Ботинок

Где ботинок? Где этот чертов ботинок? Ангел был удивительно добр. Определенно, сегодня будет удачный день. А может, даже и ночь. Может, не будут сниться эти нескончаемые кошмары, которые преследовали всегда, сколько себя помнил. Выглянув в окно, можно увидеть, как разбушевавшееся солнце рисовало фиолетовой тенью на белом пыльном асфальте безумные узоры, от которых на глазах выступали слезы. Почему я оказался не нужен никому в этот день? Когда не болит голова, кажется, что можно понять всех людей, все их радости и прочувствовать их нелепые переживания. Ангел редко бывал так добр, обычно он злился, вечно в чем-то упрекал. Сколько бы я ни старался, не бился — он никогда не прощал мне моих ошибок, он был суровым ангелом. Он появлялся тогда, когда хотел, а, точнее, тогда, когда меньше всего был нужен — появлялся для того, чтобы наказать. Ангел много говорил о предназначении, говорил быстро, нагнетая жуткую головную боль, и сквозь эту боль вонзал, будто тысячи иголок, свои слова. Я плохо понимал его, я просил прощения, просил остановить эту адскую пытку, но он был непреклонен. Когда он заканчивал, то смотрел на меня глазами полными грусти, вздыхал и уходил. Его появление и исчезновение я ни разу не видел. Это было всегда внезапно, и после этих визитов я оставался на месте в полном изнеможении, не в силах пошевелиться и даже просто вытереть выступившую пену, которая текла по подбородку, по шее и затекала за воротник.
Нет, не найти этот ботинок… Так хотелось погулять. Просто постоять, прислонившись к старому дереву. Подставить лицо солнцу, закрыть глаза и смотреть на зеленые круги, чувствовать, как сухой ветер потихоньку копошится в твоих волосах. Не думать ни о чем, а представлять как там, на небе, ворочаются облака. О каком предназначении говорил Ангел, я не знал. Я всегда хотел расспросить его об этом, но он не давал сказать слова. Ангел считал меня умным и понятливым, и очень огорчался, когда я не оправдывал его ожиданий. Мне тоже было плохо, я много плакал, однажды я даже попросил его отпустить меня. Он так и сделал — не появлялся очень долго. Но остаться одному оказалось еще страшнее, я умолял простить меня и вернуться. Ангел вернулся.
Я увидел его, когда он сидел на кухне и допивал остатки моего чая. Я был рад, я много тогда говорил, смеялся — он делал вид, будто не замечает меня. Он не проронил ни слова, он не причинял мне боль, он выпил мой чай и… кажется, ушел. Мне казалось тогда, что все должно теперь пойти по-другому, что наконец-то я смогу спросить о том, главном, самом главном, а он непременно расскажет. Но я ошибся. Ангел подолгу где-то пропадал, а когда приходил, был печальным и говорил что-то неразборчивое. Наверное, у него были какие-то неприятности из-за меня — я это чувствовал. Но чем я мог ему помочь? Я опускал голову и молчал. Он уходил.
Сегодня какой-то особенный день, я, наверно, умру, если не смогу выйти на улицу. Какое это должно быть счастье, когда ветер треплет волосы. Мурашки бегут по спине от его легких прикосновений. Если бы Ангел захотел хоть раз провести рукой по моим волосам, но он никогда не прикасался ко мне. Да, после того случая все действительно изменилось. По ночам я боялся уснуть, потому что страшные бездны открывались передо мной. Какие-то незнакомые люди плакали, кричали, что-то говорили, точнее, просили, потом они умирали. Умирали по-разному, кто-то рассыпался на глазах, кого-то разрывало на куски, кто-то падал просто к ногам с широко открытыми глазами. Войны, крушения поездов, тонущие корабли, пожары — все это пролетало в сумасшедшем ритме, никогда я не видел таких печальных мест, в какие уносили меня мои сновидения. А когда я все-таки просыпался и лежал в мокрой постели, пытаясь отдышаться и понять, что же должен сделать, тогда приходил Ангел. Он показывал мне какие-то бумаги — по-моему, это были какие-то списки. Я пытался ухватить каждое его слово, но общий смысл их неизбежно ускользал, я слизывал капающий пот, пытался увидеть, что же там, в этих бумагах. Но Ангел снова начинал говорить о моем месте, и страшная боль наваливалась на меня, я терял сознание.
Иногда я слышал о том, что кто-то рассказывает мои сны, правда, намного позже, чем видел их я. Мне было жалко этих людей, ведь это очень больно пережить такое. Я это знал. Но такое случалось редко, наверное, потому, что многие сны были намного дальше, например, там, где есть море. Я никогда не видел моря. Только во сне.
Я не могу пойти на улицу в одном ботинке. Как это несправедливо. Не может такой прекрасный день зависеть от одного ботинка. А совсем недавно мне приснился очень странный сон.
Это было ночью. Какой-то большой незнакомый город, я таких раньше никогда не видел. Удивительно то, что не было ощущение беды. Мимо проезжали дорогие машины, горели ночные рекламы. В небе висела полная луна, ее разрезал надвое острый шпиль башни, за которой открывалась большая площадь. По ней прогуливались люди. Среди них были и молодые, и старые, но и те и другие почему-то в основном гуляли парами. От этого в ночном воздухе витал дух любви, всеобщего благополучия и спокойствия. Где-то вдалеке играла музыка. Мне хотелось упасть на мостовую и заплакать, впервые я почувствовал себя легко и свободно. Не было ни горя, ни зла, ни страха. Я прислонился к чугунному фонарному столбу и жадно вдыхал ночной город. Мимо проходили люди, оборачивались, улыбались, но все они были добры и приветливы. Казалось, подойди к любому из них, и он обязательно поможет тебе в самой тяжелой беде, но никакой беды не было. Была свобода, легкость и желание жить.
Я пошел к площади и уже приближаясь к ней, сердце стало учащенно биться в предчувствии чего-то необыкновенного. Я проходил мимо пожилой пары, которые смотрели друг на друга так, будто увиделись впервые. Седовласый мужчина напевал ей какую-то песню, а она нежно гладила его руку.
На скамейке сидели почти совсем дети и играли в карты, их веселый смех вливался в многотысячный гул праздника любви.
Высокий парень целовал девушку с короткой стрижкой и в потертых джинсах, лиц обоих не было видно. Ему, из-за своего роста, приходилось нагибаться, юноша выпрямился, оторвав подругу от земли, она вскрикнула. А он стал кружить ее, девушка уткнулась ему в шею и восторженно кричала.
На площади высилось несколько огромных деревьев, вокруг каждого из них были островки зелени. На траве сидели и лежали, почти вплотную.
Я шел к центру площади мимо сотен влюбленных, там был большой фонтан. Еще не увидев его, я почувствовал влагу и прохладу. Взметающиеся струи воды подсвечивались разными цветами, отчего казалось, что стоишь перед огромным цветком в резной каменной вазе. Вокруг играли дети, подставляя ладошки под падающую воду. Наиболее смелые ходили закатав штаны и собирали монетки со дна. С ног до головы мокрые они выбегали на брусчатку и, оставляя следы, убегали прочь. Вскоре появлялись снова, но уже с мороженым.
Я сел недалеко от фонтана. Странно я, наверное, выглядел один, но никто не обращал на меня внимания, хотя это не было равнодушием, скорее просто никто никому не мешал. Не знаю, сколько я сидел так, рассматривая все вокруг, пока не увидел очаровательную девушку, которую обнимал какой-то мужчина. Она ела мороженое, а он, преданно глядя ей в глаза, что-то рассказывал. Оторваться от нее не было никаких сил. На ней было легкое персиковое платье, которое не скрывало, а, наоборот, подчеркивало безупречность ее фигуры. Большие широко посаженные глаза не имели глубины, губы скорее можно было бы назвать классическими, но в них была какая-то магия, овал лица четкий и плавный в обрамлении густых каштановых волос, в довершение чуть вздернутый носик, который придавал внешности северную красоту. Она слушала спутника чуть растерянно, и, по-моему, больше была увлечена своим мороженым. О чем они говорили, я не слышал, он жестикулировал все сильней и сильней и в какой-то момент она вдруг замерла, будто не поверив своим ушам, глаза ее блеснули радостным огнем, и она стремительно обняла мужчину, поцеловала его в губы и расхохоталась. Ее смех долетел до меня, это был самый прекрасный смех, который я только слышал. В этот момент она забыла про мороженое и испачкала им рубашку, отчего мужчина вздрогнул, и они снова рассмеялись теперь уже вместе. Она встала, потянула его за руку к фонтану и водой попыталась смыть белое пятно. А потом они, взявшись за руки, пошли дальше и через секунду растворились в толпе. Один раз показалось, что я видел ее гибкую спину, но это было мгновение. Они ушли.
Легкое сожаление сдул ночной ветерок. С улыбкой на лице я задремал, но дремал недолго — мне показалось, что неожиданно стало тихо. Я открыл глаза. Площади вокруг не было, я находился в какой-то комнате с открытыми окнами, где-то вдалеке пели ночные птицы. Я был не один, в темноте я слышал чьи-то приглушенные голоса и смех, который я уже не мог бы спутать ни с каким другим. Без сомнения, это была она. На кровати, в неверном свете, я различил того самого мужчину, а его шею обвивала изящная белая рука. Они ласкали друг друга, о чем-то неразборчиво шептались и смеялись. Вдруг он медленно и буднично встал. Я замер. Он подошел ко мне и сказал: «Хочешь спасти ее? Тогда иди к ней». При этом она лежала на кровати и, по-моему, для нее я был невидимым, и слов мужчины она тоже не слышала, хотя расстояние было меньше трех шагов. Я подошел и лег рядом с ней. Я почувствовал ее тепло, ее запах. Она взяла мою руку и положила к себе на грудь. Она принимала меня за того мужчину. Я со страхом ждал, что вот сейчас она обернется и раскроется обман. Будто подслушав мои мысли, она повернулась, посмотрела мне в лицо и спокойно сказала: «Завтра обязательно надо, хотя… ты у меня умный и сам все знаешь что надо, а что нет». И она поцеловала меня в губы. А мужчина стоял на том месте, где до этого стоял я, он рассмеялся. Его смеха она тоже не услышала. А мою руку жгло тепло ее груди, под которой ровно билось сердце. Я стал гладить ее, по коже бежал ток. Какое это блаженство — ощущать упругие формы ее тела. Она в истоме вздохнула. А мужчина в углу продолжал смеяться, но уже как-то горько, с истерическими всхлипами, наконец его смех окончательно превратился в плач — он закрыл лицо руками и упал на колени, уткнувшись в них головой, его плечи задергались. А я не мог остановиться, возбуждение поглощало меня.
На этом месте я проснулся. Руки еще ощущали тепло ее тела. Я не торопился открыть глаза. Но в комнате скрипнул стул и я понял — Он здесь. Я приподнялся на локтях и увидел Его. Ангел сидел на стуле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая ею. Смотрел на меня, улыбался, но глаза его, как всегда, были печальны. Он все, без сомнения, знает. Мне стало неловко, я опустился на подушку. И приготовился к разговору о предназначении, но Ангел молчал. Я не знал, что значит это молчание, но мне казалось, что это плохо. Гость встал, подошел к кровати и бросил мне на одеяло запечатанный конверт.
Я не сразу взял конверт в руки. В голове проносились разные мысли, я думал, почему мужчина плакал, и почему он смеялся. Я много встречал крайних чувств, которые меняли людей до неузнаваемости, но при этом, мне казалось, что они знают, что их ждет, они знали, что умрут. А этот молодой человек, по-моему, хотел обмануть судьбу и плакал от своей дерзости и осознания своего ничтожного состояния перед неотвратимым.
Конверт был обычным, в правом верхнем углу наклеено две синие марки, ниже — адрес получателя, еще ниже — отправителя. Слева внизу индекс, а выше карандашом написано: «еще жива». Почерк надписи отличался от того, которым был написан адрес. Тот, кто писал карандашом, был человеком занятым и уверенным — слова убористые и трудно читаемые. А адрес писал человек, который хотел, чтобы его непременно поняли — буквы дрожали, были нарочито крупными. На обратной стороне конверта не было ничего интересного, толщина конверта говорила о том, что внутри не больше одного листочка. Может, это письмо мне, но от кого? Только сейчас я догадался прочитать и получателя, и адресата: «Миролевой Ольге от Миролевой Ксении». Таких я не знал. Может, это сестра написала сестре, или дочь — матери, а может, наоборот… И тут что-то толкнуло меня, ну конечно, это та самая девушка из сна, непременно это письмо ей, и мне нужно сейчас же отправить его. Я вскочил с постели, с намерением немедленно исполнить свой долг. Стал метаться по комнате, судорожно натягивая на себя рубашку и брюки. И тут в дверь позвонили. Это врач. Каждой весной я проходил курс лечения, а в прошлом году мне сказали, что необходимости ложиться в больницу нет. И что я могу сам приходить каждый день на лечение. Женщина, которая делала мне уколы, оказалась очень доброй, мы неплохо ладили. Она жила в соседнем доме. Получалось так, что мы встречались во дворе и вместе шли в больницу. А потом она предложила, просто заходить ко мне по утрам перед работой, и делать уколы, избавляя меня от ежедневных посещений больницы. Я был рад, но было как-то неудобно. Поэтому когда она приходила, я пытался напоить ее чаем, она отказывалась, справлялась о здоровье, делала укол и уходила. Уколы эти я не любил, после них было очень тяжело думать, хотелось просто лежать, но и спать тоже не получалось. И я бы наверно не стал больше лечиться, но теперь, когда эта милая женщина столько для меня делала, я не мог отказаться.
Но как это было не вовремя сейчас. Я знал, что после укола, я не смогу подняться до обеда, и, скорее всего, не вспомню про письмо. Когда позвонили в дверь, я стоял, в одной руке держал конверт, а в другой ботинок. Я быстро сунул письмо в ботинок, а ботинок поставил на подоконник, задернул штору и только потом открыл дверь.
— Доброе утро, как чувствуешь себя сегодня?
— Просто превосходно, я даже думаю, что может быть, не стоит ставить укол? — спросил я с надеждой, но врач посмотрела на меня с недоверием, я отвел глаза и молча рукой пригласил войти в комнату. Последняя мысль была такая — хорошо, что письмо я положил в ботинок, когда я очнусь, обязательно захочу погулять, — тогда я увижу конверт и все вспомню.

— Мне кажется, ты не имел права делать этого, самодеятельность здесь неуместна, существуют правила, — тот, кто говорил это, был явно главнее Ангела, потому что Ангел виновато таращился в пол, просто кивая, опуская голову все ниже и ниже. И не поднимая ее, все-таки попытался оправдаться:
— Я все знаю, но думал, что у меня получится, мне он показался сообразительным, тем более что он обладал необходимыми задатками. Мне хотелось принести пользу…
Главный, хоть и внимательно слушавший, нетерпеливо махнул рукой:
— Боюсь, такие аргументы недостаточны, и твое дело рассмотрят на ближайшем совете. Полагаю, тебе известно, что решение будет принимать Он. Так что, все очень далеко зашло, намного дальше, чем ты себе это думаешь. Я затрудняюсь назвать смягчающую причину, благодаря которой тебя могли бы простить…
— А если все получится? Ведь еще не поздно? Если он сделает все как надо?
Главный замолчал, о чем-то подумал, посмотрел на Ангела. Он не любил быстрых речей.
— Я в это не верю, но если это получится… Это твой единственный шанс смягчить вину, но к человеку больше не приходить, что сделано, то сделано…
— Он все исполнит… Я все исполню… У нас получится, мы справимся! — Ангел уцепился за последнюю возможность, он даже позволил себе не только поднять голову, но и перебить Главного.

Где этот ботинок? Как же может случиться так, что один стоит на месте, а другого нет. Вот уже солнце катится к закату, эти кровавые лучи мне не нравятся, они мне напоминают мои сны. Занавески тоже стали багровыми, хоть бы одним глазом выглянуть на улицу, но отдернуть их страшно, кажется, будто из-за них на пол и на стены хлынет кровь. В комнате темнело. Предметы оживали в сумерках, начинали разговаривать между собой. Мне становилось страшно, я осторожно присел на кровать. Странно прошел день, были такие хорошие предчувствия. Что-то должно было случиться, обязательно хорошее — я не мог ошибиться. Даже Ангел был добр. Где он сейчас? Почему он не со мной? Если он любит меня, почему его здесь нет? Ну, у него другая любовь, он непременно любит меня, но для этого ему необязательно быть со мной. Конечно, любит, ведь он меня пытался научить многим вещам. Даже когда у меня не все получалось, он не бросил меня, не оставил. Зачем я ему? Он просто меня любит. А что для него значит «любовь»?. Мы ведь с ним так ни разу и не поговорили, как-то не получалось. Он, наверное, рассказал бы мне обо всем. А может, когда он придет в следующий раз, просто в лоб спросить об этом. Ведь не станет же он молчать, все равно что-нибудь скажет… Хотя может и промолчать. Если так, то получится глупо. Лучше если бы он хотя бы рассмеялся, но Ангел в последнее время, совсем не смеется. Но почему он не думает о моих чувствах? Боже, как это тяжело находиться рядом и понимать, что вы не будете вместе. У него совсем другая жизнь, и он придет только для того, чтобы чему-то научить и наказать. Он никогда не захочет коснуться меня, а я никогда не смогу попросить его об этом.

Главврач был человеком деликатным. Но сейчас он был явно чем-то расстроен. Он сидел за большим письменным столом, крутил в руках карандаш, смотрел на бумажную папку перед собой. Ему тяжело давались слова, но он знал, что сказать их необходимо.
— Наталья Михайловна, расскажите, как так вышло, что не все больные, подлежащие обязательному амбулаторному лечению, проходят его.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, возможно я что-то упустила, но это легко проверить по историям болезни и сверить их с нашим списком в журнале приема.
— Это мы непременно сделаем завтра с утра. А сейчас давайте попробуем разобраться в конкретном случае. Вот история болезни, последняя запись о проведении лечения, сделана сегодня, но медсестра утверждает, что этого больного она не видела не только сегодня, но и вообще…
— Ах, вот вы о чем. Дело в том, что он живет совсем рядом, по соседству, и мне нетрудно делать ему необходимые уколы на дому.
— Вы понимаете, что существуют правила? Вы ставите под сомнение нашу репутацию и компетенцию в глазах младшего персонала, и, поверьте моему опыту, скоро это дойдет и до вышестоящих, минуя нас с вами. И тогда может получиться так, что будет решаться вопрос о соответствии занимаемых должностей…
 Строгая, еще молодая, всегда с гордо поднятой головой, но с какой-то вечной грустью в глазах, Наталья Михайловна, и сейчас старалась сохранить достоинство. Она была готова все объяснить, она могла рассказать о своих чувствах, она считала себя правой, но она понимала, что от нее этого не ждут, что главврач, очень порядочный и справедливый человек, человек, которого она лично всегда уважала и продолжает уважать, осуждает ее и не понимает…
— Я поняла. Завтра я все исправлю.
— Спасибо, что выслушали меня и сделали этот неприятный разговор максимально коротким.

Когда в комнате стало совсем темно, за шторами в окно стали стучать капли дождя. Как-то грустно и спокойно барабанили они по стеклу. Мне показалось, что этот шелест сливается в слова, еще чуть-чуть и я смогу разобрать их. Сегодня был солнечный день — такого больше не будет.
Я уснул. Оказывается, не видеть снов, — это тоже плохо. Всю ночь я был в черноте. А может, это тоже был сон? Такой пустой тревожный черный сон. По крайней мере, утром я проснулся с радостью, оттого что кончилась эта ночь. В комнате был полумрак и было понятно, что за зашторенными окнами по-прежнему идет дождь. Интересно, а что скажет Ангел про мой сегодняшний сон? Кстати, почему его до сих пор нет? Хотя может оно и к лучшему, не хочется никого видеть. Мне надо о многом подумать, попытаться разобраться, к чему же все-таки он меня призывал и чего хотел от меня. Может, мне следовало просто слепо исполнять то, что он говорил мне? Но он никогда не говорил ничего конкретного, ничего такого, что можно было взять и сделать. Ведь я всегда старался понять его. Я бросил даже строить город из спичек, после того как он посмеялся. А мне оставалось закончить всего несколько домов. Три года я строил этот город, и мне очень не хотелось бросать его. Но он посмеялся, что я мог сделать?
В дверь позвонили — это пришла Наталья Михайловна. Я поздоровался и привычным жестом пригласил ее войти.
— Извини, сейчас я не смогу сделать тебе укол. Вышла неприятная история. Главврач попросил тебя лично приходить на лечение.
— А какая в этом необходимость? Ах да, простите, конечно же, вы не должны этого делать, вы и так слишком добры ко мне…
— Да нет же, дело не во мне, просто таковы правила и мне необходимо их соблюдать.
— У вас из-за меня неприятности?
Она посмотрела на меня так, будто готова была открыть какую-то тайну. Мне показалось, что в ее глазах заблестели слезинки. Она молчала, потом отвернулась, так и не решившись ничего сказать.
— Я обязательно приду, через два часа я буду у вас.
— Нет у меня неприятностей, просто таковы правила… Я буду ждать.
Она повернулась, открыла дверь и быстро побежала вниз по ступенькам. Сколько грусти в ее глазах. Она приходила сюда, чтобы сказать что-то важное, но так и не сделала этого. Нет, конечно, то, что сказала она, было очень серьезно, но не это, что-то еще тяготило ее. Я зашел в ванную, включил оба крана, разделся и сел, ванна была еще почти пуста. Вода потихоньку скрывала мое тело. Мне необходимо было привести себя в порядок, последние дни я совсем не выходил из дома. Как-то тревожно сделалось на душе. Слишком много событий происходит в последнее время, я даже не успеваю обдумать их.
Шумела вода, приближаясь к моему горлу. Я лежал с закрытыми глазами, думая о том, что не так уж плохо побывать на улице. Страхи всегда начинаются с малого, они подкрадываются и потихоньку давят, и если ты уступаешь им, то они становятся все настойчивее и вскоре, на этом месте вырастает стена. Этих стен у меня много, и я знаю точно, как они появляются. Вот и сейчас, я чувствую, как мне тяжело решиться выйти из квартиры. Но это надо сделать, потому что дальше обязательно будет хуже.
Вдруг что-то упало в ванну, брызги попали мне на лицо. В испуге я открыл глаза. В воде плавал мой ботинок, а на краю ванны сидел Ангел. Он был усталым и… каким-то потрепанным, таким его я раньше не видел. Ангел с сожалением смотрел на меня и, кажется, он жалел меня… или презирал.
Я взял ботинок. Из него в воду вывалился белый конверт. Написанные слова на нем стали быстро расплываться. Я схватил письмо, по бумаге стекали чернильные ручейки.
И тут я вспомнил все.
Сердце стукнуло как-то невпопад, руки задрожали, как я мог забыть. Я с мольбой посмотрел на Ангела. Он криво усмехнулся и вдруг расхохотался. Я вздрогнул, по щекам потекли слезы. Ангел не простит моей рассеянности.
— Да, ну и кашу ты заварил. — Ангел перестал смеяться, и снова внимательно, но совершенно равнодушно смотрел на меня.
— Я?! — в горле стоял комок.
— Теперь даже уже неважно кто…
— Я…
— Мы могли творить великие дела, мы могли спасти этот мир.
— Я все сделаю, прости. Дай еще один шанс.
Он смотрел на меня и отрицательно покачал головой: — Нет больше у нас шансов. Все, которые были, мы использовали.
— Я сейчас отправлю письмо, и все станет как было.
А он по-прежнему качал головой: — Поздно.
— Не может быть! — я еще раз взглянул на конверт, адрес уже не разобрать. Все стерлось, кроме, надписи карандашом, но это была не та надпись, сердце снова замерло. Я не мог поверить. Там было написано одно слово «мертва».
— Ты не мог так поступить! — меня вдруг охватила злость.
— Считай, что это не я, а ты, — он криво улыбнулся, — и зачем я только с тобой связался… — куда-то в сторону сказал он.
Я не хотел верить, ни тому, что я вижу, ни тому, что услышал.
— Теперь, если интересно, можешь прочитать письмо. Оно, кроме тебя, больше никому не нужно.
Не раздумывая, я разорвал конверт.
«Милая доченька. Я долго думала и поняла, как несправедливо с тобой поступаю. Жизнь подходит к концу, но это не страшно, страшно — не закончить ее. Не такой я хотела для тебя жизни — хотела лучшей. Но ты девочка с характером, и сама все устроила, жаль только без моего согласия, ну да это в прошлом. Жива-здорова — матери большего и не надо.
Но, коль, уж я к тебе с повинной, то не откажи — прости. Хочу увидеть тебя, да боюсь — не успею. Ты наверно совсем красавицей стала. Ну да ладно, приедешь — поговорим. А не приедешь — знай, я зла давно не держу. Вот такая она жизнь, кто прав, кто виноват, по-своему переиначит. Твоя мама».
— Мать умерла через час после того, как написала письмо и отправить его не успела. Поэтому оно и оказалось у тебя, чтобы ты его отправил. А ты… — Ангел разочарованно вздохнул.
— А дочь?
— Дочь? — переспросил он и как-то лукаво посмотрел на меня, — правда, чудесный был сон?
 Мне стало неловко, я опустил глаза.
— Да, какой сон, — он оценивающе поцокал языком, мечтательно закатив глаза, — а дочь, пока жива. Если бы она получила письмо, то поехала бы и осталась жива. Но она не получила, и скоро с ней случится беда. Непоправимая беда. В твоих силах было это исправить.
— Ты жесток! — я готов был кричать от бессилия.
— Я справедлив. Я хотел сделать этот мир лучше. А ты не захотел мне помочь в этом.
— Нет, ты не мир хотел сделать лучше, ты хотел Славы!
Ангел вздохнул.
— Посмотрите, какой сообразительный. Где ж твоя сообразительность раньше была? Мне вообще с тобой запретили видеться, а я вот все-таки пришел. А ты говоришь: «Слава».
— А ты и пришел для того, чтобы покарать меня и насладится. Ты недобрый Ангел.
— А что ты раскричался, тебе-то что? Живи и радуйся на своих таблетках. Это мне придется отдуваться за тебя.
— За меня? А кстати, почему я стал понимать тебя?
— Почему? Да потому что не Ангел я уже, да и ты нежилец, вот и болтаемся с тобой на краях. Потому и понимать стали.
— Уходи! Ты мне не нужен, — хотелось плакать, но я уже не мог. Я чувствовал, как внутри раскрутилась тугая пружина. Ангел, не раздумывая, встал и вышел.
Я остался один, снова взял ботинок в руки. Это был левый, какая неважная мелочь, но какая громадная разница у него с правым и сколько неудобств можно причинить, если всего лишь поменять их местами…
 Слезы снова все-таки потекли по щекам, плечи вздрагивали. Мне стало безумно жаль себя, жаль Ангела, жаль то, что сейчас прогнал его. А может, он смог бы еще все исправить.
Я выбежал из ванны, пытаясь догнать Ангела. Входная дверь — подъезд, куда дальше? Конечно, наверх — он же Ангел! Я кинулся по ступеням вверх. Какая-то женщина вскрикнула и прижалась к стене — одежду одеть я не успел. Я добежал до последнего этажа. Вот лестница на чердак, я толкнул старую дверцу, та со скрипом распахнулась. В лицо ударил ветер и дождь. Мокрая блестящая крыша, а за ней целый город, теряющийся в серебристом тумане. Я никогда не видел такой красоты. На мгновение я забыл все. Но вдалеке на самом краю крыши я увидел Ангела, он разговаривал с каким-то… таким же как он, вернее, говорил тот, другой, а Ангел слушал. Я побежал к ним. Говорящий увидел меня и исчез, а Ангел, стоящий ко мне спиной, повернулся. Его лицо исказила брезгливость.
— Подожди! Я придумал! У нас все получится! — радость переполняла меня.
— Да пошел ты… — и Ангел шагнул за край крыши. Я протянул руку, стараясь удержать его. Я никогда не прикасался к нему, я никогда не знал этой радости. Но моя рука пролетела сквозь него, не почувствовав ровным счетом ничего. Я потерял равновесие и стремительно стал падать вниз.

Среди тысяч пассажиров железной дороги была девушка. Она сидела у окна и смотрела, на уносящиеся в прошлое, города. Она ехала к своей маме, к единственному родному человеку, который у нее был. Они плохо ладили, но, наверно, настало время, когда нужно учиться прощать. Она не знала, что мать умерла два дня назад. Она не знала, что час назад, разбился на ее машине любимый человек, который и заставил задуматься об отношениях с матерью. Она не знала, что судьба ей готовит еще немало сюрпризов, но все страшные потрясения уже случились, что жизнь ей теперь предстоит длинная и яркая.

Дверь в кабинет приоткрылась.
— Наталья Михайловна, на одну секундочку выйдите, пожалуйста, — главврач был белее мела.
Она встала из-за стола, попросив больного немного подождать, и вышла за дверь.
— Я все сделала, как вы просили… — начала она, но замолчала.
— Наталья Михайловна, ваш непосещенец бросился с крыши пятиэтажного дома.
— Не может быть, я была у него полтора часа назад, он был совершенно спокоен.
— Наталья Михайловна, мне очень жаль, но он сделал это абсолютно голым. Он нуждался в стационарном лечении.
— Вы что-то напутали… Я бы заметила… Он жив?
— Мне позвонили из милиции. Сказали, что умер сразу.
Сколько неприятностей ждало Наталью Михайловну начиная с этой минуты. Зла ей никто не желал, скорее наоборот. Ей давали подписывать какие-то бумаги, задавали много вопросов, но никто и никогда не спросил ее, любила ли она его?