Елизавета зима, весна, Бог

Они никогда не говорили об этом вслух, но это слово витало над их домом стервятником, точно знающим, что его пища живет там. Пока что она сама ест, пьёт и старается делать уроки, но слово никогда не покидает её.
Девочка родилась очень тяжело. Мать промучалась трое суток, пока боль не обессилила её и не покрыла разум бредом. Тогда Татьяна подзывала медсестру и громко шептала ей, что одной женщине не по силам разродиться таким горем.
Но горе родилось, и его назвали Елизаветой. Совсем маленькой, Лиза почти ничем не отличалась от других малышей - она так же умилительно сосала материнскую грудь и регулярно пачкала пелёнки. Только вот крика от девочки не слышали ни разу, но врач сказал, что с голосовыми связками ребёнка всё в порядке и родители только радоваться должны тишине в своём доме. Родители так и поступали, тем более что двое их старших наоборот совсем не отличались спокойствием. Александре было девятнадцать, а Вадиму четырнадцать. Им уже было совершенно неинтересно это неожиданное позднее пополнение в семействе. Вадик пропадал в компьютерных клубах, а Саша была занята подсчетами своих менструальных задержек. Поэтому появление маленького человека осталось незамеченным. Так бы всё и продолжалось, если бы через четыре месяца Сашу не бросил очередной любимый до гроба кавалер. В тот вечер она прибежала домой лишь с одним желанием – плакать, рыдать, стонать - всё что угодно лишь бы в одиночестве. Но прямо с порога  прицепился ненаглядный братец, а за ним и отец стал выяснять причину столь позднего прихода. Сашка не выдержала - она рванула мимо родственников в маленькую комнатку, где в деревянной кроватке тихо посапывала Лиза. От стука захлопнувшейся двери девочка проснулась. Она удивленно смотрела, как сестра с воем опускается на пол. Саша плакала долго, но потом ей захотелось говорить, показалось, что так будет легче. Но не идти же, в самом деле, исповедоваться вечно занятой матери! И Саша неожиданно для себя, всхлипывая, стала рассказывать историю своей неудавшейся любви четырёхмесячному ребёнку. Дойдя до самого трагического места, Саша глянула на младшею сестру и пораженно замолчала, заметив как по бархатной щечке катятся прозрачные капельки. Девочка плакала без крика, а как-то смиренно и по взрослому, не стараясь привлечь к себе внимания. Саша смотрела в глаза Лизы и точно знала, что её рассказ был услышан и понят.
 
Двадцать лет прошло… Тысячи лет… Миллионы лет скорби…
Лизе исполнялось двадцать. Она успела окончить школу, поступила в техникум, а ничего так и не переменилось. Она оставалась человеком – невидимкой для всех и для себя тоже. Что происходило с ней в эти годы? Её не обижали сверстники и взрослые, она не старалась привлекать внимание, и даже не влюблялась, не плакала по ночам от жестокого слова. Она вообще не плакала. Когда умер отец, Лизе было четырнадцать. Она прекрасно помнит, как туманно палило солнце на кладбище, и как сестра стонала у неё на плече, слышит плач матери, обнимающей до странности яркий бардовый гроб. Страшно… Но жутким было другое – Лизе нравились похороны, она впервые почувствовала столько боли в одном месте и наслаждалась полнотой ощущений. Сашка так неустанно плакала, – и это была боль, не та боль, которую остановит нужное количество новокаина или которая пройдет при появлении нового красавца в спальне. Эта боль была истинной, она приходила из тех глубин, которые уже давно стерлись из памяти человечества, и не были запечатлены на древних пергаментах. Вот оно, дыхание вечности.
Что-то повернулось тогда и вдруг всё стало на свои места. Есть множество чувств, и почти все они могут быть сымитированы или вызваны человеком искусственным путем. Можно притвориться влюблённым, можно заставить себя влюбиться, но нельзя создать древнюю боль. Она приходит сама, чтобы разрушить часть тебя и освободить место для чего-то нового. И она всегда одинакова. Меняются люди, лица, души, но всегда она приходит в одном обличье – разрушающая сила, которая разнесёт любой вакуум, и заставит жить чувствами. В боли нет анализа, нет разумных мыслей, и приходится искать силы сопротивления глубоко в себе, за гранью интеллекта.
Конечно, прошли ещё долгие годы, прежде чем Лиза смогла всё это осознать и смириться со своей жуткой тягой. Она пряталась от воспоминаний и старалась заблокировать чувство наслаждения чужой болью глубоко у себя в сознании. Не стоит думать, что её просто радовала мысль, что кому- то плохо. Ей было ещё хуже. Она ходила на чужие похороны и пропускала всё горе через себя, чувствовала себя то отцом погибшей четырёхлетней девочки, то матерью юноши в цинковом гробу. И это было её счастьем.
Лиза ненавидела фильмы. Глупые драмы, где лжет каждая слеза, где даже ветер на кладбище нашептывает : «Врёшь, врёшь, врёшь…». На самом деле боль была другой. Лиза знала всё про боль. В свои двадцать она жила уже многие века и видела самое разное. Когда человек не живёт сам, ему удается охватить сразу огромное количество жизней. У Лизы не было парня, её семья никогда ей не принадлежала, друзья ей не требовались. Она прожила двадцать лет, не имея ничего своего. У неё не было чувств, своих мыслей и даже боль, к которой она так стремилась, насмешливо ускользала от неё. И этому суждено было длиться вечно. Только одно…
Ему было тридцать четыре. Успех преследовал его и уже много лет назад догнал. Игорь был счастлив. Он был счастлив утром, напевая странную мелодию под душем, счастлив днем, решая деловые вопросы в своём офисе. Вечером счастье обнимало его ручонками маленького сына, а ночью он сам обнимал своё счастье и нашептывал ей на ухо весь нежный бред, который крутился в его голове. И этому суждено было длиться вечно. Только одно…
Бывает, только один звонок или глупая фраза может разрушить целый мир. Водитель забывает вовремя заехать на техстанцию и весь мир его семьи разнесен в клочья. Механик с похмелья не проверяет один отсек самолета, а потом… « Извините, с прискорбием вынуждены сообщить…» А потом что? Бродить по огромному пустому дому, перебирать детские игрушки и зарываться лицом в шкаф с её платьями. Отключен телефон, зачем теперь разговаривать. Разве кто-нибудь скажет ему, что всё это ошибка и жена с сыном завтра прилетят домой? Живые, они окажутся на пороге, и Игорь сможет обнять их и рассказать о дурацком розыгрыше коллег. Их больше никогда не будет в этом доме. Их больше нигде не будет. Даже тела он не увидит.
Две недели Игорь не появлялся на работе. Две недели он не слышал человеческого голоса. Он не включал телевизор или радио, не говорил сам с собой. Он даже не напивался, как положено в таких случаях. Ему это просто не приходило в голову. Ни одна мысль не приходила в его голову. Игорь не думал о прошлом и не решал, как ему жить дальше. Наверное, именно так выглядит конец света. Нет ничего. Нет жизни, нет смерти, нет даже боли, которая смогла бы пронестись по душе и рано или поздно оставила бы его. Наверное, Игорь бы покончил с собой, если хотя бы эта мысль смогла пробиться в его сознание. Уже две недели Игоря не существовало.
Лиза пришла на кладбище рано утром. Она шагала по тропинке, шелестя опавшей листвой, пока не увидела её. Скульптуру. Красивая женщина обнимала мальчика, её волнистые волосы спускались ребёнку на лицо, и, казалось, ласково щекотали нежную щечку. Памятник был из белого мрамора – такой чистый  и вечный. Никакой ограды, никакого холмика у подножья. Здесь никто не похоронен, поняла Лиза. Тогда зачем? Кто остался у них, чьи слезы орошали ноги женщины? Муж? Отец?
Деревянная лавочка притаилась в тени огромного дуба, невдалеке от памятника. Лиза села и долгие часы её взгляд скользил по мраморным лицам. В скульптуре не было траурного пафоса, наоборот, казалось их, мать и ребенка, создали для огромной гостиной счастливого дома. Повзрослевший мальчик наверняка терпеть бы не мог это творение, потому что ему приходилось бы признаваться друзьям, что и он был ребёнком, и что тогда щекотание волос матери было приятным и дарило самую древнюю нежность. Но ничего этого уже не будет. Скульптура для гостиной стала памятником на кладбище.
Лиза приходила сюда уже две недели, и ни разу не застала никого у мраморного памятника. Она уже сама по привычке приносила цветы матери и сыну, ставила их в стакан, который тоже принесла сама. Ей нравилось думать, что они немного принадлежат и ей. Лиза придумала себе семью и честно играла по правилам. Вот только боль всё не приходила.
Шел дождь, а по вытоптанной дорожке шагали мужские ботинки.
Лиза впервые видела человека у загадочной скульптуры. Он не был одет в траурный костюм, не держал в руках цветы. Всё это было не нужно. Лиза и так чувствовала боль. И только сейчас она поняла, что черная одежда, роскошные цветы и траурные венки лишь насмешка над истинной болью. Мужчина всматривался в лицо женской фигуры, провел рукой по голове мальчика, будто пытаясь взлохматить мраморные волосы. Он опустился на мокрую землю и склонил голову на каменные ступни женщины. Лиза не видела его лица. Есть моменты, когда у лица нет роли.
Игорь сидел так уже много часов. Дождь несколько раз прекращался и начинался заново. Откуда он узнал про памятник? Кажется, кто – то сказал ему. Это не его жена и сын. Его жена никогда бы не согласилась проводить дни, позируя скульптору. Да и как, собственно, заставить ребенка простоять неподвижно хотя бы двадцать минут? Но они были похожи. Не внешне. У его счастья были короткие темные волосы, а сын был младше, чем мальчик на скульптуре. Но смотрела женщина так же, как смотрела Она, и ребенок забавно, как все дети, морщил нос от щекотки.
Сколько времени прошло?
 Он успел вернулся на работу. Просто однажды приехал старый друг, он вытащил Игоря из дома и усадил в машину. Игорю тогда было всё - равно. После долгой молчаливой езды по городу, автомобиль припарковался возле офиса. Игорь автоматически вошел за другом внутрь. Он не видел соболезнующие лица коллег, не слышал приглушенных приветствий. Игорь сел в кресло в своём кабинете и зачем– то включил компьютер. Он проверял почту, как будто это могло ещё иметь значение, и долго – долго просматривал отчеты. Он не уехал в тот день домой, не уехал и на следующий. А через неделю в его кабинете поставили кушетку. Игорь не ездил домой. Он ни с кем не говорил. Только письма и электронная почта. Сотрудники и подчиненные пытались сначала вытащить его из созданного вакуума, но быстро отчаялись и потеряли интерес к этой затее.
И дни потекли. Боль не прошла – наоборот, она только появилась, и именно ей удалось прорвать вакуум бессмысленности. Она накатывала огненными волнами и разрывала его изнутри. Но это было хорошо, теперь он чувствовал. Игорь старался скрыться от неё, – он почти не спал и не отрывался от экрана компьютера. Он всё еще не мог говорить – разговор заставлял думать, а любая мысль неизбежно возвращалась туда, в пустой дом, где уже давно толстый слой пыли покрыл яркие игрушки. В этот дом не проникали звуки, и даже свет из окон казался чем-то несуразным. Дом умер, и его нельзя было похоронить, так же как и нельзя было предать земле тела самых родных Игорю людей. Игорь прятался от боли столько, на сколько хватало ему сил, но она нарастала и однажды, когда он почти уже увидел свою смерть под звуки детского смеха, он покинул офис, оставив куртку на вешалке, и вышел на серую улицу. Холодный ветер пронизывал до костей, а он не чувствовал. Холод внутри был сильнее. Вряд ли Игорь сам знал, куда несут его ноги, но где-то в глубине памяти крутилась информация о месте – особенном месте, созданном именно для него.


И дни потекли. Никто не мог сказать сколько дней, месяцев или лет Игоря берегла тихая тень. Лиза не отходила от него ни на шаг. Она приходила к нему в офис и читала журналы в углу или просто молча наблюдала за его работой. Когда она появилась? Игорь не помнил, да и не важно это было. Просто однажды она пришла в его жизнь как нечто закономерное, и он не удивился.
Он гулял по городу и слышал её неторопливые шаги сзади. Он думал, и, казалось, она помогала ему нести страшный груз мыслей. Они почти не разговаривали, и он даже не помнил её имени. Зато она помнила всё. Лиза помнила, как накинула свой плащ ему на плечи в тот день на кладбище, а потом просто последовала за ним. Его боль тянула её магнитом и она не находила в себе сил сопротивляться. Ей не хотелось сопротивляться. Он был чем-то настолько родным, что она думала обо всей своей жизни лишь как о предисловии к его боли.
Иногда Лиза забывала, кто она и думала о себе как о продолжении его утраты. Она вспоминала скрежет металла и плач сына. Однажды она взяла у Игоря ключи от дома. Когда открылась дверь, Лиза почувствовала, что вернулась домой. Она гуляла по пустым комнатам, полная страха нарушить царство пыли и запустения. Этот дом был сродни её душе: нет голосов, нет света люстр, нет шагов. Только тишина, полная призраков и завядших растений. Лиза осторожно затворила за собой дверь, оставив нетронутым храм боли. Она брела по улице со странным счастьем в душе. Это счастье высшей силы. Лиза видела Бога. Мы все ищем его, но находим в очень разных местах. Её Бог жил в Царстве пыли и запустения и следовало лишь тихо взглянуть на него одним глазком и отвернуться, чтобы не тревожить Создателя.

И всё-таки пришла весна. Через пелену долгих зим пустоты она пробилась первым ростком, чтобы разбудить жизнь и залечить раны. Одной весны для этого было мало, - его раны были глубоки и всё ещё кровоточили долгими ночами. Но весна заиграла солнечными зайчиками и заставила отвлечься, а это и есть лучшее лекарство. Если пристально смотреть на чайник – он никогда не закипит, если вечно всматриваться в душу – раны не зарастут. Теперь Игорь смотрел на бурные краски, и мысли, как летучие мыши от света, забивались в самые тёмные уголки его души.
Нет, конечно, он не забыл. Просто жизнь не хотела его отпускать, а он не хотел отпускать её. Он был создан для счастья: для буйной зелени, порхающих мотыльков и нежного солнца. Зима почти поглотила его своим горем, стараясь смести метелью страдания всё живое в его душе. Но всё-таки пришла весна.
И однажды это случилось. Прошло уже несколько лет со дня того звонка, несколько лет, прошедших в борьбе за весну. И это случилось. Он встретил Её. Нет, не ту Её, она ничем не походила на его прошлое. Она не была идеальна и, возможно, не подходила ему, но Игорь хотел рискнуть. Снова и снова, за право жить. Невзирая на пыль и запустение, быть счастливым. Если весь мир разрушен, бессмысленно его склеивать из обломков. Но всегда можно построить новый – другой, ничем не похожий мир, у которого будут свои недостатки и своё совершенство.
И он вернулся в тот дом. Распахнул окна и вымел всю пыль из склепа. Игорь бережно сложил в коробки дорогие сердцу вещи, потом нанял рабочих, которые переклеили обои, и купил новую мебель. Теперь дом был другим: в нем не слышались детские голоса и не жил Лизин Бог. Дом был новым, он был чист от воспоминаний и готов принять в себя новые судьбы, и Игорь вежливо приветствовал его, как нового знакомого, перенося через порог новобрачную.

А Лиза? Она бродила по улицам, всё еще слыша его шаги впереди. Она думала о скрежете металла и плаче сына, но больше всего она думала о нем. Он исчез для неё задолго до свадьбы, в тот день, когда весна забрала его себе. Но весна была великодушна, – она оставила Лизе его воспоминания, его тяжелые мысли и что-то бесконечно новое для неё самой. Свою боль. Боль потери, в которой жил Бог и следовало лишь тихо взглянуть на него одним глазком и отвернуться, чтобы не тревожить Создателя.