Портреты

Я не видел её больше тридцати лет. Нет, не так. Я видел её каждый день, каждую ночь, думал о ней каждое утро и вечер, думал, когда засыпал, а когда просыпался, то слышал эхо, повторяющее моим голосом её имя. Чаще всего я закрывал глаза и, пытаясь не упустить ни одной, даже самой незначительной чёрточки её лица, рисовал её по памяти, рисовал с той стороны закрытых век. Иногда портрет получался сразу, возникая вдруг, подобно вспышке молнии, а иногда я несколько дней дорисовывал, уточнял и перекрашивал линии её губ, цвет глаз и волос, овал лица. С годами сходство картины и оригинала становилось всё более поразительным. Мой призрачный шедевр – её портрет во время нашей последней встречи. Она стоит на узенькой улочке своего родного города, а вокруг неё прыгают солнечные зайчики. На ней светло-голубое платьице, которое слегка колышет ветер. Она улыбается, зная, что скоро увидит меня вновь. Мне надо было уехать к себе домой. Но я знал, что поездка будет недолгой. Поезд, который увезёт меня от неё, вернётся вместе со мной не далее, как через три-четыре дня.
Всё оказалось иначе. Железнодорожные пути успели дважды поменять с тех пор, как я уехал сказать родным, что намерен покинуть их навсегда, вернувшись к ней, что я хочу остаться в её городе до конца своих дней. Я смотрел, как льют осенние дожди, как под сугробами скрываются дороги, а жаркая летняя пыль покрывает траву серой пылью. Я думал о ней, не замечая, что вспоминаю уже не её, а воспоминание о ней. Так  прошло тридцать лет, точнее, двадцать девять лет, семь месяцев и восемь дней. И мы увиделись вновь. Она стояла на перроне, на другом, чем тот, на который она, не желая плакать, не пришла меня провожать. Первые секунды я видел её такой, какой она была когда-то, когда держала в руках мой букет, а вокруг прыгали солнечные зайчики, но потом будто кто ударил её молотком по лицу, и оно покрылось глубокими трещинами, этими шрамами времени и одиночества. Я почувствовал, что глаза мои стали влажными, и солёная вода навсегда стёрла её портрет с той стороны век. Я почувствовал, как слёзы уничтожают карандашный набросок, смывают акварель и масло. Словно сквозь дымку я опять взглянул на неё. И увидел на её лице те же самые слёзы, что и на моём. По её ссохшимся, морщинистым щекам стекали краски моего портрета: черный – волосы и свитер, оранжевый – солнце, коричневый – глаза, серый – тени. Мы стояли молча и смотрели друг на друга сквозь туман. А потом развернулись, и каждый из нас пошёл своей дорогой. Она скрылась в душном лабиринте улиц своего города, я сел на поезд, едущий обратно. Мы знали, что никогда больше не встретимся. И что вместо юных, счастливых лиц с той стороны закрытых глаз будут отныне висеть портреты двух стариков с разбитыми лицами. С ликами, покрытыми глубокими трещинами, в которых скопилось так много сора и грязи, что местами на них проросли маленькие бледные цветы.