Матвей и люди

Как странно то, что затеваю я –
подобие любви создать из жажды
и временем раскрасить, чтоб однажды…
поверить самому…

Эти строки я бы смело взяла эпиграфом к повести «Матвей и люди». Сейчас попробую объяснить, почему.
Структура произведения заложена в названии: в центре главный герой, а вокруг него вращаются, сталкиваясь, накладываясь, наслаиваясь, люди, события, чувства. Герой выписан автором с любовью и тщанием, для определенной части читателей он узнаваем с полтычка (милый автор, правда, если ты мне продемонстрируешь свою фотографию года этак 95-96-го, то у тебя непременно будут длинные волосы, а одет ты будешь в джинсы, на которых не будет живого места от заплат, кхы? Вот таким со всей возможной четкостью и видится лиргерой) – определенная лексика, определенный круг интересов и вкусов: «он сидит рядом с прелестной девушкой, с которой можно поговорить не о хитовых фильмах Голливуда, не о парижских кутюрье и не о фасоне платья, в котором появилась Мадонна в своем последнем клипе, а о Кафке и Борхесе, Кастанеде и Ницше и прочих не менее интересных и захватывающих вещах». Как же все это знакомо, и как же все это помнится – все эти маленькие значки, которые подавали друг другу такие вот ребятишки (мы), знать не зная значения умного слова «семиотика»! По возможности вести подобные разговоры, по длине волос и степени тертости джинсов моментально вычислялись «свои». Дорогие мои ныне 23-25-летние, не говоря уж о тех, кто появился на свет позже, – я не смогу вам объяснить на пальцах, о чем именно говорю. В том времени надо было провариться хоть немного, чтобы уловить, о чем речь. Я, кстати, сейчас отнюдь не ностальгирую, а вслед за автором и его героем оглядываюсь назад с легкой иронией, которая, кстати, читается в обороте типа «…и прочих не менее интересных и захватывающих вещах». Уже сейчас, сколько-то лет спустя, это проговаривается с усмешкой – ага, вот такими мы были, вот это ставили во главу угла. И вот что было важно. Хорошо, что это было. Хорошо, что это прошло.
Отойду несколько от своей традиции – не анализировать второстепенных персонажей – и скажу пару слов о женских образах. Хочется разрыдаться от умиления, настолько они все знакомы.
Алла, которая присутствует уже постфактум, судя по всему, сказать-то о ней больше нечего, кроме того, что была. Купальник вот с рюшечками… Помните, у Булгакова: «Ну вот я же и щелкаю! На этой… Верочке, нет, Наденьке… платье еще полосатое»… И все, собственно. Видимо, тот тип женщин, который принято обозначать словом «миленькая».
Полина – почему, почему было столько хиппующих полин, что такого заложено в этом имени?! Все, как обычно: Кафка-Борхес-фенечки-ксивнички-хайратнички-купания нагишом-секс на пляже. И тоже – все. Больше ничего.
Пустота. Пара недель вместе – чтобы потом никогда не встречаться с Полиной.
Катя – тип потенциальной жены, желающей держать мужика при себе. В изящном, но сильном кулачке. Они не переносят аутсайдеров и неудачников. Вернее, тех, кого постановили считать аутсайдерами и неудачниками. И, когда уходят, хлопают дверью так, что она слетает с петель.
И, наконец, Кира. О ней не сказано почти ничего, но она – есть. И с ее появлением в повесть входит настоящий свет. Наверное, это случайное совпадение имен, но никак не могу отделаться от мысли, что с Матвеем получила вторую жизнь Кира «Из трудно быть Богом» – любимой книги детства. Может, та арбалетная стрела, пронзившая горло, не убила ее насмерть?
И в огромный плюс автору записываю то, что, почти ничего не рассказывая об этих женщинах, он немногими скупыми, но точными штрихами набрасывает очень узнаваемые портреты – эвона, мне аж на четыре абзаца размышлений хватило! Это уметь надо, друзья мои – рассказывать, не акцентируя специально.
Вообще, герои второго плана в повести заслуживают отдельного слова о себе. Хотя бы потому, что они все разные, и среди них нет ни одного лишнего. Как бы это сформулировать... даже те из них, кто не несет особую сюжетную нагрузку, тем не менее, они выполняют важную стилистико-эстетическую функцию, еще плотнее связывая сюжетные нити в единое целое (хотя сквозных персонажей нет – все равно ощущается некая перекличка между ними), придавая повествованию индивидуальный колорит и украшая парой-тройкой отнюдь не лишних барОчных виньеток. Все до одного персонажи повести, как бы ни сложилась их судьба, - пассажиры той самой электрички из пролога, едущей... так и подмывает сказать – в никуда. Ан нет. В куда-то. Оно для каждого свое, отдельное, и пока еще не осознанное полностью. Кстати, электричку эту самую вполне можно счесть самостоятельным действующим лицом – долгие рельсы ее проложены через всю повесть, и порой кажется, что ритм повествования задает перестук колес на стыках...
Сейчас последует недлинное и нелирическое отступление – хочется обратить внимание читателей на некоторые художественно-стилистические аспекты произведения.
Во-первых, тут нельзя обойти вниманием вставную главку, «небольшой, но не лишенный изящества» рассказ «Дама для короля», написанный героем просто так, развлечения ради. Рассказик сотворен в лучших «подчеркиваю – в лучших!) традициях постмодерна, и, читая его, можно с легкостью отследить, какая же именно каша варится в бедных матвеевых мозгах. В плюс следует занести удачную языковую стилизацию – без излишнего ерничества и стеба. Всего в меру. Собственно, именно чувство меры во всем – количестве сюжетных линий и перипетий, широте охвата изобразительно-выразительных средств, степени грамотно дозированных эмоциональных толчков, получаемых читателем – как мне кажется, является одним из главных и несомненных достоинств повести. Ее не мало. Ее не много. Ее в самый раз. И не зря в финале появляется сам автор, который, собственно, и ставит точку мягко, но решительно, и уходит дальше по своим специфическим авторским делам.
Еще одно достоинство повести – и я не устану это повторять – хороший, разнообразный, переливчатый и красивый родной язык. Никто не разубедит меня, что уверенное владение возможностями, которые русский язык открывает для каждого, кто его чувствует, – к сожалению, стало величайшей редкостью, а потому требует отдельного упоминания. И, прежде чем искать то, что принято называть «самобытностью» и осваивать «новые пути», извольте сначала разобраться в том, как и на чем строилось «старое», которое многих так и подмывает «до основанья, а затем…». По моему скромному мнению, право на постмодерн заслужил лишь тот, кто умеет ваять (и ваять на уровне!) что-то кроме него. «Матвей и люди» - произведение реалистическое, и не надо, не надо только ставить знак равенства между понятиями «литературный реализм» и «совок». Рамки настоящего реализма безграничны, и, на самом деле, он не менее (если не более) интересный, безбашенный и современный жанр, не говоря уж о том, что, несомненно, более сложный.
Ну извините, это так, навеянные размышления, кхы. Вернемся непосредственно к старине Матвею.
Итак, герой, вполне ощутимый и плотский, начинает на наших глазах разворачивать свою достаточно бурную и богатую событиями жизнедеятельность. Вся повесть построена на его перемещениях, как географических, так и внутри себя.
Нет, ничего я здесь не скажу о «становлении личности», о «мужании» и прочей коллекционно-газетной дребедени. Вы прочитаете и все увидите сами, совершив собственное путешествие по главам: поднявшись по как бы притчевой «Лестницу в небо», слегка отдающую мудрой иронией Ошо; сыграв в неожиданно удачную «Лотерею» (в процессе которой вас предложат исполнить замысловатый «Танец каннибалов», который окажется, в итоге, чем-то вроде затянувшейся, полубезумной, тупой и выматывающей тарантеллы, которая непонятно зачем затеяна и чревата переходом в пляску святого Витта, когда уже нет ни верха, ни низа, ни земли, ни неба, ни нервов… а только колотит, колотит до судорог); узнав, что «Блаженны нищие», и какой ценой, на самом деле, дается это «блаженство». И придя, все-таки, придя – домой, в «Тепло».
К хэппи-энду, к тому единственному, нормальному, человеческому хэппи-энду, к которому сознательно или подсознательно стремится большинство из нас. Когда «люблю тебя», произнесенное сотни миллионов раз до нас и которое, дай бог, еще много раз по столько произнесется после, перестает быть затасканным, затрепанным и потертым, а становится – первым, единственным и настоящим. Утолят ту самую жажду, упомянутую в эпиграфе. Становится – счастьем, пресловутой эфемерной субстанцией, о которой так много говорили все – от древнегреческий философов до большевиков, кхы.
«А иначе – зачем это все?..»
Так, потихоньку, очень грамотно балансируя между неистребимой поколенческой романтикой и неизбежным бытовым цинизмом, автор и показывает, собственно, зачем. Чтобы жить. Просто, сложно, на солнце и в темноте – как угодно, но только проглатывая каждый день, каждую ночь, доедая их до капельки и не забывая облизать ложку.
Еще я обязательно должна сказать, что повесть – добрая. Это большая редкость – когда без сантиментов и нарочито альтруистических загибов после прочтения произведения остается столько света.
И как автор, прощаясь со своим героем там же, где обрел его – в электричке, замыкая рондо, «по праву демиурга» отпускает его жить собственной жизнью – так и я, перечитав повесть, прощаюсь с ним. Но, если встречу Матвея на улице – то узнаю его. А он – меня. Потому что я (и ты, и ты, и еще вот ты) – и есть те самые люди, о которых написана повесть. И кто-то наверху держит тушечницу и кисть. Наносит тонкие штрихи. И улыбается. Иногда.

Stray Cat   26.05.2003 19:36   •   Заявить о нарушении