Подвиг кончился, звездные мальчики...

Маленькая актриса восхищенно играла Великую Актрису. Бегала по сцене неприлично худая, мелкими шажками на полусогнутых ногах, и бросалась целовать партнеров в обе щеки. Труппа подыгрывала: кидали ей под ноги цветы, дешевыми голосами читали трафаретные поздравления, с фальшивым блеском в глазах говорили о любви. Она, словно оправдываясь, показывала все, чему научилась за 35 лет Театра. Доводила себя до слез, отчаянно врала что-то о мужских руках, благодарила судьбу и зрителей, кричала какая она счастливая женщина и, единственная, почти верила в свое счастье.
Муж актрисы победоносно играл Мужа Великой Актрисы. Сидел в первом ряду с букетом на коленях и благосклонно кивал гостям. Снизу вверх. Он видел как копеечно смотрятся ее цыплячие волосы и поддельные бриллианты в ушах. Чувствовал, как приторны и душны ее радость и пудра. Зал дважды начинал аплодировать стоя прежде, чем он поднялся на сцену и наклонился к ее тощим сухим пальчикам. Ему, казалось, неудобно повторять за ней слова песни об их первой любви. Он отпустил ее руку и, не отрываясь, смотрел в темный зал и видел сегодняшний вечер, когда привезет ее цветы домой и ему нечего будет больше сказать. Он устал и обозлился за 30 с лишним лет совсем другого театра.
С четвертого ряда амфитеатра не видно было ни черта, однако ощущения в точности те же. Стыдно за чужое притворство и в том и в другом случае.
****
Последняя ночь далась особенно тяжело. Она проснулась в четвертом часу, напуганная ясностью ощущений, которые испытывает кошка, падавшая с большой высоты и все же приземлившаяся на четыре лапы. Ясно было, что вся прошлая жизнь с этого момента ушла в Архив. Она успела запереть в тяжелую шкатулку черного дерева только несколько последних воспоминаний.
...Была осень, именно то время, когда воздух наполнен жалким бесстыдством, с каким женщина, давно потерявшая юность, целует в прохладную шею молодого мальчика. Они ушли далеко-далеко от ее огромного вечного дома, дошли до тех тайных полян Парка, где Мудрые Птицы, сидя на остывших яйцах, ждут когда перед самой зимой вылупятся голенькие птенцы. Она до слез просила его поймать хоть одну Горностаевую Птицу, он искренне не понимал, зачем. Ни одна из птиц не собиралась покидать гнездо. Черные деревья стояли самодовольно голые и влекли к себе, словно увядание и смерть внутри старой женщины, притягивающие напуганного собственной живостью мальчика…
…Он был Историк. Он был настолько Талантливый Великий Историк, что Инстинкт Сохранения в Себе Гения начисто вытеснил из его сердца всякие чувства. Он хранил в себе Справедливость и Объективность, в которых нет места эмоциям. Он никогда не задумывался, зачем Она ему. После завтрака он рассказывал ей разные курьезные исторические случаи, во время прогулки он рассказывал о торжестве правды над беззаконием, перед сном - о самых красивых историях любви. Жизнь как таковая становилась для него Историей, как только секундная стрелка переходила на следующее деление…
…Весна начиналась с Карнавала. На этот раз она смотрела на шествие не с крыльца своего дома, северную половину которого занимали ее мертвые родители, трое братьев и пес, и куда она никогда не ходила… Тогда она училась искусству в самом большом городе страны и вместе с подругами глядела на людей с балкона. Ее самые добропорядочные и приличные соседки по комнате размахивали кружевными нижними юбками, по пояс высунувшись из окна. В ней впервые взорвался страх высоты…
…ее  любовь чем-то напоминала их любопытство. Чем дольше – тем опаснее, чем дальше – тем труднее будет удержаться. Этот сон с тройным дном совсем измучил ее…
…он приподнялся на локте, разбуженный ее подкожным страхом, положил руку на лоб, испугался холода. В одно прикосновение он потерял всю свою прежнюю жизнь с ее ясностью и верностью. Она хотела на него посмотреть, в темноте не смогла разглядеть лица и повернулась спиной. Он опустил голову на подушку и спросил:
- И что же ты теперь будешь делать?!
Она долго молчала, не поворачиваясь.
- Не знаю… займусь историей. Это не так опасно, как любить.