Дом меньшинства. 1

Тигран Варданян



Д О М   М Е Н Ь Ш И Н С Т В А
(Дневники Кендоллов)
 



Жене и сыну:
Мишке и Ленке.
 




AND BILLY TRAVELLED IN TIME TO THE ZOO ON TRALFAMADORE. <…>
THERE WERE NO WALLS IN THE DOME, NO PLACE FOR BILLY TO HIDE. THE MINT GREEN BATHROOM FIXTURES WERE RIGHT OUT IN THE OPEN. BILLY GOT OFF HIS LOUNGE CHAIR NOW, WENT INTO THE BATHROOM AND TOOK A LEAK. THE CROWD WENT WILD.

- KURT VONNEGUT, JR. “SLAUGHTERHOUSE-FIVE OR THE CHILDREN’S CRUSADE”


 
ИЗ ДНЕВНИКА МИССИС ВАНДАЙК БИ ДЖЕМСТОУН:

3 сентября, 2024
...Зоосад получился божественный. Так много сил, так много вдохновения на него ушло. Так много пришлось изменить. Так все эти усилия вознаградились. Сполна...
...Приходил обсудить курсовую глупый студент. Большой такой малец из футбольной команды. Очень большой и пропорционально весу тупой. Говорит, в основном, на языке предков – жестами. Пишет... вообще, удивительно, что пишет. Ибо прочесть написанное оказался не в состоянии. Но опять-таки, может просто сегодня неудачно мячом по голове заехали...
...Вчера закончились президентские выборы. Ужасно приятно видеть победителя из группы, еще тридцать лет назад считающейся гонимым меньшинством...
...То ли по ассоциации с легендарным исходом выборов, то ли по фатальному стечению обстоятельств, а скорее всего при генеральной уборке, предшествующей открытию зоосада, набрела на дневники отца. Маленькие розовые тетрадки с георгинами на обложке, аккуратно сложенные в обитый кожей ящичек. Пронумерованные отцовской рукой. Заложенные розовыми лепестками на его самых любимых и заветных местах...
Местах в нашем доме...

 
ИЗ ДНЕВНИКА МИСТЕРА РЕНДОЛЛА БИ КЕНДОЛЛА:

2 марта, 1993
Папа орал, как разбуженный молнией младенец. Громко. Безвкусно. Без единой гармоничной нотки в плохонаписанном либретто износившейся временем арии.
- Я что ослыыыыышался? Я праааавильно тебя понял? Нет, Долли, я не верю этой ерунде. Е-рун-де! Это глупый розыгрыш. И я отказываюсь... По-ни-ма-ешь?.. Отказываюсь играть этот фарс!
Играть ему было совсем необязательно. Фарс получался совершенно естественно, без каких-либо артистических усилий с его стороны. И слава Богу, ибо трудно даже предположить, что бы из подобных усилий вышло.
- Когда все это произошло? Когда, ты мне объясни? Ты ведь все время был на глазах. Всегда был приобщен ко всем полагающимся мужчине занятиям...
- Пап, я очень благодарен за все, что вы с мамой для меня сделали. Вы самые на свете заботливые родители. Поэтому я не посчитал разумным скрывать такое важное решение в своей жизни...
- Нет, ты погоди... Я ведь брал тебя пару раз на охоту... ты даже однажды что-то подстрелил...
- Сосну...
- Футбол! Ты любил играть в футбол. Играл всегда безобразно, потому что берег руки... Но рвения было хоть отбавляй!..
- Я и сейчас люблю. Мне очень нравится, что члены команды похлопывают друг друга по заду каждый раз, когда кто-то из соперников споткнется о голову одного из судей. Правда, меня давно уже никто играть не приглашал...
- Замолчи! Замолчи, Долли. Сил у меня нет этой гнуси слушать... Как же, Господи, это с нами могло случиться?
Ну, помимо того, что меня с младенчества все в семье звали девичьим именем, случиться это именно с нами должно было совершенно неотвратимо. Где-то в глубине души папа это понимал и переживал в первую очередь потому, что чувствовал свою вину. Дефект своих генов, проявляющийся в нашей веселой семейке в каждом поколении. Проявляющийся в разных видах и выливающийся в различного рода деформации, но при этом остающийся безусловной и неизменной, глубоко индивидуальной отличительной чертой рода Кендоллов...

4 марта, 1993
Посоветовался об этих записках с Арни. Он в ответ мило развернул тетрадку на чистой странице, обозначил своим обворожительным почерком дату на верхней строчке и, чмокнув меня в макушку, пошел улаживать последние детали нашего свадебного путешествия.
Господи, не могу поверить, как быстро время пролетело... Мне двадцать три. Я в Сан-Франциско. У меня на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо с бриллиантом (близнец того, что носит Арни). Мы счастливы как дети в нашей квартирке в Беркли. И, Господи, Господи, - папа все знает... И вроде еще жив...
Не знаю, выплеснулось ли бы признание из меня при других обстоятельствах. Но Арни получил сногсшибательное предложение от нью-йоркского офиса Делойд Энд Туш, и переезд превратился в неизбежность. А свадьба – в доступную по деньгам реальность. Скрывать от родителей, живя с ними в одном городе, было бы невыносимо. Недостойно даже. Тем более, что жить мы с Арни нацелились не просто в одном с ними городе, но в их собственной усадьбе. Нашем романтичном фамильном гнездышке на Лонг Айленде. Господи, Господи, - свадьба-усадьба...

5 марта, 1993
Наш семейный Брайсхед был построен моим прадедом – первым американским Кендоллом. Впрочем, первым Кендоллом вообще, ибо до приезда в Америку у него фамилии не было вообще. Прадед был пигмеем из джунглей бельгийского Конго и звался среди своих низкорослых приятелей Би (Друг), так как был необычайно общителен и дружелюбен. Когда ядовитая змея укусила его вторую жену, он провел весь вечер гладя змею по плешивой головке, пока жена корчилась в предсмертных судорогах. Би считал, что в змею вселился злой дух и его можно будет изгнать лаской. К тому же, ясно было, что жену уже ничего вернуть не могло – злые духи кусаются только насмерть. Змея погостила у Би до утра, внимательно понаблюдала, как жена пигмея испустила последний дух, и на рассвете выползла из его хижины. Здесь ее с большим камнем в руках поджидал трехлетний сын Би, мой двоюродный дед. Змея, потерявшая в ночных ласках пигмея всякую бдительность, не успела увернуться от удара. Би как раз вылезал из хижины проводить гостью, избавленную от злого духа, когда голова змеи под тяжестью камня стала еще плешивей.
Прадед так обиделся на моего двоюродного деда, что решил покинуть племя. Подобрал хвостатый трупик подвергнутой экзорсизму гадюки и удалился в джунгли.
Через пару месяцев он вышел к огромной луже. Би был истощен, но почему-то еще жив. Змея к тому времени уже перестала вонять и потеряла былую гибкость. Американские путешественники, которые набрели на моего лежащего без сознания на берегу океана прадеда, придали ее поруганный трупик соленной воде. Там трупик был поруган еще больше. Правда, совсем недолго.
Би же попал на теплоход Артезиана Кендолла, который нагруженный всякой африканской живностью, следовал полным ходом из того света в этот.

7 марта, 1993
Артезиан Кендолл по прибытии в Америку сдал в аренду всех экзотичных животных, включая моего прадедушку, зоологическому парку в Сэйнт Луисе, штат Миссури. Би провел целых три сезона в одиночной (но отнюдь не приватной) клетке по соседству с семейством орангутангов и недалеко от загона бизонов.
Орангутанги были соседями шумными и необычайно ревнивыми. Самка ревновала самца, самец ревновал к Би, орангутята друг друга терпеть не могли и ревновали к публике. Публика при этом на орангутангов не обращала ни малейшего внимания (подумаешь – орангутанги в Америке), но зато часами толкалась перед клеткой пигмея, пытаясь научить его английским словам (преимущественно нецензурным). Во время третьего сезона логопедические успехи семилетних мальчишек и уборщика вольеров Отто Бумера довели самого ревнивого и самого смышленого из орангутят до такого бешенства, что он однажды посреди  белого дня, прильнув к толстым брусьям клетки, заорал на перманентную толпу у соседнего экспоната не своим голосом: «Фак ю, манкиз!» и обиженно зарыдал. Внимание немедленно переметнулась к поседевшему за три года от зависти, а потому больше смахивающему на полярных медведей семейству орангутангов, оставив Би в первый раз за все его пребывание в сейнтлюисском зоопарке в полном одиночестве наблюдать за бизонами.
О бизонах наша семейная история таинственно умалчивает.

8 марта, 1993
В 1906-м году прадедушку перекупил ньюйорскский зоопарк в Бронксе. Здесь он произвел еще больший фурор и, наверное, до конца жизни остался бы жить в обезьяннике, если бы ни недовольство негритянского населения Нью-Йорка. Чернокожие боялись, что пигмей был посажен в клетку в назидание им и в доказательство теории Дарвина об эволюции. Сперва собратья пытались Би отравить - как известно, прямой путь опровергнуть любое доказательство. Когда попытки покушения не удались, пришлось прибегнуть к массовым волнениям.
Церковные активисты организовали митинги и грозили зоопарку судебной тяжбой.
Вся эта шумиха клокотала вне мира Би, несмотря на то, что некоторые митингующие высадились прямо перед его клеткой. Би ничего не замечал вокруг себя и впервые за свою карьеру энтертейнера ощущал себя абсолютно счастливым. Мысли о его второй жене, и покинутом сыне, и особенно о расплющенной камнем гадюке перестали его мучить.
Би был влюблен. И ему сквозь брусья обезьяньей решетки отвечали взаимностью.
Она была дочерью отца Проктора, одного из церковных активистов. Росту в ней было шесть футов, весу – почти двести фунтов, подавляющим большинством ушедших в грудь и в доброе сердце. Звали ее Хучимама.
Прабабушке было девятнадцать лет, когда она впервые встретилась с прадедом. Отец заставлял ее приходить на митинги в зоопарке каждый день, и она постепенно разговорилась с заточенным уродцем (Би, встав на цыпочки, мог бы дотянуться рукой до ее подбородка, хотя обычно себя не перенапрягал и тянулся к тому, что поближе). Уродец оказался немногословным, но забавным. Хучимама к нему искренне привязалась и стала оставаться в зоопарке и по ночам, что чрезвычайно приветствовалось отцом-активистом Проктором.
В конечном итоге, после трех месяцев митингов, угроз и ласок в обезьяннике,  хозяин моего прадеда, Артезиан Кендолл, согласился Би отпустить и даже предложил ему построить себе жилье на своей усадьбе на Лонг Айленде.
Би вышел из клетки спустя три года после своего прибытия в свободную Америку, достаточно сносно выучив английский язык, привыкнув ходить одетым и научившись дотягиваться до разных мест гигантских черных женщин.

2 апреля, 1993
Наш дом на Лонг Айленде прадедушке помогали строить братья Хучимамы – слесарь Виски, почтальон Проктор Младший, безработные близнецы Авель и Каин, карманный вор по кличке «Джон» (настоящее имя Джона никто не помнил), специалист по сейфам Кроли и убийца Болди. Бригада посему была дружная, говорливая, но пьющая.
План дома предложили близнецы – они были безработными и делать что-то по существу не умели. Но планирование (особенно архитектурное) было у них в крови. Планирование и, разве что еще, алкоголь.
Дом был рассчитан на габариты молодых. Все ступеньки между этажами и на крыльце были невысокие, но широкие, так чтобы Би не надо было ноги задирать и чтобы было достаточно места для ступни Хучимамы. На каждой двери было по две ручки – одна пониже, другая повыше – с интегрированным язычком: поворачиваешь одну ручку, другая крутится сама собой. Окна на всех этажах начинались с пола. Все стены были покрашены в зеленый цвет. В каждой комнате, включая уборную и кладовую, висел крупнотелый распятый  Иисус, почему-то чернокожий.
Проект был задуман так, чтобы у молодых был свой индивидуальный уголок. Для Би был выделен чердак, на который единственный путь был по веревке, напоминающей лиану и висящей снаружи из окна. Окно было крохотное – Хучимаме было в него не пролезть. Чердак изнутри был репродукцией бронксского обезьянника, в котором Би жил до освобождения. Специалист по сейфам Кроли украл из зоопарка все оборудование, включая решетки и табличку «Пигмей Би (Друг). Рост: 4 фута 11 дюймов. Вес: 103 фунта. Водится в центральной Африке. Говорит по-английски. Не дразнить – кусается» на пяти разных языках. Би за весь остаток своей жизни, прожитой с Хучимамой на Лонг Айленде, забирался на чердак только два раза – ночью 10 июня 1908 года, когда у прабабушки начались родовые схватки, и 11 июня 1916 года, когда ему приснилась змея, которую он перед своим приездом в Америку вынес к Атлантическому океану. Гадюка во сне укусила его в пятку. Он с визгом выскочил из своей хижины, но тут его поджидал трехлетний сын. Би проснулся в поту от тяжести опустившегося на голову камня, выбежал во двор, забрался по веревке на чердак, захлопнул за собой решетку, свернулся в калачик в уголке и под утро испустил дух.
Хучимаме было отведено все подвальное помещение. И хотя площадь ее «уголка» существенно превосходила частную территорию прадеда, декорации у Хучимамы были гораздо скромнее. Никаких веревок и табличек. Просто прибитая к стене корзина из-под кукурузы с выбитым дном в одном конце, а в другом - белая черта, нарисованная вонючей краской, украденной карманным вором по кличке «Джон». Хучимама в своем «углу» не была ни разу. Зато ее брат Болди, когда бывал на свободе, пропадал там сутками. Хучимама очень гордилась его спортивными амбициями. Особенно первые лет десять. Потом Болди дали пожизненное, и у он на суде признался, что в процессе стройки дома закапал под белой чертой на бетонном полу тело уборщика вольеров Отто Бумера, переведенного с Би из Сейнт-Люиса в Бронкс и научившего прадедушку ругаться по матушке.

4 апреля, 1993
Бригада завершила постройку дома в сентябре 1906 года. Последним штрихом был антикварный почтовый ящик, запримеченный Проктором Младшим на одной из соседних усадеб 18-го века и конфискованный у ее хозяев, в соответствии с новым почтовым указом, запрещающим использование чугунных ящиков во избежание несчастных случаев при их возможном падении.
В день переезда Хучимамы и Би из обезьянника в новый дом их навестил Артезиан Кендолл. Путешественник пришел не с пустыми руками и не один. Артезиана сопровождал дерганный молодой человек, оказавшийся нотариусом. В руках же Артезиана был договор на съем дома на территории его усадьбы. Би требовалось его подписать и обязаться тем самым платить своему бывшему хозяину месячную плату. Когда прадедушка поставил где было положено крестик, нотариус ему объяснил, что он подписался под своим новым, более полным именем. На юридических документах требовалось наличие фамилии, а так как освобожденный раб (а также зооэкспонат) наследует фамилию своего хозяина, то прадедушка стал в один момент не только должником Артезиана (ибо платить первую месячную выплату было нечем), но и вынужденным носителем его имени.
Так мы стали Кендоллами.

8 мая, 1993
Переезжаем и мы. Делойд Энд Туш ждет Арни с распростертыми объятьями. Я, в результате частых континентальных перелетов, нашел себе работу учителя английского в небольшой школе в Колд Спринг Харборе.
Папа поорал, поорал, но ключи от дома в усадьбе отдал со словами «Там жил народ и постраннее».
Свадьбу назначили на 10 июля.
На днях снова выбирали смокинги. В двадцать седьмой раз. Арни ужасно идет светло-голубой, но он настаивает на скучном старческом черном. «Элегантно», - говорит. Иногда я задумываюсь, обнаружил ли бы Арни свои сексуальные пристрастия, не встреться он со мной. В нем не было никаких признаков, когда мы познакомились. Если бы Арни подозревал хотя бы в забытых на утро снах свою истинную сущность, он ни за что бы не пошел учиться на бухгалтера.
- Я финансист, - говорит он мне уязвлено при любом подходящем случае.
А по мне – бухгалтер он и есть бухгалтер. Даже если финансист...

9 мая, 1993
Приехала из Баффало погостить у нас моя старшая сестра Изабелла. Разошлась со своим молодым человеком. Он хотел моногамных взаимоотношений (что скажешь – молодой человек), а она переспала случайно с поваром Лазарем. Звонит мне в слезах:
- Долли, я вылетаю сегодня ночью. Запасайся мороженым.
- Безжирным?
- Нет уж, самым жирным.
- Ты же говорила, что не любишь этого осла.
- Оказалось, люблю.
- Ну ты это вовремя обнаружила.
Изи приехала под утро. Разбудила Арни. В субботу этого лучше не делать – он обычно наговорит в полусне всяких мерзостей, оденет задом наперед свитер и черные кроссовки (я до сих пор не могу понять, как я ему позволил купить эту гадость) и запрется на балконе с вязанием. Мужлан...
- Ты потолстела, - приветствует Арни Изи.
- Господи, прости. Я разбудила, да?
- Нет, нет. Я пытался разобрать эндшпиль партии Каспарова и Ананда.
- Какой шпиль?
- Совсем не тот, о котором ты думаешь. Впрочем, может, уже не думаешь. Какой слесарь тебя стриг? – и мне: - Милый, тут к тебе твое женское отражение приехало. У тебя только бедра пошире. Ты не видел моих черных кроссовок?
- Я их специально отложил в моленепроницаемый шкаф, милый. Они прекрасно подойдут к твоему черному свадебному смокингу.
Моленепроницаемый шкаф – наша с Арни семейная гордость. Там хранятся самые дорогие наши вещи. Его свитер и моя водолазка, в которых мы были на нашем первом свиданье. Серые тапочки, которые он мне подарил на день святого Валентина – я их, конечно, не ношу (вот еще – серые тапочки), но Арни думает, что я их очень ценю и боюсь износить. Еще Арни повесил там свой костюм Хьюго Босс, в котором он был, когда ему Делойд Энд Туш (не лично, конечно) сообщили, что сто десять тысяч в год и начальный бонус в двадцать тысяч – его, если Арни согласится переехать в Нью-Йорк и работать у них бухгалтером. Ну хорошо – финансистом.
Моя сестра начинает плакать с порога.
- Не обижайся на мужлана, - говорю.
Арни уже на балконе. Расправляет, сокол, спицы.
- Меня Лазарь бросил.
- Повар?
- Он не повар. Он художник.
- Художник?
- В некотором роде. Где мороженое?
Моя сестра, не дождавшись ответа, бросает студенческий рюкзак у двери и – в грязных туфлях – направляется к холодильнику.
- Я пожертвовала тремя месяцами воспитания и приручения приятного и подающего надежды молодого человека ради этого Ботичелли. А он, оказывается, думал, что я пьяна и на утро ничего не вспомню.
Достав фунтовый пакет шоколадного яда с шоколадной кремом и большую столовую ложку, Изи забирается  ногами – в грязных туфлях – на один из матерчатых кухонных стульев и приступает, облизнувшись, к самоубийству. После второй ложки слезы забыты. Хлюпающие звуки продолжаются, но только из-за отсутствия каких-либо манер.
- Ты с ними специально ругаешься?
- С кем?
- С мужчинами своими.
- Почему?
- Повод почревоугодничать.
Она меня не слышит. Шоколадный крем добрался до слуховых перепонок, обволок их сладким, липким слоем и дохнул на них морозцем. Получились перепонки в глазури. Блестящие. Божественно вкусные. Но глухие.
- А что он рисует?
- Еду.
- Натюрморты?
- Сами вы – морды. Он художник по кастрюлям.
- Изи, перестань говорить метафорами.
- Он рисует еду внутри алюминиевых кастрюль. Красками. Ты в такую кастрюлю смотришь – и кажется, что там полно вкусной еды. Иллюзия такая, понимаешь?
- Да-да. Теперь понимаю. Очень экспрессивно. Знаешь, надо у него одну такую кастрюльку купить и отправить на Рождество нашим родственникам в Освенциме.
- Прекрасная идея, Долли. Одна только закавыка – это скотина меня бросил!
- Это действительно меняет дело. Родственникам придется подождать.
Она снова начинает плакать.
- Что уже умяла пакетик? Там еще один есть.
Ноги в грязных туфлях опускаются с матерчатого стула на пастельно-голубой ковер. Сладкие, липкие, но цепкие пальчики оставляют шоколадные отпечатки на белой поверхности холодильника. В морозилке шуршит лед, и на пол летят замороженные овощи для терияки. Пальчики хватают упавшую упаковку овощей, оставив на светло-голубом ковре мокрое пятно и еще несколько шоколадных отпечатков. Снова шуршит лед. Регулярное хлюпанье восстанавливается. Соленные слезы засыхают на лету, не долетев до не очень светло-голубого ковра.
Женщины...
- Ну хорошо, а что произошло с этим милым прирученным молодым человеком?
- Он выиграл семь миллионов долларов в лотерею.
- Что?
- Да, очень странная история. Напился в зюзю, когда узнал, что я с этим... Ботичелли...
- Лазарем.
- Ага. Сел на самолет в Лас Вегас. Решил папу разорить. Ну и в первый же вечер одним долларом выиграл какую-то лотерею. Сразу бросился мне звонить. Говорит, возвращайся, Изи, ко мне. Я тебе все прощу. Я с такими деньгами не знаю, что делать. Мне, мол, руководство нужно.
- Ну и ты отказала, правда?
- Долли, вы все голубые такие недоумки?
- Нет, только светло-голубые. Те которые потемнее, они погрязнее. Но и ума побольше. Так ты что, согласилась?
- А что ты думаешь я в Сан-Франциско делаю?
- Поглощаешь вторую упаковку замороженного шоколада в собственном соку?
- Мне твоя «Хонда» нужна. У меня денег было только на билет в один конец. Я до Вегаса на машине добираться буду.
- Изи, твой молодой человек – миллионер. Почему бы ему за билеты не заплатить?
- Вот еще. Я самостоятельная женщина. Не покупаюсь и не продаюсь.
- А, ну понятно.
- У тебя еще мороженое есть?

12 мая, 1993
Моему деду было всего восемь лет, когда он нашел Би на чердаке, скорчившимся в позе эмбриона и уже замерзшим. Дед лазил на чердак по веревке почти каждый день – он любил играть в дикаря. Би это хобби поощрял. Хучимама гордилась ловкостью и цепкостью сына, но у нее всегда было плохое предчувствие по поводу чердака, потому деду за дикаря часто доставалось по попе. Однако, в конечном итоге, оказалось, что Хучимама не того дикаря по попе шлепала.
Деда звали Брайтон Мэдисон Эвенью Би Кендолл. Когда дед разбогател, он купил себе по квартире на обеих улицах Нью-Йорка, в честь которых был назван. Я в детстве думал, что улицы были названы в его честь, в благодарность за то, что он там поселился. Потом мне объяснили, что в Нью-Йорке ничего в благодарность не делают.
Би и Хучимама, а также отец Проктор, очень волновались за рост Брайтона. Но дедушка рос нормально и к восьмому дню рождения нагнал отца. Тот день был самым счастливым в жизни Би. Он в первый раз выпил виски и пошел делиться радостью с ближайшим соседом.
Артезиан открыл  дверь в стельку пьяному седовласому пигмею, который сразу бросился обниматься.
- Господин Кендолл, - бормотал прадед, - господин Кендолл, вы разорены.
- Что за чушь?
- Ваш план... ваш хитроумный план...
- Что ты несешь? Какой план?
- Развеян в пух и прах...
- Ты пьян, Би.
- Да-да-да. Я пьян. Я – пьян... Ваш план... ваш план... фьють! Мой сын никогда не станет забавой в зоопарке. Или мартышкой в цирке. Нет... Нет, вы разорены. В пух и прах, милейший. В пух и в пах... Я пришел вам сообщить, что вы банкрот, сэр. Ваш корабль тонет... Буль-буль-буль... Буль-буль-буль... Буль-буль-буль...
Спящего Би принесли домой на руках слуги Артезиана. Ночью его во сне укусила в пятку гадюка. А на утро рослый Брайтон нашел отца в дальнем углу чердака, свернувшимся в клубочек.
Дед после этого перестал играть в дикаря, а окно на чердак замуровали досками.

13 мая, 1993
Би как в воду глядел: дела у Артезиана Кендолла, путешественника и предпринимателя, после разговора с моим прадедом стали не ладиться.
Тем же летом где-то недалеко от берегов Марокко затонул один из двух его кораблей  - «Светлоносый». Буль-буль-буль...
Артезиан пробовал поправить свое состояние на бирже. У него было немало полезных связей, и успех на некоторое время был на расстоянии вытянутой руки. Но в 1918 сорокалетнего Артезиана призвали в армию и отправили воевать во Францию. Там, при захвате высоты Сан Михиель, его вытянутую руку отрубил саблей смышленый немецкий юноша в очках, которого за несколько секунд до этого Артезиан проткнул штыком. В пах...
В больнице Артезиан получил два письма - от жены и от двенадцатилетней дочери Бэтси. Жена желала мужу скорого выздоровления (пожелание было каким-то сюрреальным; «выздороветь» Артезиан мог лишь если бы отрубленная рука выросла заново) и рассказывала, как семья готовится к встрече героя. Жена писать, очевидно, любила, и описание встречи поместилось на пяти страницах, исписанных убористым почерком. На словах «Моя мама решила испечь твой любимый тыквенный пирог – всю ночь тренировалась на прислуге. Они с голодухи переели и слегли всей семьей от несварения...» Артезиан заклевал носом, а еще через пару строчек («Твой братец Боб переехал обратно в Миссисипи, купил белую хламиду и присоединился к какому-то новому религиозному клану...») отрубился окончательно, до следующего утра.
На утро его разбудил укол в зад. Обезболивающее должно было подействовать минут через десять, и Артезиан решил усыпить боль в отрезанной руке чтением о своем чудаковатом дяде Бобе.
«...Новые друзья Боби учат его зачем-то верховой езде, - писала жена, - На днях, говорят, бедолага, который никогда, как ты знаешь, с животными не ладил, свалился с лошади в канаву и чуть не разбился насмерть. Однако он счастливчик в этом смысле  - родился, так сказать, в хламиде...
Не хотела тебя расстраивать, но чувствую, что ты сейчас больше обычного силен духом и плохие новости тебя не выведут из равновесия, ибо твоя разминка со смертью непременно научила тебя быть благодарным за каждый прожитый день. Будь он даже не очень веселым...
В прошлую субботу недалеко от Бермудских островов затонул наш «Темноносый»...»
Через десять минут после укола, как раз когда обезболивающее должно было оказать действие, медсестра заметила, что пациент с отрубленной рукой бьется в конвульсиях и с пеной у рта подвывает: «Буль-буль-буль... Я – банкрот... Буль-буль-буль...»

14 мая, 1993
До письма дочери Бэтси врач допустил Арезиана только через неделю.
Бэтси писала кратко, внятно и без прелюдий:
«16 сентября (день, когда объединенные силы американцев и французов завладели высотой Сан Михиель). Стала, папа, полноценной девушкой. Кровищи было море.
18 сентября. Решила пойти в медсестры. Мне так идет белое.
21 сентября. Окончательно поняла, что влюбилась в соседского мальчика Брайтона...»
У Артезиана от недели наркотической нирваны не было сил даже на конвульсии.
Буль-буль-буль...

15 мая, 1993
Тем временем на родине полноценная девушка Бэотриччи Принцесс Кендолл, которую для краткости все звали Бэтси, размышляла, как объясниться десятилетнему дедушке Брайтону в своих чувствах.
Любовь к темнокожему соседу обеспечил несчастный случай. Как в последствии утверждал Брайтон, преднамеренный. Бэтси обожала гулять в саду усадьбы Кенделлов. Она дружила с одной из черных белочек и могла часами с ней болтать, сидя под большим ореховым деревом. Но в один ужасный день белочка пропала. Бэтси звала ее, утирая с полных щечек слезы, напевала их традиционную песенку, стучала по дереву палкой, но белочка не появлялась. В конце концов Бэтси просто уселась под орешником и разревелась уже совсем всерьез. Тут как раз на нее с орехового дерева дедушка и свалился.
- Ай! – вскрикнул Брайтон, подвернув себе ногу и растрепав прическу Бэтси. – Твою мать!
- Вы кто? Вы белочка? – Бэтси подумала, что скулящий у ее ног мальчик очень смахивал на белочку. Он тоже был черным.
- Мать твою!
- Моя мама очень занята сейчас. Она папу на войну отправляет. А вы белочка, да?
Брайтон свирепо показал ей свои белые зубы. Его так учил дядя Авель. Увидел белого человека – грозно крикни ему в лицо «Мать твою!». Если не убежит – покажи свирепый оскал. С оскалом у Брайтона были некоторые проблемы. Вылезшие недавно передние резцы производили травоядное впечатление. О насилии не могло быть и речи. Но делать было нечего – «Мать твою!» не сработала дважды, другого оружия в арсенале девятилетнего дедушки не оставалось, а произвести неизгладимое впечатление на белую соседскую девочку было совершенно необходимо. Потому пришлось продемонстрировать белые зубы.
Бэтси не только не испугалась, но и немедленно уверовала в переселение души белочки в Брайтона. Передние резцы у обоих были абсолютно идентичными.
Дети провели весь день под деревом, рассказывая друг другу истории. Брайтон поведал Бэтси про своих дядь Авеля и Каина, которые искали по всему Нью-Йорку клад, спрятанный первыми поселенцами и украденный ими же у ирокезов. Авеля пять раз сажали в тюрьму за вандализм и уничтожение архитектурных ценностей. Каину всегда чудом удавалось тюрьмы избежать, хотя его доля была не легче – пока Авель отлеживался на нарах за государственный счет, Каин прятался у своей уродливой любовницы и не мог на улицу высунуть носа. Братья были убеждены, что клад не обнаруживался лишь по причине длительных застоев, обусловленных заточением. Про клад братьям пять лет назад за три доллара рассказала гадалка Магда.
Брайтон показал Бэтси грязную бумажку и объяснил, что это купон на бесплатный сеанс у вещей Магды.
- Сходим вместе?
Бэтси от восторженного ужаса захлопала в ладоши.

16 мая, 1993
В день приезда однорукого Артезиана домой, Бэтси поцеловала Брайтона в губы и призналась под орешником в своих чувствах.
Брайтон остолбенело показал ей свой оскал, а потом начал изо всех сил копать землю у одного из корней дерева.  Через минуту он добрался до коричневой картонной коробки.
- Клад? – спросила Бэтси с замиранием сердца.
- Ага, - сказал Брайтон сдувая с коробки пыль: - Сувенир. От меня. Я его здесь спрятал год назад и загадал, чтобы ты меня поцеловала... Мне так Магда посоветовала.
Брайтон протянул Бэтси коробку.
Она все еще счастливо улыбалась, когда, открыв крышку, обнаружила на дне черную шкурку своей любимой белочки.
В день приезда однорукого и разорившегося Артезиана Бэтси и Брайтон расстались на три года.

17 мая, 1993
До свадьбы… десять, двадцать, тридцать, сорок... пятьдесят пять дней. Арни нервничает с каждым днем все больше и больше. Нервный бухгалтер - взрывоопасная смесь…
Костюм пришлось купить черный. Арни устроил мне истерику прямо в магазине, когда я назвал его выбор бухгалтерским (что, неправда?).
Мы ссоримся последние несколько дней постоянно. Арни часами торчит на балконе. Я строчу историю своего ненормального семейства в свой дневник (и, думаю, ослу понятно, что это уже совсем от отсутствия каких-либо продуктивных занятий в моей жизни). Секс имеет лишь маргинальное место в нашей предсвадебной рутине - им, в основном, занимается за стенкой вернувшаяся из Лас Вегаса и пришвартовавшаяся у нас на неопределенный срок Изи. История с миллионом оказалась чистой правдой, но к приезду Изи в Вегас все деньги уже были проиграны. Видимо поэтому Изи каждую ночь истошно орет за стенкой.
Чтобы добавить дискомфорта, Арни пригласил вчера к нам на обед своего до боли гетеросексуального боса. Цель обеда была чрезвычайно гнусная: накормить его от пуза, а потом ошеломить новостью о своем уходе в нью-йоркский офис Делойд Энд Туш. Босу, которого все звали просто Фредди, пришлось приглашение принять, чтобы его не обвинили в дискриминации меньшинств. Я был вынужден умолять Изи составить нам компанию. Она согласилась только при условии, что сможет за босом приударить.
Угощать Фредди решено было салатом из свежих гребешков и долек манго и тушенной форелью с лимонным соусом. На десерт был выбран малокалорийный и обезжиренный крем-брюле.
Так мы вчера за столом и собрались. Безвкусный гомик Арни, испуганный до смерти, а потому тактичный до отупения бос Фредди, голодная нимфоманка Изи и я, готовый провалиться от стыда под землю, ибо передержал форель на две минуты.

18 мая, 1993
Первое, что меня поразило в госте, было полотенце, выглядывающее из его портфеля.
- Только что искупался, - заявил он с порога, проследив мой взгляд: - Знаете, каждый день принимаю душ после работы. Сперва горячий, затем холодный. Чтобы, так сказать, стресс нейтрализовать. Ну и очиститься заодно.
- И часто вы… того?.. Моетесь? - обменялась приветствием Изи.
- Вообще как получится, - сказал Фредди, снимая обувь, - но не меньше семи раз в день. Я… чистюля.
Фредди был невысок, лысоват и брюшковат. На носу красовались очки с толстенными линзами. Линзы у чистюли были покрыты жирным слоем отпечатков пальцев. Иными словами, Фредди олицетворял Эверест изиных ожиданий. Такой вот сутуловатый Эверестик.
- Боже, боже, как классно! А у Арни с Долли тоже есть… ну, ванная!
Фредди подозрительно нас оглядел. Посчитал. Оценил. И спросил:
- А кто такая Долли?
Я решил все-таки представиться.
- Долли - это я, Фредди. Я - жених Арни.
- А жених, очень приятно.
- Или невеста. Как вам больше нравится.
- Мне? Мне безразлично абсолютно, кто из вас того… невеста, значит.
Тут выскочил из столовой Арни, решивший, видимо, никого никому не представлять (в конце концов, что здесь сложного - вот невеста, вот жених, вот незнакомая, но зато плотоядно облизывающаяся женщина, которую точно зовут не Долли).
- Прошу к столу! - провозгласил он и немедленно ретировался обратно в столовую.
Фредди, увидев знакомое лицо, босоного засеменил в направлении обещанного стола.
За обедом разговор вышел о муниципальных бондах.
- Они совершенно безопасны, - объяснял Фредди внимательно хлопающей ресницами Изи, - Да-да, безопасней, чем деньги в банке. И так как вы, по существу, даете деньги в ссуду государству... ну местной власти, точнее... вам поэтому с заработанных процентов не надо платить налоги. Проценты при этом, надо признаться, невысоки. То есть, почти как в банке. Но зато стабильность инвестиции... чрезвычайно, так сказать, стабильная.
- Да, - говорю, - это самая стабильная стабильность. Стабильней не бывает.
- Совершенно верно, Доллий.
- Просто Долли, Фредди. Я не цезарь.
- А есть еще бонды федеральные. Эти тоже налогами не облагаются, но они больше зависят от общего состояния экономики в стране. Очень в них выгодно вкладывать, если экономика на подъеме. Вот как сейчас, к примеру.
- Ой, Фредди, вы такой... такой... – шепчет, облизываясь, моя сестра.
- Стабильный, - подсказываю.
- Да, вот такой... А мой молодой человек на днях миллион в Лас Вегасе выиграл.
- В очко? – интересуется гость, сглотнув.
- Нет, в лотерею какую-то. Я точно не знаю.
- В лотерею, Изи, нет никакой возможности выиграть миллион.
- Что вы, глупый, спорите? Я же вам толкую – он как раз на днях и выиграл. Целый миллион. Он мне почти жених.
- А я вам, прелестница, толкую – враль ваш жених. В очко выиграть мог. В покер, наверное, мог. Но только при десятысячных ставках. И где-то за две недели непроходящего везения. А в лотерею выиграть такую сумму – шансы семьдесят три миллиона к одному.
- Но ведь можно же.
- Чего?
- Выиграть.
- Нет, говорю вам, нельзя.
- Вы сами сказали – семьдесят три к одному.
- Семьдесят три миллиона к одному. И ваш жених враль. В Вегасе в лотерею никто больше пары тысяч не выигрывал.
- Сам ты враль, осел плешивый. Говорят тебе – он целый миллион забацал за один вечер. А ты просто завидуешь, потому что тебе такие деньги на твои муниципальные бонды семьдесят три миллиона лет копить.
- Нет, почему же? Если вложить полмиллиарда в бонды под пять процентов годовых, то за три года даже больше можно накопить. А вот в однодолларовую лотерею в Вегасе миллион заработать, прелестница, невозможно.
- А он заработал.
- Вы это видели?
- Я приехала попозже.
- Ну хорошо, а деньги вы видели?
- Деньги он проиграл уже к моему приезду. Успел мне только купить платье от Донателлы Версачи и обручальное кольцо с двухкаратным бриллиантом, а потом все деньги спустил в автоматах.
- Миллион долларов в автоматах?
- Ага. Жуткий дурак, правда?
- Клинический дурак. И еще враль. И еще любит вас очень. И еще знает, что вы его не любите.
- Ой-ой-ой. Вы гадалка, что ли? Я боюсь очень гадалок. Перестаньте немедленно, слышите?
- Вы его недавно бросили как раз, правда?
- Ма-ма... Ой-ой-ой... Га-дал-ка... Арни, ты мне не говорил, что этот лысик гадалка.
- А он уехал в Вегас, выиграл там деньги, позвонил вам сразу и попросил приехать.
Изи вскочила со стола, уронив при этом свой стул и опрокинув на стол полный стакан вина. Вино бурной речкой понеслось в направлении штанов Фредди.
- Так вам и надо. Гадкая гадалка! Так вам и надо, - сказала Изи и убежала в свою комнату.
Мы немного помолчали. Вино, убежденное в своей безопасности, смело капало на штанину Фредди и со штанины на наш пастельно-голубой ковер.
- Я могу у вас душ принять? - взмолился наконец Фредди, - Изи говорила, что у вас есть ванная.
- Да-да, Фредди - встрепенулся Арни, - я вас проведу.
Фредди испуганно посмотрел на него, и Арни остался сидеть.
- Прямо по коридору, Фредди, и направо, - пришел я на помощь, - Рядом с комнатой Изи. Ее дверь должна быть закрыта. Она у нас дикая. Вы уж простите.
- Да нет, милое существо, - сказал он, стряхнув капли вина со штанов на мой светло-голубой пол, и, захватив полотенце, удалился.
Мы помолчали еще немного.
- Я ему как-нибудь в другой раз про Делойд Энд Туш скажу, - почти плача сказал Арни.
Мы посидели молча еще минут десять, не притрагиваясь к форели. В конце концов, я больше держаться не мог и выплеснул все, что было на душе.
- Хорошо, что мы переезжаем через месяц. А то пришлось бы все ковровое покрытие перестилать в столовой.
За стенкой вдруг кто-то стал истошно орать.
Мы бросились в комнату Изи, где чуть не налетели на голый и ритмично дергающийся зад Фредди. Лысая голова боса Арни повернулась в нашу сторону на мгновение и изрекла:
- Мммммилое существо...
Где-то из под него Изи по-деловому проинструктировала:
- Мальчики, дверь за собой прикройте.
Мы уже было вышли из комнаты, когда лысая голова обернулась еще раз.
- Да, - сказала она Арно, - ты педрила можешь завтра на работе не появляться.
Оказалось, Изи ему в душе все рассказала, думая, что он и так все знает.
Гадалка все-таки...

19 мая, 1993
(Арни после неожиданного увольнения перебрался жить на балкон. Моя предсвадебная неврастения посему достигла к сегодняшнему утру своего пика, а потому приходится снова прибегнуть к семейной истории в терапевтических целях. Ну и чтобы с тоски не помереть – синяки мне не к лицу...)
Через три года после своего приезда с войны Артезиан Кендолл умер, безруким и несчастным. Дела его к тому моменту достигли такого упадка, что даже делами именоваться перестали. Знакомые бывшего путешественника поговаривали о самоубийстве, но никаких предсмертных записок найдено не было. Одни неоплаченные счета.
Жена Артезиана решила продать именье, чтобы как-то расправиться с долгами покойного мужа. Покупатели поначалу ходили толпами. Щупали мебель (которая продавалась с домом), разглядывали в лупу потолки, мерили градусником температуру почвы во дворе и брали на анализ кору старых ореховых деревьев в саду. Некоторые уже готовы были предложить солидную сумму, когда набрели на странный домик в дальнем углу усадьбы.
«Рабов берете с собой или продаете с мебелью?» – дежурно вопрошали потенциальные покупатели и к удивлению своему обнаруживали, что в странном домике живут отнюдь не рабы, а свободные черные квартиранты, которые по договору о съеме имеют право жить в нем пока исправно платят ренту.
Сожительство с семьей негров в планы покупателей не входило, а потому ни солидные суммы, ни смехотворно низкие за дом никогда предложены не были. Через месяца три визиты желающих взглянуть на усадьбу Кендоллов прекратились почти совсем, но зато участились визиты кредиторов, достигших к тому моменту этапа угроз и близких к рукоприкладству.
В один из таких дней Брайтон, гулявший в саду Кендоллов в надежде набрести на Бэтси, к своей радости обнаружил кого-то в юбке, повисшего на суку старого орешника.
- Мать твою! - крикнул он, оскалившись, и в этот раз не ошибся, ибо надеясь повстречать Бэтси, наткнулся на ее мать.

20 мая, 1993
Вдову путешественника Артезиана Кендолла на кладбище хоронить отказались, а потому закопали ее без всяких церемоний под одним из низких окон домика моего семейства. Мы с Изи как-то пытались откопать ее могилу, но наткнулись на старый ржавый, но еще весьма действенный медвежий капкан, который, по экскавации, бросился целоваться с моей ногой. Нам стало понятно, что могила вдовы охраняется, и раскопки под окном прекратились.
Усадьбу Кендоллов спустили с молотка. Моей прабабке было предложено выкупить наш домик за символическую плату, чтобы привлечь снова внимание покупателей основной части именья. По счастью как раз вышел на свободу специалист по сейфам Кроли, одолжил у дружественного банка немного денег, заплатил за дом сестры и тут же снова сел. За уклонение от выплаты алимоний.
Новые хозяева имения отгородились от нашего домика высоким забором. Брайтон при первом же удобном случае просверлил в нем дырку, через которую каждое утро и каждый вечер плевал на усадьбу соседей. Лет через пять в ответ на очередной утренний плевок за стеной кто-то квакнул. Брайтон заглянул в просверленную дырку – по ту сторону стены образовался небольшой заболоченный пруд. Брайтон удовлетворенно вздохнул, и плевки прекратились. Обмен любезностями состоялся: вы нам стену, мы вам – болото.
Единственную дочку Артезиана, Бэотриччи Принцесс Кендолл, Хучимама приютила у себя и приняла как родную. Бэтси и Брайтон, оказавшись в одних стенах, пофыркали друг на друга, пофыркали, а потом облюбовали себе подвал, где дядя Болди оттачивал когда-то баскетбольные броски, и целовались там с утра до посинения.
Топор войны и шкурка белочки были навсегда закопаны.