Тупик

Т У П И К
(История в туалете)


Посвящаю Ленке Сукачевой,
которая так хотела увековечиться




a:\preambula\

"Не знаю, как это произошло. Не знаю, произошло ли вообще. Знаю только, что это не был сон. И не был бред. Более того, все очень походило на реальность. Реальность странную и неожиданную, но вполне логичную на первый взгляд, закономерную, лишенную даже малейшего оттенка фантастичности. Осознание абсурда происходящего (который - тоже весьма реалистично - все же присутствовал) пришло, как всегда, слишком поздно, когда объективно уже ничего поделать было нельзя, то есть, когда абсурд стал полноправной и очевидной частью реальности..."

b:\novokhudonosor\zub\i\kain\

Василий подкрался сзади к Афтандилу и, пробежавшись бегло через плечо брата по строчкам на мониторе, восхищенно фыркнул:
- Господи, ну кто так пишет?
- Мешаешь, - буркнул Афтандил, переходя на тайный, ему одному известный шифр: "Кастрированный барон, подозревая в себе гормоны скрещенных бойцового петуха Новохудоносора и одуванчика на могиле приемной матери Жозефины, решил обратиться к вере инков, а решив, отважно, и уже не задумываясь, ринулся на встречу белого быка с набедренной повязкой, отличающей в нем  (быке) породу гиппократовых..."
- После "отважно" запятую убери, - прокомментировал Василий, бдительно следящий за графоманскими успехами Афтандила.
- Ты же уходил, правда?
- Да, зуб болит безобразно, - Василий взял валявшуюся на столе косметичку с зеркальцем, принадлежащую со вчерашнего обеда невесть куда запропастившейся сестре братьев Александре-Марии, разинул попахивающую табаком глотку с  пожелтевшими деснами и  заметно  потрескавшимися зубами,  поглядел на всю эту прелесть в Са-Мино зеркальце и, немного помолчав и почему-то подобрев, снова обратился к Афтандилу,  который, воспользовавшись редкой паузой, заканчивал новый абзац: - Ты прерваться можешь, нет?
- Момент, - прошептал брат в экстазе, - мо-мен-тик, - и с шепота перешел на внятное бормотание: - "...предъявив семь доказательств своей принадлежности к женскому полу, Каин сбросил с себя ярмо мужчины и пошел в народ сеять семена чистоты и добродетели и по возможности принимать в себя  семена других миссионеров..." Все, я все. Чего тебе?
- Я завтра машину иду смотреть, пойдешь со мной?
- Что за вопрос? А кто еще?..
- Чего?
- Кто еще поедет? Са-ма? Олимпиада?
- Олимпиада - точно. Са-мку тоже возьмем, если вовремя вернется. Я и деду обещал с бабкой.
- А я - теткиным пацанам. Она с мужем тоже не прочь будет. Значит, и  малышку возьмут - оставить-то не на кого.
- Ты о которой тетке?
- Я? О тете Дульсе, о Дульсенее Никодимовне.
- А Матрена с ребетятами как же?
- Верно. Не многовато получается-то?
- Вот и я думаю. Автобуса не хватит. -  Василий озобоченно посмотрел на свои электронные часы, показывающие половину второго 15 октября 1995 года: до его визита к дантисту оставалось еще три часа. - Может, ты дома останешься? Про Каина допишешь...
Афтандил, оскорбленный в лучших чувствах, розыгрыш с присущим ему юмором оценить не сумел и резко повернулся обратно к монитору компьютера.

c:\gradatsiya\relaksatsii\

Василий, вполне довольный одержанной гнусненькой победой (сладостной вдвойне еще и потому, что являлась единственным средством утихомирить совершенно озверевшую боль одного из верхних резцов), направился в туалет отметить это знаменательное событие физической релаксацией.
Войдя в тесную комнатенку (метр на метр) и вспугнув хлопнувшей дверью по-домашнему расположившегося на балончике хлорофоза беременного таракана, Василий стал традиционно в широкоупотребимую физкультурную стойку - "руки-вместе-ноги-на-ширине-плеч", задумчиво засопел (расстегивая пуговицу и опуская малопослушную ширинку), освобожденно закряхтел (лишившись прикрытия от слабонервных), протяжно и глубоко вдохнул кислород в свои иссиня-черные легкие, подержал его там недолго, смакуя как редкий сорт коньяка после двух суток в вытрезвителе, и вдруг, без прологов и прелюдий, с легким шипением и внятным журчанием, ровной и плотной струей выдохнул - вы-ыыыпустил...

d:\gradatsiya\tvorchestva\

Афтандил тем временем проделывал почти ту же работу (этапы написания каждого нового предложения, по крайней мере, были совершенной идентичны васильевским) за мерцающим от скачущего напряжения монитором компьютера, который, к несчастью многих благодарных читателей Афтандила (неблагодарных читателей в природе вовсе не существовало, ибо они вовремя и методично отстреливались), был включен в режим текстового редактора.
Работа была в разгаре: очередная таинственная и многозначительная фраза, судя по началу, обещала быть гениальной: "Последовательный разбор невероятных явлений, ярким примером которых можно считать стремление "на кого-нибудь молиться", непременно приносит муравьям пользу..." - Афтандил, подражая брату, задержал воздух, посмаковал некоторое время удачную остроту, и, уже задыхаясь, собрался было ринуться в окончательный бой с хаотично роящимися мыслями, как вдруг...

e:\popov\bikheyviorizm\stimul\i\zhirinovskiy\

Крик отца из гостиной застал обоих братьев на выдыхании.
- Ребята, скорей! Жириновский какую-то бабу в телевизоре бьет!

f:\refleks\edichka\muravey\i\narod\

Дальше сработал рефлекс. Подсознание. Id.
Быстрее, как ни странно, оказался тот же Василий. Резко затормозив уже почти вышедшее из под контроля дыхание и в считанные доли секунды, по совету писателя Лимонова, вытершись салфеткой, он мелкими, но быстрыми шажками беглого каторжника, запутавшегося в собственных штанах, бросился на зов из туалета в гостиную.
Афтандил, обладавший более деликатной и рафинированной натурой, а потому весьма внимательный и щепетильный в отношении употребляемой в его присутствии лексики, оказался менее шустрее брата лишь в силу чрезвычайной своей  растерянности, вызванной ласковым обращением "ребята", прозвучавшим из уст их мало пьющего, но сильно выпивающего отца; последний в обычных ситуациях ("ну, встретились с паpнями, посидели немного, поговорили...") называл членов своей семьи не иначе, как "бутылки" (сыновей - Василия и Афтандила) и "блюдца" (жену Плитту Семеновну и дочку Са-Мочку). Из неприятной растерянности Афтандил был тем не менее выведен в кратчайшие сроки - и тем же вербальным способом. Слово "Жириновский" прозвучало как руководство к действию, как приказ, не подлежащий обсуждению и объяснению, как выстрел в ребенка в ночи. Стимул нашел свой рефлекс, раб - своего хозяина. Еще через мгновение Афтандил, бросивший на произвол судьбы у монитора рой своих мыслей, стоял рядом с полупьянным отцом и полуголым братом и, не мигая, взирал на копашащихся как муравьи на экране избранников народа, столь чужих ему и чуждых, столь на него похожих и близких ему, столь жестоко им воспитанных и обученных, столь успешно его, народ, - наставника и учителя - в жестокости этой превзошедших.

 
g:\bombey\chelovek\i\militsioner\

Абсурд семью Федяевых тем не менее, как и предвидел Афтандил, в тот день не миновал. Не прошел мимо.
Даже не заглянув к кому-либо из малознакомых, но люто ненавидимых Федяевыми соседей, абсурд твердым и уверенным шагом завсегдатая поднялся на пятый этаж хрущевского дома номер семь по Старой Пионерской и, неминуемо уперевшись в дверь напротив лестницы, привычно стукнул пару раз носком правого сопога в обитую ржавым железом дубовую дверь.
Абсурд звался просто и скромно: Бомбей Тихомирович Свалкин. Должность имел сержанта милиции и в народе величался коротко, но звучно - Гангом.
В отличие от последнего, сержант Свалкин святым вовсе не был, хотя ноги если не помыть, то вытереть об него пытались неоднократно. Нельзя также с полной уверенностью сказать, что паломничество сие всегда терпело неудачу. Бывало по-всякому. Бивали тоже по-всякому, но грани приличия старались не нарушать, посему сержант обижался редко и быстро добрел.
К моменту, когда Бомбей Тихомирович, словно ретивый конь в предвкушении буйной сечи, бил копытом в мало кому незнакомую входную дверь Федяевых, он, надо отдать ему должное, был уже достаточно на взводе. Не то чтобы день для него начался как-то необычно - день, напротив, встречен был как всегда - предвкушением вечера, но от предвкушения этого как-то необычайно сильно, не по-будничному, разило. Причем разило каждого, кто ни встречался на пути стража порядка.
И тому даже повод был. Повод во многом замечательный и светлый, хотя, может быть, и не самый веселый. Бомбею Тихомировичу Свалкину в тот ранний вечер исполнилось пятьдесят лет.

h:\semerka\i\pyatiy\desiatok\

На стук ответил Афтандил. Отец семейства, когда бывал дома, редко позволял кому-либо поднимать себя с кресла, расположенного напротив телевизионного ящика, а Василий успел предусмотрительно спрятаться за туалетной дверью. Вот и вышло, что перед лицом опасности оказался один - высокий, но худенький, в усугубляющих беззащитность очках, с прыщами вместо бицепсов - Федяев, Афтандил Карпович, молодой полиглот и начинающий литератор.
Обнаружив на пороге Ганга, Афтандил не очень удивился, так как прежде чем открыть дверь, с минуту наблюдал сержанта в дверной глазок.
- Вы знаете, - заговорил с гостем юный беллетрист, - оказывается, какой-то гений изобрел электрический звонок, чтобы милиция законопослушным гражданам двери перестала портить. Вот скотина, правда?
- Василий дома? - ответил Свалкин, почему-то предварительно облизавшись.
- Никак нет, товарищ сержант. Со вчерашнего дня дома не появлялся. Шляется где-то. Может, вы его где видели?
- Ты передай ему, слышишь, - "семерку" обещанную достали ему. Я уже видел. Машина редкая, пробег смешной, да и цвет удачный - талый асфальт. Завтра ждем - как договаривались, - и затем почти без паузы: - Батя дома?
- Ага, - Тревога миновала, и Афтандил, несколько отступив, дал Гангу просочиться в квартиру. - В гостиной.
- А стакан чистый найдется?
- Где батя, там и стакан.
- Юбелей мой сегодня. Пятый десяток. Отметить надо.
При этих словах Свалкин вытащил из-за форменной пазухи початую литровую бутыль и двинулся в направлении стакана, по пути успев, однако, осведомиться: "Мать дома?" и получить окончательно успокоивший его отрицательный ответ. Плитту Семеновеу Федяеву  Бомбей Тихомирович боялся больше, чем увольнения.

i:\ischez\

Василия Каспаровича Федяева дома действительно не было.
Поверить в это трудно еще и потому, что за полминуты до лошадиного стука в дверь, он все еще стоял перед телевизором, наблюдая за потасовкой в парламенте, а в момент первого проявления присутствия сержанта Свалкина вблизи федяевской квартиры, как раз вторично запирал за собой туалетную дверь на щеколду. Так что, конечно, в отсутствие его верится с трудом.
Однако отсутствие это - впоследствии многими оспариваемое, но затем доказанное вполне - несмотря на некоторую фантастичность, тем не менее имело место быть.
Васечка Федяев, младший сын Плитты Семеновны Федяевой, улыбчивый молодой человек двадцати четырех лет, ловелас и бабник, в свое время во имя свободного бизнеса бросивший институт и с тех пор успевший накопить некую сумму, достаточную для покупки ворованного легкового автомобиля и подкупа местного отделения ГАИ - весь этот вот Васечка Федяев при первом же ударе милицейского сапога о металлическую дверную облицовку умудрился из квартиры своей пропасть. Исчезнуть.


j:\kapituliatsiya\razuma\

- Ка-пи-ту-ля-ци-я...
С початой бутылкой было покончено.
- Ка-пи-ту-ля-ци-я...
- Ты у нее, Петечка, какой?
- Третий, Бомбеюшка, третий, - подсчитав, ответил Федяев,  а затем, продолжая находиться в крайней задумчивости, прибавил: - И конца этому не видно...
- Вот и я говорю - опытная тварь.
- Ка-пи-ту-ля-ци-я...
- А детей-то любишь?
- Каких?
- Ну как же - ваших с ней.
Наступила долгая пауза.
- Люблю.
Это оказалось последним словом интоксицированного разума Петра Федяева (в девичестве - Крысобойникова). Все последующее говорила уже отравленная и истомленная водкой душа, распахнувшая настежь свои тайники и сокровищницы от радостной возможности избежать давления цивилизации.
- Я, Бомбей, никого не люблю. Я, Бомбей, людей вообще не-на-ви-жу. Всех выродков этих - существ двуногих, двуруких, двуухих, двуоких, двуполых и двуликих... Пре-зе-ра-ю.
Свалкин высказываться Федяеву не мешал. Во многом - потому что сказанное разделял, а еще потому, что опытен был и знал, что молчать необходимо, когда разум в горечь переходит.


k:\drakon\

- По мне, дракон какой-нибудь двуглавый и тот человека лучше. Потому что дракон, хоть и гадина безобразная, но существо по природе правдивое, честно природой созданное, - уродством своим наружу, всем на обозрение. А человек даже внешне, в естестве своем, лжив. Задуман так природой, видимо. Вся сущность его в этом - от других себя прятать и под других подделываться. И цель у него та же - не красоту и не любовь, не мир и не войну на свете всем установить, а скрыть ото всех свой характер и натуру свою звериную, облик свой истинный - драконий. Он и в сказках потому все ящуров всяких кромсает - нутром они близки ему. Нутром и внешностью.
Будь я Богом каким... или природой самой, я б человека иначе слепил, чтоб не стыдился он зверинности своей, чтоб развит был в тех органах, что ему всего нужней, чтобы проще и удобней на свете жить стало, чтоб место он свое в мироздании осмыслил, увидал себя во всей своей красе правдивой, оценил... и, может, от тоски и униженья околел.
Человек этот мой был бы пониже, чем нынешний, с короткими, кривыми, но крепкими ногами, чтобы на земле крепко стоять, чтобы сдвинуть никто с куска отвоеванного не смог. И был бы он о двух головах обязательно и о шести выпученных, вечно вращающихся во всех направлениях глазах на каждой из голов, чтобы видеть все и вся, чтобы ничто не пропустить, чтобы все себе успеть заполучить. Головы эти были бы разные совсем, как маски две театральные, - одна печальная, другая торжествующая, одна лыбящаяся, другая - слюнявая и слезливая. Роднили бы их только две вещи. У обеих изо рта вываливался бы громадный, длинный-предлинный язык - до того большой и неудобный, что человек бы этот, шагая, непременно наступал бы на него, мял бы и топтал. Другой их особенностью стали бы огромные, лопухообразные, свисающие как переспелые плоды и ломящиеся от собственной тяжести и важности подобия ушей - всеслышащих, всевнемлющих. Остальное же у человека моего состояло бы из одних хватающих, кусающих и загребающих органов: десятка рук с когтями медведя - острыми и цепкими, и сотнями разных крючков, защелок, зацепок и капканов по всему тела вместо ненужного волосяного покрова; да двух пар отменных челюстей с зубами не столько острыми, сколько крепкими, с мертвой собачьей хваткой. И нет, не драконом бы он все же был, не совсем драконом. Крыльев бы мой человек не имел определенно. Не умел бы он летать, и плавать бы не умел, и даже ползать. Хватать только. Рвать и хватать.

l:\yubiley\kapituliatsii\

- И еще ошибка моя, Бомбей: не окололел бы он, не вымер бы, как ящур. Он бы - сам униженный - цель бы свою поменял и хватать, рвать, кусать и цапать других бы начал, чтобы пуще своего унизить. Вот сущность его в чем, Бомбей. Вот в чем и твоя суть воровская, ментяра поганый...
Наступило длительное молчание.
- И за что это мы, Бомбей, вот здесь сейчас пили?
- Я, Петя, не помню.
- Мы, Ганг, за тебя сегодня пили. За юбилей твой сраный.
- Верно, Петя, мне сегодня - тридцать пять... И еще я женюсь.
- Это к делу не относится... Бутылку дай... Стакан... Мы за тебя пьем, Свалкин. За тебя, мой мент продажный, за сраный твой юбилей. За то, чтоб ты прожитым удовольствовался и дальше жить бы добровольно перестал. За то, чтоб околел бы, чтоб как мамонт выродился. Ка-пи-ту-ли-ро-вал...
Тут Ганг заплакал, вышел из берегов, расплескался.
- Петенька... спасибо, милый... только ты с душой... как брат родной... все понял... все так рассказал...
- Ты пить-то будешь?
- А можно, Петя?
- Можешь, но... Сперва скажи: ка-пи-ту-ля-ци-я.
- Ка-пи-ту-ля-ци-я...
- Еще раз, гнида. Громче и внятней.
- Ка-пи-ту-ля-ци-я...
- Вот и пей теперь.

m:\katalizator\i\miliye\zveri\

"...как забитый конь, агонизируя, Онуфрий стал брыкать мировую экономику, наложив законное вето на право матерей рожать в силу потенциальной их возможности убить ими вынашиваемый плод, таким образом подрывая веру уже родившихся в их абсолютное право свободы существования..." -  Катализатором в столь запутанном душевно-физическом состоянии мировой общественности послужил прервавший ход  мыслей Афтандила и совершенно расстроивший новую сформировавшуюся было фразу телефонный звонок.
На резонный вопрос про себя: "Кто посмел?" ответ был по-мещански солидным и по-женски длинным: "Олимпиада Чапаевна Фурманова". Дальше - уже вслух - следовало:
- Василий! Ежик мой милый! Дикообразик мой родной! Енотик неумелый! Твой крепкий маленький по мне скучает?
- Несомненно. Поэтому к телефону сейчас подойти никак не может. Но крепкий старшенький готов на время превратиться в одно сплошное ухо, все необходимое не без удовольствия выслушать, а затем, адаптировав для мужчины с самолюбием и с чувством собственного достоинства, передать сообщение адресату.
- Господи, кто говорит?
- Свалкин, Бомбей Тихомирович, сержант милиции, сотрудник городского управления внутренними делами, а также...
- Ой, простите, я номером ошиблась...
- Нет, номер вы, гражданка, набрали правильный. А вот в выборе спутника жизни ошиблись однозначно. И за это отвечать будете по всей строгости закона. А, может, даже...
- Ой, Господи, простите, я случайно... - и повесила трубку.
Афтандил, некоторое время одобрительно послушав короткие гудки на другом конце линии, проделал то же самое, но от телефона отходить не стал, мудро предвидя возможность второй попытки.

n:\goluboy\i\zelieniy\

Олимпиада Чапаевна женщиной была молодой, миловидной, настырной и осмотрительной. Поэтому свой неминуемый второй заход на поражение поставленной цели начала издалека, оставив пространство для пристрелки:
- Квартира Федяевых?
- Вас слушают.
- Афтандила Каспаровича попросите, пожалуйста.
- Не проживают такие.
- Ой, Господи, простите Бога ради. Мне Афтандила Карповича.
- Ждите, женщина.
Прошло некоторое время, пока отыгрывающийся на будущей невестке за давешний розыгрыш брата Афтандил перекладывал трубку от одного уха к другому.
- У аппарата.
- Афонька, зайчик милый, здравствуй!
- Предупреждаю вас, девушка, кто бы вы ни были: я голубой и зеленый одновременно - все мальчики и зайчики мне братья.
- Афоня?
- Афтандил я.
- У вас, что, правда, дома милиция дежурит?
Абонент на другом конце линии помолчал немного, прислушиваясь к шорохам в гостиной, и, разобрав среди общего бормотания членораздельное "А детей-то любишь?", предположение подтвердил:
- Святая правда.
- Ой, Господи! Облава, да?
- Несомненно.
- А ловят кого?
- Да всякие попадаются... Женщин преимущественно молодых. Хватают за грудь, живьем скальпируют и в койку...
- А Вася где?
- Да и Вася с ними, - слова эти еще не успели по проводкам, обгоняя друг друга, добраться до уха Олимпиады, а Афтандил уже вполне осознал, сколь основательно переусердствовал.
- ЧТО-О-О?!!
- Я вот что сказать хотел...
- Я все поняла. Ты ничего не трогай там. Я выезжаю.

o:\pervoe\puteshestvie\vasiliya\vo\vremeni\

Существенной новизны ощущений в послезавтрашнем дне, Василий не испытал: сортир, как был сортиром, так сортиром и остался.
Бумаги туалетной в рулоне стало поменьше, да тараканиха беременная решила с мужем в футбол колпачком от хлорофозного баллончика поиграть.
А вот зуб болеть перестал совершенно и каким-то образом пломбой покрылся. От пломбы, правда, воняло ментоловым лекарством и грязными руками дантиста районной поликлиники,  но и тут нового было не много - воняло, можно сказать, совсем по-вчерашнему.
Еще в квартире необычайно - даже для субботы - шумно и суетливо было. Чей-то мощный заряд бурной энергии присутствовал повсеместно в федяевском жилище; ощутить это можно было даже сидя в туалете. Был он чрезвычайно необычен еще и потому, что собственно от членов семьи Федяевых исходить никак не мог: отчим Василия столь основательно "заряжался" только под вечер, Афтандил ни на что подобное вообще способен не был, Са-Мка твердо придерживалась принципа "где сплю, там не сплю", а глава семьи - Плитта Семеновна - не принимала ни при каких обстоятельствах даже в виде лекарства. Все говорило о доминирующем в квартире инородном теле, послужившим поводом такому грубому нарушению установившегося порядка. С минуту принюхиваясь и прислушиваясь, Василий пришел к еще более удивившему его открытию: тело было не одно, тел было несколько - и их было много!
Василий, недоумевая, взглянул на свои ручные электронные часы, но они показывали все верно: было ровно два часа дня 17 октября 1995 года.

p:\ona\

Дошло до него довольно быстро.
Достаточно было лишь оглядеть себя повнимательней, пристальней, чтобы все вполне понять, осознать, уяснить для себя и уж затем от неожиданно нахлынувшей неимоверной радости навзрыд по-детски счастливо зареветь.
Ответ на самом деле был всего один: "Машина! МАША-ШИНА-НИНА! Моя тачаночка! Мой новый верный зверь. Мое главное мужское достоинство! Свершилось наконец-то!" Только так мог объясниться феномен присутствия в квартире столь большого и шумного числа людей, только так мог в воздухе возникнуть столь стойкий и мощный заряд. И только так Василий мог оказаться в простую субботу в своем праздничном, великолепном черном костюме. Объяснение было банально очевидным и от этого хотелось до ожогов хлопать в ладони, безумно подпрыгивать и скакать вокруг унитаза, что Василий с готовностью начал было делать, когда вдруг так же банально откровенно и очевидно захотелось еще и по большому. Он взял по-мужски себя в руки, снова присел и собирался уже - с буйным намерением в скорости покинуть гостеприимный, но порядком поднадоевший туалет и, наплевав на два непрожитых дня, броситься к вожделенной машине - отдаться природному порыву, когда в дверь негромко, но внятно поскреблись и произнесли вслух его имя.
- Васюшенька? Енотик мой сладенький? Тебе помочь не нужно?
Василий Олимпиаде даже обрадовался.
- Нет, я выйду сейчас, - ответил он, а потом, помедлив, не совладал с собой и поинтересовался животрепещущим: - Она красивая, правда?
Наступила почему-то не понравившаяся Василию пауза. Однако то, как она была нарушена понравилась ему еще меньше, так как уже через несколько секунд после неосторожного вопроса дверь туалета стала сотрясаться от беспощадных ударов в нее мускулистых женских ног, а вездесущий заряд начал быстро таять, испугавшись хищного рыка, разнесшегося по всей квартире:
- Кто ОНА!!!???
Еще Василий расслышал надвигающийся голос матери, решившей, по-видимому, к Олимпиаде присоединиться.
- Воркуете, молодые мои? Что же вы это, детки, так шумно?
- Ты мне, кобель шахматный, скажешь, кто она! Убью суку!
Плитта Семеновна была уже прямо за дверью.
- Ну что такое, невестушка? Обидел тебя пострел мой - уединиться посмел? Сейчас достанем его обратно. Ты не бойся главное, он теперь от тебя никуда не денется, - В голосе вечно трезвой матери невероятным образом весьма определенно угадывались пьяные нотки и регулярные ики.
Олимпиада постепенно стучать перестала и где-то там за дверью облегченно рыдала, временами вытираясь безразмерной свекровьиной грудью.
Василий обалдело пялился на всерьез напуганного таракана, решившегося защищаться не на жизнь, а на смерть, до последнего вздоха хлорофозного баллончика. Мать, тем временем, поглаживая невестку для успокоения по попке, делала сыну серьезное внушение:
- Ты это кончай немедленно, слышишь! Опять меня решил позорить? Вылезай оттуда, скотина, и не порть людям свадьбу! И чтоб я не видела больше, что ты обручальное кольцо в карман прячешь. Ему место на пальце! А теперь марш из сортира!
Василий, находясь почти в трансе, пощупал свои роскошные празднично-выходные костюмные карманы и в левом пиджачном обнаружил искомую бесконечно круглую золотую безделушку.
Дверь к этому времени снова подверглась женскому насилию, но на этот раз такой мощи, что слетела с верхней петли. Щеколда, на которую она была заперта, необъяснимым образом пока держалась на чьем-то честном слове, но повторения натиска бы не выдержала точно, и Василию оставалось лишь, послушно надев на палец обручальное кольцо, забиться вместе с беременной тараканихой в угол, и, приговаривая в бреду "Назад, назад, назад", ожидать своей неминуемо надвигающейся участи в лице Плитты Семеновны, которая снова пошла на разбег.



q:\opiat'\ischez\

Еще через две минуты дверь под напором любящих родственников, дружно орущих застольное "Горько!", отдалась.
Василий к тому времени, однако, уже находился в прошлом.

r:\put'\traditsii\

Плитта Семеновна всегда уходила обедать домой.
Традиция эта имела вполне рациональные корни, уходящие (как и положено корням традиции) далеко в служебную историю мадам Федяевой.
Продуктовый магазин "Вазир-Мухтар" (в народе именуемый просто "Колбасная"), которым она последние семь лет заведовала, от хрущевского дома номер семь по Старой Пионерской находился весьма неблизко; нужно было минут пять дожидаться нужного автобуса, затем минут десять трястись в будничной толкучке, пока не объявят: "Драматический театр имени Кукольника", а потом еще  столько же - пешком от остановки.
Директор Федяева проделывала этот путь четыре раза на дню: два раза в одном направлении и еще два раза в обратном.
В течение последних двадцати девяти лет.

s:\koren'\traditsii\

На работу в магазин на должность продавца-кассира Плиточка Федяева поступила в неполных семнадцать лет, сразу после окончания школы. Необходим был пролетарский стаж для продолжения учебы, да и отдохнуть временно хотелось от сидения за партой. Жизни настоящей хотелось попробовать - вот и встала за прилавок, откуда жизнь действительно вся хорошо видна оказалась, как с узкого, но высокого капитанского мостика.
С тех пор Плиточка уже отдыхать не переставала, и отдых временный ее как-то плавно перешел в отдых вечный.
Первые два месяца Федяева на обеденный перерыв оставалась в магазине: неограниченность еды, своя компания еще не вполне озверевших сослуживцев и сакральный момент закрытия двери перед носом невезучего покупателя, хронически и фатально отстающего в марафоне жизни, наполняли рабочий день таинственным, понятным только избранным, смыслом, являлись интермедией в каждодневной рутинной драме.
Потом в первый раз от начинающегося рака слегла мать. Нирвана резко и неожиданно для Плиточки прекратилась, кто-то сверху подло сшиб ее с капитанского мостика, и жизнь настоящую перестало быть видно - началась жизнь ненастоящая, чужая. В ней Плиточка Федяева жила с матерью в одной из восьми комнат старопионерской (в то время еще просто Пионерской) коммунальной квартиры в седьмом доме. В ней же Плиточка нанялась в своем магазине еще и на ставку уборщицы и следующие четыре года обедать уже вообще не успевала: каждый день ровно в два дня она, заперев кассу, на час убегала домой проведать мать, которая тогда еще весьма неплохо держалась, сама ходила за дежурными покупками, готовила и прибирала в комнате, но полноценно работать уже не могла.
В двадцать один Плиточка Федяева вышла замуж за Карпа Борисовича Мужланова, тридцатидвухлетнего выпускника медицинского училища, работающего во вторую смену медбратом в районной больнице.
И жизнь - хотя и чужая - стала легче.
Возобновились двухчасовые обеды в "Вазир-Мухтаре". Снова можно было кому-нибудь понравившемуся отпустить на полста грамм колбасы больше уплаченного. Снова с воспитательным треском захлопывалась на перерыв дверь перед качающим права очкариком, не услышавшим стартового выстрела перед очередным марафонным забегом. Снова кто-то другой драил полы после закрытия магазина. И мама чувствовала себя существенно лучше. И был любимый и любящий муж, надежный и верный, весь фронт домашний взявший на себя, устроивший на месяц обследования тещу в хорошую больницу (тот месяц материнского отсутствия вообще был необычно счастливым: супруги впервые со дня свадьбы делили ночью одно ложе на двоих и были при этом в комнате совершенно одни) и всю выручку свою несущий в дом.
Потом беговая дорожка жизни опять круто вильнула. Через пять недель после того, как мама выписалась, ей снова стало плохо, она слегла, три дня пролежала без сознания, а на четвертый, под утро, ее не стало. При вскрытии в морге совершенно нечаянно помимо опухоли в теле обнаружили следы солей таллия. Оказалось: маму кто-то отравил.

t:\traditsiya\kornia\

И Карпу Мужланову дали червонец.
На суде он от причастности своей не отпирался, вину признал, но не раскаялся, объяснив причину проступка своего просто и с достоинством: "Ей в комнате места не хватало. А муж с женой должны вместе спать". Наверное, поэтому за месяц до этапа Карп с женой развелся.
А Плитта Семеновна Федяева с тех пор, дважды еще замужем побывав, двух сыновей и дочь родив, квартиру свою до трех комнат расширив и от коммуналки отделив, нового жизненного принципа неукоснительно придерживаться стала: в обед непременно домой уходить, чтоб марафон чужой, ненастоящей жизни перед запертой на перерыв дверью безвозвратно и бесследно не пронесся.

u:\vtoroe\puteshestviye\vasiliya\

В дверь опять кто-то сильно стучал, незло приговаривая:
- Моисей Исаич, кончайте унитаз пачкать. Все равно все дерьмо не вылезет.
Василий, решив, что нечайно ошибся квартирой, собирался уже было освободить чужую туалетную кабинку (с потрескавшимися стенами и старомодным бочком), когда взгляд его ненароком упал на электронное табло собственных наручных часов. Оно честно показывало четверть третьего дня, октября 15-го, но почему-то 1971 года.
Василий удивился настолько, что опять сел и вдруг без всякого насилия над собой, с весьма чистыми и натуральными интонациями, вслух, внятно обратился к двери:
- Идите, де-эточка, на хег', пажал-ста. Ви мешаете мне думать.
Там, в далеком прошлом, ответ приняли добродушно, с истинно интернациональным человеколюбием:
- Каспар, ты слышал? Старый жид по фене умеет, - голос Василию показался до неприятного знакомым.
Кто-то еще в более далеком прошлом отозвался:
- Привычка лагерная, Плитуся. Не выветряется.
- Да у меня Афонька просится. Глядишь, сейчас в штаны наделает. Что мне его привычки.
- Ау? - Каспаров голос стал значительно ближе.
- Ребенку, говорю, приспичило.
- Понял. Мо-мент, - и Васин отец, прильнув к дверной щели, таинственно прошипел: - Дядя Мося, пора вылезать - погромы кончились.
Ответа из сортира не последовало; там было тихо.
- Слушай, а может, околел старик?
- Да мне-то что за печаль. Мне нужник нужен.
- Моисей Исаич, с вами все в порядке?
Туалет подозрительно молчал, и Каспар решился боднуть дверь плечом. Та, к немалому удивлению супругов, поддалась  немедленно, не будучи, видимо, запертой, и, тихо скрипнув, впустила молодую беременную Федяеву и ее невысокого чернявого мужа в пустую, плохо пахнущую кабинку с давно некрашеными потрескавшимися стенами и выдающую чье-то незримое присутствие покачивающейся спусковой цепочкой старомодного туалетного бочка.
Еще через минуту у напуганной до смерти Плитты Федяевой начались преждевременные предродовые схватки: из нее на свет изо всех сил лез недоношенный сын - Василий Каспарович Федяев.
 

v:\tupik\serzhanta\svalkina\

- "Тупик - не есть безысходность, отсутствие пути. Тупик собственно путь и есть - путь, избранный неосознанно, путь бесконечный в силу нежелания понимать и воспринимать начала.
Тупик - есть развитие во имя развития, без начальной и конечной исходных. Тупик - есть воспроизведение..." - Афтандил пятый раз вслух перечитывал эти несколько предложений, пытаясь расшифровать смысл, который он в них хотел вложить при написании, и уже было ухватился за какой-то намек на здоровую мысль, когда в замке входной двери заскрежетал ключ и на пороге появилась мадам Федяева, совершающая свой обычный обеденный обход.
- Опять глаза портишь? - поприветствовала она старшего двадцатипятилетнего сына, снимая в прихожей сапоги: - Выброшу я эти коробки к чертям.
- Зачем? - поинтересовался Афтандил, подбегая к матери и принимая у нее пальто.
- Может, женишься тогда, - предположила она без особого энтузиазма.
- А,  может, мама, я вообще голубой.
- Говорю же - пора коробки выбрасывать, - Плитта Семеновна направилась в ванную мыть руки и, выдержав минутную пауза, перевела разговор в более рациональное русло, сквозь звук льющейся воды осведомившись: - Обед стоит?
- Са-Мка домой со вчерашнего вечера не возвращалась, - Са-Мкой сокращенно от Александры-Марии, уменьшительно от Саши-Маши и ласкательно от Са-Мы звалось младшее чадо мадам Федяевой - избалованное двадцатилетнее созданьице, время от время ураганом наведывающаяся в родительский дом, оставляя за собой шлейф разбросанной и навеки забытой косметики, а также воспоминания о сумбурных и мало приличных рассказах про своих бывшего и настоящего мужей, но никогда - каких-либо ничтожно полезных и достоверных сведений о вечно меняющемся месте своего постоянного проживания. Са-Ма была традиционно единственным членом семьи, который подогревал обед к приходу матери, иными словами, давал ей в обеденный перерыв ПОЕСТЬ. С тех пор, как ее (в качестве члена) не стало, Плитта Семеновна успевала лишь умыться, накрыть на стол и пронаблюдать, как за этим столом организованно собираются все домочадцы; убедившись в семейном кворуме, она уже впопыхах натягивала пальто и шаль и несолоно хлебавши убегала дальше заведовать "Вазир-Мухтаром".
- Отец?
- Дома. Юбилей справляет.
- Который?
- День Ганга.
- И чем?
- Преимущественно водкой.
- А-гаааа, - Плитта Семеновна бодро засучила рукава, хотя уже успела умыться: - А с кем?
- Да с тем же Гангом.
- По-няяят-но, - задумчиво протянула директор Федяева, вытираясь, - Принеси-ка мне, Афоня, мухобойку с кухни.
- Мам, ты спятила? Он же мент.
- Да хоть папа римский. Мы с ним ясно уговорились: он мне - Петю, я ему - пистолет.
- Чей пистолет?
- Да его же. С прошлого юбилея у меня остался. Дней семь назад.
Афтандил сбегал за мухобойкой.
- А в кобуре что?
- Не знаю, что сейчас, но знаю точно, что будет, если он еще раз вспомнит, что его вообще родили, - отозвалась Плитта Семеновна, двинувшись к гостиной.
- Ты, мать, не усердствуй особо. Он Ваське машину по дешевке достал.
Федяева, словно вспомнив что-то, остановилась.
- А, кстати, где этот гонщик-угонщик?
- К зубному ушел, наверное, - измучился совсем. И, по обыкновению, заодно всех остальных измучил.
- По-няяят-но, - у Федяевой мысли снова вернулись к гостиной.
- Мам, да оставь ты его. Он ведь тачку потом не продаст.
- Нет, сын, здесь как в политике: никаких уступок террористам, - назидательно резюмировала Плитта Семеновна и бросилась на штурм.

w:\tretye\puteshestviye\vasiliya\

- Да, ну а пеленки как стирать?.. Нет... Нет, памперсы никакие не лезут... Вручную?.. То есть в машине нельзя совсем... Громче говори... Громче, еще... Кожа на попе раздражается? А вот в книге написано... Ага... Ну, конечно, смейся, тебе легко - у тебя и мать там рядом, и соседка - врач... Что? А стоматолог не врач, да?.. Не знаю, ой, не знаю. Свекровь совсем замучила - он, видите ли, ключ от ее служебного сейфа проглотил... А от самой ни помощи, ни совета умного... Что? Ключ?.. Да, долго рвало потом бедолагу... Достали... А твой деньги сжевал?.. И много?.. Господи, да что за плотоядность-то такая? Хоть бы что-нибудь съедобное...
Стены в туалете были перекрашены в салатовый цвет, а потолок заново оштукатурен. Кто-то еще поменял дверь и прикрепил к ней оригинальный контейнер для бумаги в виде черного дорожного катка с хорошо забытым знаком качества на самом видном месте. В остальном же особых изменений в октябре 1996 года (если верить верным наручным электронным часам) Василий не обнаружил.
- Ну а твой когда заговорил?.. На втором?.. Нет, это чудо, скажи... Как развиваться быстро стали... А что?.. Так и сказал?.. "Не трожь", да?.. Умненький какой, Господи... Профессор будет... А мой так себе еще... Бубнит под нос что-то... К отцу очень тянется... Мужское начало... Но Васька - ничего, папаша... Вот только дед этот, отчим их... Гремучая сволочь... Каждый вечер, как ефрейтор, в зюзю пьяный заявляется, падает у ящика и, подозвав малыша, все этому слову гадкому учит... А этот облизывает его с головы до ног и как попка повторяет за ним...
Семья больших рыжих тараканов облюбовала старый хлорофосный баллончик под жилище и соорудила из него своеобразный небоскреб, из которого вечнобеременная мать-тараканиха как раз выводила очередной эскадрон дочек и сынишек для обучения ползанию вверх по отвесной туалетной стене.
- И у вас прыщи?.. Да, я слышала... Какие-то странные затвердения по всей коже... Говорят, проходят... Что?.. Громче!.. Колются?.. Ну и здесь, в общем, тоже... А укладываешь где?.. Вот и мой... Кроватку в миг разворотил... Носится по всему дому, как ненормальный... Никаких преград не видит... И ты?.. Я тоже сняла... Зачем на двери задвижки и замки, если все равно одним ударом выбивает - зря дверь портить... Да было... Мы уже привыкли как-то... Что говоришь? Да громче же!.. Нет, ходит уже совсем прилично... Что ходит - бегает!.. Только вот язык заплетается все время... Ну да, между ногами...
Василий, слабо прислушиваясь к телефонному разговору, в ожидании нового временного перемещения тупо разглядывал у себя на пальце уже несколько въевшееся в плоть обручальное кольцо, когда дверь туалета неожиданно распахнулась и что-то маленькое и мягкое запрыгнуло к нему на колени.
- Ка-пи-ту-ля-ци-я, папа, - приветливо произнесло существо гортанным голосом и, весело закивав правой - смеющейся - головой, полезло всеми десятью руками обниматься. - Ка-пи-ту-бля-ци-я.
Василий в неописуемом ужасе, с брезгливым отвращением смахнул с себя двуглавую лопоухую мерзость, но та, подпрыгнув, через секунду снова оказалась у него на коленях, на этот раз, однако, чтобы быть поустойчивее, впившись цепкими коготками всех своих многочисленных конечностей в любимое, но странное отцовское тело, и уже левой - хныкающей - головой с некоторой угрозой, компенсированной, правда, рьяным облизыванием огромным шершавым, мозолистым языком, повторила внушение:
- КА-ПИ-ТУ-ЛЯ-ЦИ-Я! ПА-ПА!
Василия как-то сразу покинули и ужас, и мужество, и отчаяние; он нездорово обмяк, посмотрел выпучено на шести милых, вразнобой моргающих сыновних глаз и, уже почти не сопротивляясь, от избытка чувств вырвал на собственный домашний спортивный костюм. Заботливый сын поспешил все отцом несваренное не без благодарности слизать. Обоими языками.
Олимпиада тем временем в гостиной продолжала женскую консультацию по телефону:
- Нет... Сейчас, слава Богу, одни. Я, муж и малыш... Значит, все же вручную, да?.. Что? Да ну! Быть не может! И Галка?.. Второго на шестом?.. Что сразу двух?.. Фантастика! И новые?.. Какой процент?.. Семь новых из каждых десяти?.. Значит, эра такая... И как же назвали?..
На этих словах жены Василий, успев в полной мере насладиться зрелищем тотальной экзекуции всего молодого выводка хлорофосной семьи, с необычайным энтузиазмом затеянной бойким двуглавым отроком, сумел все же болезненное, не привязанное во временном пространстве сознание свое потерять.
И возвратиться.

x:\muzhik\i\chemodan\

Олимпиада Чапаевна Фурманова с высоко и гордо поднятой головой как раз преодолевала последний лестничный пролет, отделяющий ее от обшарпанной, но милой сердцу и намерениям двери федяевской квартиры, когда та со скрежетом распахнулась и с силой артиллерийского орудия выплюнула изжеванного жизнью, водкой и Плиттой Семеновной сержанта городских правоохранительных органов Бомбея Свалкина.
Приземлившись, он колобком бросился вниз по лестнице, едва не сбив с ног большегрудую и миловидную девушку Василия и при каждом ударе головой об очередную ступеньку внятно бормоча: "Эх, мужика жалко!.."
Выставленный из квартиры непосредственно следом за Свалкиным третий муж Плитты Федяевой Петр, к которому, как в последствии выяснилось, были обращены эти соболезнования, на ногах удержаться сумел и даже вовсе по лестнице спускаться не стал, а обреченно сел на выставленный вместе с ним пустой чемодан и принялся на стенке, недалеко от обитой железом федяевской двери, дорисовывать смоченным ногтем незаконченный в прошлый раз портрет двуглавого дракона.
Олимпиада невозмутимо и не без одобрительной усмешки проследовала мимо обоих эксперементаторов женских рефлексов и была после некоторых (нелегких, но успешных) переговоров с Афтандилом в замочную скважину - как раз когда на шум и стоны Ганга к своим глазкам стали собираться сочувствующие соседи - впущена в квартиру будущего мужа.

y:\ment\fashist\i\mat'\

Свалкин, падение прекратив и немного придя в себя, добро и сочувственно обратился к собрату по несчастью, устроившемуся одним пролетом выше:
- Петя, пойдем...
Федяев, постепенно преодолевая интоксикацию и по мере протрезвления с шумом захлопывая открытые было тайники и сокровищницы души, ответил сержанту не без нотки гордости в голосе:
- Прогнала за порог...
- Петь... Ну пойдем... - призывы Ганга становились тем настойчивей, чем тверже он держался на ногах, ухватившись за жердь лестничных перил. - Ну - в баню баб... Пойдем.
Но пьянящий дух свободы уже основательно поостыл в Федяеве, и почти было свергнутая цивилизация уже с новыми силами давила многовековым гантелями, перекрывая дыхание третьему мужу Плитты Семеновны  где-то в области паха.
- Бобмбейчик - я не пойду. Сейчас она в магазин побежит обратно. Обед уже кончился. Может, уходя, простит и в дом снова пустит, - крылья и хвост дракону очень подошли, и Федяев принялся выскребывать двойное змеиное жало. - Ты, Бомбей, один уходи... Брось меня здесь.
- Петя, да что ж ты такое говоришь, а? Это где же видано, чтобы мент в законе Свалкин корефана на растерзание твари звериной бросил? Фашист я, что ли?
- Ну смотри. Плитка выйдет сейчас.
Тут Свалкина и след простыл. Так  быстро он бежал последний раз на военном полигоне в семидесятом, когда после армейских учений, под вечер, парочка обкурившихся от счастья дембелей гонялись за ним на бетеэре по всему плацу, время от времени трясущимися руками паля по сержанту (в то время еще младшему) боевыми патронами из пулеметной установки.
Что до Плитки, то она, к удивлению Петра и многочисленных наблюдающих в глазки соседей, из своей квартиры еще целый час не показывалась.
А когда - все-таки - дверь Федяевых отворилась, ослепшим от шестидесятиминутного напряжения соглядатаям представилась странная картина: Афтандил и Олимпиада под предводительством и чутким руководством хозяйки дома, не жалея ни рук, ни ног, ломились в самую дальнюю - тупиковую - дверь своего жилища, которой кончалась некогда коммунальная кишка федяевского коридора.
Плитта Семеновна, взволнованная и утомленная собственной активностью, вышла на мгновенье на порог и, схватив пресмыкающегося мужа за правый рукав, без особых усилий затащила его обратно в лоно семьи, успев произнести услышанную невезучими соседями фразу:
- Лезь в антресоль за инструментами: Вася заперся в туалете и боится вылезать.
И по старой магазинной привычке озверело хряцнула дверью.

z:\tupik\bezvremenya\

Электронные наручные часы показывали настоящее время.
16 октября 1995 года, 15:00.
Василий устало блуждал взглядом по монитору, высвечивающему вчерашний текстовый файл Афтандила:
"Не знаю, как это произошло. Не знаю, произошло ли вообще. Знаю только, что это не был сон. И не был бред. Более того, все очень походило на реальность. Реальность странную и неожиданную, но вполне логичную на первый взгляд, закономерную, лишенную даже малейшего оттенка фантастичности. Осознание абсурда происходящего (который - тоже весьма реалистично - все же присутствовал) пришло, как всегда слишком поздно, когда объективно уже ничего поделать было нельзя, то есть, когда абсурд стал полноправной и очевидной частью реальности..."
Тут он – абсурд - как раз в комнату и вошел. Погляделся в зеркало, поправил шляпку, освежил помаду на губах и бодро скомандовал:
- Нам пора идти. Мы к дантисту опоздаем"...

*  *  *

- Это конец, да?
Михаил прищурившись посмотрел на брата, пытаясь скрыть улыбку.
- Ну как? Тебе понравилось? - Василий,  по привычке нервничая, кусал ноготь.
- И почему я - Афтандил?
- Ты - прототип таракана. Афтандил - это я.
Они сидели в полупустой аудитории на чьем-то дрянном семинаре и изнывали в ожидании окончания вечного академического часа.
- Ну что, в "слова"?
- Ты скажешь мне что-нибудь про рассказ?
- Бред кобылий. Больше на лекциях не пиши.
- А что делать прикажешь?
- Играть в "слова".
- Ну а попроще, для смертных?
- Для них в первую очередь. Правила такие: из букв большого слова в произвольном порядке соперники в течение условленного времени составляют другие слова. Разрешаются только нарицательные существительные. Потом списки составленных слов сверяются, вычеркиваются одинаковые, а из оставшихся - кто больше написал, тот и герой.
- Может тогда и начальное слово назовешь?
- Да любое... Сей-час... Вот хоть это длинное... из твоего рассказа. "Поражение"?
- "Капитуляция".
- Чудно. "Ка-пи-ту-ля-ци-я". Написал? Прикрой листок чем-нибудь, а то видно все... Десять минут думаем. Готов?
- Ага.
- Пошло время.

*  *  *

- Пат, лак, кал...
- Стоп-стоп. Ты чего это?
- Чего?
- По одному читай - я не робот. И трехбуквенные слова убирай сразу. Их не считаем.
- Ну ладно... Пила.
- Есть. Вычеркивай.
- Плита.
- Есть.
- Лупа.
- Лупа?.. Лупа есть.
- Пика.
- Пику оставь, пики нет.
- Кипа.
- Есть.
- Пакт.
- Вычеркивай.
- Капля.
- Сей-час... Ищу. Нет, нету капли. Оставь.
- Цапля.
- Ага.
- Лапти.
- Черт, и ты... Ну вычеркивай, вычеркивай - есть.
- Капитал.
- Какой еще капитал? Ты где две буквы "а" в "капитуляции" видишь? У-би-рай.
- Липа.
- Есть.
- Утка.
- Удачно. Нету.
- Пуля.
- Есть.
- Талия.
- И здесь ты побывал... Вычеркивай.
- Паяц.
- Твой паяц, твой. Моя башка не варит.
- Цукат.
- Не радуйся. Я тоже умный. Вычеркивай.
- И тупик.
- Да, ту-пик... У меня тупика нету. Тупик остается.

Апрель, 1996