Дом меньшинства. 3

24 июня, 1993
По окончании школы мама пошла учиться на хирурга-кардиолога.
Хотя Ирочки больше не было рядом, привычка делать все за двоих и вдвое быстрее у мамы осталась, а потому с факультетом биологии и медицинской школой было покончено за пять лет вместо восьми. За следующие десять лет Дарья Аракчеева дослужилась до главврача первоклассной частной клиники на Лонг Айленде.
Там, в темной комнате рядом с постелью моего полумертвого деда, среди прожекторов и медицинской оружейной палаты, ее энергичный, бьющий ключом жизненный путь пересекся с вялым, ленивым, избалованным европейским пособием тупиком моего отца, Нила Каира Йоханнесбурга Би Кендолла.
В результате столкновения получился я.

28 июня, 1993
Сегодня понедельник, и я наконец решил сходить в школу, где буду учительствовать.
Мы встречались с директором раза три зимой и в марте, но это было всегда в разгаре учебного года, а потому разговор сводился к крохотным, не связанным друг с другом отрывкам моей биографии, его профессионального пути, истории школы, здоровья его секретарши и всяческих дисциплинарных повинностей учеников.  Выглядело это приблизительно так:
- Ну как долетели, Рендолл?
- Спасибо, господин Фрэнкинстайн, без приключений.
- Фрэ-кин-стайн, Рендолл. Без буквы «эн», то есть. Один из учеников как-то решил подшутить над директором школы, мной то есть, залез в наш компьютер и изменил мою фамилию на всех моих бланках. Миссис Крэнберри, моя бедная секретарша, то есть, вот уже три месяца пытается опечатку исправить, обратно на Фрэкинстайна, то есть, но, увы, безуспешно. У нее первоклассное педагогическое образование. Да-да, из Стэнфорда. Она беспрепятственно могла бы преподавать даже в университете. Но решила, что ее призвание здесь. В этой школе, то есть. Но вот с компьютером не дружит. И печатает плохо. Она зоолог... А вообще зовите меня Фрэнки. Да-да, не стесняйтесь. Фрэнки с буквой «эн», то есть.
Здесь нас прерывают впервые. В дверь просовывается слоновых размеров голова миссис Крэнберри, и она, даже не извинившись, каким-то таинственным полушепотом делится с нами:
- Фрэнки, Элли Макферсон из шестого класса снова приехала на лимузине папаши. У Бобби Блэйка опять расстройство желудка по этому поводу.
- Что опять?
- Да, вырвал и на Элли Макферсон, и на лимузин.
Голова, задев ушами дверной косяк, исчезает.
- Бобби Блейк – местный вундеркинд. Очень впечатлительный.
- А в какой области он одарен.
- Да в общем и целом очень талантлив. Это пока через что-нибудь конкретное не проявилось. Кроме особой впечатлительности, то есть.
- В чем это выражается?
- Желудок слабый. Рвет его, бедолагу, постоянно. Несчастные эти вундеркинды, на самом-то деле.
- Фрэнки, мне необходимо вас поставить в известность об одной моей особенности. Я думаю, этично предупредить вас заранее.
- О Господи, у вас тоже с желудком проблемы?
- Нет, я, конечно, не так даровит.
- Ну и слава Богу, знаете, Кендолл. Хотя, признаюсь вам, вы похожи на очень впечатлительного человека.
- Это так. Но у меня впечатлительность несколько иначе, чем у Бобби, проявляется.
- Неужели мочеиспускание непроизвольное?
- Фрэнки, я – ...
Как своеобразная deus ex machina в древнегреческом театре, в дверной проем просовывается слоновая голова.
- Фрэнки, тебя отец Тараса Андерсона. Из лепрозория.
- Да-да, конечно.
Фрэнки хватает трубку, поворачивается в своем кресле ко мне спиной, видимо, чтобы подчеркнуть конфиденциальность разговора, и почему-то басом спрашивает своего абонента:
- Господин Андерсон, вы опять от Налоговой полиции прячетесь?.. А почему не старым способом? Мы же в прошлом году прекрасно все устроили... Вам не понравилось преподавать в школе для умственно отсталых?.. Что-что?.. В лепрозории ответственности меньше?..   Ну это правда... Что?.. Да, про Тараса не беспокойтесь... Мы его на продленке пару недель подержим... Ага, и матрас у нас с прошлого раза остался... Ну вы же знаете – у нас все силы – на благо ученикам... Удачи вам!
Фрэнки возвращается к нашему собеседованию.
- А литератор нам, Рендолл, просто позарез нужен. Необходим, то есть. Так что я вам откровенно скажу – на ваши проблемы с мочевым пузырем я глаза готов закрыть. Ну и потом ученикам веселее будет... С таким впечатлительным преподавателем, то есть.

Сегодня, однако, понедельник. Конец июня. У детей каникулы. Слоновая голова миссис Крэнберри – в отпуске. Вместе с остальными, уверен, не менее интересными частями ее конституции, которые, увы, мне разглядеть ни в один из предыдущих приездов не удалось, ибо в проем двери помещалась только голова. Директор школы, как владелец стрип-бара в дневные часы суток, – утомлен чистотой атмосферы. Для здорового существования ему необходим углекислый газ. Поэтому собеседование у нас получилось четырехчасовое – вдвоем мы углекислым газом наполнили весь его кабинет.
- Рендолл, мне так без них одиноко. Без детей, то есть. Вы знаете, мы ведь живем ими. И я, и миссис Крэнберри, и даже тренер женской команды по хоккею Козарович.
- Я понимаю, Фрэнки, летние месяцы очень тяжелы. Мне, скажу по правде, этот июнь дается с большим трудом.
- У вас тоже дети?
- Нет, Фрэнки, хуже. Я женюсь.
- Но это же прекрасно, Рендолл. Это же прекрасный способ завести детей.
- Фрэнки, я в общем-то и пришел как раз, чтобы разъяснить ситуацию...
- Я знаю, что вы скажете... И вам, не задумываясь, отвечу, раз уж вы ищете совета: обязательно усыновите кого-нибудь.
- Я не совсем о том, Фрэнки...
- Ах вот оно что... Она просто не хочет детей? Тогда бросайте это дело, дружище. Не женитесь, то есть. Дети...
- Фрэнки, речь не о детях.
Он помолчал.
- А о ком еще?
- Фрэнки, я гомосексуалист. Я хотел вам еще в феврале сказать. Я хочу быть предельно откровенным с вами. Я десятого июля женюсь... Выхожу замуж...
- Я вас поздравляю, дружище. Спасибо за приглашение. У нас как раз каникулы – я с удовольствием погуляю с вами в этот праздничный день.
- Вас не беспокоит реакция некоторых родителей?
- Рендолл, меня гораздо больше беспокоит ваш слабый мочевой пузырь, признаюсь вам откровенно...Вот хохоту будет, если вы того... прямо в классе... Но я ничего поделать не могу – мне позарез нужен литератор.
- Спасибо, Фрэнки.
Мы трепались до окончания рабочего дня. Фрэнки делился шалостями каких-то учеников, часто говорил «то есть», хихикал фальцетом и иногда переходил на басистый шепот. Он рассказывал о проступках своих подопечных с таким азартом, что создавалось впечатление, что он не только их поощряет, но и организовывает. Или вообще сам выдумывает. Каждого шаловливого ученика он называл вундеркиндом.
Под самый конец, когда мы собрались уже уходить, он прервал на полуслове свой рассказ об ученице седьмого класса Келли Гудйер, которая...
- Понимаете, старина, решила помочь голодающим детям Сомали. Насыпала в свой йогурт стиральный порошок, съела его во время ланча в кафетерии. Ну, понятное дело, отравилась. И представляете – пигалица засудила компанию, производящую йогурты. А вырученные деньги – на новую прическу и того... детям... Кстати, дружище. Мой совет остается в силе. Обязательно кого-нибудь с Арни усыновите. Или еще лучше, Рендолл... удочерите.
Если это и произойдет, я в нашей семье буду не первым.

29 июня, 1993
Моей сестре Изабелле как раз исполнилось пять лет, когда дедушка Брайтон поддался прелестям забытия и решил в сознание не приходить. Мама с папой к тому времени уже были обручены и обдумывали переселиться из темной комнаты в палате деда в жилище попросторней.
Кончина Брайтона поэтому пришлась как нельзя кстати. Было вскрыто его завещание, которое, опуская юридическую белиберду, гласило:
«Разбить весь мой капитал на четыре части.
Одну отдать инженерному факультету ЭмАйТи на разработку альтернативного автомобильного топлива, основанного на спирту. Передать факультету все мои труды в этой области. Особенное внимание советую обратить на малиновую настойку. Рецепт найдут в трудах.
Вторую часть выделить в отдельный фонд, который нарекаю Фондом Кроли. Эти деньги пойдут на предвыборную кампанию первого кандидата в президенты страны, который будет представителем этнического, социального или сексуального меньшинства. Таких в ближайшее время не предвижу – мы не Англия. А потому пускай деньги копятся под процентами. Когда мой кандидат будет готов, с ним на финансовой арене трудно будет тягаться. Во всех других качествах кандидата я уверен.
Третью четверть и всю мою недвижимость, кроме домика на Лонг Айленде, отдать моей жене Бэтси. Прости, дорогая, за белочку. (Пишу это и для пущей уверенности, по совету дяди Авеля, скалю протезами).
Четвертый кусок и наше семейное гнездышко отдать моему непутевому сыну, иначе ему придется снова пойти работать. Из сострадания к потенциальным работодателям и во избежание гражданской войны, завещаю ему четверть моего состояния.
На последок хочу поделиться краткой летописью рода Кендоллов:
Гибкий, черный, в клетке, но не обезьяна.
В жилах течет спирт, но не алкоголик...
Дописывать эту загадку предоставляю грядущим поколениям.
А я с интересом почитаю и попытаюсь разгадать...
Б.М.А.Б.К.»
- Как это он про себя поэтично, а? – была первая реакция моего папаши, когда юрист прочитал ему завещание: - Ну да Бог с ним. Четверть капитала – это ведь миллионов сорок. Так, нет?
- Сорок семь миллионов, восемьсот тридцать две тысячи, господин Кендолл.
- Отлично. Пора выселять Клауса с его группенфрау.

30 июня, 1993
Обрученные Нил и Дарья никак не ожидали, что выселение Клауса и Кирстен Хремзель-Шрек будет столь безболезненным и быстрым.
Клауса нашли на крыше. Бассейн был наполнен дождевой водой, в которой, как в стакане с виски, плавали куски прошлогоднего льда.
- Там ящур живет, - приветствовал гостей туберкулезник, показывая худым пальцем с длинным острым наконечником ногтя в сторону глубокой стороны бассейна. – Орлавартам – самое глубокое высокогорное озеро в мире. Не подходите очень близко к берегу. Ящур голоден. Он не ел ничего с пятницы.
Отец по старой привычке похлопал Клауса по плечу. Несильно так. Аккуратно. Клаус согнулся и закашлялся. Дарья обняла его, посмотрев на жениха испепеляющим взглядом главврача.
- Ты больно исхудал, дружище, - своеобразно извинился Нил. – Нездоровится?
- Нет-нет, кху-кху. Я в порядке. В Альпах воздух целительный. Я здоров – как горный орел. Я исходил эти склоны вдоль и поперек. Нет хребта в Альпах, который я не преодолел. Все было прекрасно до прошлой пятницы, когда я набрел на это озеро. Орлавартам – самое глубокое высокогорное озеро. Оно меня не отпускает. От воды тянет холодом, и я мерзну. Но уйти не могу. Мы с ящуром уговорились. Он меня не ест, пока я ему буду приносить корм. Вот я и прикован к этому озеру уже полгода.
- Ты же сказал с пятницы.
- Да-да. С прошлогодней пятницы.
Отец подошел к самому краю бассейна и вгляделся в мутную полусгнившую воду.
- Он сейчас выплывет. Вы его сегодняшний корм. Вы мой сегодняшний улов.
С этими словами Клаус гибко выскользнул из объятий заботливой Дарьи, поглаживающей его из сострадания по голове, и столкнул отца в бассейн.
Папа эту историю про сумасшедшего Клауса рассказывал нам с Изи сотни раз и всегда завершал одной и той же моралью: «Вот и не зарься на чужой дом». Он до сих пор абсолютно убежден, что Клаусу досталось по заслугам за европейскую ссылку, к которой Брайтон приговорил отца.
Вода была жутко холодная и вонючая. Нил окунулся с головой, но сразу же ощутил дно под ногами. Когда он встал и высунулся из воды, гуманный главврач лупила скелетоподобного Клауса по плечам, а тот в ответ кашлял и плевался на нее кровью.
Отец при виде этой сцены захохотал и стал было выбираться из вонючего виски, когда его внимание привлек один из кусков льда, плавающий в глубокой части бассейна. Подплыв поближе и захлебнув при этом пару глотков холодной гнили, Нил потревожил облепившие льдину листья, мокрые ветки и перья принесенных в жертву ящуру голубей. Разбуженная льдина осуждающе взглянула на отца остекленевшими голубыми глазами немецкой фрау из небольшого городка под Франкфуртом.
В прошлогоднюю пятницу ящур вместо Клауса сожрал Кирстен.
Вот и не зарься на чужой дом.

1 июля, 1993
Дарья устроила Клауса в самую дорогую лечебницу для душевнобольных в Нью-Йорке. Прямо после того, как суд признал бедную жертву Освенцима невменяемым. Клаус прошел через длительную терапию, для которой специально из швейцарских Альп привезли еще одну канистру с воздухом. Вскоре ему стало полегче и он даже согласился спуститься с гор к людям, прекратив задерживать воздух в легких. На равнине, однако, его ждал сильный приступ туберкулеза. Его нашли в пасхальную пятницу в душевой. Крови почти не было – ее всю смыло водой из душа. Клаус лежал на кафельном полу, съежившись и закрыв голову руками. В этот раз его по плечу никто не хлопал.
Родители мои въехали в наш дом сразу после суда. Армия уборщиц уже совершила свой рейд. Сантиметры пыли на всех поверхностях за исключением экранов телевизоров в гостиной и спальной были уничтожены сверхмощными пылесосами. Мебель пришлось всю выбросить – она была изъедена молью и термитами.
Нил и Дарья, вселившись, решили дом перестроить, но никак не могли договориться, что будут менять, а потому первые дни жили в пустых комнатах, в основном, вокруг огромной кровати в спальне на втором этаже, наслаждаясь контрастом с больничной койкой.
На третью ночь чутко спящая Дарья проснулась от странных шорохов в гостиной, которую на время обставили большим телевизором и двумя кожаными креслами. Она вытащила из своего набора большой шприц, надела самую длинную иглу и прокралась на первый этаж. В гостиной никого ну было. Телевизор, однако, был включен, и показывал какую-то старую картину для полуночников.
На следующую ночь шорохи повторились. Дарья на этот раз шприцем не ограничилась, но разбудила жениха, который при пробуждении наделал столько шума («А!.. Что!.. Господи!.. Игла!!!»), что тайный посетитель успел даже телевизор выключить к тому моменту, когда полуголый, но не совсем проснувшийся отец, споткнувшись о бейсбольную биту, которую искал впотьмах для самозащиты, скатился по лестнице в гостиную. Защищаться кроме кожаных кресел было не от кого.
Игра в прятки продолжалась еще несколько дней, пока наконец Дарья не догадалась посыпать покрытый лаком паркетный пол рисовыми зернами. Когда гость-невидимка стал шуршать посреди ночи, мои родители не спеша оделись, обулись, вооружились шприцем и бейсбольной битой и спустились в пустую гостиную. Включив свет, Нил и Дарья обнаружили, что невидимок было двое. Две пары детских следов, четко отпечатавшиеся на рисовом покрытии, вели к двери на задний двор. Родители, предвкушая погоню, выскочили из дома, зная, что пришельцам деваться некуда, – задний двор со всех сторон был обнесен бетонной стеной, через которую когда-то давно Брайтон плевался на соседей.
Во дворе их ожидало громкое кваканье лягушек и полная, напившаяся грейпфрутового сока луна. И ни души.

2 июля, 1993
Изи обнаружили только через месяц, когда родители наконец договорились о перестройке дома и пригласили рабочих.
Отец в первый же день доверительно сообщил прорабу:
- Предупреждаю сразу, дружище. В доме водятся привидения.
Опытный прораб сразу нахмурился и почесал небритый подбородок.
- Это значительно усложняет дело, господин Кендолл. За привидений полагается двадцатипроцентная надбавка.
- Нет, вы меня не поняли, дружище. Они совершенно безвредные. Мы с Дарьей к ним даже привыкли.
- За вредных привидений, господин Кендолл, надбавка сорок пять процентов. И надо нанимать специалиста. За дружелюбных привидений надбавка за неудобства. Они мешают очень. Подножки ставят. Вещи переставляют. Вон Джимми во время прошлой стройки уронили на ногу дорогую вазу.
- У меня нет дорогих ваз.
Опытный прораб нахмурился еще сильнее и снова почесал подбородок.
- Вот что я вам предлагаю, господин Кендолл. Пятнадцать процентов надбавки за приведений и еще десять процентов, если Джимми себе чего-нибудь на ногу уронит.
- Ха! Вот это я называю торг! Заметано, дружище.
- Вы, господин Кендолл, не скрою – делец. Ваш папа может вами гордиться. Джимми, дорогих ваз в доме нет. Будь, подлец, особенно внимателен в этот раз, ясно?
На третий день ремонта Джимми, в поисках чего-нибудь не очень тяжелого, что можно было бы по приказу прораба уронить себе на ногу, набрел на заднем дворе на вход в подземную лабораторию Брайтона.
В подвале было темно и пахло спиртом. Последняя деталь помогла Джимми перебороть страх темноты и он осторожно спустился вниз по покатой лестнице. Как раз когда Джимми полностью убедил себя, что воняющее спиртом помещение не может в себе таить ничего опасного, на него кто-то скинул стеклянную склянку. И в этот раз не на ногу, а на голову.
Дополнительные десять процентов были честно заработаны.

3 июля, 1993
Изи была одичавшим маленьким зверьком, когда прораб выудил ее из темной лаборатории Брайтона Медисон Авенью Би Кендолла. К удивлению рабочих и моих родителей, она была вполне упитана и сносно говорила не только по-английски, но еще на каком-то странном наречии.
- Как тебя зовут, девочка? – спросила ее Дарья.
- Изабелла Дасти.
- Где твои родители, Изабелла? - спросила Дарья и осеклась – у Изи были красивые голубые глаза немецкой фрау из небольшого городка под Франкфуртом.
- Их прогнал ящур. Орлавартам. Они были очень несправедливы к ящуру. Они затопили его жилище. Превратили его в озеро. Орлавартам. Вот он их и прогнал.
Дарья обняла девочку.
- Он тебя... обижал? Ящур.
- Нет. Ящур – добрый. Ящур – Би. Ящур – друг.
Рабочие обыскали всю лабораторию. Там была кровать, которой когда-то пользовался Брайтон, стол, пару стульев, много шкафов и полок. На полках были разложены сотни склянок из под самогона. В одном из шкафов рабочие нашли свежий хлеб, варенье, крутые яйца и ветчину. К их предельному разочарованию, в подвале не было ни капли спиртного. И никаких следов ящура.
Изи осталась жить с Нилом и Дарьей. Отец признается, что он поначалу не приветствовал опекунства над пятилетней девочкой, чей самый близкий друг был невидимый ящур, который довел ее родителей до безумья. Дарья, однако, была непреклонна. «Мы унаследовали тебя вместе с домом, - любит она говорить Изи, шутя, - Значит ты – наша».
Изабелла поселилась на нижнем этаже. Ей поставили туда прекрасную дубовую кровать, но она всю ночь проводила в одном из кожаных кресел, не отводя взгляда от экрана включенного телевизора и перешептываясь с кем-то на непонятном наречии.
В первую же ночь втроем Нил понял, что его жизнь изменилась навсегда. Дошло это до отца, когда Дарья лягнула его в пах при первой же его попытке сладострастно пощупать ее грудь.
- Ты чего? Озверела?
- Спокойней, пожалуйста.
- Ах ты ласки хочешь! – понял отец и снова потянулся к груди.
Дарья снова лягнула его в пах.
- Да что с тобой?!
- Мы не одни, осел. Девочка услышит.
- А что если мне хочется?
- Проглоти.
- Ну хорошо, а завтра, что делать, когда захочется?
- Привыкай.
Нил от возмущения включил ночник.
- Что же мы тогда в постели делать будем?
- Разговаривать. Ну и спать, конечно.
- Понятно. Завтра же сдаю эту пигалицу в детский дом. Если это отцовство – я к отцовству не готов.
- У тебя нету выбора, Нил.
- Дарья, милая, кто в тебя вселился? Ты что разорвешь со мной отношения из-за чужого ребенка, возникшего в результате еврейско-немецкой дружбы.
- Я не собираюсь с тобой ничего разрывать.
- Ну слава Богу. Я рад, что мы поговорили и все утрясли, - сказал отец и, не выключая ночника, потянулся к груди.
Дарья его лягнула в третий раз. Нил, взъяренный, вскочил с кровати.
- Ах ты сука! Я не стану отцом на таких условиях. Ясно тебе? Я еще очень молод, чтобы облегчать свои редкие импульсы в туалете наедине с самим собой, тайком от детей. Я хочу секса, когда хочу секса. А не в обеденный перерыв, в каком-нибудь дешевом мотеле, пока эта милая девочка учит алгебру в школе. Я, Дарья, не готов быть отцом.
- Ты им уже стал, милый.
- Детский дом – прекрасный выход из положения. Там сейчас гораздо лучше к детям относятся, чем во времена Оливера Твиста. Нет, это, конечно, неприятно, что придется от нее отказаться. Но я, Дарья, слишком молод, понимаешь?
- Ты спросил, кто в меня вселился. Мне кажется, что это сын.
- Потом, если подумать – с какой стати я должен удочерять ребенка Клауса? Я вообще не понимаю, как у туберкулезника в этой области получилось... Что ты сказала?
- Мне кажется, что это сын. Судя по низкому сердцебиению.

4 июля, 1993
Как мне известны такие подробности? - спросил меня сегодня Арни, читая вчерашние записки. Я, конечно, многое поднасочинил (думаю, к примеру, что мама дала отцу поорать про свою молодость до утра, прежде чем сообщить, что молодость точно закончилась), но источник у меня самый достоверный.
- Только не говори мне, что тебе Нил все сам рассказал, - фыркнул Арни. – Если так - ноги его не будет на нашей свадьбе!
- Он за нее платит, Арни.
- Тьфу, я постоянно об этом забываю.
Но отец в этот раз был совершенно ни при чем. К моменту моего рождения он уже совершенно преобразился – стал отцом и перестал быть молодым, так как с сексом ему действительно пришлось туго. Мало того, что Изабелла до шести лет так по ночам и не спала, - Дарью последние шесть месяцев беременности от отцовского прикосновения просто тошнило. Я, видимо, уже в утробе был о нем невысокого мнения.
- Мне весь разговор пересказала Изи.
- Она все слышала?
- Ага. И про детдом. И про кекс.
- Кекс?
- Да. Про кекс она дословно запомнила, потому что полностью поняла смысл: «Я хочу кекса, когда хочу кекса».

5 июля, 1993
Родители мои никогда не сочетались браком. Они до сих пор официально неженаты, хотя маме этот факт биографии стоил ее первой попытки попасть в Сенат. Решение о гражданском сожительстве, как ни странно, было обоюдным - у каждого, разумеется, были свои причины, но этот вопрос на протяжении всей моей жизни напоминал мне, что родители, такие разные и несовместимые, всегда были единомышленниками в главном. Парадоксально, залогом успешности их брака было и остается невступление в него.
Отец долго готовился к сложной дискуссии о своей позиции по поводу женитьбы. Мама уже была на седьмом месяце, когда разговор состоялся. Они встретились поланчевать в Грейт Неке, оба заказали рыбу и колу. Когда им через пол часа подали кофе, они уже переключились на гораздо более длительный спор - о том, как же все-таки назвать… меня.
Отец поначалу собирался соврать. Он долго придумывал что-то правдоподобное, и в результате остановил свой выбор на самом бредовом, на мой взгляд, объяснении: "Дорогая, последняя свадьба, на которой я присутствовал, стоила мне десяти лет изгнания, а жениху с невестой… сама знаешь. Давай обойдемся без этих формальностей". Однако к тому моменту, когда принесли колу и рыбу, отец настолько осмелел (видимо, под действием голода), что выплеснул на Дарью всю правду-матку:
- Дорогая, последняя свадьба, на которой я присутствовал, подарила мне свободу. У меня неверные ассоциации в мозгу с этой церемоний. Добра от этого брака не жду.
- Нет?
- Нет. Очень сильны ассоциации. Боюсь не вытерплю и того...
- В Швейцарию? На нейтральную территорию?
- Ага.
- Что предлагаешь?
- Предлагаю того...
- Не жениться?
- Ага.
- Я согласна. Соль подай.
- Рыбу солишь?
- Мне замуж выходить не требуется, Нил. У меня уже есть семья.
- Перестань ее солить. Это рыба. Не мамонт.
- Мне можно. Я беременна.
- Как назовем?
- Брюс.
- Гарри.
- Нет. Надо как-то по-русски – Аркадий.
- Если по-русски, то тогда какое-нибудь знакомое имя. Запоминающееся. Толстой, например.
Еще минут через десять с рыбой и колой было покончено, и принесли кофе.
- Фенимор?
- Кавасаки?
- Гарсон!
- Да, Гарсон мне нравится.
- Это я не тебе... Да, милейший. Счет, пожалуйста.
Они, собственно, так и не договорились. Мама настояла на официальном Рендолле. Папа с самого рождения стал меня звать Долли. Половое несовпадение для него помехой не было. До недавнего времени.

6 июля, 1993
За следующие несколько месяцев наше семейное гнездо подверглось самым координальным изменениям за всю свою историю.
Началось все с подвальных помещений. Первым делом избавились от брайтоновской лаборатории. Я совсем недавно узнал, что родители тут были ни при чем: рабочие, и в первую очередь контуженный Джимми, жутко разозлились на покойного магната, не найдя в самогонном цехе ни капли алкоголя, и залили его в знак протеста бетоном.
Подвал, в котором Клаус хранил свою канистру с воздухом и в котором когда-то играл в баскетбол брат Хучимамы Болди, специально для Изабеллы превратили в телевизионную комнату. Чтобы родители могли спать во время ее ночных сеансов.
Злосчастный бассейн, понятное дело, ликвидировали, предварительно разморозив все плавающие в нем льдины. Ничего интересного, за исключением разве что чьей-то протезной челюсти и простреленного в трех местах футбольного мяча, не нашли. Зато Джимми умудрился уронить одну из льдин на ногу прорабу, за что отцу пришлось-таки заплатить десять процентов надбавки за злостное вмешательство привидений.
Родители были категорически против дробить свою полноэтажную спальню, а посему было решено надстроить еще один этаж – под детские. Для Изи. И для спроецированного, но все еще, слава Богу, безымянного меня.
Ремонт был практически завершен, когда отца посетила муза.
- Дружище, - обратился он к прорабу, - а не построить ли нам балкон на втором этаже?
- Зачем?
- Я тут решил астрономией заняться. Куплю подзорную трубу. Буду на звезды смотреть. Что думаешь?
- Надбавка за такое дело полагается, господин Кендолл, - ответил все еще хромающий после эпизода со льдиной прораб.
- За что?
- Ну мне ведь пришлось уволить Джимми, когда он меня того...
- Так.
- Вот. А балконы – его специализация. Придется заново скотину нанимать.
Отец всегда был человеком практичным и с железной логикой не спорил.
Балкон был пристроен в кротчайшие сроки. Он обрамляет весь второй этаж дома по периметру. Однако так как изначально он не планировался, дверей пробить в капитальной стене не удалось. Так что мы на него из окон вылезаем.
Астрономия с отцом не прижилась и, оставив его с двумя огромными телескопами, ушла к другому. Зато папа любит хвастаться, что балкон стал летними ночами своеобразным продолжением родительской спальни. «Сами понимаете, - говорит он, подмигивая нам с Изей, - в помещении было слишком жарко». На самом деле, мама просто выгоняла его туда ночевать, когда они сорились.
Дом был абсолютно готов, когда в один из холодных декабрьских вечеров Изи, отвлекшись в кой веки раз от телевизора, поскреблась в дверь родительской спальни.
- Что, родная? Что случилось? – спросила не на шутку испугавшаяся Дарья, которой вот-вот было пора разродиться мной.
- Нужен чердак.
- Какой чердак? Кому нужен?
- Ящур просит вернуть ему чердак.
- Ерунда, милая, - подключился к разговору отец, - за чердак опять будет надбавка. Иди лучше посмотри что-нибудь по телевизору.
Изи немедленно разревелась.
- Ящур – би. Ящур – друг. Ему нужен чердак.
Отец попытался ее погладить по голове, но она больно шлепнула его по пальцам телевизионным пультом.
- Видишь какую дикарку приютили, Дарья?
- Нил... – сказала мама, испуганно дыша, - Отошли...
- Пытаюсь отослать, милая. Но вот ведь уперлась проказница со своим холодным оружием...
- Нет. Отошли!
- Видишь, детка, как маму расстроила своими выдумками. Хочет теперь тебя отослать в детдом.
- Нил! Оставь ребенка в покое! Воды отошли! Воды!
Мама показала на образовавшуюся у ее ног маленькую лужицу.
- Мама пипи, - догадалась Изи.
- Да, родная, мама пипи, - согласилась Дарья и вдруг застыла как вкопанная, уставившись на лужицу.
В моей амниотической жидкости кто-то стоял.
В воде были отчетливо видны босые следы ребенка. Или пигмея.
- Ящур, - повторила внушительно Изи. – Друг. Би.
Когда мы с мамой вернулись из роддома, чердак был уже готов, и у духа моего прадедушки снова был сухой уголок в нашем доме. А Изи перестала смотреть по ночам телевизор.

8 июля, 1993
Свадьба – послезавтра.
Все гости уже подъехали и разместились.
Изи приехала из Баффало на машине своего нового поклонника, каскадера Артуро Брокколи, подрабатывающего временно гребцом туристической лодки, которая подплывает вплотную к Ниагарскому водопаду. Пассажиры увеселительной лодки платят пятьдесят долларов, чтобы промокнуть до нитки от плевков чуда природы, и еще двести долларов, когда Артуро, подплыв к самому занавесу брызгов, прикидывается, что у него свело одну руку и грести другой нету сил.
Прилетели из Сан-Франциско родители и младший брат Арни. Прилетели в один день, одним рейсом, но порознь. Мама Арни не виделась с папой Арни десять лет, и хотя в самолете их разделяли всего три ряда, она его не узнала – он пополнел на сто фунтов, сбрил бороду, из-за которой они, по сути, и развелись, и полностью облысел. Брат Арни летел первым классом, и когда его мама попробовала заговорить с ним, проходя к своему месту в хвосте самолета, он протянул ей свой пустой стаканчик из под мартини и попросил подать с обедом Шардоне. Семья моего жениха поразительно скучна и обыкновенна. Родители не любят друг друга и пытаются побыстрей избавиться от детей. Дети не любят родителей и тоже пытаются от них побыстрее избавиться. Драма – каждой второй ячейки американского общества. Да и не драма уже, по сути. В клише нет ничего драматичного. Все предсказуемо. И муторно скучно...
Нам, понятное дело, пришлось их отвозить в три разные гостиницы на трех разных такси.

9 июля, 1993
Вчера наконец вернулась из официального визита в Пекин мама.
Вернулась и сразу устроила тихий семейный обед. Давно мы не собирались вчетвером за одним столом - мама с папой, Изи и я. Последний раз, кажется, нас так свел победный банкет, увенчавший ее предвыборную кампанию в Сенат. Тогда, правда, за столом помимо нас четверых было еще три сотни измочаленных бессонницей и паранойей демократов.
Все были чрезвычайно возбуждены. Прямо перед обедом была проведена генеральная свадебная репетиция, прошедшая почти идеально, если не считать кучерский смокинг моего жениха. Отец чувствовал несколько потерянно, но похоже смирившимся. Изи прибывала в состоянии эйфории, предвкушая свадебный  десерт и секс с Артуро в одном из лимузинов для гостей. Мама сидела весь день в уголочке с тремя помощниками и кипой бумаг, которые  надо было подписать. Посреди этого  занятия позвонили  из Белого дома, и  мама в течение десяти минут объясняла вице-президенту, что  в Китае нынче конец двадцатого века, как и  у нас, что на людей китайцы не бросаются и что харакири – это не китайская, а японская традиция. Когда в ответ на этот комментарий последовало риторическое «Какая к черту разница?», мама поняла вопрос буквально и еще минут десять пыталась объяснить. Вице-президенту предстояла поездка в Пекин через два месяца, и он, на самом деле, ничего против китайцев не имел, а просто панически боялся летать и потому перед каждой поездкой пытался найти повод визит отменить.
Разговор с Белым домом закончился, когда вице-президент перебил маму на полуслове новым вопросом: «А что если северные китайцы пересекут границу и захватят Пекин? Я от этих коммунистов каждый день анонимные письма с угрозами получаю. Вдруг они прознают, что я в Китае, и решат меня похитить, а?»
Мама пожелала ему счастливого пути и повесила трубку, а за обедом объяснила нам, что это был уже пятый звонок вице-президента с момента ее приземления в аэропорту имени Кеннеди.
- Надо шепнуть прессе, что он летать боится, - предложил отец, - Это его фобию быстро вылечит.
- Пресса фобию и придумала, дорогой, - сказала Дарья. – Гарри и не подозревал, что у него есть страх к воздушным передвижениям, пока в один прекрасный день не обнаружил на первой полосе USA Today заголовок: «Вице-президент против усиления Воздушных сил, потому что он их... боится».
Разговор после этого на некоторое время вильнул в направлении Изи. Она терпеть не могла политических дискуссий, и ей не терпелось рассказать об Артуро Брокколи.
- А вот Артуро летать не боится. Он вообще ничего не боится. Он каскадер.
- В кино снимается? – спросил отец.
- Господи, в целой куче фильмов, папа! Последняя роль называлась «Страшный человек в толпе» в какой-то исторической картине про взятие Бастилии.
- А в чем был трюк?
- Я же говорю – надо было быть очень страшным. Это очень трудный трюк. Особенно для Артуро.
- Понимаю.
- Он такой добрый. И ласковый.
- Да, - согласился я, - и очень дружелюбный, пока не улыбнется.
У Артуро отсутствовали три передних зуба и почти постоянно кровоточили десна. Я спросил его во время репетиции, почему он не ставит коронки. Он посмотрел на меня как на последнего идиота и объяснил: «Так их же тоже выбьют».
- Долли, перестань немедленно, - приструнила меня мама, - Мне лично Артуро очень понравился.
- Мам, он о тебе так восторженно говорит. Я тебе всегда говорила – ты в Баффало популярней Опры. Хотя и баллотировалась от Невады. Да, вспомнила!.. Артуро тут  попросил тебе вот это передать...
Изи вытащила из своего потрепанного рюкзака пачку цветных бумажек и протянула маме.
- Это все для автографов?
- Нет, ма! – засмеялась Изи. – Это билеты на «Ниагарскую шхуну». Там ровно двести штук. На каждого сенатора с членом семьи.
- Подарок?
- Ну вот еще. Каждый билет – пятьдесят долларов стоит.
- Артуро хочет, чтобы я их продавала в Сенате?
- Ага. Он сказал, что отдаст тебе двадцать процентов с прибыли. Я, конечно, этому честному ослу сразу объяснила, что ты мультимиллионерша и денег его не возьмешь. Правда смешной, да?
- Очень.
Чтобы сменить тему, я рассказал им свой вчерашний сон.
Я – портной в древнем Риме. Каждое утро я просыпаюсь на заре, и мчусь в мастерскую шить мантию императору великой державы. Каждый день в полдень у императора примерка, и мне необходимо успеть мантию к его визиту. Он появляется в одно и то же время, без опозданий, как будто примерка – самое важное государственное дело. У меня нет часов, но я знаю, что император пунктуален до секунды. Каждый полдень у меня готова новая мантия. Император примеряет ее и спрашивает своего телохранителя, которого все зовут Кузнечик из-за его гибкости и изящности: «Что думаешь, воин? Нравится тебе?» Кузнечик оглядывает императора сзади и спереди, издали и сблизи. «Нет, всемогущий. Не к лицу тебе эта мантия. В ней не видно твое мужество». Вот уже год, каждый день император приходит ко мне на примерку в полдень. Всегда в сопровождении Кузнечика. И каждый раз моя мантия недостаточно подчеркивает мужество владыки. Каждый раз мне дается время до следующего полудня придумать новую мантию.
Сегодня ровно год со дня первого визита. Сегодня я проснулся как обычно, на заре. Но я знаю, что сегодня новая мантия к приходу императора готова не будет. У меня кончились идеи. Я тупо сижу в своей мастерской, опустив голову и уставившись на пол. Я знаю, что мне конец.
Ровно в двенадцать приходят на примерку император и Кузнечик. Я падаю ниц и жду, когда император ко мне обратится.
- Ну, что, дружище? Где моя мантия? – спрашивает он меня.
- Прости недостойного, государь. Я сшил тебе триста шестьдесят пять разных мантий. Ни одна из них тебе не подошла. Ни одна, по словам твоего верного война, не была достаточно мужественна.
- Это верно, - подтвердил Кузнечик, подходя ко мне поближе.
- Я, государь, весь вчерашний день провел, пытаясь придумать новую модель. И чем дольше думал, государь, тем яснее понимал, чего не видел целый год.
- Что же? – спросил император.
- Прости недостойного государь, но  мужество нельзя подчеркнуть платьем. Мужество можно подчеркнуть только действием. К примеру, таким...
При этих словах я выхватываю из-за пояса большие ножницы, которыми обычно крою материал, и пронзаю ими горло Кузнечика. Тот, хрипя и истекая кровью, падает на пол. Я боюсь поднять голову и жду, когда мне шею опустится меч императора.
- Поднимись, - говорит он спокойно.
Я встаю на ноги, но в глаза ему взглянуть боюсь.
- Не нравился тебе Кузнечик, да?
- Не нравился, государь.
- Ну ладно. Давай теперь мантию подберем. Из твоих трехсот шестидесяти пяти моделей.
- Да, государь, - бормочу я, не веря своему счастью.
- Надо найти такую, которая мой шрам на груди подчеркнет. Ладно?
- Да, государь.
Тут я проснулся.
Нил, Дарья и Изабелла переглянулись.
- Погоди-погоди, - хихикая, бросается в бой отец, - Ты что во сне укокошил единственный гомосексуальный персонаж.
- Нил, дорогой, что за глупость, - возмутилась немедленно мама, - Неужели не ясно, что в этой истории все действующие лица гомосексуалисты.
- Да, пап, что неясно-то? – приходит на помощь маме Изи. – Это история про любовь.
Каждый автор книги или фильма, которому не удается понятно выразить свою мысль в произведении, может спасти свое детище, объяснив просто, что «это история про любовь». Любовь чем непонятней, тем более захватывающа. Чем бестолковей, тем романтичней. Ни один критик не сможет противопоставить какое-либо мало-мальски убедительное опровержение вашему заявлению, что «история – про любовь». В любви, в отличие, скажем, от мужественности, критик не специалист. В любви – каждый сам за себя.
- Кстати про любовь, - сказала мама. – Я тебе, Долли, привезла из Китая свадебный подарок.
- Мам, это зря. Вы с отцом и так разорились на этом мероприятии. Давай без подарков.
- Глупости, Долли. Я бы с радостью дождалась субботы, но он требует некоторой подготовки. Я вас, собственно, потому сегодня и собрала. Чтобы преподнести... В узком кругу семьи.
Мама поднялась с кресла, подошла ко мне, поцеловала в лоб и протянула большой квадратный конверт с красной ленточкой.
- Поздравляем, Долли. Будьте счастливы.
В конверте оказались билеты Нью-Йорк-Пекин в оба конца. На меня и на Арни.
Еще там была пачка юридических документов на мандарине и на плохом английском.
И небольшая цветная фотография крошечной узкоглазой девочки.
Нашей. Если хватит мужества.

10 июля, 1993
Сегодня...

 
ИЗ ДНЕВНИКА МИССИС ВАНДАЙК БИ ДЖЕМСТОУН:

5 октября, 2024
...Дневников этих целая коробка. Отец проводил за своими записками как минимум пару часов в день. Один из его профессоров в Берки любил говорить, что «литературовед обязан писать, а не ведать». Долли полностью это мнение разделял. Он, правда, всегда жаловался на отсутствие какой-либо фантазии. «Будь у меня хоть крупица воображения, - говорил он, - я бы стал писателем, а не учителем литературы». Фантазия, на моя взгляд, в нашей семье качество совершенно неуместное. Все и так жутко неправдоподобно. Бери ручку и записывай...
...Опять приходил тупой студент с курсовой. Думаю, ему понравились Аспер и Астра,  мои попугаи. Они весь вечер пытались научить его говорить по-английски. Он в ответ гоготал как гусь...
...Сад в октябре божественно красивый. Листья пожелтели, но еще не опали. Мои жильцы как ошалелые прыгают целый день с ветки на ветку, гоняясь друг за другом. Мартышки среди  них самые веселые и шумные. Орангутанги солидно сидят у входа в свою квартирку и делают вид, что никого не замечают. На самом деле все наоборот – орангутанги из моих жильцов самые любопытные. Милые...
...Работа над домом практически завершена. Отец его ни за что бы не узнал. Я специально оставила элемент от каждой эпохи, хотя они и диссонируют с общей архитектурной задумкой...
...Лиану Би, свисающую с чердака, обожают бабуины. Сам дух пользуется ей только по ночам, когда обезьяны спят. Я его, понятное дело, не вижу, но Сэм чует старика издалека. У них вообще очень дружеские взаимоотношения...
...Рядом с домом, привязанный к двум двухсотлетним дубам, висит гамак Хучимамы. Под ним покоится прах мамы Бэтси, охраняемый медвежьим капканом. От гамака по прежнему воняет мастикой. Его время от времени приходится реставрировать, так как гамадрилы обожают на нем заниматься групповым сексом...
...Я сохранила кусок стены, где Брайтон пробил дырку, через которую можно было плевать на соседей. Болото, образовавшееся за стеной, пришлось высушить, и бетонная плита с дыркой посреди тропических деревьев сада смотрится как языческий одноглазый идол.
...От Клауса и Кирстен ничего не осталось, но они эпохой и не были... Специально уговорила архитекторов не строить бассейн в саду. От греха подальше...
...Оставила балкон Нила и Дарьи. Мы с Сэмом почти каждую ночь вылезаем на него через окно спальни и смотрим на звезды. Без телескопа...
...От отца, помимо коробки с дневниками, унаследовала голубой ковер в гостиной...

6 октября, 2024
...Сегодня с Сэмом смотрели инаугурацию нового президента. До сих пор не могу привыкнуть, что выборы у нас теперь в начале осени. Телекомпании подсчитали, что предвыборный ажиотаж портит им рейтинги футбольных трансляций и пролоббировали в Конгрессе перенос даты выборов с ноября на сентябрь. Так что инаугурируют у нас нынче в октябре. И все довольны – и болельщики, и избиратели...
...Приятно было ужасно, когда президент в своей инаугурационной речи особо поблагодарил Фонд имени Кроли, учрежденный Брайтоном Медисоном Авенью Би Кендоллом, моим прадедом. Меньшинство, наконец, восторжествовало. Президент США – гомосексуалист...
...Мой дядя Арни участвовал в предвыборной кампании нового президента. Он, собственно, ради него с отцом и развелся. Где-то через год после поездки в Китай. Арни на днях звонил мне, визжа от восторга: ему обещан портфель министра финансов. Он будет самым крупным бухгалтером страны...
...Я с гордостью делюсь достижениями своей семьи с Сэмом. Он добродушно смотрит на меня своими умными глазами и похотливо облизывается, виляя хвостом...
...Завтра начну читать ему новую тетрадь дневников отца...


Май, 2001 г.