Мастурбация

I часть. цикл "ДЕВОЧКИ"


Сквозь подрагивающие ресницы можно видеть лишь голубые колготки, растянутые согнутыми коленями: у них, оказывается, довольно мудреное плетение. Разглядывая нитяные узоры, Маня старается не подать виду, что проснулась: ведь папа так старался, чтобы собрать ее с кресла и перенести на кровать… В последнее время обращение с детьми ему все хуже дается – начинает сказываться отсутствие практики. А тут еще мама шепчет ему под руку: то справа, то слева, а то почти одновременно, как в стерео-наушниках:
- Осторожно… Да что ж ты делаешь!.. Стой, куда?!.. О, господи!
В тесном просвете девчачьих коленок, как в бойнице, движется комната, украшенная дождиком, ватными снежинками и бумажными гирляндами. Вот, миновав простенок с длинной лианой, развешанной на сапожных гвоздиках, папа внезапно останавливается. В «амбразуру» вместе с петлей глянцевых листьев попадает фрагмент чеканки с профилем Нефертити: крутой затылок и высокий тюрбан. Маня невольно сжимается, даже зажмуривается со страху, что папино терпение лопнуло. И тот, действительно, вступает в перепалку:
- Дорогая, лучше дверь помоги открыть.… И как вы только здесь ходите?.. Даже боком не протиснуться! Что там у тебя свалено, дорогая?..
- А ты не забыл ли о нашем уговоре, дорогой?
- Напротив! Решил напомнить... точнее, посоветоваться: как полагаешь,
Маня снова слегка приоткрывает глаза.
- …можно ли твое шипение на каждом моем шагу рассматривать как «предъявление претензий»? …. Ладно! Ладно, давай постоим под дверью…
Манин, и без того узкий обзор стремительно перекрывает расклешенный рукав маминого халата, желтого в крупных лиловых ирисах:
- Твое же барахло и свалено, никак не заберешь!..
В полумраке собственной комнаты Маня может, наконец, открыть глаза, не боясь быть разоблаченной. В углу у окна, задернутого плотной гардиной, она видит свою пустую кроватку и рядом точно такую же, в которой спит Дуня.
-  Все давно собрано, упаковано – нет, таскается по квартире из угла в угол… – протиснувшись в детскую, мама снижает тон до шепота.
Папа молча переворачивает дочку, чтобы уложить ее головой на подушку, а не наоборот. Манин взгляд в это время выхватывает разрозненные фрагменты обстановки. Снова вмешивается мама, перекрывая все своим пестрым халатом.
- Пусти!…– папа отстраняется от маминого содействия, – дорогая...
Он молча поправляет одеяло, в тишине оба склоняются над кроваткой. Маня благоразумно зажмуривает глазки, и слышит мамин голос совсем близко:
- Знаешь, если так и дальше пойдет, наш эксперимент можно сворачивать… Не дожидаясь Нового года!..
- Что ж, я готов… Только ради того, чтобы больше никогда не слышать, как ты называешь наши отношения экспериментом!
- Что, прости? Нет, ты, конечно, можешь называть и «наши отношения», и еще как-нибудь похлеще… – мама по-настоящему заводится.
Маня снова приоткрывает глаза. Теперь ей видны торсы родителей, от колен до пояса, перечерченные перилами кроватки: мама в своем пестром халате, похожая на жар-птицу, а папа в семейных трусах и белой накрахмаленной концертной рубашке, в один рукав вдета запонка:
- Ну о чем с тобой говорить? С человеком, который все, что у него было в жизни хорошего способен обозвать «наши отношения»? Не на суде, заметьте, даже не на профкоме, а сам, по доброй воле. Бедняга, при совке цены бы тебе не было: и докторская, машина к дому, и Сочи летом, и все, что полага…
- Тссс! – перебивает ее папа.
Маня не успевает сориентироваться, и ее ресницы предательски вздрагивают.
- Да... – мама старается говорить тише, вместе с папой склоняясь над кроваткой, – если б даже и проснулась, только б мы с тобой ее и видели…
Маня преувеличенно сладко потянувшись, натягивает на себя одеяло. Ее хитрость удается: родители успокоено распрямляются в полный рост.
- …под елкой!. – заканчивает мама.
Что-то неуловимо меняется в выражении ее лица: в уголках глаз, во внезапно прорезавшейся улыбке – и мама из сварливой жены преображается в легкомысленную девчонку. Глядя на спящую дочку, она вдруг начинает напевать:
«Купите лук, зеленый лук, петрушку и морковку,
Купите нашу девочку, шалунью и плутовку!…»
 Папа переводит удивленный взгляд с дочки на жену, и сразу замечает перемену, но не знает, как выразить свое воодушевление по этому поводу. Наконец, откашлявшись, он произносит мечтательно и торжественно:
- Все не возьму в толк, как тебе удалось одновременно произвести на свет две абсолютные противоположности...
Действительно, рядом с худенькой темноволосой Маней, женственное изящество позы которой не могут скрыть даже складки толстого зимнего одеяла, разметавшаяся во сне белокурая крепышка Дуня, с одной ногой на подушке, а другой – торчащей сквозь перила вместе с выпотрошенным из пододеяльника одеялом, смотрится почти карикатурно. Эффект исключительной непохожести сестер усиливается еще и за счет одинаковых кроватей и постельного белья.
- Да ну тебя! Опять… издеваешься?
- Нет-нет, поверь, я абсолютно серьезно, более того – искренне...
- Искренне? Да от тебя ни одного искреннего слова в простоте не услышишь! Сколько с тобой живу, все не привыкну – сплошная напыщенность!
Мама отворачивается от него и наклоняется к Дуне, чтобы придать ей более подобающую позу, но та начинает так дико ворочаться, что мама испуганно замирает в наклоне. Папа неожиданно грубо обхватывает ее сзади. Мама, выронив Дунино одеяло, оборачивается и упирается обеими руками ему в грудь, но папа только крепче сжимает ее бедра, и рывком отрывает от пола. Борясь, они пятятся к двери и бухаются на жалобно всхлипнувшую оттоманку. Мама молчит, а папа жутким, срывающимся шепотом «кричит»:
- Вот так! … Это честно… И вот это!…Это искренне!..
И тут до родителей доносится бодрое и бескомпромиссное:
- Папа! Мама! Уадуйтесь – я пуоснулась…
Маня намеренно сонно поворачивается, и даже позевывает для верности: на соседней кровати ее бойкая сестренка уже штурмует перила, задрав босую ножку:
- Чу, я пеувая под елку!
Убедившись, что Маня не спешит ее опередить, Дуня налетает на родителей:
- Ну не-е-ет!.. Уадуйтесь как следует!
- А как следует, Дуняша? – мама выглядит еще немного смущенной.
Дуня без всякого разгона начинает хохотать, да так заразительно, что и родители начинают смеяться. Останавливает их Манин крик, уже из-за двери:
- Где пода’гок?
Все устремляются в соседнюю комнату, где видят Маню уже под елкой. Дуня, как была в одном носке и расстегнутой пижаме, бросается на помощь сестре. Огромная елка, верхушкой упирающаяся в потолок, шатается и опасно накреняется. Но все поиски безрезультатны: вокруг крестовины только вата и комья скатавшегося серебряного дождика, отслужившего свое еще в прошлом году. Пятясь, Дуня вылезает из-под елки, на голое пузико налипли хвоинки:
- Как же так?.. Это что же?.. Где же он?! – она чуть не плачет.
А Маня, молча наблюдавшая всю сцену, вдруг говорит тихо-тихо:
- Никакого деда Мо’гоза нет. Я не спала, и все-все видела…
- Да ничего ты не ви…– Дуня запинается, уставившись на Маню.
- Вот-вот, ничего: никто не п’гиходил, и ничего под елку не п’гятал.
Дуня визжит от восторга: за спиной Мани высится, нависая над девочкой, необъятная фигура какого-то гигантского плюшевого зверя…

* * *
Васильковый лось, растопырив оранжевые рога, застревает в дверях, и его умильная морда улыбается, чуть виновато. Папа что-то кричит изнутри, из детской. Мама толкает лося снаружи, из залы. А Дуня путается у них под ногами.
-  Мам, а почему он один? – Маня, обернувшись, оглядывает залу…
-  Дед Мороз и этого еле дотащил, –  мама, наконец, пропихивает лося внутрь, – И потом, второй лось в вашей комнатенке просто не поместился бы!..
В комнате лося долго не могут никуда пристроить: размером игрушка превосходит и Маню и Дуню вместе взятых. Мама все время приговаривает:
- Ну! Что я говорила!..
Наконец, лось водружается на пятую точку в угол между кроватками…
- Какой-то он мелочный, этот ваш дед... Вот аиста, скажем, наши стесненные материальные обстоятельства нимало не смутили... –  ворчит папа.
Расшалившись, сестренки взбираются на лося: садятся к нему на «колени», вскакивают, карабкаются дальше. Маня, задрав ножку, садится верхом на вытянутую вперед короткую толстую плюшевую лапу и раскачивается, как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз:
- Дунька, давай сюда!.. Как на велике… Даже к’гуче!!.. Как на коне!!!
Дуня тоже пытается оседлать переднюю лапу плюшевого зверя, но скатывается вниз: вообще, похоже, эта затея ей не очень нравится. А Маня наверху уже «скачет» во весь опор, даже волосы, как будто развеваются на ветру. Но тут лось наклоняется, замирает на мгновение в неустойчивой позе, и обрушивается на Маню всей своей плюшевой тушей.