Голос

У мой бабушки очень громкий голос. Очень высокий и звонкий. Это как если дать ребенку водяной пистолет – ребенок добрый и покладистый, но все же время от времени вы будете получать ледяную  в лицо струю. Так и моя бабушка, добрая и покладистая, собирает нас к столу настолько оглушительными призывами, что все спокойствие и благодать мгновенно уступают место неудержимому желанию спрятаться, как если бы вы услыхали сирену, оповещающую об авиационном налете.
По утрам она встает раньше всех, готовит завтрак и идет будить меня. В результате за столом собирается все разбуженное семейство целиком. Мама постоянно просит ее говорить потише, иногда спокойно просит, иногда срывается, но все без толку: бабушка не в силах совладать с живущей в ее гортани стихией.
Бабушка наводит в доме порядок и всегда знает, где что лежит, и если какую-то вещь не в состоянии найти даже она, это значит, что дома ее искать бесполезно. Бабушка всегда следит, чтобы мы ничего не забыли, а учитывая, какие мы все растяпы, это тоже приходится очень кстати. Бабушка стирает наши вещи и развешивает их на балконе. Иногда она кричит нам что-то с балкона, когда мы выходим на улицу. Это значит, что кто-то что-то забыл, или просто она не успела с нами попрощаться. В этих случаях ее голос как нельзя уместен: пока еще мегаполис, со всем своим уличным шумом, не в силах с ним справиться.
Несколько раз в день бабушка уходит к себе в комнату молиться, она всегда делает это в одиночестве, запершись, и очень не любит когда ее прерывают. Если в это время ворваться к ней в комнату, она лишь смерит тебя холодным взглядом, во все остальное время, бабушка очень внимательная и заботливая. Даже если зайти к ней в три часа ночи и попросить разбудить в семь, она наверняка это сделает, а я на ее месте наверняка забыл бы со сна о просьбе, так что удивительное дело, как ей это удается.
Однажды бабушка исчезла. Ушла рано утром. Поначалу мы думали, что она отправилась в церковь, и даже когда перевалило далеко за полдень, особенно не волновались. Но время шло, и к пяти часам вечера мама начала всерьез переживать. Я еще особенно не волновался. Мало ли куда она зашла, думал я.
- Это ты можешь мало ли куда зайти, - говорила мама, - и вернуться в два часа ночи, или вообще утром, а нашей бабуле уже семьдесят пять, и кроме как домой ей идти некуда.
В общем, я тоже начал переживать. Особенно когда часы показали восемь, и вечер за окном уже окончательно вытеснил день. В половину десятого мама отправила меня на поиски. На улице стемнело и народу почти не было, кроме неторопливо бродящих по пустырям собачников. Совсем не хотелось что-то у них спрашивать, к тому же и спрашивать особенно не о чем. Вокруг стояла тишина, и только где-то далеко играла музыка, да редкие машины гудели моторами и светили фарами, проезжая мимо. Редкие огоньки сигарет выдавали застывших в ночи собачников, иногда была слышна их тихая беседа. Мне повезло, и несколько долетевших до меня слов сделали то, чего, мне казалось, невозможно было достичь бестолковыми расспросами.
      - Прямо в машине? – спросил одни из собачников.
      - В ржавом кузове, там у речки, - ответил другой.
      - И сейчас? – поинтересовался первый.
      - Сейчас не знаю, я потом не ходил, - сказал второй, определив дальнейшую область моих поисков.
      До речки я добрался достаточно легко, поскольку мы часто катаемся там на велосипедах, и дорогу я знаю с точностью до каждой кочки. Ржавый кузов, о котором говорили собачники, я тоже прекрасно знал. Бабушку я обнаружил лежащей на старом сиденье разбитого «Москвича». Собственно, сиденьем то, что от него осталось назвать можно только условно, теперь это было нечто бесформенное, покрытое кудряшками пружин и несколькими клочками ткани. Бабушка лежала поверх пружин и ткани прямо в пальто.
      - Бабушка, - сказал я.
      - Саша, - сказала бабушка.
      - Почему ты лежишь тут, а не дома, на своей кровати?         
      – спросил я, приготовившись к долгому тяжелому спору.
      - Не хочу вас стеснять, - ответила бабушка.
      - Так разве ты нас когда-то стесняла? Мы все тебя очень любим! -  сказал я, зная, что несу что-то не то, но молчать было бы еще хуже.
      - Пока была вам нужна, жила дома, - бабушка умолкла, но скоро заговорила снова, - я теперь старая, и вижу, что мне пора умереть. А умирать дома и причинять вам беспокойство мне не хочется.
      - Какие глупости, с чего тебе умирать? Тебе, конечно, уже много лет, но ты совсем здоровая, -  она и правда была совсем здоровая, наверное от того, что выросла в деревне.
      - Я чувствую, что пора. Я останусь здесь.
      Тащить ее силой не хотелось, к тому же это противоречило моим моральным принципам: свободу выбора никто не отменял, даже в такой ситуации. К тому же подобная свобода если когда и нужна, то именно в «такой ситуации», в других она попросту незаметна.
      - Бабушка, пойдем домой, - я определенно вел себя неверно, наверняка она приготовилась к подобным уговорам.
      - Я уже сказала, не пойду, - я оказался прав, но на что мне эта правота?
      Я решил позвонить маме, самому мне было явно не под силу что-то сделать. Я отошел в сторону и вкратце изложил ситуацию.
      - Дай мне бабушку, - сказала мама.
      - Бабушка, поговори с мамой, - я передал ей трубку.
      Бабушка – человек старого уклада, она только-только успела освоиться с появлением обычного телефона, всеми этими проводами, трубками, дисками, и сотовая связь вызывала у нее трепет и, как мне кажется, некоторые опасения религиозного свойства.
      - Машенька? – бабушка держала телефон аккуратно и крепко, как змеелов кобру, - да, решила. Точно, Машенька, я не хочу, чтобы вы мучались с умирающей старухой… О Боге думаю, да. Ну а как же? Да, - я начал догадываться, что мама тоже не лыком шита и что-то придумала, - Ну, это… Да, на балконе. На балконе, там слева, на полочке. Нашла? Не нашла? Слева на полочке, да. Конечно, не найдешь, там у нас хавос, - слово «хавос» стало объектом моего первого и единственного исследования в области языкознания, оказалось, корнями оно уходит в греческие мистические учения, - я все говорила разобраться, а ты «мама, не трожь!», «мама, не трожь!» Вот теперь не разобравшись не найдешь ничего. Что? В шкафу смотрела? Нету? А в прихожей? Да, в стенке, которая в прихожей. Нет? Бозныть что! Ладно, ладно. А то вы там… Ладно, иду.
      Я подал бабушка ее трость. Ходила она медленно, все же ей было уже семьдесят пять лет. Я взял ее под руку. Она шла тихо, но уверенно, шла домой, в свой мирок, где на балконе хавос, а в стенке, той что в прихожей, бозныть что. Через полчаса мы были дома.