Элфрик

Грубая морщинистая рука нежно скользнула по моей шкуре, и я прикрыл глаза, довольно мурлыча, пока старуха гладила меня. Ее лицо напоминало печеное яблоко; глаза, некогда небесно-голубые, давно выцвели и подернулись мутью; поседевшие волосы были стянуты в тугой пучок. На ней было старое вылинявшее платье и шаль, с которой она никогда не расставалась.
На улице моросил дождь, нашедший лазейку в прохудившейся крыше.
- Опять кости ноют, - хрипловатым голом пробормотала Ангрид, продолжая чесать меня  за ухом.
За окном промелькнула какая-то тень, затем в дверь постучали.
- Беги, Элфрик, - ласково сказала старуха, - спрячься.
Нехотя поднявшись, она посадила меня в древний, раза в два старше хозяйки, деревянный сундук, неплотно прикрыв крышку, и пошла открывать. Здесь было тепло и уютно. От досок исходил приятный аромат каких-то трав, а сквозь крупные щели мне была видна небольшая комната – очаг, пара стульев, грубо сколоченный стол, уставленный нехитрой снедью, полки, развешенные по стенам связки трав.
От распахнутой двери потянуло сыростью, и в проеме возникла сгорбленная закутанная в мешковатое одеяние фигура. Они приглушенно разговаривали о чем-то, но я не мог разобрать слов. Наконец, дверь захлопнулась. Ангрид внимательно осмотрела полки, бормоча что-то про дрянную погоду, выбрала несколько склянок и, завернувшись в плащ с капюшоном, двинулась к выходу. Уже на пороге она спохватилась и, шаркая, вернулась, чтобы выпустить меня из сундука, после чего налила мне блюдце молока и, потрепав за ухом, сказала:
- Я вернусь поздно, малыш. Веди себя хорошо.
После этого она вышла, а я, свернувшись у огня, задремал.
Меня разбудили далекие раскаты грома. Гроза разбушевалась, ураганный ветер гнул деревья, рвал нагромождавшиеся на небе тучи, яростно стучал по крыше. Наверное, было далеко за полночь. Огонь давно потух, и из темноты проступали нечеткие контуры предметов, которые выхватывала иногда ослепительная вспышка молнии. Ангрид все еще не было, и я почувствовал смутное беспокойство. Такие ночи, когда по небу проносится, наводя на живых ужас, Дикая Охота, сулят беду. Я запрыгнул на подоконник, и сидел там до самого утра, вздрагивая от громовых раскатов.
К утру гроза прошла, и даже выглянуло бледное размытое солнышко. Старухи все не было, и я уже разволновался не на шутку. Конечно, непогода могла заставить ее остаться в доме, куда ее позвали, но не в обычае Ангрид это было: она возвращалась всегда, говоря, что под своей крышей спокойней.
Когда  мне стало совершенно ясно, что что-то случилось, я выбрался из дома. Дверь Ангрид заперла, но я туманом легко проскользнул в одну из многочисленных щелей.
Я редко покидал дом, но неплохо знал деревню. У богатой рыбой речки теснились небольшие домики, куда Ангрид нередко приглашали как знахарку, а за холмом, где проходила дорога, поднимались стелящиеся по ветру дымки пары-тройки домов, кузницы, торгующей Бог знает чем лавчонки и единственной в деревне таверны, куда стекались сплетни и слухи со всех окрестностей. Туда я и направился.
Я был незаметен для людей, потому что не желал быть замеченным. Они проходили мимо, спешили куда-то, о чем-то спорили, шумели. Их сапоги и стоптанные башмаки выбивали из земли пыль.
В таверне, несмотря на то, что до вечера было еще далеко, было многолюдно. Я свернулся клубочком в узком малоприметном проходе между бочками и стеной.
Долгое время я не мог привыкнуть к громким полубессвязным разговорам, пока смог улавливать смысл сказанного, а не только отдельные, но весьма красочные, слова. 
- …А он ей: «Ты что в такую ночь по деревне шастаешь? Порчу наводишь?» - Я навострил уши.- Старуха отнекиваться, мол, к больному позвали, а баронов-то сын и слушать не стал: ведьма и точка. Его дружки ей руки-то связали – и в реку…
Я почувствовал, как шерсть у меня на загривке встает дыбом и, поднявшись и выгнув спину, зашипел. Солнце ударило мне в глаза, заставив зажмуриться, но я по-прежнему видел этих людей, так спокойно, за кружкой эля рассказывающих о чудовищном преступлении. Моя старая, добрая Ангрид, которая никогда не забывала налить мне блюдце теплого молока – где она сейчас? При этой мысли я опять зашипел.
В воздухе вновь запахло грозой. К ночи она разбушуется с новой яростью, сильнее, чем когда-либо прежде.
По лестнице застучали чьи-то добротные сапоги, и вниз сбежал молодой светловолосый парень, осанкой богатой одеждой разительно отличавшийся от притихших и как-то сгорбившихся селян.
- Трактирщик, коня! – распорядился он, быстро обежал помещение глазами, сморщил нос и, хлопнув дверью, вышел. Следом за ним спустились еще два человека – постарше, покрепче и повнушительней. Они двигались неторопливо, но уверенно, неся какие-то свертки. Оба были вооружены.
Я последовал за ними во двор, где уже стояли, нетерпеливо фыркая и роя копытами землю, оседланные кони. Стоило мне приблизится, они испуганно заржали, взвившись на дыбы и вырвав поводья у державшего их человека. Их хозяева, боясь тяжелых копыт, не решались подойти, в то время как я, никем не замеченный, забрался в одну из седельных сумок.
Прошло немало времени, прежде чем лошадей удалось успокоить, но, наконец, мы двинулись прочь. Всадники скакали быстро, то и дело обмениваясь ничего не значащими фразами. Иногда парень начинал что-то насвистывать. Дважды мы останавливались на привал. Так, безо всяких приключений, минул день. Погода вновь испортилась. Деревья вздрагивали под все крепчающим ураганным ветром, зарядил дождь – сперва на землю тяжело упали несколько крупных капель, а затем он полил нескончаемым потоком, скрыв от нас окружающий мир.
Сверкнула молния, за ней еще и еще. Там, откуда мы приехали, небо залили алые отблески пожара – то полыхала таверна.
- Там недалеко должна быть пещера! – прокричал, с трудом перекрывая ветер, один из моих попутчиков. – Может, там посуше!
- Давай туда!
Ведя лошадей в поводу, люди двинулись в сторону нагромождений поросших лесом скальных обломков, где действительно обнаружилась небольшая узкая пещера.
В небе промелькнуло несколько теней, сперва размытых, но в новой ослепительной вспышке обретших контуры кавалькады всадников, во весь опор мчащихся по грозовому небу.
Я не без удовольствия наблюдал ужас, написанный на лицах трех взрослых мужчин, жмущихся друг к другу, словно дети. Так, не сомкнув глаз, под чудовищный рев и сотрясающие небо удары копыт, они и просидели до утра, когда заря стерла с небосвода багровые блики, видимые далеко окрест.
Бессонная ночь спасла этим людям жизнь. Впрочем, я не был уверен, что хочу убивать всех трех. Трясясь в седельной сумке, я долго раздумывал над этим, смакуя ощущение, что эти люди находятся в полной моей власти, и воображение рисовало мне сладкие картины мести. Следующей ночью, когда они будут спать, я отплачу им за гибель моей Ангрид.
Так и случилось. Когда они уснули, я покинул свое укрытие. Некоторое время я просто сидел, мурлыча себе под нос ту песенку, что насвистывал паренек во время пути. Затем, неслышно приблизившись, свернулся у него на груди, давя всей своей тяжестью.
Он начал ворочаться, пытаясь избавиться от меня. Его груд вздымалась и опадала все чаще, дыхание стало хриплым. Он задыхался, беспомощный, так и не проснувшийся, чтобы отчаянным предсмертным то ли криком, то ли стоном, разбудить товарищей.
Вскоре он затих, и мой чуткий слух уловил сорвавшийся с его губ слабый последний вздох.
До утра я оставался на груди мертвеца, ощущая, как последние капли тепла оставляют его, а с рассветом скрылся в зарослях. Вскоре до меня донеслись взволнованный и, как я не без удовольствия отметил, напуганные голоса. Моя месть состоялась.
День выдался ясным, и забравшись на толстую узловатую ветвь, я долго нежился в солнечных лучах, лениво наблюдая за птицами, которые, впрочем, моего спокойствия не разделяли и испуганно щебетали и разлетались, стоило мне шевельнуть лапой. Здесь уже угадывался запах человеческого жилья, и мене стало любопытно, похожи ли здешние люди, на тех, что жили в оставленной мною деревне.
Я спустился с дерева и вскоре достиг опушки. Ежевика, буйно разросшаяся вдоль перечертивших пологий склон оврагов, то и дело норовила выдрать клок моей драгоценной шерсти.
Устроившись там, где они не могли меня достать, я стал наблюдать за усеянным звездочками цветов полем. По нему, подобрав подол серовато-белого платья, шла девушка, то и дело наклоняясь, чтобы сорвать цветок. Ветер подхватывал и уносил слова ее песни.
С первого взгляда я понял, что она станет моей новой хозяйкой и, выскользнув из укрытия, побежал к ней.
Когда рука, маленькая и нежная, скользнула по моей шкуре, я мельком заметил на ней небольшое родимое пятно неправильной формы – знак ведьмы.