Секунды иных измерений...

            …Редкая кучевка застыла на месте. Я стою на краю покрытого сухой пожелтевшей травой поля.   
                Солнце добралось почти до зенита и припекает вовсю. Прозрачные потоки нагретого воздуха поднимаются вверх, отчего домики дачного поселка и лес на другом конце аэродрома причудливо искривляются и подрагивают. Где-то на высоте урчит мотор невидимого кукурузника. В небе одиноко плывет белый купол…
             Тренировочный городок тих и безлюден, лишь шелестят листья тополей да звучит мягкий голос Капли. Нас шестеро, мы сидим на потемневших от времени и дождей деревянных скамейках, составленных буквой «п» в центре тополиной рощицы.  Сквозь редеющие кроны пробиваются солнечные лучи. Они покрывают пятнами света усыпанную листвой землю, ржавые перекладины со списанными парашютами и кусок борта Ан-2 на деревянном помосте, над песочницей.
            Магия знакомых и загадочных слов: основной парашют ПТЛ-72… запасной З-5… ППК-У (этот прибор, открывающий парашют в случае необходимости, легко умещается на ладони)… высота отделения 1800… ожидаемый ветер 6-6.5 м/c…
            Капля ставит задачу на прыжок. Она устало повторяет заученные слова инструктажа – видно, что все это порядком набило ей оскомину. Веки чуть опущены, короткие светлые волосы спутаны и торчат вихрами, прозрачные глаза отрешенно и рассеянно скользят вокруг… и все же, каждый раз, встречаясь с ней взглядом, я невольно напрягаюсь. Она уже была наверху, утром. Я еще нет.
            Мы разбираем действия при отказе основного парашюта. Лица ребят совершенно спокойны. Меня начинает трясти. Меня всегда трясет перед прыжком. Я делаю отчаянные усилия, чтобы скрыть волнение. На какое-то время мне удается справиться с руками, крепко стиснув кулаки, но в следующую минуту начинают непроизвольно подрагивать икры и бедренные мышцы. Черт возьми, и плечи тоже… Украдкой оглядываюсь.  Я почти не слышу слов, сознание лишь выхватывает знакомые фразы и по ним сверяется с известным едва ли не наизусть ходом подготовки. Сейчас я куда больше занят собственными мыслями и собственным телом. Едва удается унять дрожь в икрах, как снова выходят из-под контроля руки. Я хитрю, складывая их на груди и зажимая ледяные ладони подмышками, и скашиваю глаза на остальных – не заметил бы кто…

                *   *   *

            Выстроившись в шеренгу, мы стоим на старте. Парашюты надеты и проверены, и мы ждем взлета. Кто-то мнет в руках рубчатый десантный шлем, кто-то озабоченно рассматривает секундомер на запаске. Наш выпускающий, невысокий плотный парень по имени Али, не спеша прохаживается вдоль строя. Время от времени, смешно топорща усы, он задирает голову и оглядывает небо. Самолет еще в воздухе…
            Атмосфера подчеркнутой будничности угнетает. Хочется сорвать скопившееся напряжение, но спокойствие окружающих сдерживает меня. Я знаю, что оно -  напускное, но от этого не легче.
            Я нахлобучиваю шлем и пытаюсь переключить внимание на высотомер. На старте не нашлось свободного секундомера, и Капля одолжила мне свой высотник. Круглый белый циферблат с единственной стрелкой пристегнут к тыльной стороне моей ладони, и я втайне горжусь, что похож с ним на «взрослого» парашютиста.
           На левом фланге возникает легкая сумятица. В последний момент кто-то из инструкторов впихивает в наш взлет перворазницу, и теперь Али ищет для нее место в строю. Девушка ловит каждое слово выпускающего и послушно кивает, но по всему заметно, что доходит до нее немногое. Большие, чуть выпуклые черные глаза на симпатичной скуластой мордашке растерянно бегают по сторонам.
           Слева, ближе к городку, происходит привычная возня и суета: спортсмены раскладывают на столах принесенные из укладочных парашюты, взводят приборы и убирают распущенные купола. За натянутым ограждением кучками толкутся перворазники…

                *   *   *

            Подпрыгивая и переваливаясь,  «кукурузник» неуклюже подруливает к нашему строю и неожиданно лихо разворачивается, вздымая тучу пыли и травинок и заполняя пятачок старта грохотом мотора. Летчик глушит двигатель, поправляет наушники и равнодушно наблюдает за нами сквозь выпуклое остекление кабины. Сквозь пыль мы бежим к облезлому Ан-2 и огибаем его с хвоста. Боковой люк открыт, наружу свешивается хлипкая железная лесенка.
            Зачем я здесь? Парашют давит на плечи и гнет к земле. Подвесная система затянута так, что немного трудно дышать: едва ли не больше всего я боюсь вывалиться из нее при раскрытии, и оттого всегда натягиваю грудную перемычку и крепления запасного парашюта почти до предела.
            Знакомое чувство дурноты посещает меня в тот момент, когда я ставлю ногу на ступеньку и, подтягиваясь, протискиваюсь в самолет. Внутри резко и неприятно пахнет краской; вид желтой эмали, которой выкрашены внутренности «кукурузника», вызывают тошноту. Али, встав у двери, рассаживает нас в соответствии с порядком, в котором мы будем покидать самолет. Я самый легкий из «высотников», и выхожу  последним. Поэтому мне достается крайнее по правому борту сиденье, дальнее от люка. 
            Все заняли свои места; летчик оборачивается в кресле, заглядывает в салон и вопросительно смотрит на Али. Выпускающий, пригнувшись, захлопывает дверь и показывает пилоту большой палец. Фюзеляж погружается в полумрак. То и дело спотыкаясь о торчащие колени, Али начинает протискивается между сиденьями. Одного за другим, он связывает нас с самолетом прочными лентами вытяжных фалов.               
            Раздается свист стартера, спустя секунду тонущий в грохоте ожившего двигателя. Ан-2 вздрагивает и начинает мелко вибрировать. Али добрался до меня; склонившись, он что-то делает у меня за плечами. Несколько движений – и вытяжной фал зацеплен за карабин стабилизирующего парашюта.
            Я чувствую мягкий толчок - самолет трогается с места. Али спешит обратно в хвост. Покачивая крыльями, Ан-2 медленно разворачивается против ветра. Все на местах, люк закрыт - мы готовы к взлету. Неизбежность предстоящего становится невыносимой.
            Али стоит у хвостовой переборки. Широко расставив ноги и ухватившись за тросы под потолком, он подмигивает сидящей у люка перворазнице. Посмеиваясь, он что-то говорит ей. Девушка вцепилась обеими руками в вытяжное кольцо и напряженно смотрит на выпускающего. Губы плотно стиснуты, на лбу блестят капельки пота, в округлившихся черных глазах явственно читается отчаяние…
            Летчик дает взлетный режим. Проходит несколько секунд, пока двигатель набирает обороты. Старый биплан вибрирует и покачивается, удерживаемый на месте колодками тормозов. Я берусь одной рукой за поручень у борта, другой - за край сиденья, и напрягаюсь в ожидании взлета. Сквозь грязные стекла иллюминаторов видна вертолетная стоянка, одинокий Ми-8 с поникшими лопастями, полосатый ветроуказатель и приземистое здание КДП. Пилот отпускает тормоза, и мы начинаем разбег. Кусочки аэродромной панорамы в грохоте мотора беззвучно уплывают назад.
            Ожидание неизбежного дополняется чувством нереальности происходящего. Страх отступает перед причудливой смесью ощущений, давая дорогу мыслям.
            Сознание современного человека заполнено потоками информации сверх всякой меры. Для большинства из нас жизнь заключается не столько в собственных попытках каким-либо образом преобразовать окружающий мир, сколько в восприятии и анализе событий, порождаемых и происходящих с другими людьми. То, что происходит сейчас со мной, необычно настолько, что меня не оставляет подспудное ощущение, будто ко мне настоящему это не имеет никакого отношения. Я чувствую, что перестаю быть центром мира и, как никогда, отчетливо вижу себя со стороны. Кто я? Где я?
             Ощутимый удар по пятой точке заставляет прийти в себя. Подвернувшийся под шасси бугорок ясно напоминает, где. Я крепче стискиваю левой рукой поручень и смотрю в иллюминатор напротив. Самолет вибрирует всем корпусом, видно, как подрагивают консоли крыльев. Еще удар, другой… Постепенно толчки слабеют, затем пропадают совсем – все, мы в воздухе. Жухлая трава стремительно убегает назад, сливаясь в сплошное желто-бурое полотно. Ничто более не нарушает мерного рокота работающего двигателя.
                Стрелки большого высотомера на переборке вздрагивают и оживают. Я перевожу взгляд на кисть левой руки – с видавшим виды ВП-3 происходит та же метаморфоза. На земле я преднамеренно выставил на нем вместо положенного «нуля» -50, и, когда мы оказываемся в пятидесяти метрах над огромным ровным блином волосовского аэродрома, стрелка только подбирается к нулевой отметке. Ребячество, страх… что мне эта лишняя секунда? Но с ней я чувствую себя увереннее.
                Аэродром остается позади. Под нами проплывает небольшой перелесок. Кажется, деревья настолько близко, что до верхушек можно достать рукой, и это странным образом успокаивает. Большие высоты гораздо безопаснее, но именно сейчас  я не испытываю никакого страха перед  землей. Она все еще кажется родной; она пока не отпустила меня.
            Я сижу рядом с кабиной. С моего места видна часть приборной доски, пестрящей циферблатами и индикаторами, ссутулившаяся спина пилота, и небо – прозрачное осеннее небо между переплетами остекления.  Летчик то и дело крутит бритым затылком, поглядывая вбок и вниз: сверяет наш путь с невидимыми ориентирами где-то внизу. Чуть слышно позвякивают расстегнутые карабины на лямках его парашюта, небрежно брошенного на спинку кресла – он остается здесь…
            Ан-2 медленно ползет вверх,  постоянно норовя накрениться.  Пилот удерживает его на курсе, легко и почти ритмично отжимая педали: правая-левая, правая-левая, от чего кажется, будто он слегка пританцовывает.
            Над серой лентой чеховского шоссе, убегающей через поля на юг, он выравнивает машину. Позволив ей набрать скорость, летчик перекладывает штурвал влево, и Ан-2 послушно опускает крыло.
            Поверхность земли в иллюминаторе опрокидывается мне в лицо. Разогнавшийся биплан разворачивается с набором высоты; к моменту выравнивания земля уже безнадежно далека и чужда. Триста метров… двести пятьдесят у меня.
           Сегодня я впервые иду на затяжной прыжок. Мне предстоит отделиться от самолета на высоте в тысячу восемьсот метров и падать в течение двадцати девяти секунд – пока я не достигну высоты восемьсот пятьдесят метров. Затем я должен буду раскрыть парашют и постараться приземлиться в большой красный крест, выложенный из полотнищ на  песчаном кругу.
            В исцарапанном, давно не мытом стекле иллюминатора происходит загадочная трансформация. Живая и родная земля постепенно превращается в карту абстрактного мира. Она не более близка мне сейчас, чем кратеры Луны, виденные в детстве через слабый школьный телескоп. Земля становится безликой и безразличной.
            Плотно стиснутые в тесном фюзеляже старенького Ан-2, мы сидим в одной и той же позе: в пол-оборота к хвосту, одна рука обнимает ранец запасного парашюта, другая крепко держится за облезлый поручень, закрепленный над иллюминаторами.
            Стрелки высотомера, обгоняя друг друга, ползут по кругу. Та, что подлиннее, шустро прибавляет все новые и новые метры; вторая, посолиднее, покороче, лениво отсчитывает сотни. Сейчас она почти замерла на отметке «600». Маленький и коренастый Али боком, словно краб, протискивается вдоль прохода и двумя пальцами вытаскивает у каждого из запасного парашюта шпильку страхующего прибора, предотвращающую срабатывание на высоте ниже установленной. Теперь, когда мы набрали полкилометра, предохранитель не нужен: приборы среагируют на давление, соответствующее четыремстам метрам.
            Восемьсот метров. Горизонт за бортом выравнивается. Летчик резко сбрасывает газ, и в наступившей тишине оживает шуршащий звук воздушного потока.
            Али отваливает в сторону дверь. В открывшийся люк упруго, с шумом врывается холодный воздух. Тусклый, рассеянный свет, льющийся в полумрак фюзеляжа с воздушной струей, в первые секунды кажется ослепительным. Самолет идет под самыми облаками. Сквозь люк видно, как далеко внизу, раскинув крылья над лесом, парит белый планер.
            Мы на «боевом» курсе; летчик все так же поглядывает вниз через борт кабины, чуткими движениями удерживая Ан-2 на прямой. Стрелки высотомера чуть подрагивают у отметки «850».
           Я смотрю на черноглазую парашютистку. Она замерла на краю пропасти, испуганно глядя себе под ноги. Али стоит боком, взявшись одной рукой за край двери,  другую положив девушке на плечо. Он что-то говорит ей на ухо, она кивает и судорожно сглатывает, не отрывая взгляда от плывущей внизу земли. Самолет проваливается в воздушную яму, и девушке едва удается удержаться на ногах.
            На хвостовой переборке дважды вспыхивает сигнальная лампа. Для перворазницы наступает момент истины. Команда на отделение… Заминка: секунда, еще одна… Али кричит, хлопает ладонью по ранцу - и она выходит в поток. Совсем не так, как надо; она просто делает шаг вперед. Какую-то долю секунды я вижу ее вне самолета, один на один с небом. В мощной воздушной струе куртка топорщится складками, волосы  хаотично разметаны… поток тут же срывает и уносит девушку назад и вниз. Слышен лишь судорожный шорох вытяжного фала по обшивке.
           Зрелище завораживает меня. Летчик кладет самолет в левый разворот. Я непроизвольно наклоняюсь вперед, чуть привстаю, упираясь ногами в накренившийся пол, и успеваю увидеть сквозь иллюминатор белую свечу раскрывающегося купола.
           Али, широко расставив ноги, споро втягивает обратно вытяжной фал с болтающимся на конце комочком камеры стабилизирующего парашюта. Уперевшись руками в верхний обрез люка, он выглядывает вслед перовразнице, удовлетворенно ухмыляется, плотно закрывает дверь и доворачивает ручку. Шум потока за бортом стихает. Летчик дает мотору полные обороты, и меня снова прижимает к неудобному жесткому сиденью. Ревущий и вибрирующий биплан ползет вверх.
            На очередном развороте я вижу далеко внизу белый купол. Кажется, что он плывет среди облаков…
           Мы забираемся еще выше, и плотная дымка затягивает землю, скрадывая последние детали. Уже не различить домиков окрестных поселков и деревень, внизу осталась лишь буро-рыжая мозаика полей и темно-зеленые пятна перелесков…

                *   *   *
 
           Сидящий слева парашютист поворачивает ко мне голову в мягком черном шлеме и, пытаясь перекричать шум мотора, что-то спрашивает. Мне остается лишь качнуть головой и дотронуться левой ладонью до уха. Мы сдвигаемся теснее, почти соприкасаясь шлемами, и он повторяет вопрос: «… я пристегнут?!». Понятно. Я смотрю ему за спину, туда, где вытяжной фал зацеплен за удлинительное звено стабилизирующего парашюта. Все в порядке, я киваю и ободряюще улыбаюсь (вернее, мне кажется, что я ободряюще улыбаюсь. Кто знает, как я на самом деле сейчас выгляжу?).
            Ответная улыбка, но дрожащие бескровные губы и страх в глазах выдают парня: он отделяется в следующем заходе. Слегка кивает в ответ и снова поворачивается к люку, а я, уже в который раз, сравниваю показания своего высотомера с мнением старшего брата на переборке.
            Меня почему-то очень заботит соответствие показаний приборов, хотя, спроси меня кто-нибудь, вряд ли бы я смог объяснить, в чем дело. Пару раз я заглядываю в кабину и  пытаюсь отыскать взглядом на приборной доске высотомер, которым пользуется летчик, однако, сразу же  теряюсь в мешанине циферблатов, стрелок и лампочек.
            Фигурка Али скрючилась на свободном сиденье у люка. Он сидит спиной ко мне, и я впервые ясно вижу маленький аккуратный ранец его спортивного «крыла», так непохожего на наши громоздкие парашюты. Дверь не прикрыта до конца. Сквозь щель шириной в ладонь Али что-то высматривает внизу. Рассчитывает точку выброски…            
            В дымке под нами то и дело проплывают растрепанные белые облака, скрывая из виду страшно далекие поля…

                *   *   *

            1800 метров. Мы с выпускающим одни в пустом гулком брюхе кукурузника. Только что отделились трое парашютистов, и самолет снова ложится в разворот. Али не закрывает дверь. Упершись руками в края люка, он загородил собой проем и наблюдает за падающей троицей.
            У меня перехватывает дыхание, слабеют мышцы ног и возникает чувство легкости во всем теле: организм прилежно вырабатывает адреналин. Остаются считанные секунды. Из под шлема по вискам стекают струйки пота. Я отпускаю поручень, упираю обе руки в плоский лист сиденья и, не вставая, смещаюсь влево, пока не оказываюсь напротив люка и позади Али. Он оборачивается и кивком приглашает посмотреть на отделившихся парашютистов. Я изображаю подобие улыбки и ограничиваюсь ответным кивком:  заглядывать в пропасть раньше времени не хочется.
             Вдруг Али отступает в сторону, освобождая проем, и подает мне рукой знак. Уже? Это мгновение, которого ждешь так долго, приходит внезапно. В полумраке фюзеляжа, под высотомером, там, куда не попадает льющийся сквозь люк свет, тускло загорается зеленая лампа и дважды, коротко и хрипло звенит сигнал. Секундой позже рев двигателя стихает – в этот раз для меня.
            Между мной и пропастью нет ничего, кроме полутора метров подрагивающего рифленого железа. Вот оно, то, ради чего я здесь. Бросаю последний взгляд на исцарапанное стекло ВП-3 и снова сверяю показания с высотомером на хвостовой переборке. 1750 метров у меня против 1800 на самом деле.
            Я встаю. Самолет потряхивает, и удержаться на ослабевших ногах нелегко. Я качаюсь, словно пьяный. Хочется на что-то опереться. Поднимаю руки и кладу ладони на тросы, натянутые вдоль потолка буквой «v» и сходящиеся у переборки. Стоять трудно; лямки подвесной сковывают движения.
            Я делаю два шага к люку и отпускаю тросы, чтобы Али не заподозрил меня в трусости. Стискиваю вытяжное кольцо правой кистью, левую плотно прижимаю поверх нее, ставлю левую ногу на обрез люка. Подбородок прижат к груди, ноги напряжены и чуть согнуты. Привыкшие к полумраку глаза слезятся от света и задувающего в проем ветра. Какой здесь холодный и чистый воздух…          
            Чувствую на лице дыхание открывшейся пропасти, и мною овладевает весьма странный страх. Казалось бы, что может быть абсурднее боязни выпасть наружу, если мне суждено оказаться там в считанные секунды? И все же при мысли о том, что я могу не удержаться на ногах и вывалиться в люк прямо сейчас, меня охватывает животный ужас. Поворачиваю голову к Али и вижу, что он положил руку мне на ранец. Значит, держит.
            Земля оживает и распахивается у меня под ногами. Она бесконечно далека, но в то же время огромна и всеобъемлюща. Пятьдесят секунд, разделяющие нас, ощущаются пронзительно ясно. Я смотрю на линию горизонта. Безграничность пространства поражает. При виде собственного ботинка на обрезе люка появляется самое необычное из ощущений, изведанных мною в парашютных прыжках. Две вещи, не имеющие права быть в одной реальности, рядом: нога, моя нога, принадлежащая моему миру, миру Али и старенького кукурузника, и - земля. Другое измерение.
            Я не вижу выпускающего, но чувствую его присутствие за спиной. Страха нет; напряжение достигает своего пика. Я всем существом устремлен в ожидание команды на отделение. Все вокруг потеряло значение и более не существует для меня. Лишь одна мысль проносится в голове, но и она, в сущности, безразлична мне, я просто отмечаю ее. Есть что-то странное в том, что на краю бездны меня напутствует, сопереживает и желает удачи совершенно незнакомый человек…
            Красная вспышка и громкий, режущий слух звонок. «Давай» - раздается у меня над ухом. Против своей воли, я хватаюсь за спасительную неточность; я остаюсь недвижим. Лишь одна команда способна заставить меня покинуть борт. Проходит секунда, другая… о чем думает Али? Что я не справился, запаниковал, сейчас намертво вцеплюсь руками в края люка? Нет, ровный голос позади: «Пошел».
            Все, больше медлить нельзя. Последнее, что мелькает в сознании: 1800 метров на высотомере, красный свет, льющийся откуда-то сбоку,  и самый отвратительный звук на свете – сигнал выброски…
            Осознать и почувствовать момент отделения невозможно. Есть лишь два состояния: «до» и «после».    
            С этого мгновения самолет и инструктор ничего не значат для меня. Ни Али, ни потрепанный кукурузник, еще секунду назад бывший мне милее родного дома, уже не могут повлиять на мою судьбу. Я принадлежу другому миру, и это странным образом успокаивает. Только что я купил билет в один конец, и, хочу того или нет, отправился в путь. Сойти нельзя, потому что здесь только две остановки, и первая  осталась за спиной.
            Пошли мои тридцать секунд в другом мире, мой километр другого измерения. Я нахожусь за гранью возможного. Именно в этих секундах заключается загадочная притягательность парашютного спорта, дающего человеку шанс переступить границу навеки определенных ему природой возможностей, успеть ощутить себя в другом мире, и вернуться назад. Как правило, безнаказанно.
            На первом прыжке я едва ли провел в том мире пару секунд. Охваченный безотчетным ужасом в проеме люка, я вырвал кольцо одновременно с отчаянным прыжком в никуда, и купол сразу же вытащил меня назад, в непривычную, неизведанную, но оказавшуюся вполне естественной реальность парения на высоте семисот метров… 
            …В тот миг, когда поток от винта подхватывает меня и швыряет прочь от самолета, глаза непроизвольно закрываются. Остаются лишь чувство невесомости и необыкновенная, оглушающая тишина… Я резко и симметрично поджимаю ноги, отсчитываю две секунды - хорошо, если за это время проходит одна-полторы настоящих, и открываю глаза. Скорость нарастает, и тишина сменяется шелестящим свистом. Кожа на лице постепенно немеет. Мир вокруг меня все еще хаотично болтается, но по тому, как постепенно затухают колебания, я понимаю, что стабилизирующий парашют раскрылся и вступил в работу.
            Я перевожу взгляд на запястье левой руки и фокусирую взгляд на высотомере. Ожившая стрелка начала свое путешествие вокруг циферблата, теперь уже в обратную сторону. Она ползет удивительно медленно – в шкалу втиснуты целых четыре километра.
            Я вновь начинаю ощущать собственное тело. На такой скорости воздух становится плотным и упругим, как вода. Циферблат высотомера расплывается, теряют четкость цифры и стрелка. Сжавшись в комок, я несусь к земле.
            Неожиданно что-то меняется. Я сощуриваю слезящиеся глаза… так и есть! Земля, только что неподвижная, вращается все быстрее и быстрее! Прежде чем я успеваю разобраться, в чем дело, мир уже крутится вокруг меня со скоростью доброго оборота в секунду. Далекие перелески и поля под ногами сливаются в беспорядочное цветистое месиво. Меня мгновенно прошибает пот. Что случилось? Руки сложены у левого плеча, на вытяжном кольце. Очевидно, выступающий в поток левый локоть создает крутящий момент. Я восстанавливаю симметрию, убрав левую кисть с кольца и прижав ее к правой ключице, и плотно прижимаю локти к бокам. Спустя секунду вращение замедляется, затем прекращается вовсе.
            Пытаюсь взглянуть на стабилизирующий парашют. Задираю голову, но не вижу ничего, кроме свистящей голубой пустоты и кромки съехавшего до бровей шлема. Пробую заглянуть наверх через плечо, скашиваю глаза  – тот же результат. Ладно, черт с ним, лишь бы работал...
            Смотрю на высотомер. Тысяча четыреста пятьдесят. Я обшариваю глазами пространство под собой. Земля ощутимо приблизилась. С каждой секундой проступают детали, плоские пятна окружающих аэродром перелесков стремительно обретают выпуклость.
            Воздушный поток со свистом обтекает мое тело, унося с собой все новые и новые сотни метров. У отметки «800» меня ждет неизвестное. Я надеюсь, что мой ПТЛ сработает штатно, но при отказе  у меня будет не более двадцати секунд, чтобы исправить ситуацию. Тысяча сто. Стрелка подбирается к жирной километровой черте, и я плотнее сжимаю кольцо. Отыскиваю глазами кольцо запасного парашюта и красную подушечку отцепки основного купола. Снизу стремительно надвигается мрачная масса леса, разрастаясь в огромное темно-зеленое море. Я падаю в самую гущу…
            Последние секунды все внимание сконцентрировано только на шкале высотника. Девятьсот – восемьсот пятьдесят - рывок!
            Одновременно я выбрасываю в поток левую руку, чтобы сохранить симметрию и избежать вращения при раскрытии парашюта. Двухконусный замок, удерживавший парашют в ранце, открыт, и в свист воздуха вплетается шелест вылетающей в поток ткани. В тот миг, когда кромка купола хватает воздух, возвращается сила тяжести. Веки опускаются против моей воли. Секунду меня нещадно крутит со все нарастающей перегрузкой. Достигнув своего пика, она плавно отпускает. Я открываю глаза.
            Мир остановился. Я неподвижно вишу над бездной. Мне жарко, лицо сочится капельками пота. Шлем съехал до бровей, часы расстегнулись и соскочили до середины ладони.
            В правой руке зажато выдернутое вместе с тросиком вытяжное кольцо. Изо всех сил втягиваю живот и торопливо запихиваю кольцо между курткой и ранцем запаски. Теперь оно не потеряется и, самое главное, свободны обе руки.
            Я все еще оглушен резким переходом от стремительного падения к кажущейся неподвижности. Бросаю беглый взгляд наверх. Надо мной застыла разноцветная полусфера ПТЛа. Аккуратно собранные в пучки у свободных концов, стропы  ровными веерами разбегаются по круглой кромке купола.  Сквозь многочисленные щели просвечивает небо, но ни одного разрыва в ткани нет: все отверстия симметричны относительно центра. Для подстраховки, выдавливаю из пересохшего рта немного слюны. Плевок некоторое время летит рядом, постепенно опускаясь вниз: скорость снижения безопасная.
            Покончив с осмотром купола, я перехожу к запаске. Клапан размером с ладонь закрывает место соединения тросика ППК-У с петлей запасного парашюта. Теперь, когда я убедился в том, что с моим ПТЛ все в порядке, страхующий прибор на запасном необходимо отключить. Я отсоединяю тросик; на четырехстах метрах ППК-У сработает вхолостую.
               Остается решить еще одну проблему. Лямки подвесной системы сильно жмут в паху. Я берусь левой рукой за передний свободный конец и изо всех сил подтягиваюсь. Мне удается загнать большой палец правой руки  под правый ножной обхват, и я сдвигаю его вниз на пару сантиметров. Затем меняю руку и повторяю процедуру с левым обхватом. Теперь я сижу в круговой лямке подвесной системы. Это гораздо удобнее, и я переключаю все внимание на управление парашютом.
            Я вишу над опушкой на высоте восьмисот метров. Прямо под ногами протянулась светлая нитка грунтовой дороги, бегущая вокруг летного поля. В глаза бросается белый купол десантного Д-6, раскинувшийся поверх придорожного кустарника. Кому-то не повезло на приземлении. Надеюсь, это не та черноглазая перворазница…
             В первые мгновения кажется, что я застыл на месте. Присматриваюсь к земле, и по еле заметному смещению дороги становится ясно, что меня несет в сторону аэродрома.
             Я оглядываюсь по сторонам. Вдалеке, опустив нос, стремительно снижается Ан-2.  Теперь хорошо видны сгрудившиеся в углу летного поля самолеты, тренировочный городок и вытоптанное пятнышко старта. Пробую отыскать указатель ветра –  матерчатый конус, закрепленный на длинном шесте и похожий сверху на полосатую стрелку. Однако, обнаружить его мне не удается. Чтобы не терять времени, я определяю направление ветра, глядя себе под ноги. Земля едва заметно плывет влево. Я поднимаю голову и нахожу взглядом бобышки строп управления. Два красных кусочка пластика зажаты в петлях у меня над головой. Кладу на них ладони и плавно вытягиваю левую, разворачивая купол против ветра. Пара секунд, и земля подо мной замирает. Значит, скорость ветра на этой высоте примерно равна скорости моего купола – три с половиной метра в секунду.
            Цель, песчаный круг с крестом, находится позади и сбоку.  Я прикидываю  свои шансы попасть в нее. Если скорости ветра и парашюта равны, необходимо развернуться по ветру и долететь до круга, а там можно будет отстояться над ним против ветра.
            Я разворачиваю купол на сто восемьдесят градусов и лечу через аэродромное поле, разглядывая панораму перелесков, дачных поселков и полей, прочерченных ленточками дорог. Набегающий ветерок посвистывает в стропах и приятно холодит разгоряченное лицо.
            Двумястами метрами ниже, оценивая расстояние до круга, я прихожу к выводу, что ошибся с расчетом расстояния – цель приближается слишком быстро. Правда, и направление, и скорость ветра обычно варьируются по высоте, и вполне возможно, что здесь он сильнее, чем на восьмистах метрах. Знакомой красно-белой стрелки ветроуказателя по-прежнему не видно.      
            По крайней мере, необходимо точно выдержать курс на круг. Чуть вытянув правую стропу управления, доворачиваю в сторону. Дождавшись, пока меня снесет на траверз цели, опять разворачиваюсь спиной к ней. Оглянувшись, оцениваю высоту и скорость сближения. Теперь хорошо видно, что я иду с перелетом. Я совсем отпускаю клеванты, давая куполу полную скорость, но никакого ощутимого эффекта это не приносит – я определенно промахиваюсь по расстоянию. Я смиряюсь с этим и лишь слегка корректирую полет, стараясь удержаться на курсе.
            Небо вокруг пустынно. Далеко внизу навстречу мне быстро летит еще один ПТЛ. Его кромки чуть пульсируют, и парашют напоминает огромную разноцветную медузу. Готовясь к посадке, парашютист резко, точно волчок, разворачивает купол вокруг своей оси. ПТЛ зависает на месте – теперь мы движемся с одинаковой горизонтальной скоростью, в одном направлении.
            Аэродром лежит подо мной, как на ладони. В углу поля глаз отмечает движение. Привлеченный этим (с большой высоты все объекты на земле кажутся статичными), я поворачиваю голову и вижу скользящий по глиссаде кукурузник. Летчик прибрал газ, и самолет беззвучно планирует, нагоняя свою тень.
            Внезапный звук трещотки прерывает мои наблюдения. Я совсем позабыл о прижавшемся к моей ладони ВП-3, и теперь страхующий прибор запасного парашюта исправно напоминает мне о том, что мы прошли четырехсотметровый рубеж. Я складываю руки на ранце запаски, чтобы не дать ей выскочить в случае расчековки клапанов. Спустя секунду раздается хлесткий щелчок, и треск прерывается. Все в порядке. 
            Я снова оглядываю пространство внизу. Ан-2 уже миновал торец взлетно-посадочной полосы. Тянущиеся за крыльями пылевые облачка извещают о посадке. Самолет сворачивает с полосы и рулит к старту. Теперь он находится прямо подо мной, и мы движемся в одном направлении. Скорее всего, летчик не видит меня под таким углом; к тому же, вряд ли он станет глушить двигатель: сверху хорошо видно, что на страте уже ждет взлета новая группа парашютистов.
            Перспектива приземления на работающий винт действует на нервы, и я довольно резко вытягиваю левую стропу управления. Купол послушно и быстро отворачивает в сторону. С полминуты я лечу поперек ветра, пока не убеждаюсь, что «кукурузник» остался за спиной на безопасном расстоянии.
            Этот маневр стоит мне точности приземления. Когда я снова ставлю купол на «малый снос», песчаный круг уже лежит у меня под ногами, к тому же, меня сильно снесло по курсу. С большим запасом по высоте я перелетаю цель. Еще раз оглядываюсь через плечо. За кругом метров на двести тянется ровный участок поля. 
            Присматриваясь к площадке предстоящего приземления, я замечаю, что мой ПТЛ норовит развернуться вправо, несмотря на симметричное положение клевантов. Я бросаю взгляд наверх и обнаруживаю, что стабилизирующий парашют скатился с вершины купола и застрял в одной из щелей. Вытянув левую стропу управления на пару сантиметров, мне удается парировать вращающий момент.
            На шкале высотомера сто метров. На такой высоте не рекомендуется выполнение разворотов, да в них и нет необходимости. Я лишь подправляю курс легкими движениями клевантов, стараясь удерживать купол строго против ветра.
           Под ногами стелется жухлая трава. Ветер у земли куда сильнее, чем на высоте - явно больше, чем три с половиной метра в секунду, которые способен дать мой купол. Пожалуй, побольше и шести с половиной, обещанных Каплей перед взлетом. Оглядываюсь через плечо и определяю точку приземления. Ни кустарника, ни заметных неровностей ни видно, и я полностью концентрируюсь на подготовке к посадке. Чуть сгибаю и изо всех сил сжимаю ноги по линии ступни-щиколотки-колени. Плотно прижав подбородок к груди, вглядываюсь в несущийся подо мной ковер бурый ковер…
            Момент касания неуловим, как и момент отделения. Я лежу на спине. На зубах скрипит пыль, во всем теле отдается встряска от удара. Боли нет, и напряжение разом оставляет меня.
             Я задираю голову и вижу стропы, беспорядочно протянувшиеся над землей к полунаполненному куполу, хватаю наугад одну из них и изо всех сил тяну к себе. Несколько секунд проходит в борьбе с превратившимся в парус ПТЛом. Протащив меня через пару скрытых травой кочек, он медленно гаснет и опадает на землю.
            Оглушенный падением, я встаю на колени и расстегиваю замки запасного парашюта. На землю выпадает кольцо, я подбираю его и вставляю в специальный карман на левой плечевой лямке подвесной системы. Медленно поднимаюсь на ноги. Расстегиваю ножные обхваты, грудную перемычку и сбрасываю ранец с подвесной на землю. Приходя в себя, оглядываюсь по сторонам.
            Вокруг никого. Наш взлет разбросало в радиусе добрых пятисот метров. Кто-то уже добрался до старта, кто-то еще возится с куполами – вдалеке видно несколько склонившихся над травой фигурок. Солнце висит прямо над головой. Где-то рядом поет жаворонок. Я поднимаю голову, чтобы разглядеть птицу, но солнце делает ее невидимой, и только мелодичные трели звенят в полуденной  тишине аэродрома.
            Очень жарко. Ветер, досаждавший мне при приземлении, стих, и пот снова заливает лицо. Я сдвигаю шлем на затылок, утираюсь рукавом и начинаю собирать парашют. Расправляю лежащий на траве купол, вытягиваю на всю длину и перетряхиваю стропы. Забрасываю ранец на плечо, собираю стропы в пучок, еще раз встряхиваю их и вяжу «бесконечной петлей».
            Когда с этим покончено, снова надеваю ранец. Сминаю разноцветный купол в охапку и зажимаю подмышкой, туда же запихиваю тугую плетенку строп. Беру в свободную руку запаску и иду к старту. Под ногами шуршит сухая трава. Вокруг по-прежнему тихо, только поет жаворонок и звенят в такт шагам расстегнутые замки обхватов…