Этюд 6. Про волка

Этюд№ 6. Про волка.
Ярко оранжевое солнце медленно заканчивало свою дневную смену на чистом, с парой кучевых облаков небосклоне. Оно закатывалось где-то на самом краю света, возможно там, где заканчивался этот непроходимый и бесконечный лес, где он жил. И солнце, постепенно снижаясь с частью подрумяненного неба и зазевавшегося облачка, словно на прощание протягивала ему длиннющие тени лап сосен, которые потеряли все свои нижние ветви в борьбе за то, чтобы первым дотянуться до светила, дабы иметь честь приветствовать его с приходом каждого нового дня.
И только птицы, своим затихающим пеним наперебой упрашивали задержаться звезду хотя бы на часок, но, поняв тщетность своих усилий прекращали петь и поудобнее устраивались на ветках, чтобы завтра с новыми силами начать исполнять солнцу дифирамбы, на которые они не скупились.
Ему нравилось это зрелище, и он приходил сюда на холм каждый вечер, чтобы попрощаться со старым днем и постаревшим на сутки солнцем, которое он считал своим другом. И возможно, любуясь на закат, он вспоминал дни своего беззаботного детства, проведенного в глухой лесной чаще, где солнце было редким гостем и с трудом пробивалось сквозь сплетенный из листьев деревьев природный ковер, под сенью которых он рос вместе со своими братьями под присмотром заботливой матери. Вспоминал он и старую нору, усеянную костями зайцев и игры среди замшелых камней и обросших ложными опятами столетних пней, знававших лучшие времена, когда они были деревьями.
Но никто не знал его настоящего имени. И люди может быть из уважения к нему, или из зависти, а может быть из страха, порожденного тайной ненавистью, давали ему различные прозвища, вспомнив легенды, передававшиеся из поколения в поколение. А в охотничьих байках, где он был главным героем, рассказы о нем обрастали все более страшными подробностями после очередного пересказа за кружкой пива вьюжной зимней ночью, или у потрескивающего костра в летнюю ночь в полнолуние. И даже родители пугали его именем своих чад, обещая, что он придет за ними и утащит в свое логово, если дети тут же не заснут. И те еще долго не могли увидеть сон, услышав завывание ветра в оконной щели, которое они по наивности принимали за его вой.
Но только ему было неведомо все то, о чем думали и говорили о нем люди, которые в сложенных о нем пословицах и сказках придавали ему человеческие качества, которыми он никогда не обладал, и которые были ему также чужды как и все человеческое, вызывавшее у него только ненависть.
Будучи рожденным под пологом темно-зеленых чащоб, где преобладали сумеречные цвета, он был наделен природой правом убивать, но не из животной прихоти, как это делал человек, а из необходимости выжить. И нареченный прозвищем «санитар леса» с легкой руки двуногих существ, он безукоризненно оправдывал данное ему прозвище, сам того не сознавая, и особо не стараясь соответствовать ему.
Не раз ему приходилось обагрять кровью своей добычи лесную подстилку, усеянную ржавой хвоей, чем вызывал первобытный ужас лесных обитателей, обходивших за милю принадлежащие ему территории. Но делал он это лишь подчинясь воле инстинкта, диктовавшей ему правила выживания в мире, где он сам мог стать жертвой человека, для которого его серая шкура добытая на охоте воспринималась как очередная победа над природой.
Лишая жизни ослабевшее животное, он тысячелетиями оттачивал свое мастерство, передавая его по наследству следующему поколению, совершенствуя искусство убивать. Искусство, которому с легкостью научился человек, который казалось еще недавно подбирал остатки его жертв, оставленные на корм шакалам.
Но настали другие времена, и человек, который раньше боялся его как огня, и который мог противопоставить его зубам и настойчивости только свой разум, вытеснил его в самые бесплодные земли, провозгласив себя царем всего живого и неживого…
Незаметно прошли тысячелетия. Места в которых он охотился почти не изменились с тех пор, как предок человека слез с дерева, чтобы сделать свой первый шаг на двух ногах, а не на четвереньках, как прежде.
Лишь не цветущий папоротник ушел в небытие, уступив место можжевеловому кусту, а под вековыми дубами, в плотной массе хаотично разросшейся зелени рос не белый гриб, как раньше, а червивый сморчок, отражающий своим масляным глянцем уходящее на запад солнце. Проводив прищуренным  взглядом усталое разгоряченное солнце, он тал ждать ночь и луну, чтобы выйдя на опушку леса, освещаемую серебряным светом спеть заунывную песню о своей жизни, смысл которой понимала только его бледная печальная подруга, разделявшая с ним свое одиночество.