка: а вдруг на таможне обыщут, найдут - неприятностей потом не оберёшься.) Жена подозрительно смотрит на меня.

–Откуда это у тебя? А говорил, что нет.
–А вдруг после Варшавы попадём не в Мичуринск, а в Москву? – отвечаю.
–Ну ты и жулик, – смеётся она.
–О тебе же забочусь, – возражаю я.

Вот так тайное становится явным...

Заполняем декларацию дальше. Оружие, боеприпасы, взрывчатка? Нет. Наркотики, психотропные вещества? Нет. Ядовитые и сильнодействующие вещества? Нет. Радиоактивные материалы? Нет. Объекты флоры и фауны? Нет. Предметы старины и искусства? Нет, ничего нет. Бедны, как церковные мыши... Руссо туристо!


***

Ночь. Брест. Позади купола смоленских храмов и широкие перроны Минска, позади Россия и Белоруссия. Впереди незнакомая Европа.

Российская таможня. Два вагона поезда, в том числе и наш, загнали в депо, в какой-то огромный цех, чтобы поменять колёса. Железнодорожная колея в России немного шире, чем в Европе, вот и приходится на границе каждый раз выполнять эту, в конечном счёте, довольно нелепую техническую процедуру. Наш вагон поднят на высоту второго этажа, под вагоном колдуют рабочие. Нас из вагона не выпускают, но нам это никакого неудобства не доставляет. О том, что наш вагон приподнят над рельсами, мы понимаем только тогда, когда выглядываем из окна. Никаких тебе резких толчков, никакого особого шума – процесс отработан до мелочей.

Говорят, в такие минуты все вспоминают один и тот же анекдот. Пришли мужики к царю посоветоваться: «Ваше величество, строим железную дорогу. Уже дотянули до самой границы. Какую прикажете ширину колеи сделать: такую, как в Европе, или чуть пошире?» Царь был не в духе. «На хрен шире?» – недоумённо пожал плечами он. Мужики вопроса в царской фразе не услышали и сделали, как он велел...

Российские таможенники (или их правильнее называть белорусскими?) в наши чемоданы даже не заглянули, проверили только паспорта. Наконец часа через два тронулись дальше. Следующая станция – польская, Тересполь. Я за границей Советского Союза впервые. Бывал в Абхазии, полжизни прожил на Украине, однажды добрался почти до самой границы Казахстана, и вот теперь – чужая страна, чужая земля... Наверно, это покажется кому-то смешным, но я волнуюсь. Мы едем уже по Польше. Попасть в эту страну я мечтаю с подросткового возраста, с того самого момента, когда мне в руки почти случайно попал самоучитель польского и я стал изучать этот язык.

Однажды в «Пионерской правде» было напечатано объявление: «Товары почтой. Для тех, кто хочет самостоятельно выучить польский язык – самоучитель с пластинками, разговорник, словарь. Наложенным платежом. Цена комплекта 10 руб.». Мама спросила: «Хочешь выучить польский?» А я в детстве хотел всего. И ничего не боялся. Тогда мне казалось, что любое дело мне по плечу. «Хочу выучить польский», – ответил я. Через месяц весь комплект уже был у меня на письменном столе. Вскоре я уже знал, что в Варшаве гуляют в парке Лазенки, кушают бигос, обращаются друг к другу «пан» и «пани», а в ответ на стук в дверь спрашивают «Кто то пука?» (“Кто стучит?”). Моё лингвистическое образование обошлось моей семье всего в 10 рублей...

Конечно, всё не так просто. Для изучения любого языка требуется хороший стимул. Через год я бросил изучать польский, добравшись до середины самоучителя. А потом попал в Москву, поступил в институт. В те годы в стране был страшный книжный голод. А в Москве на улице Горького я обнаружил великолепный магазин «Дружба», там торговали книгами на языках «стран социалистического содружества»: на чешском, польском, немецком, испанском, болгарском, венгерском, вьетнамском... На полках было всё, чего только желала душа. Ужасно захотелось читать по-польски. Я опять взялся за дело. Начал с детских книг Астрид Линдгрен (на польском, конечно), а ещё с книжки Коллоди о Пиноккио. Сам для себя я решил, что нужно пройти тот же путь, который проходят дети в Польше, выучить в первую очередь те слова, которые знает ребятня Гданьска и Щецина... Мой словарный запас рос не по дням, а по часам. Вскоре я уже читал книги Франсуазы Саган и Шоты Руставелли, Туве Янссон и Станислава Лема, детективы Джо Алекса и стихи Мицкевича – на польском, разумеется... А тут ещё обнаружил в киосках «Союзпечати» весьма занимательный журнал «Кобета и жиче» («Женщина и жизнь»). В нашей стране тогда таких журналов не было. В «Кобете» писали обо всём: о Фрейде и «Биттлз», о целибате и «голубых», о Кракове и Нью-Йорке, о забастовках в Польше и дефиците мяса, о кризисе польской культуры и вандализме на варшавских улицах, о писателях и рок-музыкантах, о проститутках и политиках... Я с удовольствием (и тайным чувством превосходства) переводил институтским подругам кулинарные рецепты лучших польских блюд, рекомендации по макияжу и диете, а ещё плётки (сплетни) об известных актёрах и шоу-дивах (любимый раздел светской хроники на самой последней странице журнала).

И всё равно у меня постоянно спрашивали, зачем я изучаю польский, на кой чёрт мне это нужно. Вот, дескать, английский или французский – это другое дело, полсвета на них разговаривают, а польский – зачем? А я и сам не знал, зачем. Втянулся, привык. Польский язык уже казался мне ближе, чем, скажем, английский, да и понятнее, легче. «Мне это не составляет ни малейшего труда, – отшучивался я. – Нет ничего проще, чем самостоятельно выучить ещё один иностранный язык. Для этого достаточно купить самоучитель и читать по две страницы в день. Через год дело сделано. Что такое самоучитель? Всего лишь ещё одна книжка. Сколько таких книг мы прочитали за свою жизнь. Сотни! Ну так прочтём на одну больше...» И охотно повторял любимый афоризм, слова Андре Моруа: «Кажется чудовищной мысль написать книгу в тысячу страниц. Но достаточно писать всего по три страницы в день, и через год такая книга готова».


***

Мы едем по Польше. Глубокая ночь. Темно, ничего не видно. А так хотелось увидеть польские мястечки и ощедла (городишки и посёлки), крестьянские домишки и огороды, деревенские улочки и антенны на крышах... Откуда во мне эта любовь к тому, чего я никогда не видел? Во мне ведь ни капли польской крови. Правда, однажды кто-то из родных что-то такое говорил... да и отца, кажется, не просто так назвали Станиславом, а в честь какого-то польского друга... На Украине, откуда я родом, всё ведь мешано-перемешано: русские, украинцы, поляки, румыны, греки, евреи, молдаване, татары...

Вглядываюсь в тёмное окно и лишь иногда вижу огоньки у шлагбаумов и аккуратные очертания домишек у переездов. То ли оттого, что это ночь, или потому, что нервы напряжены и всё воспринимается непривычно остро, но кажется, что картинки, которые выхватывает тусклый свет за моим окном, вовсе уж нереальные, фантастические какие-то, не такие, как у нас. Совсем другие стоят у шлагбаумов автомобили, совсем не так пострижены деревья и кусты у железнодорожного полотна, всё слишком уж в порядке – чисто, прибрано, всё на своём месте. Должно быть, это только кажется... но всё равно жутко: не вижу ни одного человека за окном. Ощущение такое, будто едешь по земле, поражённой радиацией и эпидемией, и она угрюмо затаилась и не желает до поры до времени открывать свои тайны. «Но нет, – спохватываюсь я. – Это всего лишь ночь, да и не видно ничего... Никто ведь и не обязан бежать за твоим поездом и по случаю приезда твоей скромной персоны размахивать руками и орать дурным голосом...»

Вглядываюсь в тёмное окно. Сегодня мне уже не заснуть. До Варшавы осталось всего часа три. И вот-вот будет Тересполь. Я размышляю о том, что поляки, наверно, нас, русских, не любят. Вспоминаю последние инциденты на политической сцене. Совсем недавно из Польши выслали 9 российских дипломатов за «шпионскую деятельность». В ответ на это из России прогнали 9 (не больше, не меньше) дипломатов польских. Цирк! Что же это за  шпионы такие, которых разоблачили сразу всех, девятерых?! Да нет, не девятерых – восемнадцать! Это ж какие явки накрылись!.. А тут ещё какие-то недоумки в Гданьске сорвали российский флаг и станцевали на нём румбу, а вместо него чеченский повесили. Нам услужливо показали это по телевизору, и хотя было видно, что топчут российский флаг всего лишь несколько юнцов, всё равно стало противно. Что они могут знать о чеченской войне, если даже мы в России многое понять не можем?.. А ещё по телевидению сообщили об ограблении в Польше российских «челночников»... Незадолго до моего отъезда мать написала мне в письме: «Может быть, не нужно ехать тебе в Польшу? Не нравится мне всё это...»

Да и мы сегодня о поляках ничего не знаем. Нам почти не показывают польские фильмы, куда-то исчезли польские журналы и газеты (во всяком случае, у нас, в провинции), бывший книжный магазин «Дружба» торгует чем угодно, только не книгами, заходить туда не хочется. Совершенно непонятно, живы ли в Польше литература, музыка, театр, а ведь когда-то наши дворы вымирали, когда по телевизору показывали сериал «Четыре танкиста и собака», мы слушали Здиславу Сосницкую, Марылю Родович, «Червоны гитары», «Но то цо» и «Скальды», нашими кумирами в студенческие годы были Анджей Вайда и Даниэль Ольбрыхский... Мы без труда могли назвать десяток имён польских актёров или даже больше, а сегодня помним разве что Барбары Брыльску, любимую актрису уже не одного поколения, да и то благодаря фильму Э. Рязанова «Ирония судьбы»... Русские думают, что поляки – это сплошь торгаши и спекулянты. Очевидно, и поляки так думают о русских – видят-то они в основном наглых «бизнесменов», денежных жлобов, пронырливых «челночников»... Кто-то умело воздвиг между нашими странами крепкий занавес – нет, не железный, теперь уже бумажный, сотканный из денежных купюр: далеко не каждому в России по карману съездить в Польшу. А ведь раньше говорили: «Курица – не птица, Польша — не заграница». Забавно, но эту поговорку мне напомнили теперь в Варшаве поляки. Оказывается, они её тоже знают.

Вот и Тересполь. Входят в вагон польские таможенники – молодые подтянутые ребята. Проверяют документы. Спрашивают у меня:
–Водка, сигареты есть?
–Конечно, – отвечаю.
–Сколько бутылок? – настораживается таможенник.
–Три.
–А сигареты?
–Две пачки.

Он скучнеет. Просит открыть чемодан. Открываю. Увидев содержимое нашего единственного с женой чемодана (одежда, бутылка «Гжелки», несколько книг, зонтик), он сразу же отворачивается: мы явно не его клиенты. В купе заглядывает второй таможенник. Берёт с верхней полки несколько русских газет, которые Лена везёт для мужа. А там почти на каждой странице – девочки в неглиже и даже без оного. Пан цельник (таможенник) хихикает.

–Польские? – спрашивает у своего товарища.
–Нет, русские, – отвечает другой.

Аккуратно кладут газеты на место.

Странная какая-то реакция у них: лет двадцать назад мы рассматривали таких девочек именно в польских журналах, потому что советская печать была патологически стыдливой и целомудренной... Неужели теперь и в Польше то же самое? Или сюда, на окраину страны, к границе, такие картинки не доходят? Вряд ли...

Ну, вот я и в Польше... Это странно, но я, разговаривая по-польски лет с четырнадцати, впервые получил возможность побеседовать с поляком только в сорок. Это был писатель Эдвард Куровский. Ощущение такое, будто Россия и Польша «страшно далеки» друг от друга... «Ну ничего, – думаю я. – Совсем скоро уже Варшава, и будет много поляков, и вдосталь наслушаюсь польской речи...»

Я опять смотрю в тёмное окно. Кажется, небо на востоке уже светлеет. Скоро утро. Я улыбаюсь, вспоминаю последние наши минуты в Бресте. Когда вагон ещё висел над рельсами и рабочие меняли колёса, я пошёл в тамбур перекурить. А там вместо двери в соседний вагон зияла огромная дыра (нас ведь отцепили). И пока я, вытянув шею, с любопытством выглядывал из этого отверстия, стараясь что-то рассмотреть внизу, на шпалах, оттуда, из-под вагона вынырнула голова чумазого железнодорожника. Заметив меня, рабочий быстро оглянулся, а потом спросил:

–Мужик, пиво хорошее желаешь? Продам недорого...