The молоко

Л. Т. посвящается

Прежде чем разбить моё сердце
Холодным прощай,
Обещай мне любить меня,
Обещай.
Из песни


The молоко.

Рок разрезал тишину на куски.
Голова молила о помощи… Тимофей лежал на диване и смотрел  в потолок. Слишком много молока… и секса тоже слишком много… Это было вчера. А сегодня лишь пустота… и сожаление… Всё по-старому, всё не хочет меняться… Тимофею было плохо… Он слушал звуки из музыкальных колонок. Там голос надрывался и кричал «Hate you…» или что-то вроде этого. Тимофей лежал и жалел себя… уже не первый раз. Ночь подсыпала снотворное, но глаза, по-прежнему ясные, не хотели спать, не хотели думать. Хотели лишь видеть её.
Сколько прошло? Дней, недель, лет? Он часто задавал себе этот вопрос. Вот так просто лежал и истязал себя мыслями о ней. Это вошло у него в привычку: ему нравилось сходить с ума… Это такая игра, без правил. Тимофей не мог по-другому. Как молоко, это затянуло его, и он не мог сопротивляться. Он слабак, хотя и редко себе признавался в этом. Подумать только, какая-то баба ворвалась в его гениальный мир, перевернула всё с ног на голову! Раньше он никому такого не позволял. А её он любил… с первого вздоха или как там…
Другие? Их было много, очень. Тимофей поморщился. Ни одного лица он не мог вспомнить без особого напряга. Все одинаковые, как лабораторные мыши. Он даже улыбнулся. А она не такая. Почему? Почему она, зараза, не такая? Ночь уже съела почти всё освещение. Его знобило. Он сполз с дивана. Нужно на улицу, нужно сходить за молоком. 
. . . . . .

Он налил ещё немного. А ведь это она виновата, что он опять пьёт молоко. Если бы… Тимофей приказал себе заткнуться. Он вспомнил, как она просила его не пить это, как она плакала… А он не смог, не смог. Нет, она не виновата. Полезное действие молока заработало, и он ушёл в сон.
. . . . . .

Всё было оранжевым. Ярко-оранжевым. Множество оранжевых машин. Машины были повсюду. Они ехали, пропускали друг друга, сигналили и снова пропускали, и снова сигналили. А ещё зайцы. Как и прежде, голубого цвета. До ужаса красивые. Они шевелили своими мохнатыми ушами и загадочно улыбались. А ещё они махали. Лапками. И ещё тогда все любили друг друга…
. . . . . .

Тимофей лежал на диване.
А почему, собственно, он её любит? Они ведь были тогда совсем детьми. И ничего между ними не было, и быть не могло. Только её солёные губы… Его никто никогда так не целовал. Что ему нужно от жизни? Для чего он живёт? Для кого? Родители? А они вообще знают, что у них есть сын? Сказать им, вот бы они удивились. Он давно их не видел, да и не хотел. Ради друзей? Это нельзя называть дружбой. Ради своих лабораторных мышей? Ради того, чтобы пить молоко? Нет! Вот уже сколько(?) он живёт, только чтобы однажды увидеть её. Наконец-то ему хватило смелости признаться себе в этом. Тимофей знал, что так и будет. Он увидит её, рано или поздно увидит. И расскажет обо всём, что волновало его все эти годы. А пока он выпьет ещё молока, но только совсем чуть-чуть. Пока.
. . . . . .
 
Зайцы опять улыбались. Они, наверное, всегда улыбались. Они были рождены для того, чтобы улыбаться и махать лапками. Всю жизнь. Оранжевая машина притормозила. Дверь открылась и позвала внутрь. Внутри было тоже как-то оранжево. За окном мелькали улицы, переполненные голубыми зайцами. И ещё тогда все любили друг друга. Прошло непонятное время. Машина ехала быстро и бесшумно. Притормозила, нет, снова разогналась. Теперь уже мчится на полную скорость. Очень быстро. Ещё быстрее, ещё, ещё…  Скоро может быть страшно… Притормозила. Остановилась.
. . . . . .

Тимофей лежал на диване. А у неё красивое тело, - думал он. Полжизни за такое тело. И глаза у неё такие, каких он больше никогда нигде не встречал. Целую жизнь за такие глаза. Голова ещё болела. И ныло сердце. И было плохо, очень-очень плохо. Почему же он её любит? Нет, просто интересно. Она относилась к нему по-особенному… Она ценила его, как никто никогда не ценил. Она сумела отыскать в нём что-то такое… хорошее. Да, он хороший! хороший! Нервы сдавали. Что толку, всё по-прежнему и всё не хочет меняться. Почему же весна его не радует, как она радует нормальных людей? А он и не нормальный. Да, он ненормальный. Она так сама говорила.
 Если бы на свете не было великой вселенской любви…  Голова уже не болела. Болело только сердце. А это, как известно, гораздо больнее… Молоко манило своим загадочным видом. Главное, не перелить. Тимофей осторожно плеснул себе ещё. Он, было, подумал, что поступает плохо, нарушает какое-то там обещание…
Да, а сама-то она где сейчас? Почему не пришла и не отняла у него кружку? Не смогла? Или не хотела? Как-то она сказала, что лучше целое море цветов. Чем всё молоко, которое он выпил за свою короткую жизнь. Она вообще говорила всегда только умные слова. Ему стало противно за самого себя, и он отставил кружку в сторону. Он больше никогда не притронется к молоку. Никогда не вспомнит, как попробовал его ещё в детстве. Как пил его тайком от родителей. Как ругалась мама, когда узнала…  Как начал пить его только по праздникам, а потом и каждый день. Как плакала она… с молоком покончено навсегда… Потом резко схватил и выпил весь пакет до дна…
. . . . . .

Зайцы уже не казались такими дружелюбными. Что-то произошло, что-то случилось. Они хмурились и грустно качали головами. Как в последний раз… Медленно, нехотя подъехала оранжевая  машина. Дверь распахнулась. Ехали очень быстро, как-то нервно. Толчками и урывками. Всё тряслось, и было холодно-прехолодно. Тимофей знал, что нужно выйти из машины, пока не поздно, но это не представлялось возможным. Ехали долго, быть может, всю жизнь. Было страшно, как никогда… Каждую минуту они могли врезаться куда-нибудь. Каждую минуту они могли умереть… И они умирали. А как же иначе? А что вы хотели? Безнаказанно пить молоко? Ха! Стук. Толчок. Всё.
. . . . . .

Тимофей не смог подняться: было лень. Оглядевшись, он понял, что лежит не на диване, а в оранжевой машине. Может день, может неделю. Потом резко встал. Ведь она ждёт его. Нужно поскорее её найти. Он передвигался очень быстро. И нашёл её сразу. Она была красива, как никогда. Как всегда. Только глаза не такие. Слишком красные, что ли. Что?! На столе стоит коробка молока. Нераскрытая коробка. Одним движением она открывает её и наливает целый стакан. « Ну, за тебя, любимый Тима…» Она всегда называла его только так и не иначе. Каждый день и каждую ночь она думала только о нём. Вот уже много дней, недель, лет. Она знала, сколько их прошло. Почему? Они ведь были тогда совсем детьми. И ничего между ними не было да и быть не могло. Только его солёные губы. Никто никогда её так не целовал. А ещё она ценила его. За то, что он такой, какой есть. И ещё она ненавидела его… за молоко. И за целое море цветов.
 Ей только что сообщили, что его больше нет. Нет навсегда. И никогда она не увидит его и не расскажет о том, что волновало её все эти годы…
Она никогда раньше не пила молока.
. . . . . .
 
Зайцев не было…
. . . . . .

Тимофей смотрел и думал: «Она такая, как я. Она тоже его пьёт». Он очень любил её в тот момент.
Он так ничего и не понял…

Я уважала себя за то, что сумела написать об этом. Спасибо тем, кто понял про молоко.
Теперь я ненавижу этот рассказ. Это слишком правда.
От автора.