Дорога ложки к обету

Качается свистящая ночь за окном, деловито гудят неугомонные электрончики, осыпаясь через  призрачные складные ромбики на крыше вагона и позвякивая в полу рокочущим, экстатически вибрирующим, подзуживающим зубы дребезгом.

Любопытные звезды спорхнули на землю, угнездились на штыках фонарей,  в две шеренги, расплывчато улыбаются в оплаканном небушком асфальте. Звезды изрядной светимости, все как на подбор. Цепочки строгих бело-фиолетовых серийных Сириусов. Покрывала рыже-доброжелательных Канопусов на бетонных канапе полустанков.
Я достоин апельсинового салюта Канопусов, я достоин протяжной сиреневой серенады нескончаемых Сириусов – я сделал шаг в сторону, я вынырнул из черной речки, текущей красными габаритными угольками под конвоем тысячи очей аргонового Аргуса. Я продал машину. Я обрел свободу пивной болтовни в такт задорно поигрывающему зелеными плечами вагону.

«Это место свободно?»
«Только для тебя!»
Пусть вагон пуст, ну и что ж?  Это я попустительствую пустоте!
Слабовольные желтковые солнышки миопически щурятся с потолка,  робко щупают карамельные дощечки сидений глянцевыми мысками.
«А если я выберу другую лавку?»
«Ты еще не поняла? Других лавок нет… Это иллюзия… Это отражение единственной лавки в амальгаме надломившихся клыков пространства и времени, постоянства безмыслия и памяти о забвении, наследственности страха и изменчивости воли, тротуаров истории и пертуаров…
«Что такое «пертуар»?»
«Папа «репертуара»: если есть ре-пертуар, должен быть и «пертуар»!»
«А что такое «тротуар»?»
«Ты чего, из Питера?»
«А что такое «Питер»?»
«Понятно: из  Штатов! Ду ю спик инглиш?»
«Си, амиго!»
«Бьян! А что такое лавка – это ты хоть знаешь?»
«Уменьшительно-ласкательное от love?»
«То-то! Поэтому лавка только одна: большая и чистая!»

Поезд идет. Поезд «Желание»: шестнадцать вагонов, полных нами двумя. Феллини? Зачем нам Феллини? Кто такой Феллини?
Поезд баюкает ночь: она не проснется, пока четыре предсердия и четыре желудочка причмокивают на стыках. На сТЫках что-то МЕНЯется, заМЫкается, коротко и искристо.

Я ль не достоин фейерверка? Я продал машину. Я купил электричку. Я выткал скатерть родных просторов рельсовым серебром, нерейсовым  золотом молчаливого: "кушать подано!" Зачем-то же я обменял машинку на

мошну? (Если кто-то подумал другое – ваши проблемы, извращенцы!)
Зачем-то же я начеркал «оферта акцептована» кровью того парня, что называл себя «Мефисто»? (Он верещал чертовски инфернально, надо отметить!)

Зачем-то же я продал этот мир?

О, да! Ода:

You’re face
             To face
With a man who sold the world…

Но это уже другая ода, это сводная младшая Эдда, это водная падшая Веда: споры споров прорастают из тины истины водоема нашего «вдвоема».

И мы отроем утро изо рва изорванного пиками пихт горизонта, горящего на востоке восторженным малым краешком алого раюшка!  И  ликующий лакей в салатных латах лета подаст «завтра» на обет, на обе тарелки хрустальной элитарности, выдуманные абстрактным стеклодумом для дипломатического приема посуды с 10.00 по Судный день. И приправит горчицей моей категоричности, прикроет салфеткой димонстрации чьей-то субурбанистической, сюр-байронической дименции!
И «будет» будит Будду в восьмерично путейской будке!