Праздник жизни

На окраине базарчика, возле забора, расстелив газетку, торговал хрусталем старик. Он был одет в серый, слишком просторный плащ, стоял молча, никому не навязывал свой товар, не расхваливал. Просто стоял и ждал.
Старика никто не замечал, впрочем, как и его хрусталь. Скользнут нелюбопытным взглядом нагруженные продуктами женщины, возвращающиеся домой, пьяный мужик посмотрит бессмысленно, и все. Да и товар–то больно неказистый, потускневший какой-то, не модный, сразу видно — б/у, простоял много лет без применения в серванте, радуя глаз равным социалистическим богатством. В те далекие и спокойные советские времена такие вазочки и кружечки были почти у всех.
Но старик словно не чувствовал их неценности в глазах прохожих. Время от времени он заботливо протирал полотенчиком запылившиеся, на его взгляд, посудинки, смотрел на свет, любуясь, и снова ставил на газетку. Старик стоял тут уже не первый день, с ним даже пытались познакомиться бабульки, торгующие носками и всяким барахлом, но он молчал в ответ на все расспросы, и от него вскоре отстали. Он и стоял всегда поодаль, не бросишь же свой товар, чтобы только познакомиться с угрюмым старичком.
Апрельский снег уже повсюду растаял, а нового не предвиделось, и хотя ветер был еще слишком свежим, слишком холодным, уже запахло летом. Люди покупали цветы, стали громче смеяться, женщины вспомнили о парикмахерских, диетах, юбках-мини. Старик смотрел на проходящих мимо него праздничных людей, но, казалось, не чувствовал пьянящей весны. Он стоял в тени, и проснувшееся солнышко не касалось его своими живительными лучами.
— Дед, почем ваза? — Возле хрусталя вдруг остановился ухаристый мужик в распахнутой куртке.
Старик засуетился, зачем-то поправил край газетки, вытащил и снова положил в карман платок и только потом твердо сказал:
— Пятьдесят рублей.
Мужик развеселился:
— Чё так дорого-то? Давай за тридцать!
— Пятьдесят рублей, — сурово повторил старик. Голос его слегка дрожал. — Это хрусталь.
— Правда что ль? — «не поверил» весельчак.
У старика затряслись руки и стали вздрагивать губы:
— Если будете брать, я уступлю...
Ухарь оставил шутки:
— Ладно, давай за тридцатник! У супруги день рождения завтра, юбилей, можно сказать — сорок пять, баба ягодка опять, надо подарок какой-то. Вазочка-то сойдет, как думаешь, дед?
— Да, конечно, — прошелестел дед едва слышно. Он взял вазу и стал зачем-то снова протирать ее платочком, вытащенным из кармана.
— Ладно, хватит, дед, чистая уже. Держи деньгу!
Старик бережно передал вазу, потом медленно пролистал три десятки, хотел что-то сказать, но только молча поднял глаза.
Мужик сразу заторопился.
— Ладно, бывай, дед. Удачной тебе торговли!
В этот день у старика больше ничего не купили.
После обеда, когда базар начал расходиться, собрался и старик. Он аккуратно завернул каждый предмет в газетку, уложил в коробочку, спрятал в сумку. Но пошел сначала не к дому, а назад, к рынку. В киоске с молочными продуктами купил творожку, сметанки, потом взял булку хлеба и полкило гречки. Нести все это было тяжело, но идти недалеко, можно ведь не спешить. Старик часто останавливался, давал отдых рукам, сумку ставил на землю, выбирая место почище.
Дома он сразу окунулся в запах. Запах тяжелоболеющего человека, лежачего. Он встал на пороге комнаты, прислушался.
— Я не сплю.
— Как ты? — спросил он в темноту. Жена теперь почти все время дремала, и он закрывал шторы, чтобы ей не мешал солнечный свет.
— Как всегда. Ты как сходил?
— Хорошо, — голос старика стал виноватым. — Вазу сегодня продал, помнишь, высокую такую?
— Мама которую подарила... Да, да...
Старик засуетился, доставая из сумки продукты.
— Творога вот купил, гречку. Хочешь кашки?
На кухне он тщательно размял творог со сметаной, разделил на две части, одну убрал в холодильник — на завтра, а вторую отнес в комнату.
— Покушай творог.
— А ты?
— Я уже поел.
Когда жена заснула, он ушел на кухню и сел возле окна.
Уже темнело, в соседних домах зажигались огни, виднелись тени людей за шторами, кто-то включил музыку, хотя и без этого было шумно. В открытую форточку врывался детский гвалт, визг качелей, хохот подростков, громкий разговор подвыпивших мужиков, женский смех, из квартир доносились голосящие на все лады телеканалы и радиостанции, орала сигнализация, лаяла собака, трещал мотор мопеда, фырчала притормозившая машина, — в общем, в который раз проходил мимо теплый весенний вечер, вечер, обещающий бурную, полную радостей жизнь, жизнь, в которой нет ничего невозможного, где все достижимо и даже до звезд можно достать руками. Весна обещала праздник.
Старик смотрел в окно и ощущал себя совершенно чужим.
Март 2003