Инь И Янь Одной Компании

  - Да вот... такие люди существуют, - глубокомысленно изрек Кари.
  Аун потянулся за пивом. Подрагивающая рука остановилась на третьпути. Он моргнул.
  - А что это значит? - спросил Аун. - Какие это люди? Что это еще такое?
  Кари улыбнулся своей профессиональной улыбкой преподавателя, разжевывающего все и вся тупоумным студентам. Однако красно-синие волосы смешно торчали вверх, и смотрелась эта совокупность забавно.
  - Они отравляют нашу сущность. Телевидение через клипы, ток-шоу и новости диктует нам виртуальные нормы и такие же виртуальные догмы...
  - ...Виртуальные законы, Виртуальное пиво - Да все это гоны! Лишь голая жопа одна красива! - хрипло подхватил Сорос.
  Компания захохотала. Один лишь Кари молчал, прищурив свои зеленые глаза. На каждого он тратил по пять секунд. Пять секунд на тощего Ауна, на котором куртка болталась как на вешалке; пять секунд на взлохмаченного, опьяненного пивом Сороса; пять секунд на пышную, разнузданную, роскошную Лину, похоть в коей кипела в обнаженных руках, ногах, в глазах, губах, в белой черточке зубов; пять секунд на самого Кари, со стороны, оценивая себя беспристрастным судьей, но все же симпатизирующим цельным, образованным и целеустремленным личностям.
  - Кто-нибудь из вас читал Зюскинда? - с надеждой обратился он.
  Непонимание на лицах. Усмешка Лины.
  - Гнать бы всех этих писак в шею. Что-то там себе воображают, а потом пьяными падают в бассейн, а потом еще надеются промчаться на "Харлее" через пустыню, хотя нервы ни к черту, печень в циррозе, а самомнения с Эверест! - изрек Аун.
  Сорос нахмурил лоб, а чуть позже задергался. Лине он напомнил рыбу выброшенную на берег. Она часто встречала таких. Рыб, а не людей.
  - Ааа!.. Я вспомнил! Это из Кинга! "Безнадега" или, кажется, "Отчаяние"!
  Аун кивнул, и они, довольные, чокнулись бутылками. Вернее столкнули их так, что добрый литр пива оказался на джинсах Кари. Он с изумлением осмотрел пятно, безобразно расплывшееся на светло-синем фоне.
  - Bullshit. - пробормотал он.
  Никакого воспитания и внимательности, думал Кари.

  ---

  "Если известно, что лучшая твоя подруга, на которую ты имеешь виды и как бы, в обход ее мнения, считаешь своей девушкой... так вот, если она изменила... переспала... совершила обмен биологическими жидкостями с лучшим другом. С лучшим твоим и с лучшим ее. Если это событие стало известно на горячую, возбужденную от прочтения романов Керуака, голову, то легитимны ли ответные действия? Имеют ли они силу и правоту возмездия?".
  Кари еще раз перечитал написанное. Голова кружилась, а мысли будто застыли в своих очертаниях. Он посреди огромного зала, потолок которого утопает в огнях. Молчаливые экспонаты. Он должен и хочет подойти к ним, рассмотреть со всех сторон, потрогать пальцем священное стекло, охраняющее его ценности. Смятые банки, табличка с надписью "Золотой Укол", крутящееся автомобильное колесо как напоминание о том, что нужно заменить колеса в его старом драндулете, налепленные на доску фотографии эротического содержания с зачеркнутыми лицами. Он всегда хотел всех женщин сразу и именно поэтому во сне, когда приходила его мечта, он никогда не видел лица, лишь черную яму. Изящная маска с золотыми блестками у глазниц...
  Он очнулся. Мерцал экран дисплея. Он смотрел в него шестью черными строчками, выражающими немую и сухую боль признания.
  - Bullshit. Fucking world.
  Время вернулось обратно, в ту ночь, когда он глубокомысленно и с налетом элитарности рассуждал о современном искусстве и участившейся моде на продажность и умеренную (в силу желания отдельных людей укоротить продолжительность жизни) обличительность. Что же он говорил? Помнилось смутно. К самому началу... еще до того, как Сорос растерзал упаковку пака пива, он поливал грязью Новодворскую и глянцевые журналы. Вроде бы он заметил, что...
  - Ах нынешние познеры и сванизды! Кажется в своем молчании или увиливании... - он осмотрел лица и уточнил: - Насчет войны в Ираке. Кажется они совсем перестали быть людьми.
  - Давно известно, - академическим тоном продолжил Аун. - Что нынешние тележурналисты на самом деле прищельцы, и в штанах у них наверняка спрятано несколько зеленых хвостов. Неспособность некоторых телеперсон к нормальному половому акту или нормальным отношениям с противоположным полом только подтверждает то, что они прищельцы и могут этим делом заниматься только с особями своего вида.
  - Блестяще! Требую введения этой темы на любом факультете, изучяющем социологию или шоу-бизнес. - Сорос захлопал в ладоши.
  - Кол-л-лега! - снисходительно произнес Аун.
  - Кол-л-лега! - повторил Сорос, но уже с визжащими интонациями...
  А что потом? Хуже, наверное, можно помнить только историю битвы под Ватерлоо, подумал Кари. Помнится, в воображении он демонизировал Лину. Прибавлял ей красоты, ума, постельного образования и увеличивал грудь. А затем, насладившись визуальным контактом, бил с размаху бутылкой в лицо. Так, чтобы осколки застревали в губах и щеках, чтобы зубы сыпались порошком, чтобы в глазах плескались страх, унижение, возбуждение... Охотничьим, белым и острым, ножом он полосовал ей грудь, отсекал пальцы. Смеясь, он собирал обрубки и кидал ей в лицо. Ибо нет ничего слаще, чем победа над своим пороком, победа над демоном. Так повторялось несколько раз. И варьировалось в продожительности, в радиусе круглой луже крови, расплывающейся под ними - скрученных то ли в сексе, то ли в борьбе.
  Он вспомнил дальнейшее. Память возращалась наплывами искаженных деталей - кусочков вчерашнего, в состав которого входили кутеж на квартире Ауна, поход в респектабельный ресторан, беспорядочный секс с неизвестным человеком.
  И он не мог точно определить - блевал ли Аун, толкал ли его в грудь Сорос и как смотрела на него Лина.
  In vino veritas, плывущая в его глазах раскрепощенным откровением. Могла ли Лина читать в его глазах?

  ---

  Наступил четверг. Он наступил на больную голову Кари диким запахом носков, тонким лучом утреннего солнца, бьющим в левую бровь, сгустками месива (частью неопределенного характера) у кровати. Раньше месиво было зимним салатом и крабовыми палочками. Возможно и новомодными теперь сухариками "Компашки" и листками розы, которую он обгладывал, желая шокировать общество.
  Кровоточила рана, именуемая душой. Выходил гной сожалений, ярости на Лину.
  Он лежал в кровати еще минут пять, а затем тихо проговорил про себя важную вещь.
  Великие люди не спят, они не ощущают своего трагизма, они плюют на судьбу, вокруг себя они видят материал для своей славы. И они вечно работают.
  Прекрасная животворящая молитва в выходной для Кари день.