Взрослые игры

Не убий
Уютная лодка августа разбилась о мощный вал сентября. Николай Степанович Бурдин, главный редактор молодежного журнала «Тусовка», подошел к двухэтажному, не нюхавшему евроремонта, зданию и толкнул дверь. Утренняя суета накрыла с головой, обдав холодным душем кислотного дождя. Навстречу — зрачки в очки — Иван, редакционный «спец по криминалу». По первому, если вскользь — взгляду — маменькин сынок.
— Иван, привет! Материал из колонии готов?
— Готов.
— Неси, — вставляя ключ в дверь кабинета.
Широкий редакторский стол сиюминутно принял почти невесомый лист статьи и тяжеловесное тело пистолета. Легкий шок в зрачках вошедшего, и —
— Николай Степанович, никак, пистолет купили?..
— Пришлось. Сам знаешь, как по вечернему городу разгуливать. А уж нам — тем более...
(Июльский анонимный звонок с угрозами на пару дней вывел редакцию из равновесия.)
Бурдин пробежал карандашом по строчкам, черкнул в углу размашисто: «В печать», и — сквозь коридор — в редакцию, где — по западному («все — в одном») — лавируя меж столами:
— Оленька, у тебя что? — приобняв за плечо.
— Репортаж из «Свинарника»*.
Вопросы остальным — теннисным мячиком:
— Снимки готовы? Андрей!
— Семь кадров отщелкал, отрезал, в проявку отдал. Вечером.
— Катерина где?
— На открытии новой школы. К обеду обещала...
Завтра — сдача номера.
— Николай Степанович! Говорят, вы при оружии? — Ольга примерила к руке пистолет. — Как влитой... Чем стреляет?
— Шарики. Стальные, медные.
— Слышала, медь для здоровья полезна. — И, с детской, не-тридцатилетней, мольбой — в серые глаза, — Дайте пострелять...
Смутился:
— Ну не сейчас же... Может, вечером...
К обеду разбежались. По городу. Вернулась Катерина, восемнадцатилетняя девчонка, стажер. У приоткрытого кабинета редактора скосила зеленые глаза на вороненый ствол. Беззвучно прошла мимо.
Ввечеру похолодало. Небо набросило на озябшее тело покрывало туч. Огонь молнии и — вслед за ним — пистолетный хлопок грома. К редакции подтягивались промокшие и злые корреспонденты. Стакан горячащего — без сахара — чая, но, кроме, нужна разрядка. Чтобы не привнести в дух журнала разъедающую злость кислотного дождя.
Ольга выпускала на волю блестящие медные шарики. Они пробивали тонкие тела прижимавшихся к мокрой земле жестяных банок. Навзлет. Навылет.
Вдруг прыснула в кулачок:
— Николай Степанович, смотрите, мурзик какой-то по нужде пристроился. Пугнем?
И, не дожидаясь ответа, нажала на курок. Почти воздушный хлопок, и стальной шарик, просвистев у виска, врос в землю.
Андрей лениво заметил:
— Чем стрелять в кого попало, лучше бы репортаж накропала. Я снимки принес.
— И молчишь?! Пошли!
Облепив Ольгин стол, тусовали фотографии. Катерина сидела в углу перед пустым листом и грызла кончик ручки.
— Катька, а ты?..
На миг оторвавшись:
— Что-то не хочется...
И снова — зубами в беззащитное тело. Спустя полчаса, молча положив на стол Бурдина исписанные стройным девичьим почерком листы, ушла. Пешком, на другой конец города.
Вечер продолжался.
— Иван! Это что?! — смурным покачиванием головы — Бурдин.
— Статья, Николай Степанович...
— «История оружия». Тринадцатилетним! Ты с ума сошел?! Подростковой преступности у нас не хватает? Короче, только через мой труп. Все. Иди.
Продолжая бормотать что-то, закрыл дверь. Подошел к окну и прицелился.

Однажды утром на снегу перед редакционным крыльцом Катерина нашла пробитый навылет трупик птицы.
— ...Николай Степанович, я ухожу. Не могу оставаться там, где одни стреляют в людей и птиц, а другие на это смотрят и молчат.
— Жаль, Катюша, расставаться. Работу-то нашла?
— Да...
23 июня — 26 июля 1998 г.

Не укради

— Думаешь, он твой? Обломайся! — заявляет неизвестно кому Татьяна, глядя на фотографию.
В комнате она одна. Ей — двадцать семь лет; острый, вытянутый чуть больше, чем надо, нос; высокий лоб и широкие скулы. До празднования Нового года в конторе остается два часа пять минут. Нагорнова красится, завивает чуть рыжеватые волосы. С трудом натягивает черные джинсы. Застегивает молнию на красной рубашке с низким вырезом.
Костик должен прийти со своей Светкой. Он предупреждал. Где он только нашел эту девчонку — с широко распахнутыми на мир серыми глазами, угловатую и до сих пор верящую в красивые сказки?..
Татьяна знает: ее план удастся. Того, что произойдет сегодня, эта восемнадцатилетняя девочка никогда не видела.

...Девчонки суетятся, накрывая стол. На двадцатичетырехлетней шатенке Лизе Тишинковой — новенькие синие джинсы и футболка-топ на голое тело. Что ж, тем лучше. Татьяна улыбается, показывая острые зубки:
— Тишинкова! Я тебе сюрприз приготовила.
— Супер! — выговаривает Лиза, перемешивая салат.
Минут пять спустя заявляются Костик со Светкой. И значит, можно начинать. Все в сборе. Почти. Директор, как всегда, появится не сразу и всего минут на десять-пятнадцать, чтобы раздать подарки, слегка перекусить и исчезнуть.
Татьяна, извечный распорядитель вечеров, сажает Светку по правую руку Костика,  Лизу — по левую. Сама пристраивается во главе стола. Все прошлые праздники были предсказуемые и нудные. Сегодня будет по-другому.
Светка после каждого тоста пьет до дна — потому что так положено; ей в конце концов становится жарко и она вышатывается в коридор — покурить и проветриться. Костик остается с Лизой. Татьяна подходит к стоящей возле окна Светке. Достает сигарету. Чиркает зажигалкой и говорит, затягиваясь:
— Светик... Я понимаю — сейчас не в тему, но...
Та оборачивается и сверлит Нагорнову темными, почти черными глазами.
— ...Кроме тебя, у него есть еще одна.
— Врешь! — Светка подается к Татьяне.
Ненакрашенные Светкины губы белеют. Нагорнова пожимает плечами. «Наивная девочка!.. — усмехается про себя Татьяна. — Жизнь таких обламывает в два счета.»
— Не веришь — твое дело, — спокойно говорит она. — Я тебе докажу. В два счета. Хочешь?
— Х-хочу! — кивает Светка хмельной головой.
— По-шли! — командует Нагорнова. — ...Сели.
Татьяна усаживает Светку рядом с Костиком и объявляет:
— Конкурс! В конкурсе участвуют...
Она обводит взглядом присутствующих и тычет пальцем:
— Аленка... Лиза... Дима и...
Татьяна делает паузу. Костина рука тянется вверх. Нагорнова торжествующе смотрит на Светку: «Видишь! Я говорила...» И требует:
— Парни, брысь в коридор! Нам нужно подготовиться. ...Светик, настрогай яблоко. Да потоньше.
Девчонки по ее приказу ложатся на сдвоенные стулья. Татьяна аккуратно размещает тонкие желтые ломтики на высокой Лизиной груди — прямо на выпирающих сосках; рассыпает на животе (Лиза дергается, как от щекотки), а последние два кладет на бедра. Потом то же самое проделывает с Аленой.
— Парни, заходите! — звонко кричит она, держа наготове два шарфа.
Завязав глаза Костику, Татьяна подталкивает его к Лизе. Светка, выхватив из ее рук второй шарф, заматывает им Димкину голову.
Сквозь шарф едва пробивался и оттого казался вкрадчивым Татьянин голос:
— На ваших партнершах — по семь ломтиков яблока. Их нужно собрать губами. Задача ясна? И поэротичнее, мальчики, поэротичнее! А в жюри у нас будут... Я думаю — Света и... О-о, Александр Михалыч! Как вы вовремя...
Светка, покачиваясь, торчала возле Кости и широко раскрытыми глазами следила, как ее любимый, прижавшись к Лизе, тычется вытянутыми губами в ее грудь — сначала в ближнюю, потом — в дальнюю, вбирая в себя ломтики яблока и задевая губами соски. Осторожно спускается к голому животу... Тишинкова вздрагивает. Костины губы скользят ниже... Лизины глаза полузакрыты, а рот — полуоткрыт, и все становится окончательно, бесповоротно ясно: то, что пять минут назад говорила Татьяна — правда. Светка бессильно опускается на стул и залпом хватает недопитую кем-то водку. Все кончено. Как же он мог?!
Тишинкова медленно поднимается и слегка ошалело смотрит на Костика, сдирающего с глаз шарф. К ней подлетает Татьяна с пустой рюмкой, подносит ее к большому Лизиному рту — как микрофон — и спрашивает:
— Ваши ощущения?
Под одобрительный шум та выдыхает:
— Супер!
И, поворачиваясь к Светке, говорит:
— Повезло тебе!
Светку почему-то поводит в сторону. Чуть не падая, она хватает с вешалки шубу и выбегает из офиса, бросая на ходу:
— Не смей меня искать!
Костя остается на месте, ничего не понимая. Звучит музыка. Лиза, не обращая внимания на недавнего партнера по конкурсу, любезничает с директором.

— ...Неужели у тебя после этого хватит сил сопротивляться? — усмехается Татьяна, увлекает Костю в круг и, прижав его к себе, в блаженстве пристраивает кудрявую голову на его широкое плечо...
3 — 4 января 2002 г.

Не солги

У двенадцатилетней Леры Звягинцевой до недавнего времени подруг не было. Совсем. С людьми Лера сходилась тяжело. Только начинала привыкать к кому-нибудь — скажем, к соседке по парте, — отца (ну как назло!) переводили в другой гарнизон.
Сейчас Звягинцевы уже почти год жили «оседло», как говорила мать. И Лера благодаря этому почти подружилась с Надей Дегтяревой — симпатичной и уверенной в себе одноклассницей. Вроде, все стало налаживаться: капитана Звягинцева переводить никуда не собирались и, значит, у Леры скоро должна была появиться подруга. Первая. Настоящая.
Зато у Звягинцевых-старших в последний месяц что-то не ладилось. Отец возвращался поздно и сразу шел на кухню. Тут же туда устремлялась мать, закрывала дверь, и родители начинали о чем-то громко и невнятно бубнить. О чем — Лера не вслушивалась.
У Дегтяревой отца не было. Точнее, с Надей и ее матерью он не жил. Куда и почему девался отец, Надя не знала. Он ушел давно и больше не появлялся. А у Леры отец был. Единственное, чего она боялась — что его пошлют в Чечню. Потому что там была война. Потому что в Чечне отца могли убить. Лера боялась этого сильнее, чем двойки по математике.
Вчера Дегтярева на вырванном из тетради листочке в клетку написала свой адрес и подвинула листок на Лерину половину парты. Сердце Звягинцевой подпрыгнуло от радости: значит, они уже почти подруги! Оставалось сделать последний шаг. Но для Леры он всегда был самым трудным.
После уроков Надя утащила Леру на плотинку. А когда Звягинцева вернулась домой... По всей комнате родителей были разбросаны отцовские вещи. Мама стояла у окна и смотрела на темную улицу. А на столе стоял нанавистный Лере чемодан. С глубокого детства этот чемодан у Звягинцевой-младшей ассоциировался, как говорил отец, со «сменой дислокации».
— Мы уезжаем? — упавшим голосом спросила Лера.
— Я, — коротко сказал отец.
— Куда?
Отец, не глядя на дочь, проговорил:
— В командировку.
— В Чечню?! — выдохнула Лера.
Капитан Звягинцев еле заметно кивнул. А мать, не оборачиваясь, произнесла четко:
— Да.
— Не пущу, — сказала Лера. И вдруг завизжала — отчаянно, громко, противно. — Не пущу-у-у!..
Она визжала, глядя в спину матери, и никак не могла понять, почему мать спокойна, почему не кричит, не причитает — ведь отца могут убить...
— Ты не вернешься, — обреченно проговорила вдруг Лера.
Ни отец, ни мать не ответили.

...Писем не было. Лера заглядывала в почтовый ящик сначала по два раза в день. Потом — по одному разу. Потом... Она смотрела все телесюжеты о Чечне, надеясь увидеть отца. Но отца не показывали. А мать была спокойна. Она была страшно спокойна.
Писем не было. И Лера стала готовиться к худшему. Она знала, как не возвращаются из командировок. Она видела это не раз за свои двенадцать лет.
— ...В гости не зайдешь? — спросила как-то после уроков Надя. — Папика моего нового заценишь... Крас-с-савец!
Звягинцева посмотрела на Дегтяреву, но так и не поняла, серьезно это Надька или шутит.
— Вечером, — сказала Лера. — Я сначала уроки сделаю.
— А его сейчас и нет, — отозвалась Надя. — Он на службе.
Она помолчала и добавила:
— Только ты точно зайди. Я сама не могу решить, подходит он нам с мамой, или нет. Зайдешь?
Лера кивнула. Она почти уже смирилась с мыслью, что отец не вернется, что он там, в Чечне, убит или пропал без вести. Потому что, если жив — за три месяца все равно бы написал хоть одно-единственное письмо... Почти смирилась, хотя было жутко обидно, что у нее отец исчез, а у Надьки появился. Ну хорошо, не отец — отчим, но все равно... У Надьки — есть. А у нее, Леры, нет. И может, вообще не будет.
Лера вернулась из школы. С двойкой по математике. Поела без аппетита и села за уроки. А вечером...
Вечером Звягинцева стояла возле железной двери Надькиной квартиры. Стояла и почему-то боялась позвонить. Будто от этого звонка, от одного нажатия черной кнопки зависело — станет ли Надя ее подругой. Кажется, когда чего-то не можешь сделать, хотя это — легко, такое называется «комплексами», и, наверное, у нее, Леры Звягинцевой, тоже — комплекс, и его нужно просто преодолеть. И Звягинцева решительно ткнула пальцем в кнопку. Лере показалось: прошла вечность.
...На пороге стоял капитан Звягинцев. Живой. Лерка посмотрела на отца (серая майка... тренировочные штаны... домашние тапки...) И все поняла. Она попыталась изобразить на лице презрение и сцедила:
— Я думала, тебя там убили. А ты...
Из-за спины Леркиного отца выглянула Надя.
— Ой, Звягинцева, приве-ет! — протянула она.
Лерка глянула на Дегтяреву, резко повернулась и выскочила на лестничную клетку.
— Лера! — ударил в спину отчаянный крик Звягинцева.
— Лера-а! — полетел вслед удивленный Надькин.
Ответом был дробный стук Лериных каблучков, отражавшийся от разрисованных обшарпанных стен старенькой пятиэтажки...
3 — 5 августа 2002 г.