Лоскутное счастье

Лестница, второй этаж, последнее: пролёт, ещё шаг – дома. На тяжёлую дверь опереться самое то!  Эдуард задержался в прихожей. После подъёма ещё не отдышался, как следует, а лёгкие нагрузил воздухом и задержал, на сколько хватило сил, пытаясь прислушаться к боли. Какое всё-таки облегчение: стоять и не шевелиться! Мужчина тяжело выдохнул и прикрыл веки. Восприимчивое, как первая борозда к весеннему солнцу, сознание развернуло перед глазами рисунок к одному фантастическому рассказу из какого-то журнала, который читал давным-давно. Автора Эдик не помнил, но забытая суть, точно изображённая на бумаге, восстановилась в памяти в неприятных подробностях. Ряд каких-то оснащённых автоматикой  кресел простирался далеко вперёд, и роботы-механизмы заботливо оберегали в полусидящем-полулежащем положении расплывшихся в них амёб, называемых человеками. Или орхидеями? Слово хрустнуло, как воспалённый сустав. Эдик открыл глаза: причём тут орхидеи, если так назывались цветы? А, может, тот рассказ так назывался? Вполне может быть, ведь цветы – это растения, а растениям хорошо, за ними ухаживают, и они не способны чувствовать боль.  Вот если бы человеку после того, как он много и тяжело трудился, действительно не пришлось бы самостоятельно дышать, двигаться и заботиться о близких, тогда можно было бы и не беспокоить растревоженный болевыми сигналами мозг: когда прихватило?
Соображения по этому поводу никак не давали покоя. Вроде день как день – ничего особенного, работы много, и отвлекаться не на что. Вечером уже домой засобирался, в пояснице что-то щёлкнуло, но обычной для таких случаев, пронизывающей всё тело боли не последовало, просто заныло как-то не по-доброму. Успокаивало то, что конец рабочей недели, завтра  выходной, он отлежится, отойдёт, полечится. Потихоньку, осторожно пошёл домой, смотря под ноги, чтобы ямы и колдобины не сбили с шага. И самое ведь главное не боль! Боли Эдуард не боялся. Самое важное – Светку не напугать. Не в том она состоянии, чтобы пугаться. Для неё сейчас главное – она сама, а не какие-то там мужицкие болячки. С таким настроем и двигался: Светке – ни-ни!
Как увидел снизу, что окна не светятся – обрадовался, даже расслабился от мысли, что не придётся оправдываться и обнадёживать жену обещаниями сменить работу. Эдик и сам  понимал, что на сквозняках день-деньской и здоровому человеку не по силам, не то, что с его поясницей. И «больничный» брать без толку, за пару недель не восстановиться. Необходимо жизнь сменить, чтобы поправиться, а этого сейчас он позволить себе не мог. И другого места так сразу не найти, чтобы прилично заработать. А на стройке работы полно. И специального образования не надо: сделал одно – берись за другое. Хоть целый день лопать, конца-края не видно. Где осторожничать-то? Эдик всегда работящим был и ребятам спуску не давал. Его бригаду прорабы с руками и ногами рвать друг у друга готовы. Сам никогда не подводил никого. А тут – спина. Как назло! Ну, ничего! Главное, сейчас мал-мал прийти в себя и  разговоры лишние оставить, если решил: пока Светка своего не добьется, ничего не менять. Идти до самого последнего конца вместе. А иначе никак – семья!
Эдик дорожил семьёй и любил свой дом. Его дом был одним из тех, что строил сам, но самый дорогой, потому что заселялись в него уже вместе. Эдуард спешил, как на свидание, и волновался: как его встретят? И не долгожданного покоя после тяжёлого дня, не трансляции футбольного матча и не домашней еды, а лишь светящихся радостью глаз жены всегда ему не доставало. Приходил усталый, а стоило заглянуть в их мучительную бесконечность, как все мороки оставались позади, а к себе манили горизонты неизведанного счастья. Оставляя позади сомнения, Эдик безоглядно пускался в путь, ориентируясь на путеводные созвездия хитринок и невинного женского озорства, бережно собирал приметы благополучия и уже научился различать, когда Светлана задумывала что-то новое, и ничего не боялся, а по-настоящему великодушно принимал очередную переделку, доставляя тем самым любимой нескрываемое удовольствие. Он никогда ничего не предпринимал такого, чтобы усилить влияние или контроль, просто любил жену и хотел прожить с ней жизнь.
А без неё Эдуард скучал и никак не мог успокоиться, когда её рядом не было. На работе ещё куда ни шло, а вот дома, хоть и находился десяток занятий, топтался на месте, как приболевший слон в дальнем загоне цирка. От мыслей неприятных, назойливых и навязчивых, как мошка на солнцепёке, никуда не мог спрятаться. Жене о своих сомнениях виду не подавал, да она сама всё чувствовала, поэтому спешила домой пораньше, а если задерживалась – предупреждала. За это понимание Эдик был готов носить её на руках, а она – потакать его желаниям. Дорожить друг другом в наши дни – редкость! Раньше и не знал, что такое возможно между супругами. Долго не женился, чтобы разобраться, что да как. Но Свету увидел, понял: ради неё стоило разобрать по кусочкам небо, чтобы смастерить его заново, лучше, чем было, а потом предоставить возможность ей единственной оценить работу.
Сегодня впервые за всю совместную жизнь Эдик не огорчился отсутствию жены. Ему всего-навсего нужна была небольшая отсрочка, чтобы управиться с мазями, таблетками и прочей ерундой, способной облегчить состояние. Он даже уколы сам себе научился ставить, по-армейски, в бедро. Какой-нибудь час – и он в норме. Осталось только убедиться, что не будет застанут врасплох.
Не нагибаясь, будто в руках полные вёдра, избавился от ботинок. Куртка сама скатилась с плеч. Памятуя о том, что бдительность – надёжный помощник часового, со слегка наигранной улыбкой, с которой родители обходят углы комнаты в поисках притаившегося  ребёнка, обошёл квартиру. Пара манекенов в большой комнате у стены беззаботно переглядывались друг с другом. Эдик помнил о бессловесных куклах в человеческий рост высотой, которые Света недавно притащила для работы на дому. Но уличное освещение сыграло злую шутку, и манекены, как живые, предстали взору. От неожиданности встретить кого-либо, Эдик вздрогнул и неловко остановился. Боль снова вступила в спину. Опомнившись, что это всего лишь манекены, мысленно отругал себя за несообразительность. Растревоженная спина заныла. Не скрывая уже боли, заглянул в спальню. Кровать заправлена, окна  задёрнуты: никого. Мужчина постоял в темноте, пока особенная, приобретённая в детстве тревога не охватила сердце. Захотелось юркнуть под одеяло, накрыться с головой и замереть. Но опасение, если ляжешь, то уже не сможешь подняться, настораживало. Во что бы то ни стало решил встретить жену на ногах.
Как окончательно больному человеку есть не хотелось, но он зачем-то потащился на кухню. Плафон рассеянно высветил стол, чайник с отражением блюдца на никеле и помаду на золотистой каёмочке чашки. Наверняка жена решила подкрепиться в самый последний момент. У неё всегда так: всё на ходу, всё о других, а о себе – в последнюю очередь. Эдик взял чашку одной рукой и пальцем провёл по месту, которого касались её губы – на пальце остался едва различимый след. Эдик поднёс поближе, но запах, какой был, успел выветриться. Света всегда пользовалась косметикой разумно и не любила, когда что-то раздражало нелепостью, как резкие ароматы или небывалое сочетание красок. Одежду предпочитала неброскую, но чрезвычайно ей подходящую. И о муже заботилась. Он с радостью носил всё, что предлагала жена. Эдик мало разбирался в цветах и запахах, моде и одежде вообще. Кто он был? Простой работяга, для которого достаток в семье – главное. И ни к чему хорохориться и лезть из кожи. Он боготворил жену и с самого начала знал, что ему предназначено твёрдо стоять на ногах, а ей парить над землёй, едва касаясь грязи каблуками.
Эдик поставил чашку на место. Внутри стало как-то неприятно. По телу пробежал озноб. Опасаясь новой напасти – простуды – решил, что стакан чая мог оказаться кстати. Как мастерок в руку хозяина, дужка чайника легла в ладонь. В последний момент от днища отсоединился клочок бумаги и двукрылым семечком клёна упорхнул вниз. Это была записка. «Извини! Ничего не успела приготовить. Буду поздно, скоро презентация». Свысока Эдик рассматривал размашистые буквы и не знал, как к ним подступиться. Он и сам догадался, что серьёзные обстоятельства задержали жену, и их никак нельзя обойти. Если бы он хоть чем-то мог помочь, давно бросился бы к ней. Но ему оставалось только ждать, заслоняясь никчёмными делами от липких раздумий. Тысячи раз подряд, когда провожал жену до ателье или сам чуть свет спешил на работу, он испытывал одно и то же, и уже знал наверняка, что постоянное беспокойство – его злой рок, расплата за немыслимое счастье.
С самого начала Эдик работал на стройке. Немного угрюмый характер – от мамы – не позволял раскованно вести себя в женском обществе. Да и общество это сначала надо было поискать и выйти в него прилично одетым. А где взять юноше деньги на развлечения, если как не заработать? Добросовестная – по другому не мог – работа на разных объектах сделала своё дело. Но объект объекту рознь, и со временем его стали приглашать на самые ответственные. Что и говорить, чутьё мастера не подводило ни разу. Коснись чего угодно: от простой смекалки до профессионального мастерства – не занимать. За это ценило начальство, уважали коллеги, подмастерья в рот заглядывали. Чтобы нарушить технологию или там обойти или отменить сроки – ни-ни. И подгонять особенно не надо – сам всё понимал, планировал работу заранее и, как говорится, погонял не спеша. В последнее время работал на частников: хорошо платили. На работе и Светлану свою углядел.
В общей сложности дом, который тогда предстояло возвести, занимал три этажа: по одной квартире на каждый. И район – самый центр, двор длиннющей высоткой с двух сторон огорожен. Каким-то макаром затесалась в него парочка развалюх, не пригодных для жилья. Кто-то приметил и расчистил место под застройку. Позволить себе такую роскошь мог только состоятельный человек, потому и проект сулил большие деньги. Подрядчики торопили. Оставался последний этаж и крыша – и коробка к отделке готова. Уже завезли сантехнику, наняли дополнительную бригаду штукатуров, но неожиданно строительство встало. То кирпич не того качества, то раствор, а то и вовсе: инструмент пропал. Вся стройка переполошилась. Один Эдик ни на что не реагировал, лишь неподвижно поверх ровно выложенных стен рассматривал пасмурное небо. Никому не мешал, и его никто не трогал. Мало ли? Может, болен, может, устал, может, расстроился – инструмент-то дорогой! Как умудрился потерять, кто разбирать станет? На самом  деле пропажа и размытые фрагменты неба мало интересовали Эдика. Прислонясь к стене, он ждал, когда в окне дома напротив белобрысая девчонка начнёт развешивать шторы, которые накануне снимала для стирки собственной рукой.
Надо сказать, что окно это, первое над подъездным козырьком соседней с объектом девятиэтажки, Эдик с фундамента ещё наметил, для себя, как некий ординар, до которого дотянуться – первая задача. Работал с толком, на метку снизу поглядывал, а в душе что-то неладное творилось, и к рукам словно крылья приросли: за день бы управился. От чего так – не понимал, а поделиться не с кем. О таком разве расскажешь? Засмеют. Снаружи окно как окно, ничего необычного, раньше в тысячи таких глядел и ни одному не уделял особого внимания. А тут, пока работал, глаза сами напрашивались за занавесками пёстрыми подглядеть. Таилось за ними что-то, призрачно-манящее, как за пшеничным колхозным полем, на котором резвился в детстве и до края которого так и не решился добраться. И шторы эти, не броские, не аляпистые, а сплошным круговоротом искусно подобранных по цвету лоскутков перед глазами. Чем выше поднимался, тем удобнее рассматривать было узор с пятном тёмным, а по краю на серебристых ниточках лепестки разными оттенками. И опять сердцевинка, и снова лепестки. Живая цветочная изгородь! Интересно, чьими руками слажена? Решил дождаться хозяйки чудесного палисадника. Как дождался – чуть не задохнулся безумием, когда навстречу обветренным рукам стремянка качнула румяные бутоны девичьих коленок. Так бы сгрёб и держал в охапке налитые стебли икр, чтобы не гнулись, не подкашивались. И пока девчонка снимала с петель лоскутную радость, к месту прирос – не сойти.
День не отходил от незавершённой стены. Винилась погода, фирменный цемент, просушенные спички держались наготове, а работа стояла. Все удивлялись: Эдика  как подменили! Если так дело и дальше продолжится – премий не дождёшься. Вечером не поторопился за всеми домой. Вроде, остался доделать, а сам навалился туловищем на край стены и замер около вечность знакомых окон. Стараясь не пропустить ни одну тень, смотрел внимательно, пока в глубине не растворились все силуэты. От неподвижности отказались работать конечности, зато как, одна за всех, бесновалась душа! Ночь потешалась над ним, дразнила ветром и холодом. Но Эдуард был готов ждать до рассвета, покуда самый прекрасный цветок вновь не предстанет перед миром.
- Долго собираешься волынку тянуть? – Прозвучало то, чего никак не ожидал, а был уверен, что один. Эдик вздрогнул, но оглядываться не стал, определил по голосу: Аркадич, прораб, старый хитрюга. Всё вынюхал! Наверное, инструмент притащил. Плевать! Мало ли строительства в городе? Если с претензиями – мигом перекочует. – Что? Получше места не мог найти, чем прятать барахло у меня в кельдыме? А если бы заподозрил кто? Бунт на корабле? Не пойдёт!
Эдик не ответил. Он оставался неподвижным и наблюдал, как огоньки, потухнув в окнах, осторожно загорались в небе, продлевая радость земного бытия. «Спи моя звёздочка за цветастым облаком!» – собрался уходить, но его остановил Аркадич:
- Она и одежду себе шьёт, и семью одевает, и друзей…
На удивление спокойно, будто только что обсуждали, Эдик спросил:
- Откуда знаешь?
- Оттуда!
Эдик покосился недоверчиво, но ещё делал вид, что на самом деле ничего такого его не интересовало.
-   Учится она… – Аркадич медлил со словами как хороший лекарь с инъекциями, наблюдая за возвращением пациента к жизни.  – В профессиональном училище номер двадцать два. На швею… В этом году заканчивает...
Эдуард молчал, надеясь, что тишина надоумит на что-нибудь, и непроизвольно подвинулся ближе. Наверное, прораб почувствовал некоторую угрозу, потому что сурово, почти как судья приговор, объявил:
- Разговаривал я с ней сегодня… Специально дождался!
Если бы не темнота, не известно, удалось бы Эдуарду сохранить достойное молчание. Оба мужчины знали, что этот разговор не пустяк и по-своему касался каждого, но оба тянули, потому что одному говорить мешала щекотливость положения, а другому мучительная неизвестность. Старый человек не выдержал первым:
-   Не мог я смотреть, как ты дело запарываешь! Того и гляди – вниз головой кувыркнёшься, если она в окне мелькнёт.
Удивительно, как быстро и точно чужие слова способны всё расставить по местам. До сих пор самому себе не мог объяснить, отчего руки опустил, почему чуть не сорвал план работы и по какой такой мальчишеской выходке спрятал инструменты. Не доверять старикану Эдуард не мог – не такой он был человек, чтобы обманывать. Раз говорил, что виделся с ней, значит виделся. В принципе, ничего в том не было. Специально или невзначай люди встречались, разговаривали, расходились в разные стороны или оставались вместе. Эдик и сам давно хотел подойти, только боялся, что его не поймут, или что ещё страшней – не воспримут серьёзно. И как знать, если бы не Аркадич со своей вездесущестью, настроился бы пережить один миг, способный перевернуть  жизнь?
-   С делами и без тебя управимся. Отдыхай! Наряды закроем, как надо. Брось и ни о чём не переживай. – Сердечно напутствовал старик на дорогу.
Но только в сказках «бросить всё» означало свободу. В жизни с этого момента всё только начиналось. На следующий день Эдик дождался Светлану после занятий. А ещё через день вернулся на незавершённый объект. День ко дню, как лоскутик к лоскутику, жизнь собиралась разноцветной мозаикой. И примерно через год спальню молодожёнов украсили те самые шторы...
Громом небесным в бездыханный полдень ворвался звонок телефона. «Светка!» – закусив губу, Эдик заковылял к аппарату. Но вместо долгожданного услышал сиплое:
 Алле.
Эдик опешил: никого не ждал.
 Эдуардыч? Ты?
 Ну?  ответил нехотя.
 Слышь, че, собирайся.
 Куда еще на ночь глядя? Никуда я не пойду! На работе находился.
 Да ты брось, слышь? Шурка из-за бугра своего немецкого в гости домой пожаловал!
 Что мелешь? Не может быть! Он только год как уехал.
 Да не вру я, слышь! Сам увидишь. Он в восемь в «Александрии» банкет закатывает, всех звать велел. Придешь?
Шуряка Эдик знал не особенно хорошо. Ну, работал у него такой в бригаде с полгода. Так себе, работник, больше байки травить мастер. Оттого и прозвище несерьёзное заслужил: Шуря-паря. В общении с болтунами Эдуард всегда соблюдал интервал. Даже не их болтовни, а самого себя рядом с ними опасался. Бывает, скажешь что в сердцах, а перевернут: сам себя не узнаешь! Но без острого словца тоже тяжело. Обстановочка ещё та во время авралов. А тогда как раз дом сдавали. Строили ведь скорей-скорей, и недоделки случались. Потом, когда дом заселили, Шуряк повадился к одной дамочке электропроводку налаживать да проверять. Угодить несложно тому, кто отвёртки в руках не держал. Родные у дамочки оказались немчурой. Как случилась заваруха с переселением в Германию, так и засобирались. И Шурю-парю  прихватили. Значит, теперь обратно прикатил? Интересно, что расскажет? Наврёт, поди, с три короба. С него станется! Хотя кто его знает? Европа! Цивилизация! Сторона недюжинных возможностей! Может, что полезное разузнать получится, как люди живут, как работают. Ведь процветают, а почему нам нельзя? Пока рассуждал, на кухне заурчал чайник, как ослабленный болезнью живот, а в комнатах – тишина, аж жутко. Да и Светки все равно долго не будет, и времени на сборы достаточно. Ещё прикинул, что ломоту недобрую лучше чем-нибудь покрепче таблеток унять, и дал положительный ответ.
«Александрия» гудела. Хоть это было и давно известное в городе заведение, Эдик впервые попал в него. Полумрак, музыка, стриптизерши на далекой сцене смутили напористостью и наготой. Народу – тьма! Все столики заняты. И это в будний-то вечер! С первой минуты, как увидел официанток, раздетых по пояс, не покидало чувство внутреннего неудобства. Не мальчик на титьки пялиться! Заказы делал, не поднимая глаз. Лишь заморский друг ощущал себя как в своей тарелке. Эдик смотрел на него и не узнавал. И когда так бывший разнорабочий успел расковаться? Не даром порядочные люди на Запад грешат. Заграниц Эдик сам никогда не касался и решил сначала послушать.
То ли родной воздух подействовал, то ли привычный вкус водки – там такой, говорили, из сотен сортов не подберёшь – на Шуряка напало вдохновение. Да и, по всей видимости, новая, почти беззаботная жизнь ему нравилась. Мужики закусывать не успевали, так с опорожнёнными стопками у рта и замирали. И Эдуард не отставал, прислушиваясь к своему состоянию. Но оно не улучшалось, и сидеть было тяжело. Приходилось постоянно подыскивать удобное положение. Но все они не устраивали. В пояснице свербило, и Эдик чувствовал себя на стуле, как верхом на печке-каменке.
-   Проблем – никаких! По Райну гуляю,  хвастался виновник пирушки,  уток с рук хлебом кормлю. Знаете, там какие утки  во! – разводил руки в стороны так, что у мужиков глаза на лоб лезли. – За продуктами с женой на машине езжу. – Умолкал и не сдерживался. – А то ей одной не унести! Пиво – упаковками, колбаса – батонами. А про тряпки и говорить нечего – рулонами!
  Эдик слушал с невниманием. Ничего интересного или важного он так и не узнал. Зато Шуря распалился: глаза горят, щёки красные – не унять! Хвалился всем подряд, и бытом, и сервисом, и комфортом, но почему-то представлялась одна-единственная панцирная кровать посреди комнаты, заправленная стёганым ватным одеялом. Спиртное действовало, будто горячим парафином обволакивало внутренности и приятно прогревало. В ожидании облегчения Эдик расслабился и упустил нить разговора. Когда оглядел товарищей, они все, как один, пригорюнились и сидели насупившись, какими не видел их давно, даже когда тыщу кирпичей за смену перетаскивали. Зависть действовала крепче спиртного. И не мудрено! Крыть тузов бывшего сослуживца нечем. Эдика осенило: так вот зачем звал! Думали – соскучился, повидаться захотел! А он решил поиздеваться – и тю-тю? Никому такое не позволено! Чтобы сбить спесь и немного проучить иностранца, молчавший весь вечер Эдик неожиданно вставил:
- Слушай! А чем в свободное время занимаешься?
Шуряк опешил. На мгновение ему показалось, что он снова  подмастерье и отвечать перед коллективом придётся за всё.
-   Я и говорю: гуляю!
Потом уже сообразил, что хозяин положения сегодня – он и взялся за своё, кивая в сторону стриптиз-площадки:
-   Этого добра – знаешь сколько! – подмигнул нахально всем сразу. Мужики закивали: понимаем, мол, и снова поникли. Эдика такой ответ не устроил.
-   А для души?  пустил разговор в новое русло.
 А че для  души-то? –  занервничал Шуряк. – Книжки в русском магазине покупаю, газеты читаю  все есть! – и призывно оглядел присутствующих. Судя по растерянным лицам, остальные принимали сторону гостя. Эдик удивился. Что ж, пускай, раз хотят. Его пустыми разговорами не заманишь!
- Книжки, говоришь? Газеты? Дело хорошее! – помедлил, подбирая подходящее. – А вот Светке моей… и почитать некогда… В люди выбивается! Скоро вашу Германию за пояс заткнёт! Будете к нам за тряпками приезжать! А мы ещё посмотрим – пускать вас или не пускать… Вот где вы у нас будете,  и сунул кулачище под нос затихшему дружку.
 Да че ты, че ты,  закопошились все,  знаем мы Светку твою!
Сказали  и пожалели.
 Знаете???  взгляд Эдуарда заполнились возмущением, как столбик термометра крашеным спиртом.   Да откуда вы знаете? Да она, можно сказать, свет в окошке! Да на нее молиться надо! Да.., – стоило по-новому глянуть на собравшихся, чтобы остановиться. Может, хорошей жизнь и была где-то там, далеко, недосягаемо каждому, а рядом она может быть только плохой? И стоит так распаляться? Эдик отвернулся к сцене и почти про себя пробурчал. –  Зна-аете! Зна-аете! Ни хрена вы не знаете!
Между тем, действие на сцене привлекало всеобщее внимание. Тело очередной танцовщицы извивалось, как змеиное, перехваченное атласными лентами. Легкий короткий топ без бретелек с завязками на груди и короткая юбочка не скрывали наготы, а скорее подчёркивали её. Когда руки девушки взмывали вверх, подчиняясь плавному движению музыки, зал замирал в ожидании. Так же медленно они опускались. В очередной раз кончики пальцев зацепили край юбочки и стянули её вниз. Зал откликнулся приветствием. Танцовщица использовала момент, развернулась спиной и выставила напоказ безукоризненной формы ягодицы. Зрители призывно засвистели. Девушка откинула голову назад. Она почти не касалась себя руками, она извивалась, выгибала тело самым соблазнительным образом, а вместо рук скользили по телу собранные на затылке и струящиеся ниже пояса роскошные волосы. Зал аплодировал, выкрикивал всякие глупости, подначивал, как мог,  отрывался на полную катушку. Да и девчушка – огонь, сущий дьявол! Кого хочешь могла завести! Такой роковой невинности было бы тесно и в просторах Райского сада! Наверное, каждый присутствующий мужчина в зале сейчас завидовал тому Адаму. Среди зрителей Эдик чувствовал себя исключением, хотя и сознавал, что номер отличный, раз отвлёк от неприятных мыслей. Пусть каждый живёт, как может, а у него и без того забот полон рот. Кстати, как бы узнать, Светка дома ещё не появлялась?
Мысли о жене, как тонкие пальцы арфистки, затронули нужные струны. Алкоголь и разряжённая обстановка обострили чувства. Внутренняя музыка, отличная от бряцающей вокруг, обдавала затылок и плечи теплом, наполняла ладони, будто Светлана была не где-то далеко, а рядом. Эхо скупой мужской радости прокатилось внутри. Ладони сжались: как горяча и прекрасна бывала с ним жена! И как доверчиво засыпала рядом, как прирученная навсегда птица. И как по утрам не хотелось её отпускать!.. Эдик откинулся на спинку стула и, как кормилица с уснувшим младенцем на руках, замер со своими воспоминаниями... Комната, окно, швейная машина. Места так мало, что столик вплотную прижат к кровати. Эдик засыпал и просыпался под колыбельную ножного механизма. Мама была мастерица по части переделок. Ей приносила заказы чуть ли не половина города. Всё вокруг было завалено тряпьём. Даже лампа не помещалась, оттого стояла прямо на подоконнике и освещала окно. Эдик мог издалека видеть свет своего жилища. Лампочка горела всегда, даже когда мама совсем ослепла. Отгороженная от мира темнотой, она не выпускала из рук лоскутки, целый день сидела, тихонько перебирала и перекладывала. И Эдику казалось, что они, как волшебные лучики, освещали память и оберегали её душу.
И надо же! Светка – такая же! Тоже одни лоскутки на уме. Тяжёлая работа, а ей в радость. Перекраивать и переделывать сейчас нет такой необходимости, как раньше, так она выдумывала такое, что очередь на её одёжки расписывалась на год вперёд. А если гранд выиграет – мастерскую свою откроет. А если не выиграет? Поражение прогнозировало печальный исход. «Нет! –  Эдик очнулся от очередного взрыва оваций, вдогонку домысливая своё. – Обязательно, обязательно необходимо ей помочь, чтобы не ослепла, как мать, копаясь до старости в чужих стежках и обмотках. С уверенностью в том, что хоть по лоскуткам, хоть по крохам, но соберут, построят они своё счастье, глянул на сцену.
Представление все более захватывало чувственностью и красотой. Кто наблюдал с самого начала, не мог не понять, что это был уже не просто стриптиз, а скорее ритуал, дань великому и прекрасному. Так индианки, обвешанные браслетами, в движении танца общались с богами, так самозабвенно на Арбате художники – сам видел – простыми цветными мелками под ногами у всех воспроизводили бессмертную улыбку Джоконды, так безотчётно и пламенно поэты посвящали далёкой Родине свои стихи, а в церкви, не разбирая бедных и богатых, для всех одинаково истово служили службу. Девушка перебралась на шест. Слаженные движения натренированного тела выдавали высокий профессионализм. Отблески ленты на бёдрах ослепительным всполохом пронзали воображение присутствующих. Зал ликовал! Позы танцовщицы больше недосказывали, чем откровенничали, и на сцену, щедрый и нетерпеливый, лился денежный дождь. Зрительный зал кипел в ожидании от этой горячей штучки какой угодно выходки. Судя по затихающим звукам музыки, выступление заканчивалось. Но озорница не спешила. Она выжидала, сколько могла долго, а потом стремительно и ловко заскользила по шесту руками вперёд. У самого пола, проделав грациозный кувырок через голову, медленно, на немыслимом расстоянии одну от другой  опустила на пол ноги, сначала встала перед зрителями «на мостик», а потом, выпрямившись и  медленно скользя, села на шпагат, артистично склоняя голову навстречу зрителям и обеими руками прижимая, как накидку, распущенные волосы к груди. Солидарная искренности, музыка замерла. Зал перехлестнулся неистовством.
В отличие от многих Эдуард не ликовал. Оставаясь неподвижным, он словно забыл обо всём и сквозь одному ему видимую завесу оглядывал пылающие лица вокруг, пытаясь что-то вспомнить. Когда со Светкой еще дружили, Эдик ходил встречать ее с занятий ритмической гимнастикой. Приходил пораньше, долго ждал на улице, а когда замерзал, заходил прямо в зал и тихонько любовался. Отражаясь в тысяче зеркал, девушки отрабатывали очень похожие упражнения!
Страшная догадка вмиг отрезвила. Крики «браво» вывели из оцепенения. Огненного цвета кудри подпрыгивали в такт  удаляющимся шагам артистки: «Не может быть!»
Прошло какое-то время, прежде чем подозрения сформировались настолько чётко, что возникла необходимость всё обмыслить. Эдика лихорадило, как с похмелья, но он уже не мог успокоиться и продолжал себя пытать. Чтобы открыть своё ателье, жене необходимы деньги. Семейная жизнь, обустройство жилья и расходы на необходимое не позволили им сберечь хоть что-то. Зарплаты обоих, даже при строгой экономии не хватило бы, чтобы начать полноценно работать на себя. Конкурс, объявленный в городе, легко можно и проиграть. Что тогда? Кому до кого какое дело? Народ вокруг как с ума сошёл – ничего серьёзного ни в душе, ни на уме. За развлечения готовы платить большие деньги, тем более, за хорошо организованные, как здесь, в этом хотя бы заведении. А Светка, она же такая, клянчить и просить никогда не могла. Зато талантами владела, хоть петь, хоть танцевать, хоть шить, хоть готовить. А фигура?! И отчаянная – жуть! Может, готовится сейчас к выступлению в какой-нибудь вшивой гримёрке.  А ведь Светку обмануть – проще простого. Добрые люди одинаково, как и злые, постоянно находятся в зависимости, только злые от себя, а добрые – от других. Потому и боялся так за жену Эдик. Когда дело своё затеяла, не стал отговаривать, чтобы не потухла радость обращённых к нему с надеждой глаз. Ведь до свадьбы ещё решил, что если возьмёт всю ответственность за их дальнейшие отношения на себя, то обязательно победит. Если бы знал, что будет так тяжело.
Непродолжительное затишье на сцене закончилось. Конферансье вышел объявить следующий номер. Сила внутреннего напряжения заставила Эдика подняться. А что, если сейчас, прямо на эту сцену, с обезображенным до неузнаваемости косметикой лицом и едва прикрытым телом,  выйдет его жена? Как сможет он это вынести? Как посмотрит в глаза?
Друзья заметили взъерошенность бригадира, но расценили её по-своему:
 Эй, ты куда? Рано еще! Обиделся, что ли?
Но уже никого не слушая, разметая в разные стороны посетителей, Эдик устремился к выходу. Любая отсрочка ни к чему не могла привести. За себя он уже не ручался, потому что хорошо знал, что сохранить присутствие духа в таком состоянии не мог. Особенно здесь. Особенно при всех. Ревность оказывалась сильнее. Сколько раз давал себе обещание не вспыхивать по пустякам. А если это не пустяк? Как сможет он всё это вынести? Может где-нибудь в другом месте, может быть дома, он сможет успокоиться и сообразить, как вести себя дальше. А сейчас ему просто необходимо уйти.
У самого крыльца дежурили такси. Не договариваясь о цене, Эдик заскочил в первое попавшееся, на ходу называя адрес. И уже в машине домысливал, додумывал, искал ответ на мучившее: она или нет? И чем больше думал, тем страшнее становилось самому. «Так вот где собиралась взять деньги на презентацию. А может презентация – это ложь, повод, чтобы уйти из дома? И как она могла так со мной поступить?»
Забывшись, Эдик и не заметил, как оказался возле дома. Несколько метров отделяли его теперь от двери. Там, на втором этаже, была их квартира. Нужно только преодолеть положенный путь. А зачем? Кто ждал его там?.. Но не стоять же, в самом деле, разбойником под собственными окнами!
Как приговорённый на казнь, побрёл Эдуард вперёд. Перед дверью он остановился, собираясь с духом. Ища у Всевышнего поддержки, с надеждой посмотрел вверх...
В его окнах горел свет.