История не только о старой даме

Стоял ноябрь. Было холодно, все еще шли дожди, но теперь уже вперемешку со снегом. Ранняя темнота  сокращала и без того короткие дни. Выходить на улицу не хотелось, уставшая от предзимнего увядания природа имела простуженный вид.  Каролина Львовна поступала мудро, сидя дома в эту промозглую пору.  Она боялась инфекций, в ее возрасте дуновения ветра было достаточно для того, чтобы подхватить воспаление легких. А ухаживать некому. Людмилу, которую можно попросить сходить за продуктами, сидеть с больной старухой не заставишь, ни за какие деньги, т.е. не за те деньги, что были у Каролины Львовны. К тому же болезни отвлекали Каролину  Львовну от дел: она была нетипичной занятой пенсионеркой. Закутавшись в пуховую вытянувшуюся  кофту, некогда привезенную ее  первым мужем из сибирской командировки, в жарко натопленной батареями квартире, Каролина Львовна   сидела за огромным захламленным бумагами столом. У нее была особенная работа. Каролина Львовна была кем-то вроде оценщика в литературе,  ее исключительное умение заключалось в том, что она могла увидеть и оценить по достоинству  чужой талант.  За всю свою жизнь так ничего и не  создав, она помогла увидеть свет произведениям многих. В профессиональных литературных кругах к мнению Каролины Львовны прислушивались, шли на уступки ей, иногда даже вопреки собственному желанию. Этому способствовал  не только опыт  долгой и счастливой литературной жизни. Каролина Львовна была внучкой сразу двух знаменитых писателей, значение которых для русской литературы вряд ли можно переоценить. Ее первый муж, не будучи человеком талантливым был человеком политически  несчастным, от чего тоже снискал некоторую славу.  К тому же Каролина Львовна некогда была красивой женщиной, и сейчас, по старой привычке, к ее голосу в телефонной трубке многие мысленно прикладывали образ с фотографий или старых рисунков. Быт Каролины Львовны был устроен неглупо и неплохо. Минуты ее жизни спокойно вырабатывались давно отлаженным механизмом. Она вставала рано утром, около восьми, пила кофе, завтракала несколько позже и принималась работать. У нее  всегда было много работы. Несмотря на мрачные предсказания некоторых деятелей отечественной культуры, земля русская талантами не оскудела   и их тропа к славе зачастую лежала через квартиру Каролины Львовны. Порой они сами, порой их родители, порой редакторы или маститые литераторы приносили рукописи Каролине Львовне. Она редко отказывалась посмотреть, и не только ради мелкой материальной выгоды, но и из профессионального любопытства. Ей и самой было интересно знать куда катится от своего апогея величайшая из мировых литератур. Каролина Львовна была лишена сантиментов, она не считала, что, если мальчик подражает  Чехову, а не Пелевину, он уже талант. Она ограничивалась констатацией факта: "подражает".  Ее не сбивали с толку громкие имена заслуженных предков, ее оставляла равнодушной красота как женских, так и мужских лиц. У нее не вызывали сострадания очередные потуги на оригинальность. Она была уравновешенной, волевой, трезвомыслящей женщиной, словно бы самой природой предрасположенной к справедливости. Однако в последнее время в жизни Каролины Львовны что-то изменилось. В ней появилась девочка...
Впрочем, тут нужно кое-что объяснить...  У Каролины Львовны никогда не было детей. В отличие от многих других женщин ее даже никогда не посещало желание их иметь. Она никогда не общалась с молодежью вне рамок своей профессиональной деятельности. А тут вдруг девочка... Или даже девушка! Молодая, коротко остриженная, курящая эрудитка, которая осмелилась без приглашения и без особого дела явится к Каролине Львовне ветреным октябрьским вечером. Которая позволила себе рассматривать с исследовательским интересом высокие неравномерно поседевшие брови Каролины Львовны, ее горбатый, агрессивно-тонкий нос, ее серые как крылья мотыльков ресницы, выгоревшие пятна веснушек на щеках.   Эта девушка не мечтала о писательской славе, ей не нужно было советов и помощи Каролины Львовны. Свои немногочисленные стихи она считала хорошими и печатала  в Интернете. Эта девушка не интересовалась профессионализмом Каролины Львовны, ее знакомыми, ее возможностями, она интересовалась ею самой.  Свой визит она объяснила тем, что Каролина Львовна ей нравится.  Это "нравится" оказалось настолько откровенным и властным, что Каролина Львовна не нашла в себе сил сопротивляться ему. Звали девочку Гулей. Дурацкое имя для интеллигентной девушки считала Каролина Львовна. Гуле было 20 лет, она не была красива, но ее лицо  очаровывало иронической асимметричностью, дерзким пристальным взглядом чайных глаз. Каролину Львовну черты ее лица чем-то волновали. Вот и сейчас она поймала себя на том, что отвлеклась от чтения рукописи. Там на бумаге миллионный раз описывалась пыльная проселочная дорога, грохочущий грузовик, вечерний запах  травы и чьи-то связанные с этим ожидания. Каролина Львовна задумалась о Гуле.  Зачем ей, такой молодой, было врываться в жизнь одинокой старухи. Когда сама она была молода, ее  не интересовали подобные знакомства. Она была резвая неусидчивая, любила кокетничать, выходить в свет. Еще она как будто любила  лес в дождливое утро и ночной Петербург, но это было так давно, что теперь казалось неправдой. Каролине Львовне своя нынешняя жизнь  представлялась неинтересной. Она  сама казалась себе неинтересной личностью, она, следовательно, не могла понять, чем привлекла внимание Гули. Даже взять у нее было нечего. От ее бурной некогда жизни остались воспоминания, немногочисленные памятные вещи и  многочисленные чужие бумажные романы. Гуля не потрудилась объяснить свой интерес. Точнее ее объяснений оказалось мало для Каролины Львовны. В их первый сумбурный разговор, когда Каролина Львовна, отчаявшись вытребовать  у девочки рукопись, которую, как ей казалось, она принесла, принялась лихорадочно задавать вопросы, Гуля сказала, что прочитав о Каролине Львовне в журнале,  испытала труднообъяснимое, интуитивное чувство притяжения. Каролина Львовна не поверила. Бес подозрительности взорвался на ее щеках раздраженным румянцем. Она не любила, когда ее обманывают. Лицо Гули оставалось спокойным даже безмятежным каким-то. Каролина Львовна из вежливости предложила чаю и сразу же пожалела об этом, надо было думать о том, как выставить наглую девчонку, а она чаю... Проклятое интеллигентское воспитание.
- Чего же вы все-таки от меня хотите? - в который раз повторяла свой вопрос Каролина Львовна.
- Просто поговорить, - отвечала Гуля.
- Поговорить? О чем? - Каролина Львовна нервно потирала ладонь.
- О вас, - с невозмутимым спокойствием сказала Гуля.
- Обо мне? Это что интервью? - Каролина Львовна криво улыбнулась, если интервью, то, может быть, не зря предложила чаю. Она  была не лишена некоторого тщеславия, поэтому, например, программа "Большие родители" многократно становилась поводом ее досады. В биографии Каролины Львовны "большими" были деды,  а значит в "родителей" ее не позовут. Вообще-то, Каролине Львовне не очень нравился   ведущий: его вопросы и голос с хрипотцой. Но обидно было все равно.
- Почему интервью? - несколько обескуражено переспросила Гуля, - Просто разговор.
- Разговор, о чем? - уже не скрывая раздражения, шипела Каролина Львовна. - Что это вообще такое? Вы здесь зачем? Как можно вот так без приглашения приходить в дом к незнакомому человеку, тревожить его? А если бы я была занята?
- Но вы же не заняты, - весомо констатировала Гуля.   
Каролина Львовна гневно молчала.
- Я давно хотела у вас спросить, - задумчиво начала Гуля, - вы, например,  осень любите?
Каролина Львовна недоуменно вскинула брови. Вопрос о любви к временам года давно для нее не стоял, зиму она переживала с трудом: у нее поднималось давление, мучили головные боли, частые перемены погоды отзывались  спазмами сосудов,  в прошлом году она сломала левую руку, и тогда впервые в жизни ощутила себя абсолютно беспомощной. Весной ее мучила распутица,  раздражала появившаяся из под снега грязь. Летом, в последнее время, она страдала от удушливой жары, пуха и пыли, у нее не было дачи, бежать было некуда. Осень... Нынешняя осень была промозглой. Осенью всегда случаются катастрофы, правда, не с Каролиной Львовной, а так, вселенского масштаба.
- Ну да, пожалуй, люблю осень, - устало выдохнула Каролина Львовна.
Гуля оживилась .
- Я так и думала, так и думала, - радостно повторяла она. -   Что вам нравится в ней больше всего?
- То, что я чувствую себя неплохо, насколько я вообще могу себя неплохо чувствовать, - сдержано ответила Каролина Львовна и, заметив, разочарование в глазах Гули, добавила, - в молодости осень меня волновала,   горизонт размытый и листья... Все тянуло уехать куда-то.
Каролина Львовна налила себе чаю. Ей надоело спорить с упрямой девчонкой. Она решила последовать модному газетному совету  и  постараться получить от этого удовольствие.
- Да, - говорила Гуля, - я тоже иногда смотрю  вдаль, она осенью серая, безысходная. И тянет к себе...
Каролина Львовна кивнула, вроде бы так. Она  давно об этом не вспоминала. На каком-то этапе жизни она перестала домысливать реальность.
-  А сейчас вы этого не чувствуете? - спросила Гуля, должно быть, все о той же осенней тяге к путешествиям.
Каролина Львовна помолчала.
- Вы понимаете, Гуля, - она потянула имя с некоторой брезгливостью, - к старости человек   приходит старым,  как это не прискорбно. Так уж задумано. Не знаю кем... Когда старость только зарождается в душе,   ее воспринимают как взросление. Расставание с фантазиями кажется развитием ума.  Потом вдруг приходит осознание того, что это не так, но оказывается  поздно что-то менять.
- Но вы же не старая, в этом смысле, - улыбнувшись, не поверила Гуля.
Каролина Львовна вздохнула, этот  решительный напор мечтательности действовал ей на нервы.
- Старая, - только и ответила она.
Их первый разговор закончился почти на этом месте. Ужас заключался в том, что он не был последним, несмотря на твердое решение Каролины Львовны больше девчонку к себе не пускать.
Решение пошатнулось этим же вечером. Как ни странно, его пошатнула мысль о том, что Гуля, быть может,  больше сама не захочет прийти. За 40 минут не слишком приятной для обеих беседы, Каролина Львовна успела дать своей юной гостье достаточно поводов для разочарования.  Почему-то вспомнились давние мамины упреки в неумении общаться с людьми. Выходит, за минувшие с тех пор пятьдесят лет так и не научилась. Почему все действительно так?     Одни  легко начинают жить, бодро сходятся с людьми, общаются весело и не без пользы, а другие всю жизнь  тянут груз собственной асоциальной индивидуальности. У Каролины Львовны никогда не было много друзей, а теперь умерли даже те, что были. Оба ее мужа прожили с ней нелегкие годы. Отношения, начинавшиеся с восхищения, стихов, разговоров о литературе, заканчивались изнурительными ссорами, непониманием, нетерпимостью. Каролине Львовне всего однажды случилось любить, и эта любовь была без взаимности. Зачем она прогнала Гулю? Девочка молодая. В таком возрасте можно делать глупости искренно.  Каролина Львовна стянула ленточкой седую косу. День прожит, и то, что сделано, сделано, как всегда, непоправимо.
Утро следующего дня неожиданно окрасилось радостным событием. Каролина Львовна нашла Гулины перчатки. Это были хорошие, дорогие перчатки из тонкой кожи с ажурным узором. По мнению  Каролины Львовны, Гуля должна была за  ними обязательно вернуться.   Так и случилось. Она появилась  к пяти.
- Я тут принесла  вам овощи, хлеб и копченую курицу. Пробовали?  Очень вкусно. - сказала Гуля ,  снимая пальто.
Каролина Львовна покраснела.
- Мне это не надо. У меня есть соседка Люда, я ее прошу ходить за продуктами.
- За деньги?
- Что за деньги?
- Вы ей платите деньги, чтобы она ходила для вас за продуктами?
Каролина Львовна молчала.
- Давайте обедать, - предложила Гуля.
Каролина Львовна растерялась. Все это было странно и вместе с тем приятно, и копченая курица, которую Каролина Львовна сама себе никогда не покупала, и Гуля в бежевом платье до колен и что-то спокойное домашнее, пришедшее вместе с ней. Удушливое напряжение, продолжавшееся  со вчерашнего вечера  вдруг отпустило Каролину Львовну.   
- У меня есть гороховый суп в холодильнике. Вы будете есть гороховый суп?
- Угу- пробурчала Гуля,  складывая в тарелку помытые помидоры. - Я вообще всеядная. А вы сами готовили?
Каролина Львовна кивнула.
- Тогда должно быть вкусно. - уверенно сказала Гуля, зажигая огонь под кастрюлей супа. У нее были худые, длинные руки,  ловкие и быстрые движения. В ее угловатых манерах  было что-то одновременно решительное и нервозное.
Каролина Львовна  приглядывалась к ней. Ее удивляло, что девочка, оказавшаяся в ее доме впервые,  уверенно извлекала из кухонных шкафов вещи, о существовании которых она сама и думать забыла. За окном сгущался непривычный для октября  розоватый сумрак. Как будто не желая отпускать друг друга,  вереницей падали вниз листья канадского клена.
-     Да, роскошно, - в унисон   мыслям Каролины Львовны сказала Гуля и добавила, - скоро пойдет дождь.  Воздух, тянувшийся в кухню из приоткрытой форточки, полнился предчувствием влаги.  Гуля разлила гороховый суп в глубокие пиалы.
- Мне нравится ваш дом, - сказала она. - У вас уютно, много книг,  редких вещей. И все очень ваши, только вашими и могли бы быть.
Каролина Львовна пожала плечами.
- Что у меня красивого? Только книги и остались.
- Вазочка, на которой нарисована сакура, красивая.  Человек, который вам ее подарил, любил вас.
Хлынул дождь. Каролина Львовна обняла ладонями горячие стенки пиалы.
- Мне так не казалось.
- И сейчас не кажется. - заметила Гуля, скользнув по лицу Каролины Львовны проницательным ореховым взглядом.
- Сейчас я не думаю об этом. Меня перестало это интересовать.
Гуля  недоверчиво покачала головой.
-   А еще кроме вазочки? - спросила Каролина Львовна, улыбаясь снисходительно  собственному желанию слышать комплименты.
- О, многое, - живо отозвалась Гуля, - бронзовый подсвечник, соломенная арба, фарфоровая собака с бантом, кальян.
Каролина Львовна задумалась, у нее было несколько ценных картин, опахало из павлиньих перьев, огромная, очень дорогая китайская ваза, но Гуля назвала только те вещи, которые Каролина Львовна действительно любила. Как верно оказывается эти светлые глаза могли улавливать суть.
- Собаку подарил мне на свадьбу отец, арбу сделал друг детства к какому-то дню рождения. Это был символический подарок, намек  на внутреннюю свободу или призыв к ней, мы сами так до конца  не разобрались.
Гуля  утвердительно кивнула, то ли словам Каролины Львовны, то ли своим мыслям. 
- Некоторые люди почему-то считают, что в интеллигентном доме не должно быть много вещей. Это так странно. Почему? Если мы складываем письма в шкатулки, значит доверяем вещам нашу память. А иногда память сама селится в вещи. Если бы не было их, в нас бы чего-то не хватало.  Так ведь?
Каролина Львовна с этим согласилась. Ее память была накрепко привязана к вещам. Сейчас, когда жизнь стала скупа на события , они оживляли пережитые некогда минуты радости и горя,  раньше  частично воссоздавали мир, который ей так и не довелось увидеть собственными глазами.  Каролина Львовна всегда мечтала путешествовать. Как спокойно воспринимало ее сердце отсутствие сильных чувств, так болезненно переживал ее ум отсутствие впечатлений.  Когда-то  давно, будучи ребенком, она отправляла своих кукол плавать по северным морям, покорять новые земли. Им  случалось быть  детьми капитана Гранта,  Гулливерами и Робинзонами Крузо, но им так никогда и не довелось побывать послушными детками девочки, играющей в маму. 
- Гуля, а вы бывали за границей? - неожиданно спросила Каролина Львовна.
- Бывала -отозвалась Гуля.
- Где же, если не секрет?
- В Германии, Австрии, Польше, в Испании.
- А где в Испании?
- В Барселоне.
- В Барселоне... Видели, наверное,  знаменитую церковь Гауди?
- Видела, но она меня разочаровала немного. На фотографиях все выглядит гармоничнее, чем в жизни, видны гениальные мелочи, теряющиеся в реальности.
- Нет,  все равно очень красиво! - неожиданно горячо и обижено возразила Каролина Львовна. -  Это как каменное кружево.
В глазах Гули на мгновение вспыхнуло мягкое удивление и тут же погасло. Она не стала возражать. Кончился как-то вдруг дождь. Наступила темнота. Гуля собралась уходить, надела пальто перед зеркалом, обмотала шею ярким платком.
- Не забудьте забрать перчатки, Гуля. - напомнила Каролина Львовна и грустно сама себе усмехнулась.
- Какие перчатки? - спросила Гуля уже от двери.
Каролина Львовна взглядом указала на комод, там, рядом с деревянной коробкой для ниток лежали  перчатки.
- Нет, это не мои. У меня шерстяные. Наверное, кто-то другой у вас забыл. -  Она уже вышла на лестницу. - Я приду в понедельник вечером. До свидания, Каролина Львовна.
Звук ее уверенных быстрых шагов  гулко разносился по пустому подъезду. Каролина Львовна закрыла дверь. В коридоре было тихо и почти темно, только маленькое бра горело над зеркалом.  Каролина Львовна вынула из волос шпильки,  брезгливо или  даже презрительно убрала кожаные перчатки в ящик комода. Забыла, должно быть, какая-то редакторша. Старые часы с приглушенным боем прокашляли  половину девятого. После новостей Каролина Львовна обычно читала, иногда по работе,  иногда для души. Сегодняшнее посещение Гули инспирировало трудовой порыв.  Из пыльной стопки рукописей терпеливо ожидавших своего часа она выбрала нижнюю. Писал мужчина, судя по всему, уже не юный. Каролине Львовне раньше не приходилось сталкиваться с его творчеством. Это был человек не слишком уверенный в себе, не слишком разговорчивый. Каждое написанное им слово было тщательно выверено, имело свое уникальное значение, было предназначено для того, чтобы проникнуть глубоко в сознание читателя.  В жизни его слова, вероятно, не часто бывали понятыми или принятыми.  Произведение не просто намекало на личность автора (как это всегда бывает), оно было обременено  задачей его самовыражения. Он часто шутил, а между тем, вовсе не был человеком веселым. Его ирония то и дело сбивалась на желчность или грусть. Каролина Львовна вынесла на полях благодушный вердикт. Душа, так отчаянно устремившаяся  в слово, заслуживала быть напечатанной. Чувство выполненного долга разлилось по телу Каролины Львовны приятной слабостью. Она погасила свет. На улице ветер раскачивал дворовый фонарь. Каролина Львовна задвинула шторы. Впервые за много дней она почувствовала благословенный зов сна. 
Против ожиданий понедельник начался невесело.  На улице было ветрено. В квартире холодно. Свинцовое небо за окном сыпало редкими остренькими снежинками.  У Каролины Львовны болела голова. Она  сидела в кресле и ненавидела жизнь, ненавидела всех. Каждая попытка повернуться отзывалась сильным ударом в голову. Все кругом раздражало: электрический свет, выключить который не было сил, запах лука, тянувшийся из под входной двери.
Таблетки не приносили облегчения. Она не могла работать, не могла даже думать. Часы тянулись мучительно и бестолково. У Каролины Львовны предательски дрожали губы. Ей было жаль себя. Почему бог, в которого она не верила, позабыл о ней, раздавая свои милости? Он не дал ей ничего, ни семьи, ни детей, ни взаимной любви, ни богатства, ни здоровья, ни славы. Он не дал ей  таланта, чтобы кричать о своей горечи. Каролина Львовна,  смущаясь сама себя, растирала ладонями слезы. Настойчивый звон домофона вырвал ее из оцепенения. С трудом она побрела по коридору, нажала на кнопку, даже не поинтересовавшись кого впускает, хорошо бы смерть.
Пришла Гуля. От ее пальто пахло, ветром. Она пришла гораздо раньше вечера.   Каролина Львовна глянула на нее недружелюбно исподлобья. Гуля ответила ей долгим, внимательным взглядом. В глубине ее чайных глаз мелькнула неожиданная для Каролины Львовны зрелость.
- Голова болит?
- Вы наблюдательны, Гуля. - констатировала Каролина Львовна и добавила ехидно. -  Почти как Га Ноцри.
- Значительно меньше, поверьте мне. - серьезно ответила Гуля. -   Где болит, здесь? - она провела рукой от виска к макушке. Гулины длинные руки двигавшиеся стремительно, резко и одновременно грациозно чем-то напоминали крылья.
- Вы учитесь на врача Гуля? - немного удивленно поинтересовалась Каролина Львовна.
- Вы великий врач? - передразнила Гуля.
Каролина Львовна вспыхнула.  Гнев, мгновенно пронзивший ее мозг, разбил, наконец, сгусток боли. Злые слова остановились на губах. Гуля примирительно улыбнулась.
- Вам нужно лечь.  Я уйду, если хотите.
- Нет, оставайтесь. - сами собой сказали губы Каролины Львовны, быстро, словно стараясь опередить разум.
Гуля осталась. Каролина Львовна вернулась в кресло. Гуля взяла ее руку.
- Я знаю один замечательный способ лечить головную боль без лекарств, - сказала она, раскрывая ладонь Каролины Львовны. - Надо нарисовать вот  здесь человека, - кончиком пальца она начертила круг на внутренней стороне ладони. - Вот, это его голова, нужно найти на ней место, где болит, и нажать на него.
- Это помогает? - усомнилась К.аролина Львовна.
- Да, вы увидите, когда заболит в следующий раз. Но, я надеюсь, это будет не скоро.
- Хорошо если бы так. Как вы догадались, что сейчас уже не болит?
- У вас взгляд посветлел.
Гуля  разглядывала ладонь Каролины Львовны.
-      Этот маленький штришок  на линии судьбы, наверное, я, - сказала она задумчиво.
- Вы разбираетесь в линиях?
- Немного.
- И умеете гадать?
Гуля кивнула утвердительно.
- Расскажите тогда что-нибудь обо мне. Про будущее не надо, там уже все достаточно ясно, но про прошлое можно что-нибудь такое, чего вы не могли  прочитать в журнале.
- Вот, например,  период от 30 до 40 лет  был самым тяжелым  в вашей жизни.
- Да, это верно, - согласилась Каролина Львовна
- У вас было большое разочарование из-за любви.
Каролина Львовна захлопнула ладонь.
- Нет, я не хочу, чтобы вы обо мне так много знали.
- Вам есть что скрывать?
- Еще как!
Они обе засмеялись.  Между ними как-то незаметно установилось понимание.
На улице по-прежнему сыпал мелкий снег. Кричали протяжно озябшие вороны. Каролина Львовна смотрела в молодое задумчиво-отрешенное лицо Гули.  Остановившаяся в ее глазах сосредоточенность  была полна нежностью и покоем. Каролину Львовну  клонило в сон. Сквозь дремоту почему-то вспоминалась далекая поздняя осень, расцвеченная красными пятнами догорающей листвы, песчаная дорога в родительский дом.  Когда Каролина Львовна проснулась, на улице уже стемнело. В кухне горел свет.  "Маяк", единственная волна, которую ловило старенькое радио Каролины Львовны, тихонечко подвывал "Бессамемучо". Ножик стучал по разделочной доске. Пахло едой. Гуля готовила. Каролина Львовна осторожно, боясь потревожить совсем недавно болевшую голову, освободилась из под клетчатого пледа.  Соседи за стеной, вернувшись с работы, включили телевизор. Стало быть, минуло семь. Каролина Львовна отправилась в кухню.  В вазе на столе стоял букет  из розовых и фиолетовых бессмертников.  Изящные, слабые цветы, укрывшиеся, наконец, в теплом доме от губительного мороза, одновременно воплощали весь праздник осени и все ее уныние. Каролина Львовна  села на стул около окна.
- Вы, оказывается, с цветами пришли, а я и не заметила. Ну, все равно большое спасибо.
На Гуле был старый передник Каролины Львовны, теперь густо усыпанный мукой.  Из распахнутой только что духовки пахло свежевыпеченным пирогом с рыбной начинкой и укропом. Несмотря  на рабочее оживление, кухня выглядела опрятной.  Каролина Львовна смутилась.
- Гуля, зачем вы все это? Пирог, и вообще?
- Поверьте, мне совсем не тяжело, даже  приятно. Ведь домохозяйничество имеет смысл только тогда, когда  делается для кого-то.
- Разве вы одна живете?
- Нет, конечно. Но дома все заботятся обо мне. Согласитесь, это не слишком великодушно все время отдавая, отказываться принять что-либо взамен.
Каролина Львовна улыбнулась.
- Такую точку зрения я слышу впервые. Чаще приходится слышать упреки в обратном. А вы что же, боитесь быть обязанной?
- Совсем нет, просто ищу равновесия.
Гуля поставила на стол блюдо с пирогом.
- Хорошо бы к нему вина или коньяка. - сказала она.
- Ой, Гуля, у меня ничего такого нет, кроме Битнтера - растерялась Каролина Львовна.
- Чем Биттнер плох? Пойдет, да и вам полезно для расширения сосудов.
Бальзам Биттнера  вот уже третий год подряд дарила Каролине Львовне старинная приятельница, бывшая балерина. Ее бурная фантазия, докучавшая всю жизнь близким и родным, к старости неожиданно и прозаично остановилась на Биттнере.
Гуля  открутила  крышку бутылки, разлила в рюмки темно коричную жидкость.
- Выглядит, по-моему, неплохо. - удовлетворенно заметила она.
Пузатая рюмка бальзама Биттнера произвела на Каролину Львовну гнетущее впечатление. Обычно ей хватало десертной ложки, чтобы чувствовать себя под хмельком. 
- Ну,  давайте за знакомство, - предложила она обреченно, и, зажмурив глаза, опрокинула рюмку.
- Горький какой, -пожаловалась Гуля. Ее бледное лицо как-то вмиг порозовело.
Пирог оказался вкусным  на редкость. Радио "Маяк"  разразилось маршем.
- Знаете, Гуля, я давно так приятно ни с кем не проводила время.
- Вы не поверите, но я вообще еще не проводила его так приятно.
- Боюсь только, что в наших вечерах вы скоро разочаруетесь.
- Я так не думаю. Мне с вами  интересно.
- Я не понимаю почему. Не знаю, что вы прочитали в той статье... Но, в сущности, я прожила обыкновенную жизнь, ничем не примечательную. То, что  у меня были знаменитые деды почти не повлияло на мою судьбу. Да и вообще... Я встречала в Петербурге праправнука Достоевского, и не нашла в нем ничего от знаменитого предка кроме фамилии и сумасшедшинки во взгляде. И я не унаследовала талантов. Жила как все, хотя временами и думала, что сопротивляюсь.
- Вы скромничаете, по-моему. Было же много интересных людей, смелых поступков.
- Вас интересует кто-то из моих знакомых? - спросила Каролина Львовна, и в ее голосе отчетливо звякнул металл.   
Гуля устало вздохнула.
- Меня интересуете вы. И ваша внешняя жизнь интересует только как проявление внутренней. Недавно я ехала в метро, напротив сидела женщина, просто одетая, по-дачному,  в кроссовках, в тренировочных штанах, в берете. В  руках она держала охапку желтых кленовых листьев. Ее лицо и одежда однозначно говорили о том, что вся ее жизнь, всякая мысль заполнены бытом: консервированием, заготовками, устройством гнезда, воспитанием внуков, и если бы не эти листья никто бы даже не предположил в ней чувства,  заставившего ее их собрать. А ведь это и была ее божья искра. Со всеми нами происходит почти что так.
- Значит, у меня есть что-то такое, вроде тех листьев? - спросила Каролина Львовна, сбиваясь на волнение. -  Почему же все-таки вы пришли именно ко мне?
- Во-первых, ваша работа, - начала Гуля. - она кажется мне мистической и особенной. В придачу к талантам вы раздаете удачу.  И для меня огромная тайна, какое волшебное чутье помогает вам отделять хорошее от плохого.
- Никакого особенного чутья, я руководствуюсь просто своим вкусом. Моя жизнь с самого начала была связана с литературой. Я выросла в литературной семье. У меня гуманитарное образование. Оба моих мужа были литераторами. Мне было не избежать литературной судьбы.
- И вы смогли сделать ее уникальной, - невозмутимо подытожила Гуля. - Во-вторых, вы нравитесь мне сами по себе. Ваше лицо, голос, манера говорить, ваша ирония. И не  говорите мне, что голос красивее у Монсерат Кабалье, а Регина Дубовицкая чаще шутит.
Каролина Львовна засмеялась.
- Дерзкая вы все-таки, Гуля.
- Что же делать? Иначе вы пытали бы меня до утра.
Каролина Львовна посмотрела на часы.
- Действительно поздно уже. Вам, наверное, пора домой.
- Гоните или отпускаете?
- Отпускаю.
Каролина Львовна, пошатываясь, вышла в коридор проводить Гулю. Она не хотела ее отпускать, точнее  не хотела отпускать то странное чувство, которое все больше и больше бередила в ее душе своим посещениями Гуля. Каролина Львовна не знала как назвать это чувство, но выражалось оно в том, что необыкновенная радостная бодрость, вливаясь в ее душу вдруг, распространялась в ней мягким комфортом. Стремительно по обыкновению, Гуля поцеловала щеку Каролины Львовны.
- Пудра , - сказала она, облизнув губы.
- Ну а  как вы думали? - смутилась Каролина Львовна.
- Так и думала, - ответила Гуля.
Гуля ушла, пообещав вернуться к выходным. Каролина Львовна села у окна рассматривать зеленоватую темноту над Сретенским монастырем и деревья, нервно стряхивающие ветер.  В домах напротив горел свет. Было поздно, а люди не спали. Каролина Львовна думала о Гуле.  Ее слова казались ей странными, но она повторяла их мысленно не для того, чтобы понять, а просто для того, чтобы снова услышать.
Гуля появилась в субботу утром, довольно рано. Каролина Львовна помешивала в кастрюльке свой поздний  завтрак, когда она позвонила  в дверь.
- Пойдемте гулять, - с порога предложила Гуля
Каролина Львовна недовольно дернула плечом. Идея пришлась ей не по вкусу. Она жила на четвертом этаже дома без лифта, каждый спуск и подъем давались ей с трудом.
Гулино лицо приняло умоляющее выражение.
- Скоро станет совсем холодно и слякотно, вы  перестанете выходить.
В чем-то она была права.  К тому же Каролине Львовне  хотелось как-нибудь по-своему сделать ей приятно. Она согласилась. 
Безветрие подчеркивало меланхоличную тишину старого города. Мороз был молчалив в то утро.  Откуда-то пахло дымом. Каролина Львовна и Гуля отправились вниз, туда, где у Трубной площади обрывалась длинная полоса горбатого Рождественского бульвара.
- Вы давно здесь живете? - спросила Гуля.
- С рождения, этот дом наше - фамильное гнездо. Моя  семья поселилась здесь  до революции.  Отец  только  родился, дед с бабушкой были совсем молодыми, не справлялись с ним, ссорились,  и потому старались жить все время с родителями.  У прабабушки - Зинаиды Леопольдовны был большой опыт воспитания детей...  маленьких и не очень.
Гуля улыбнулась.
- А прадедушка?
- Прадедушка был известный адвокат. Когда  они поселились здесь, он еще практиковал,  на двери нашей квартиры была табличка с его именем и ручка с инициалами. Табличку не снимали много лет, она и сейчас  бы висела, если бы в период увлечения сбором цветных металлов, не скрутили ручку. Пришлось ее снять, безопасности ради. Вот  так,  сто лет провисела, а теперь пылится  в ящике. Я вам покажу дома.
Гуля  согласно кивнула.
- Давайте прикрутим ее с внутренней стороны. Пусть ваши писатели видят, какой у вас был прадед. К тому же она  подойдет к стилю вашей квартиры.
- Вы считаете? Какой же у меня стиль?
- Необычный.
Каролине Львовне  ответ польстил,   она улыбнулась удовлетворенно, лукаво, отчего все ее лицо осветилось  обаятельной хитрецой.
- Я сюда впервые попала в марте прошлого года, когда искала ваш дом. - неожиданно сказала Гуля. - и меня поразило, как здесь по-особенному тихо. Этот бульвар молчит как будто сжав губы,  чтобы не выдать какую-то тайну. Там где я живу, ничего подобного нет.
- Где же вы живете? - поинтересовалась Каролина Львовна.
- Совсем в  другом месте, - ответила Гуля и замолчала в задумчивости. Каролине Львовне почему-то вдруг показалось, что она говорит не о другой улице или станции метро, а о чем-то совсем другом. - На Щукинской, - продолжила Гуля, очнувшись. - А здесь всегда было так?
- Да, нет, не всегда.  Раньше  здесь происходили события  поинтереснее обвалов старой штукатурки с потолков. Вот, например, в семнадцатом доме запустили первый в Москве электрический лифт. Прадедушка водил прабабушку в нем покататься, и потом она весь вечер делилась впечатлениями с домочадцами. Помню,  когда я впервые купила стиральную машину,  бабушка, которая в то время была у меня в гостях, под впечатлением разговорилась о прогрессе  и,  в ответ на мои попытки  перевести разговор на другую тему, наставительно  сказала: "Лина, вот ты не видела, как наша  Зинуля радовалась лифту".    
Конец Рождественского бульвара грозил суетливым Цветным или людным Петровским. Гуля взяла Каролину Львовну под руку. Они повернули налево, в сторону монастыря.
- Еще здесь раньше ходил трамвай, - продолжала вспоминать Каролина Львовна. - Знаете, Гуля, ездить в нем было ужасно забавно. Каждый раз при спуске с горы в зеркальце можно было  видеть как напряженно тянет на себя штурвал вагоновожатый, какое сосредоточенное становится у него лицо.
- Почему он сейчас не ходит?
- Не знаю, - пожала плечами Каролина Львовна. - Эту линию вообще убрали. Говорят, как раз из-за горы.
У  входа в монастырь, слегка ежась от холода, курил сторож, свернувшись в калач у его ног, с достоинством  скучал прирученный дворовый пес. На противоположной стороне улицы, в глубине двора, стайка  черных как уголь щенков, подпрыгивая и куражась, облаивала степенную пару.
- Какие страшные стены!  -  заметила Гуля, останавливаясь на углу улицы и бульвара.
- Еще бы! Вот у этой самой стены, - Каролина Львовна показала на высокую, краснокирпичную стену,  угрюмо тянущуюся вверх вдоль Рождественского бульвара, -  Наполеон  расстреливал москвичей, подозреваемых в  поджогах.
- И все у нас монастыри такие, - грустно заметила Гуля,  -  обязательно в прошлом какие-то кровавые тайны,  никакой благодати. А здесь веет мистикой.
- Особенно ночью, - добавила Каролина Львовна.
- ?!
- Раньше гуляла, - пояснила Каролина Львовна, улыбнувшись как-то невпопад и виновато.
Чайный Гулин взгляд сделался пытливым.
- Наверное, не одна?
- Конечно, нет. Я встречалась здесь с Андреем, моим первым мужем.  Врала маме,  что хожу на лекции, а сама  бегала к нему,  на эту лестницу.
Старая лестница, ведущая к угловой башне Рождественского монастыря и воротам, прочно скрывающим вход в таинственный маленький домик, почти разрушилась. Вместо ступенек вниз к асфальту сбегала лавина битого, сырого кирпича. Вход на лестницу был небрежно загорожен решеткой.
- И мама ни о чем не догадывалась? - спросила Гуля, с легкостью перелезая через решетку.
- Конечно, нет!  - Каролина Львовна улыбнулась задиристо. - Я ей добросовестно пересказывала  его истории, о Соломонии, о проклятиях. Гулечка, не упадите оттуда, бога ради! 
Гуля взобралась уже на самый верх. Стройная, молодая, в ярком платке поверх пальто она странно смотрелась на фоне старых стен, впитавших в себя цвет непогоды.
- Не  волнуйтесь, Каролина Львовна, я же умею летать, - крикнула Гуля, выбросив вверх свои действительно крылатые руки.   
Каролина Львовна осуждающе покачала головой.
- Вы успеете сломать ноги еще до взлета.
- Вы будете скучать обо мне?
- Даже  не подумаю, ну спускайтесь же оттуда, Гуля!
Гуля спустилась.
- Ваш Андрей, наверное, был романтик. Красивый?
Каролина Львовна насмешливо фыркнула.
- Совсем нет! Он был, что называется трогательным. Высокий, худой, вечно расхристанный, растрепанный.  Волосы всегда в беспорядке. Так быстро росли, что он не успевал их стричь. В нем привлекала не внешность, а ум,  умение говорить. У него не было писательского таланта, но ему и не нужно было творить. Все то, что дополняется творчеством, уже было в нем самом. Вы понимаете, Гуля?
- Конечно понимаю, это как цветку,  для того, чтобы быть прекрасным  совсем не обязательно иметь аромат.      
Они возвращались домой. По недомыслию молодости  Гуля шла слишком быстро, Каролина Львовна едва поспевала за ней. Ее забавляла парящая  Гулина походка,  ее детская манера  подниматься по лестнице через ступеньку. Женская грация спорила в Гуле с подростковой резвостью, необузданным азартом  стремительности. Эта летучая скорость давалась ей легко, она не отнимала ее сил.
- Я тоже была влюблена, - вдруг сказала Гуля, широко распахивая перед Каролиной Львовной подъездную дверь, -  и даже не раз. Я влюбчивая, и разлюбчивая, потому что быстро доискиваюсь до сути.
Каролина Львовна улыбнулась.
- Я думаю, у вас все еще впереди.
- Все так говорят, - нахмурилась Гуля,  обидевшись избитостью фразы.
Каролина Львовна вынула из сумки  ключи.
- Разве вы не знаете, Гуля, что банальность - это часто повторяемая истина?   
Дома Каролина Львовна сразу же опустилась в кресло. Прогулка утомила ее, но усталость от соприкосновения с первым уверенным морозом, своими воспоминаниями, Гулиной энергией и  озорством была приятной. Каролина Львовна молчала, растревоженная память не хотела угомониться. Гуля, сидя на диване напротив, рассматривала   комнатные цветы. Подоконники в квартире Каролины Львовны напоминали заброшенный уголок сочинского дендрария. Растения ее любили. Незаметно для себя Каролина Львовна отвлеклась от своих размышлений и стала наблюдать за Гулей. В клетчатой, длинной юбке, в коричневом свитере, она сидела, отвернувшись к окну.  Для того, чтобы чувствовать себя комфортно в присутствии другого человека ей,   оказывается, вовсе не нужно было с ним говорить.  Тишина, нарушаемая  только вздохами старого паркета, не давила на Гулю, она не спешила ее прерывать.
- Дома вы не стали бы мне всего этого рассказывать, -  сказала Гуля медленно, с неохотой отпуская свою задумчивость.
- Дома обстановка не располагает к воспоминаниям.
- Как-нибудь погуляем еще?
Каролина Львовна улыбнулась слегка кокетливо. Она перестала подозревать Гулю в неискренности. Такая порывистая,    необычная,  чистая девочка   не могла оказаться  лицемеркой. Здравый смысл прекратил предостерегать Каролину Львовну от опрометчивых суждений, отчего-то ей расхотелось быть циничной.
- Покажите мне фотографии, - попросила Гуля.
Каролина Львовна с готовностью согласилась. Она любила  показывать прошлое своей семьи:  бабушку, барственную, утонченную дворянскую дочь, дальновидно вышедшую замуж за пролетарского писателя, тогда еще  бедного и безвестного, маму статную, строгую женщину, отца, худого жгуче-ироничного Мефистофеля, на которого она была так похожа, пока  старость не смягчила черт ее лица, не изжила из ее волос необыкновенного платинового блеска.
-     Ах, как вы были хороши! - непосредственно восхитилась Гуля. Каролина Львовна взглянула на фотографию через ее плечо. Молодая, изящная до хрупкости, она   была сфотографирована на одной из скамеек Летнего сада.   Из под соломенной шляпки выбивались непокорные пряди светлых волос. Лицо, безмятежно отданное солнцу, привлекало дремавшей в его чертах дерзкой своеобычностью.
-      Это не самый лучший кадр, - прокомментировала Каролина Львовна.
Гулино внимание привлекла фотография мужчины.
- Это ваш муж?
- Да, это второй муж, Леонид, - ответила Каролина Львовна.
- А тот кто подарил вазочку? 
- У меня нет его фотографии. У нас были не те отношения, чтобы обмениваться карточками, - на мгновение она замолчала. -  Я, может быть, расскажу вам потом. Не сегодня.
Гуля листала альбом.  С годами  красота Каролины Львовны  превратилась из красоты таинственной и спокойной, в красоту решительную.
Страницы пестрели лицами знаменитостей бывших и вечных.
             - Вы знали их всех? - удивилась Гуля.
             - Литературный мир - тесный мир, там все друг друга знают. - ответила Каролина Львовна. -Жаль только, что это не предполагает искренней симпатии или даже простого интереса друг к другу.      
             -      Почему так?
             - Видимо, потому, что несоразмерность талантов воспринимается болезненнее, чем несоразмерность капиталов.
             - Мне иногда кажется странным, что писатели сосуществуют вместе. Ведь каждый из них все   равно, что маленькая планета, со своей особой жизнью, своими людьми... а планетам разве есть дело до других планет?
             - Мне думается, есть, - улыбнулась Каролина Львовна. - Все мы привязаны к реальности значительно больше, чем  хотелось бы,  и литература, в сущности, есть собрание взглядов на жизнь. Ее чудо в том, что каждый выхватывает у мира что-то неповторимо свое, пышно выражаясь.
Каролине Львовне вспомнился вечер, когда Гуля пришла к ней впервые. Теперь было удивительно думать,  что единственным результатом этой встречи могло быть перекипевшее  тогда же раздражение.
Как хорошо, что мы так провели день, так говорили, - сказала Гуля, подняв голову от альбома.
Вот и я думаю, - кивнула Каролина Львовна.
Гуля ушла уже вечером, румяная, улыбающаяся, очевидно довольная. Каролина Львовна, устроившись в кресле между подушек, включила телевизор.  На экране витийствовала Алла Демидова, самозабвенно изображая  Ахматову. Каролина Львовна презрительно фыркнула.   Нелегкая судьба поэта не казалась ей подходящим поводом для эпатажа стареющей актрисы. Было что-то гнетущее и нелепое в том,  как  женщина с подчеркнуто трагическим, подчеркнуто пророческим взглядом, пафосно передразнивает  Ахматову.  Каролина Львовна, как многие представители интеллигенции, не любила  актерской  манеры чтения стихов. Ее поражало с какой удивительной ясностью актеры, минуя музыку и чувство, умеют выделить тот сор из которого стихи растут.    Прочувствовав до конца возмущение, Каролина Львовна раскрыла на коленях тетрадь, вести дневник было традицией ее семьи. Она записывала в нем   не события или   переживания, а  обрывки размышлений,  бумага  служила ей  фоном для мысли, помогала сосредоточиться. Дневник Каролины Львовны напоминал черновую тетрадь писателя. Он был плацдармом    самоанализа, но не его реестром.   Нынешним вечером Каролина Львовна хотела думать о Гуле. Ее занимал ее юмор,   манеры,  суждения, а больше всего восприимчивый взгляд ее красивых глаз. Было в этом взгляде, то веселом, то грустном, то вдумчиво-сосредоточенном, то сострадательном, что-то загадочное и неизменное,  непреклонно грустное, самой Гулей, быть может,   не осознанное.  Свинцовая  капелька  печали в  искристых молодых глазах тревожила Каролину Львовну.   По опыту она знала,  что жизнерадостных людей с грустными глазами не бывает, равно как и наоборот, и  горечь во взгляде смеющегося ребенка - не что иное, как намек на  предопределенное  мировоззрение  взрослого. Кто отмечает  крестиком судьбы жизнь, убереженную до поры от потрясений,  старящих душу разочарований?   Какое пробуждающееся чувство мерцает грустью на дне Гулиных глаз? Каролина Львовна  облокотилась на спинку кресла, она перестала слышать трубящий под старую Ахматову голос Демидовой, свистки несущихся  за окном автомобилей. Гуля стремилась понимать людей, но она не стремилась быть понятой.    Между тем ей, слишком естественной, слишком открытой, чтобы не  казаться эксцентричной, нелегко было найти понимание. В Гулиных глазах жило одиночество,  особенное, незнакомое Каролине Львовне, происходившее не от отсутствия людей или любви, а от несоответствия жизни, с ее условностями, стереотипами,  навеки установленными правилами. Гуля слишком упрямо оставалась собой, чтобы быть счастливой. Каролина Львовна отлично знала, что применительно к человеку, определение "странный" подразумевает большее отчуждение, чем, скажем, "неприятный". Гуле тесна была жизнь, запертой в ее глазах надмирной сущности не хватало воздуха на Земле. Каролину Львовну волновало гулино будущее, ее грядущий поединок с реальностью. Ее вдохновение к жизни также нуждалось в понимании и поддержке, как и любое другое вдохновение. Каролина Львовна начинала понимать логику той высшей силы, которая привела Гулю именно к ней.
 
 Гуля, вы не предупредили меня, о том, что придете так рано. Я работаю, - строго говорила Каролина Львовна, снимавшей пальто Гуле.
            - Ничего-ничего, я буду сидеть тихо, как сытая мышь. - заверила Каролину Львовну Гуля.
Каролина Львовна стояла в дверях своей комнаты в черном  длинном платье, седая чуть растрепанная коса змеилась по темному полотну.
            - Какая вы нарядная сегодня, - улыбаясь заметила  Гуля.
            - Мужчины приходили,  - объяснила Каролина Львовна.
            - Работу принесли? Интересную?
            - Так себе.
В комнате  Каролины Львовны царил бумажный беспорядок. На столе горела лампа. На полу довольно небрежно были разложены распечатки рукописей. Со спинки кресла свешивалась  длинная вишневая шаль.
           - Можно я возьму что-нибудь почитать? - спросила  Гуля. 
           - Возьмите вот это, - Каролина Львовна протянула Гуле толстую папку.
Гуля устроилась на полу на подушке.
           - Садитесь в кресло, пол холодный.
           - Не беспокойтесь, Каролина Львовна, мне здесь удобно.
Рукопись, которую Каролина Львовна вручила Гуле, мучила ее уже несколько дней. Абсолютно не авангардное, не модное произведение, внешне как будто даже традиционное, бесспорно, было очень необычным.   Описывая камерный мир двух человек, их сложные отношения, автор  нарочно сужал свое произведение до редкой частности, словно споря с общечеловеческим  назначением настоящей литературы.  В его повести вовсе не чувствовалась художественность, она казалась украденной у жизни.  Мир, созданный на ее страницах был реален до осязаемости. Странная возможность сочувствовать в буквальном смысле слова, увлекала. Произведение, убедительно доказавшее   талант автора, тем не менее, противоречило  представлению Каролины Львовны о литературе, ее чувству литературы. Она хотела обсудить его с Гулей. Кроме того,  выяснить ее литературные вкусы, для Каролины  Львовны было также необходимо, как для политика  - мнение о его партии.  Жизнь Каролины Львовны всегда была связана с литературой, она не умела воспринимать людей иначе, чем через ее призму. Литература была частью ее души, присутствовала во всяком ее чувстве. Людей "из вне", вторгавшихся в ее судьбу, она настойчиво приращивала к литературе.
Гуля читала вдумчиво, сосредоточенно, отрешась от окружающего мира.   Каролина Львовна работала. Тишина в комнате изредка прерывалась шуршанием бумаги.
Что вы об этом думаете? - спросила Каролина Львовна, когда Гуля закончила. -  Помогите мне   разрешить мои  сомнения. 
- Из-за чего вы обычно сомневаетесь? - заинтересовалась Гуля.
- По-разному, - пожала плечами  Каролина Львовна - Литература стала другой, другими стали требования к ней. Все слишком быстро меняется, я не успеваю перестраивать свое сознание. 
      Раньше,  составляя суждение, мы, больше думали о том, что написано, а не о том как. Ценили в литературе мужество. Произведение, написанное смело казалось априори написанным хорошо. Вот, например,  Солженицыну мы все прощали и пренебрежение интеллигентным слогом, и нарочитую шероховатость языка,   за то, что он, заговорив, напомнил нам о праве естественно самовыражаться.   Литература  стремилась воплотить время, она не ставила перед собой литературных целей.  Сейчас все возвращается на круги своя, к личности, но возвращается совсем иначе, чем мы ожидали. Многие молодые авторы, из тех, что я сейчас читаю, пишут  языком переводной литературы. Молодые люди не знают жизни родного языка,  это очень плохо.
-    Но ведь это, - Гуля  положила ладони на толстую папку, лежавшую у нее на коленях, -     написано совсем не так, разве что несколько сложно. Разве писать сложно - недостаток?      
Каролина Львовна усмехнулась.
- Нет, конечно.  Простота как высшая форма художественности  - заблуждение многих хороших писателей. Разве возможно просто говорить  о сложном? Разве просто писали Достоевский, Пастернак, Мандельштам? Человек, стремится упростить мир,  чтобы легче ориентироваться в нем.  Он не может жить не считая белое белым, а черное черным, но литература более совершенна, она может позволить себе объективность.  И объективность взгляда должна откликаться объективностью формы.
- С другой стороны, - рассуждала Гуля, - то, что написано просто, легче ложится на сердце и может быть понятно даже ребенку.  Мне кажется,  мысль скорее примут, если поймут. Наверное,  поэтому многие любят Толстого.
Высокие брови Каролины Львовны на мгновение сосредоточенно слетевшиеся в центр лба, снова  разлетелись на расстояние  покоя.
- Любить Толстого и понимать его не одно и то же, - возразила она. - Я давно  подозреваю, что понимают его те же десять из ста,  которые понимают и Достоевского, и Пастернака, остальные используют как повод для беседы  или развлечения. Вы не задумывались, Гуля,  отчего все помнят об усиках княгини Лизы и только некоторые о Платоне Каратаеве? На мой взгляд, писателю ни к чему подстраиваться под читателя.
- Гениальная поэзия нуждается в гениальных читателях, - вспомнила Гуля.
- Проза, пожалуй, не меньше. Но мы отвлеклись, давайте поговорим о повести, это важно.
- Мне понравилось, - сказала Гуля, подумав. - Мне всегда нравились вещи, над которыми  можно   задумываться.   Наверное, у каждого есть  круг любимых мыслей и явлений, которыми ему свойственно интересоваться по  природе, и  для того, чтобы вызвать интерес к чему-то новому, мысль нужно увлечь,  поманить загадкой.  Свое отношение к чувствам, которых никогда не испытывали, к поступкам, которых не совершали, мы часто знаем   потому,  что кто-то подтолкнул нас их осмыслить. Вот, мне кажется, писатель и должен стимулировать наш интерес к жизни, а не учить. Лично меня назидательность раздражает.      
- Гуля, вы предъявляете читательские требования к литературе. - укоризненно заметила Каролина Львовна. -  Люди  творят, прежде всего, для себя,  исходя из своей действительности,  из особенностей своей души.  Помните, философ у Дидро  рассуждал о Расине: "он дерево, вознесшее свою вершину к облакам, простершее вдаль свои ветви, он уделял и уделяет свою тень тем, что приходили, приходят и будут приходить отдыхать вокруг его величественного ствола; он приносил плоды, чудесные на вкус".   Гуля, писателя нужно принимать   таким, какой он есть, или не принимать вовсе. Вот вы можете не любить, скажем, рябину, но вам не придет в голову сказать, что вы любили бы ее,  будь она малиной или еживикой.   
- Вы думаете,  писателям все равно любят их читатели или нет?
- Отчего же? Отнюдь не все равно.  Наоборот, творческие люди ранимы, они  нуждаются в понимании и чуткости больше других, но не в ущерб своей индивидуальности.
Гуля теребила кисти красной подушки, на которой сидела.
- Я давно хотела спросить вас, Каролина Львовна. - не слишком уверено начала она. -  вам никогда не хотелось  заниматься чем-нибудь другим, не литературой?  Вас не утомляло, что дома все  только о ней и говорят?
- Мой отец очень искренне считал, что без критиков, редакторов, хранителей наследия и просто помощников, облегчающих жизнь писателя, литература невозможна. Он думал, что если человек сам не наделен талантом - для него не может быть большего счастья, чем помогать тем, кто им обладает. Я  очень рано восприняла эту идею.  В общем,  я до сих пор считаю, что это так. Нет, я никогда не хотела другой судьбы,  о выборе своем я не жалею.   Почему вы спросили, Гуля? Устали от нашего разговора?
Гуля отрицательно мотнула головой.
- Раньше, когда  мы еще не были знакомы, я именно так и представляла наши разговоры.
- А теперь?
- Теперь не только так.
Уже наступила коричневая,  чуть грязноватая зимняя темнота, за окном. В стекло монотонно постукивал  докучливый  ветер.  Где-то в квартире внизу мальчик  перебирал струны гитары. Каролина Львовна  предложила Гуле выпить чаю с тортом, который  испекла сама. Всю жизнь она не умела говорить о чувствах, стеснялась проявлять их открыто, вот и теперь,  не нашла другого способа  намекнуть Гуле на свою растущую к ней привязанность.
- Я вам совсем не помогла, - сказала  Гуля,  собирая чайной ложкой  последние крошки песочного торта с тарелки. - Вы на меня надеялись, а я оказалась несобранной и бесполезной.
- Вы помогли мне, - ответила Каролина Львовна, - я  решила как мне быть.  У меня не творческая работа, сейчас бы сказали посредническая, но она тоже требует некоторого обмена мнениями, литературной атмосферы. В последнее время мне   стало не хватать  таких  разговоров,  как был у нас сегодня.
 Гуля собралась уходить. С началом декабря сильно похолодало. Она  стала носить забавную  шапку, и теперь энергично убирала под нее свои пышные волосы, отливавшие блеском  молодого каштана. 
- Я перейду бульвар, и  помашу вам рукой, - сказала она,  на прощание, застегнув последнюю пуговицу дубленки. 
Внизу, тревожимые ветром, покачивались деревья. Каролина Львовна, напрягая зрения, ждала появления Гули в светлом квадрате от окна на тротуаре напротив. Гуля вторглась в него стремительно, неожиданно быстро, подпрыгнув высоко, чтобы быть заметней, одним летучим жестом она махнула Каролине Львовне рукой, широким рукавом шубы, платком, головой, и, дождавшись ответного напутственного, медлительного взмаха Каролины Львовны, радостной своей походкой впрыгнула в темноту.
Каролина Львовна  отчего-то остро ощутила свое одиночество, и, желая отгородиться от неприятного чувства, вдруг засвербившего грудь,   задернула плотные шторы. В комнате все еще дышало присутствием Гули. Казалось даже, будто в тишине по-прежнему звучит ее голос уже совсем взрослый,  полный, но еще девически  звонкий,  нескромный, озорной.   Каролина Львовна сняла платье, утомившее ее своей торжественностью, закуталась в теплый, уютный халат.   Было приятно восстанавливать в памяти  прожитый день. Закрыв глаза, она продолжала свой диалог с Гулей.  Мысль о том,  что Гуля  нужна ей, что она будит в ее сердце что-то возжелавшее  навсегда уснуть, несмотря на страх и сопротивление Каролины Львовны, рвалась быть произнесенной.   Каролина Львовна боялась узнать о своих чувствах, боялась ждать  на них ответа.    Неотступно, настойчиво надвигалось  на нее воспоминание о той давней ее любви, зрелой, выстраданной,  отвергнутой. И опять с силой ее ударило чувство стыда за  откровенность, которую она не пожелала сдерживать, а он - щадить. Желая увернуться от памяти, которая  так  яро воскрешала перед ее внутренним взором, события минувших лет, Каролина Львовна  оглядывала  комнату.  На полу, разбросав в разные стороны пышные кисти, все еще лежала красная подушка. Мысль о Гуле омыла ее душу покоем, как теплое молоко омывает надорванное кашлем горло больного.  Каролина Львовна разложила постель и легла.   В  засыпающем ее сознании    разные чувства, заявившие полноправно о своем месте в ее жизни, причудливо и незаметно смешались в одно, а потом и вовсе превратились в весенний ручей, резво бегущий с какого-то пригорка, разрушающий   песчаные отмели на своем пути,  смывающий островки прошлогоднего снега.
Рано утром Каролину Львовну разбудил ветер.  На улице поднялся настоящий ураган, ветер с хрустом обламывал подсушенные морозом ветки деревьев, машины неслись с горы с особенной свистящей скоростью, словно стремились сбежать от стихии, в стеклах книжных шкафов хмурилось насупленное, серое небо. Каролине Львовне пришла в голову веселая мысль, что ураган этот непременно принесет Гулю, подобно Мери Поппинс, о которой она читала уже будучи взрослой, и очаровывалась.  Так  и случилось. Гуля пришла рано, едва Каролина Львовна успела  одеться и умыться, взъерошенная,    возбужденная,  с порога начала говорить:
- Я собралась с утра в институт, а потом поднялся этот ветер, и я почувствовала, что нужно ехать на Чистые пруды, и оттуда, с этой длинной горы нестись сюда, навстречу ветру, чтобы он бил холодом прямо в лицо, в самый цент лба.  Вот если бы люди летали, они бы именно так ощущали свой полет.
- Я и не сомневалась, что вы не упустите  возможности полетать, особенно подальше от института. - добродушно съязвила Каролина Львовна.
Гуля улыбнулась, но  тут же нахмурилась.   
- И вовсе не поэтому я к вам спешила.  Просто вчера вечером я беспокоилась о вас. Вам было грустно?
- Мне было немножечко грустно, - призналась Каролина Львовна, в который раз удивившись Гулиной интуиции.    
- Отчего? - спросила Гуля не только словами, но и встревоженным чайным взглядом.
- Вспоминалось разное, горькое, - ответила Каролина Львовна.
Турка на плите выдыхала терпкий аромат кофе. Гуля достала чашки из шкафа. Каролина Львовна нетерпеливо ждала  прямого, чудесно-меткого вопроса, на который готова была ответить.  Но Гуля молчала, медленно смазывая маслом сковородку,  чтобы пожарить  хлеб.
- Сегодня мне тоже  думается о прошлом, но уже совсем не так как вчера, спокойнее и как-то нежнее. Чувства вспоминаются  живо, словно пережиты только что и все сопутствующее им:  небо, люди, деревья, дома, еще стоит перед глазами, как будто бы и не исчезало, как будто бы не было многих  лет между сейчас и тогда.
- Вы вспоминали о любви? - полутвердительно спросила Гуля, расстилая чистую белую скатерть на кухонном столе.
Каролина Львовна кивнула.
- Я, знаете, Гуля, только однажды любила. Странно, наверное, вам кажется, что только однажды за такую долгую жизнь.  Но, на самом деле многие люди, говоря о любви или думая, что любят  не знают этого чувства. И я могла бы не знать.   
- За что вы его любили? - спросила Гуля, сев напротив Каролины Львовны.            
- Его можно было любить за многое, но больше всего я любила его за то, что он научил меня замечать жизнь.
Каролина Львовна помолчала.
- У него была дача в Кратово. Мы ездили туда как-то зимой. Не вдвоем, большой компанией, но мне запомнились те несколько дней, так как будто не было никого, кроме нас в его старом доме.  Было холодно,  он часто выходил курить на крыльцо, чтобы дамы не дышали дымом, а я выходила вместе с ним, кутаясь в какой-то тулупчик. Ночи были синие, звездные, садовые деревья цвели охапками снега и в тишине было слышно, как воют собаки, стучит поезд где-то вдалеке, тоскливо гудят самолеты. Он держал меня за руку и просил прислушаться к тишине и говорил, что тишина многозвучна. Вот такие вещи он научил меня замечать.
В чашках остывал кофе.  Гуля задумчиво смотрела на Каролину Львовну.
-   Расскажите мне что-нибудь еще, чтобы я ни с чем не спутала любовь, когда она придет.    
-    Это узнаваемое чувство, поверьте мне, Гуля.
Каролина Львовна  медленно  разломила гренку, отщипнула кусочек теплого жаренного хлеба.   
-    Мы,  говорили часами, то у него дома, то у меня, а чаще на улице, где-то в переулках у Воронцова Поля, которые он любил.   Не замечали, как летит время, день становится вечером. И потом, когда все-таки нужно было расставаться, оставалось чувство  мучительной недосказанности, какого-то обрыва.  Я однажды сказала ему, что каждая наша встреча заканчивается для меня ожиданием следующей. Он тогда  не ответил, но мне показалось, что и для него это так.    Странно, Гуля,  ощущать минутное расставание как разлуку.   
-   Нет, это не странно, если встречи с каким-то человеком заслоняют все остальное - это не странно.
- Он был удивительный человек, очень образованный, любопытный до жизни,  много  путешествовал, много видел., и, главное, очень был открыт разнообразной чужой культуре. Да и не только культуре,   я мало знала людей, которые встречали бы абсолютно несхожее с собственным мнение  не агрессивно, а воодушевлено. Спорил с азартом, но тактично,  внимательно, с юмором. С темпераментных, острых разговоров часто начиналась его дружба с людьми, со мной в том числе и с моим мужем.
- Он был другом вашего мужа? - спросила Гуля.
Щеки Каролины Львовны слегка порозовели.   
- Леня нас познакомил. Они подружились за несколько лет до этого, неожиданно и горячо.   Он даже часто бывал у нас дома, до поры счастливо избегая встреч со мной.  А потом судьба нас столкнула. И, знаете, Гуля, в тот первый раз мы совсем друг другу не понравились. Был очень жаркий летний день, у меня была срочная работа,  но мне не работалось, голова раскалывалась от духоты и уличного гомона, да еще к мужу кто-то пришел, и они оба  раскатисто гоготали на кухне. Я вышла попросить их разговаривать тише и увидела за столом загоревшего, улыбающегося мужчину, который пил чай и, казалось, был доволен удушливым летом, закатным зноем.  Меня это  рассердило, а он заметил, и улыбнулся как-то то ли  сочувственно, то ли снисходительно. Потом мы встретились только через  полгода, случайно, на улице. Он увидел меня издалека, подошел, поздоровался. Я отчетливо помню тот наш разговор, другие, поздние, долгие ушли из памяти, а словесная шелуха первого  осталась.  Он говорил  вежливые комплименты, о том, как идет мне, лисий воротничок. Предложил  проводить домой. Я согласилась, потому что только утихла метель, снег с тротуара еще не успели убрать, и мне тяжело было идти  без опоры на высоких каблуках. На углу какая-то старуха кормила воробьев крупой. Маленькая, пушистая толпа птиц суетилась вокруг нее, оставляя хрупкие следочки на снегу.  Он заметил мимоходом, что это похоже на японскую живопись и прочел какое-то двустишие о снеге. Так наш разговор перестал быть пустым и  вдруг открылся общий интерес к Японии.  Помните вазочку с сакурой у меня в комнате? Он подарил мне ее как раз в память об этом разговоре, о нашем сближении. Для меня это было началом любви, для него дружбы, которую он ценил.
- Разве только дружбы?
                Наверное, я что-то не так  рассказываю, раз вам кажется иначе. Он никогда не говорил мне  о              чувствах, никогда  не намекал ни словом, ни жестом. И когда я рассказала ему о своих, предложила разойтись с мужем  и  остаться с ним, он не захотел. 
Каролина Львовна с вызовом подняла на Гулю серые глаза.
- Это только вопрос воли, - спокойно ответила Гуля.   
Каролина Львовна сердито пожала плечами.
- Влюбленный человек подчиняется только воле любви, своей собственной у него нет.
- Дружба тоже своего рода любовь, и его дружба с вашим мужем - не исключение, -заметила Гуля.
Каролина Львовна молча отвернулась к окну. Ветер давно утих, деревья снова сцепив ветвистые руки выстроились в чинный ряд. Свинцовое небо теперь порвалось на сотни  лоскутов и пространство  между ними заполнилось потоками  бледного  солнечного света. Гуля осторожно обняла ладонями ее плечи.
- Я всегда утешала себе тем,  что мое чувство измельчало бы в благополучии. Так часто бывает, что большое сжимается в привычных формах бытия.
Она пожала  признательно длинные гулины пальцы, бережно обнявшие ее плечо теплым, родным прикосновением.
-     Давайте все-таки позавтракаем, Гуля.       
Гуля снова сварила кофе, подогрела на сковородке хлеб. Разлила джем в голубые розетки.
-      Как вы собираетесь встречать Новый Год? -  спросила Каролина Львовна.
- За городом, с друзьями. - ответила Гуля, - а вы? 
- А я здесь.
- К вам придут гости?
- Нет,   в последнее время я люблю встречать Новый Год одна.
- Почему? - удивилась Гуля.
- Потому что мало осталось людей, которых я хотела бы видеть. Мне спокойнее быть одной. Я смотрю телевизор и вспоминаю  годы, когда  тоже встречала Новый Год за городом с друзьями.   
- У вас на даче?
- Да.  У обоих моих дедов были дома в писательском поселке, на одной улице, почти напротив друг друга. Один строгий, типовой, окруженный на участке только соснами и елками, не садом.  Другой весь перестроенный, разукрашенный, заросший кустами жасмина и сирени,  среди немыслимых клумб разбросанных в беспорядке.  Посмотрев на оба эти дома, можно было сразу определить какие разные они люди, какие разные у них представления о жизни. Отец моего отца Николай Данилович, был очень собранным, аскетичным человеком, не только его  день, но  вся жизнь подчинялись какому-то невероятному,  упругому трудовому распорядку, а мамин папа был жизнелюб и эксцентрик, они с бабушкой вели богемный образ жизни.  Принимали у себя на даче гостей, шумели, пели, ссорились громогласно, не смущаясь ни соседей, ни случайных прохожих. Когда мама жаловалась иногда родителям на отца, бабушка открывала окно и кричала в соседний дом: "это все потому, что вы так воспитали вашего сына". Хотя мама баловала его не меньше, она его очень открыто любила, умиротворяла его постоянную ироничную раздражительность. 
- К кому вы были ближе, к папиной семье или к маминой?
- Обоим дедам я вышла внучка, чернорабочий и белоручка, - улыбнулась Каролина Львовна. - Я старалась не делить между ними любовь. В каждой семье, в каждом доме мне было хорошо по-своему.  Я любила туда приезжать ходить из дома в дом в гости, гулять по "неясной поляне"  и просто по улицам.  Помню последний раз перед эвакуацией, я была там в июле 41 года. Уже началась и покатилась война, стала ясна  ее страшная неотвратимость, и каждый день ощущался по-новому тревожно. Я сидела вечером на крыльце, привычно смотрела на верхушки деревьев и вдруг подумала,  что нас всех скоро может не стать, а деревья будут стоять здесь по-прежнему величаво и равнодушно. Эта была утешительная мысль, как ни странно. 
- Сколько вам было лет?
- Мне было тринадцать лет. - Каролина Львовна заметила сочувствие в гулиных глазах. - Жалеете меня?
Гуля мотнула головой. Каролина Львовна улыбнулась.
- Мне приятно.
- Я обязательно к вам приду, сразу после нового года. У меня есть для вас подарок.
- У меня тоже есть для вас подарок. 
Гуля ушла. До нового года оставалась неделя. Каролина Львовна  погрузилась в заботы, праздничные, в том числе.  Муж соседки, плечистый инвалид второй группы, вздыхая, притащил  ей с елочного базара длинную однобокую елку, натуральную - искусственных Каролина Львовна не признавала.
- Мы ее лысиной к стенке поставим, - зычным басом утешал сосед расстроенную Каролину Львовну. - Ну что делать?  Не было других! Еще самую красивую взял! Весь угол пересмотрел. Вы бы     видели какие народ  метет! Сколько раз вам предлагали искусственную купить!
Установленная  в крестовину, отогревшаяся елка  распушила свою однобокую зелень и приобрела  приветливый вид. Доставая со шкафа коробку с игрушками, Каролина Львовна подумала о Гуле.  В коробке хранилось замечательно много вещей памятных и необычных, о которых можно было бы ей рассказать.
Вечером заглянула соседка с традиционной предновогодней бутылкой советского шампанского.  У Каролины Львовны были хорошие отношения с соседями, предусмотрительно поставленные на коммерческую основу.
- Снова одна будете встречать? - начала разговор соседка, усаживаясь на табуретку в кухне. - Тоскливо одной, приходите лучше к нам.
- Нет, Люда, спасибо. Я быстро устаю, рано ложусь спать, не хочу вас обременять. Мне будет спокойнее одной.
- Ну, как знаете, - вздохнула Люда. - А что это за девочка к вам зачастила в последнее время? Высокая. На птичку похожа.
- Это Гуля, - с неожиданной гордостью сообщила Каролина Львовна.
- Писательница? - равнодушно поинтересовалась соседка, не уловив интонации.
- Родственница, - уверено соврала Каролина Львовна, - двоюродной сестры внучка.
- К квартире приспосабливается?!- посочувствовала Люда, возмущенно всплеснув руками.
- Нет, у нее все есть. Просто она любознательная натура. Интересуется историей семьи.
- Надо же, - удивилась соседка, - и такая у нас есть молодежь. А посмотришь телевизор так кажется они все наркоманы, прямо страшно делается.  Чай у вас какой вкусный, Каролина Львовна! Добавляете в него, наверное, что-нибудь. Мелиссу?
- Капельку вдохновения, - улыбнулась Каролина Львовна. 
Люда еще немного поговорила о своих соседях с нижнего этажа, которые,  говори им не говори, то и дело придвигают к газовой трубе свой допотопный холодильник, из-за чего  весь шум поднимается к ним наверх.  Затем вежливо распрощалась с Каролиной Львовной  еще раз повторив свое приглашение напоследок.
В квартире стало тихо. Каролина Львовна медленно составила в раковину посуду. Где то теперь девочка похожая на птицу? Должно быть, уже  уехала в леса тревожить дремлющий снег своей стремительной походкой, пугать тишину переливами звонкого смеха.
 
Плачущие в канделябре свечи, мерцающий голубым экран телевизора и желтые лампочки, обвивавшие елку аккуратной спиралью, освещали  комнату тем особенным призрачным светом, который  любит память.  Снегурочки  в розовых платьях, пузатые гномы, щелкунчики, северный человек в сверкающих серебряным  инеем унтах, снежный заяц,  толстенькая румяная бабенка  в платке, расшитом блестящими звездами, фокусник, прижавший  к груди ящик с чудесами,  ожили  на ветках ели, которая в благодарность за воду заботливо поставленную к корню, старалась быть пышной.  Часы тянули минуты до двенадцати.  Каролина Львовна  пила шампанское и прислушивалась к шорохам своей комнаты - то ли беседе игрушек, то ли   метели, весело взвизгивающей  за окном.   Ей вспоминалось как когда-то давно ее родители преображали эту комнату в детский театр, посередине натягивали занавес темно-синий, украшенный белой стремительной чайкой - дань прабабушки  Зинаиды Леопольдовны любимому театру - МХАТу - за которым  совсем всерьез ее взрослый, рано поседевший отец учил маленьких друзей читать сказку "О царе Салтане", жить в сказке, и убеждал пухлую  Настю, огорченную ролью бабы Бабарихи в том, что смешить людей - удел великой актрисы.  Худой и гибкий, он держался за якобы укушенный нос и мерил в комичном отчаянии огромными шагами небольшое пространство за занавесом, заставляя девочку отвлекаться от обиды и смеяться переливчатым, жизнелюбивым смехом.  Потом после спектакля, аплодисментов, сладостей и мандаринов,  мама  несла  на  руках в кровать свою маленькую Лину, бережно прижимая к груди уставшую от впечатлений голову, словно стараясь защитить ее хрупкий сон от шума всего веселящегося мира.   А утром она бежала к елке за подарками и ожидание чуда было прекраснее всего того, что могло бы произойти.   
Часы пробили двенадцать. Каролина Львовна  звонко чокнулась с бутылкой шампанского. Ей не было комфортно со своими воспоминаниями.  Вот уже девять лет она встречала Новый год совсем одна, одиночество уже давно ее не тяготило. Она не ждала перемен от будущего. Старость, как когда-то детство, замкнула ее в стенах этой квартиры, но в отличие от детства, она не стремилась  убежать в больший мир. Каждый скрип паркета, каждый шорох или вздох старой мебели оживляли сотни таких же звуков, вся жизнь становилась зримой в цепочке случайных ассоциаций, вызываемой ими.  В сказочной мягкой тишине новогодней ночи счастливые минуты непонятые и пережитые суматошно возвращались медлительными, мучительно-волнующими воспоминаниями.  Каролина Львовна  любила эти особенные мгновения, когда наедине с собой можно было преображать дорогие впечатления  новыми чувствами прежде непознанными.   И вот теперь ей не хотелось думать о прошлом. Все самые светлые, любимые мысли оборачивались невыносимой тоской. И это тоска необычная, назойливая свидетельствовала о том, что в жизни Каролины Львовны что-то изменилось, незаметно, но навсегда.
Каролина Львовна приоткрыла окно, не морозный,  но жесткий воздух ворвался в комнату, а вместе с ним шум, даже грохот улицы. Она подумала, что крикливое, визжащее, смеющееся многоголосие, взрывы хлопушек, больших и маленьких фейерверков, должно быть, слышится сейчас всюду в городе, до самых окраин и переходит дальше, за город  - туда где Гуля - на обычно тихие улицы дачных поселков, в угрюмые зимние леса. "С кем встретишь Новый Год, с тем его и проведешь" -  все существо Каролины Львовны воспротивилось этой мысли.  Она не хотела еще одного года молчаливого,  размеренного одиночества, предсказывавшего неотвратимо однообразие каждого дня, будь он пасмурный или солнечный, прохладный или жаркий. Каролина Львовна взглянула  на бегущие по ночному небу облака, и  душа устремилась за ними. Для всех людей небо одно, и в минуты разлук его бесконечность объединяет.  На миг Каролине  Львовне показалось, что ветер обратился чьей-то рукой  и коснулся ее лица ласковым обнадеживающим прикосновением, а затем вновь стал холодным воздухом, пахнущим нынче дымом.      
Каролина Львовна ждала Гулю третьего января до позднего вечера, но она не пришла, и сердце Каролины Львовны наполнилось тревогой. Легкомысленные, взрослые дети, одни на  природе в не отапливаемом доме... Может быть,  Гуля заболела... Каролина Львовна впервые подумала о том, что у нее нет гулиного телефона и горько пожалела об этом.  Теперь она не может даже увериться в том, что с Гулей все в порядке.   Каролина Львовна гнала от себя  беспокойные мысли, но сознание ее не слушало доводов разума, оно бурлило ревностью, раздражением и  волнением   одновременно.  Даже вещи в квартире Каролины Львовны  прониклись ожиданием.   Каролине Львовне всегда казалось будто Гуля видит мир этого дома ее глазами и черно-белая испанская шкатулка на рабочем столе  c ластиками и скрепками  воспринимается ею как осколок по-прежнему византийской, душной Гранады, пропахшей  гитарным лаком и деревом груши, связавшей свои узкие крутые улицы в узел старинной крепости Аль Гамбра, и вазочка с сакурой хранит для нее также как для Каролины Львовны прикосновение первой, поздней, ошеломляющей любви.  События давнего прошлого, свершившиеся задолго до гулиного рождения, теперь были как-то необъяснимо связаны с ней.  И все в чем воплощалась душа Каролины Львовны воплощало отчасти и Гулю.
Прошло еще два дня, Гуля не приходила.  Тщетно стараясь отыскать причины ее отсутствия, среди множества возможных, Каролина Львовна  внезапно столкнулась с мыслью о том, что Гуля, может быть, больше никогда не придет. Может быть, она встретила в эту новогоднюю ночь свою любовь  и ее энергия, порывистая, необузданная  перетекла в новое русло.  В конце концов, молодость,  желающая быть  поддержкой старости, тянущаяся к ней - противоестественна.  Каролина Львовна корила свое  сердце, так и не научившееся беречься от жизни, сердце, которое и сейчас продолжало ждать Гулю и радоваться тому,  что она была.  Работа, которая всегда служила ей подспорьем в трудные минуты, не приносила облегчения. Слова рукописей, словно нарочно напоминали о разлуке с Гулей и еще больше тревожили. Время от времени Каролина Львовна смотрела  в окно. Иногда на бульваре девочка в вязанной розовой шапке играла с дедом в снежки, поеживаясь от мороза, пили пиво молодые люди, ротвелер тянул на поводке старуху-хозяйку, а Гули не было.   
Она пришла вечером шестого. Резкий, по-гулиному настойчивый звонок домофона  отозвался восторгом в сердце Каролины Львовны, который  тут же, в долю секунды, обернулся нестерпимым раздражением.  Молча она смотрела, как входит Гуля в квартиру, отдохнувшая, разрумянившаяся.  Молчанием ответила на ее приветствие.
- Что случилось, Каролина Львовна? Вы на меня сердитесь? Я пришла не вовремя?
- Вот это верное слово - не вовремя.
Гуля смотрела растерянно.
- Вы обиделись, что я не отмечала с вами новый год? Но я же пришла в сочельник, рождество гораздо лучше нового года.
- Гуля, вы обещали прийти сразу после праздников, пришли только сейчас, вы не звонили мне, не предупреждали меня, не объясняли причин своего отсутствия. Что я должна была думать?
- Я вернулась только третьего вечером,  на пятое был назначен экзамен, четвертого я к нему готовилась... Впрочем... Я отчего-то не думала, что вы  волнуетесь обо мне.  Простите меня, Каролина Львовна, я поступила легкомысленно.   Забудем?
Каролина Львовна молчала. Она была рада тому, что Гуля пришла, потрясена тем, что все объяснилось так просто,  и почему-то чувствовала себя  обманутой. Ей хотелось высказать Гуле  резкие обиженные слова, которые жгли ее душу, и остаться наконец одной, чтобы жалеть себя.   
Гуля  притянула ее к себе и обняла.
- Нет, вы  совсем  неправильно думаете. Я очень скучала о вас.  Посмотрите, что я  вам принесла.
Гуля извлекла из газетного свертка пышную ветвь, оброненную одной из тех подмосковных елей-иcполинов, которые богатством и  сумрачностью напоминают суриковскую боярыню Морозову. Плотное кружево ее иголок впитало запах мороза.  В  ветвях  застряла непроглядная, неразбавленная искусственным светом   темнота  лесной ночи. Она помнила утомительный июльский зной, затяжные осенние дожди, тяжесть снежного покрова, слышала тоскливое карканье ворон зимними вечерами и беззаботный щебет маленьких птиц  в утро неожиданной оттепели. Настоящая, большая ветка из леса, конечно, была намного лучше однобокой парниковой елочки. Каролина Львовна оценила подарок.
- Хорошая? Куда мы ее поставим, в китайскую вазу? - Гуля энергично скомкала газету. - Это еще не все, но остальное после ужина.
- Гуля, зачем вы пришли на ночь глядя, как вы поедете домой? 
- Я не поеду домой. Я останусь у вас, и мы будем ночью гадать. 
- Да? Вы считаете меня подходящей для этого  компанией?
- Почему нет? Гадать должны незамужние женщины. Мы же с вами незамужние женщины!
- Ах, если так посмотреть... - Каролина Львовна усмехнулась. -  На что же мы будем гадать, на женихов?   
Гуля выкладывала из сумки на кухонный стол еду. Розовый окорок, нарезка перченой красным перцем  буженины, банка соленых огурцов,  салат Оливье, маринованные белые, бутылка красного вина...`
- Каролина Львовна, у вас несовременный взгляд на гадание. Это раньше гадали только на суженых, богатый будет или бедный, толстый или тощий, да скоро ли замуж. А теперь гадают на все подряд. Выпытывают будущее, разбираются в прошлом, спрашивают об отношении других людей. Вот, например, можно спросить: "Любит ли меня Гуля?" и сразу не станет повода сердиться. 
Каролина Львовна села на стул напротив Гули.
- Как вы провели  время?
- Весело и обыкновенно, - ответила Гуля. - Хорошо было  гулять в лесу,  сейчас там тихо, не так как летом.
Гуля разлила вино по бокалам. 
- Давайте выпьем за наступивший Новый Года, за наступающее рождество.
Гуля пила вино большими  глотками, словно не для того, чтобы чувствовать его вкус, а для того чтобы  утолять жажду. Несколько дней, проведенные на природе, очевидно, пошли ей на пользу, она отдохнула, разрумянилась, похорошела и  сквозь призму хрустального стакана  казалась Каролине Львовне похожей на златоглавых женщин Климта.
В углу  гостиной, куда  после ужина ушли гадать Каролина Львовна и Гуля, играла желтыми огоньками  благодарная елочка. В китайской вазе красовалась огромная ветка, опустив к полу тяжелые махровые нити своих иголок. Гуля зажгла  на столе  ароматизированную свечу.  Смешанный запах душной магнолии, ладана и свечного дыма распространился по комнате.  Гуля достала принадлежности для гадания: плавающие свечки, булавки, мотки каких-то ниток,   плоские голубые  камушки.
- Что это у вас? - спросила Каролина Львовна.
Гуля подкинула камушки на ладони.
- Это руны.
- Руны? Такие камни с алфавитом, как у викингов?
- Ага, - беззаботно откликнулась Гуля.
- Странные, похожи на кафель.
Гуля улыбнулась.
- Это и есть кафель, обточенный морской волной.  Я набрала его на побережье в Испании. Дело ведь не в том,  что есть что на самом деле, а в том, как мы это воспринимаем.
- А вам, Гуля, близко современное искусство, как сейчас говорят, свободное от  формы?
- Если бы оно было по-настоящему свободным, похожим, например, на игру солнечного луча в капле воды, было бы близко. А такое как теперь нет, мне оно кажется агрессивным.
Каролина Львовна кивнула.
- Как же гадают по  рунам?  Вообще разве это святочное гадание?
- В святки гадают на зернах, коровьем вымени. У нас с вами ничего этого под рукой нет, поэтому будем гадать как умеем. По рунам гадать очень просто, я сложу их в мешок, а вы достанете три и положите в ряд слева направо, не переворачивая, именно так, как вытянули из мешка. А потом я прочту вам отдельно значение каждой руны и целиком руническую     фразу.  И  узнаем, о том, что с вами происходит сейчас, что нужно делать дальше и чем в конце концов все кончится. 
- По-моему, вы втягиваете меня в какую-то авантюру.
Каролина Львовна опустила руку в мешок.
- Зеркало терпения, зеркало движения и небо, - прочитала Гуля значение рун.
- Что это значит?
- Долгое время,  вы принимали жизнь такой, как есть, не старались ее изменить, не хотели над нею задумываться, терпели, но теперь ваше терпение иссякло и у вас возникло желание пойти навстречу чему-то новому.  - Гуля  на секунду замолчала. Третья руна - небо.  Это будущее. Я прочитаю вам о ней из книжки.
Гуля достала из сумки  записную книжку.
 - Небо- самый чистый и светлый знак в системе рунических обозначений. Он
указывает на вашу связь с высшими силами, которые приходят на помощь в трудную
минуту. Если вы мучительно ищите решения, выбираете путь,  именно небо поможет
вам не ошибиться. Прислушайтесь к вашему внутреннему «я», им управляет небо.
- Х-мм. Интересно. Теперь вы.
Гуля вытянула  энергию, огонь и солнце.
- Что же вышло?
- Сейчас моя жизнь интересна, оттого, что я поступаю не так как все.  Энергия вдохновляет меня на авантюры  и жизнь щедро делиться со мной своими сокровищами. Иногда мне даже удается доказывать реальность чуда.  Но энергия грозит превратиться в огонь и приобрести испепеляющую силу разбуженных страстей. Это нужно предотвратить, потому что назначение моего огня согревать, а не обжигать, дарить нуждающихся  теплом и светом, делиться созидательной силой.  Вот приблизительно так получилось.   
- Это я могла сказать вам и без рун. Но мне понравилось. Давайте еще раз.
- Нет, лучше как-нибудь по другому. У судьбы есть несколько сценариев, но все они укладываются в одну руническую линию. Еще хорошо гадать по книге, вы, наверное, умеете.
- Это, когда сначала загадывают страницу в книге и строчку, а потом задают ей вопрос? Да, так мы развлекались  когда-то на лекциях. У меня вечно получалась какая-то ерунда.
- А мы попробуем сейчас, в ночь перед рождеством, когда  положено гадать, когда и звезды, и книги, и  прорицатели судеб настроены серьезно. Давайте вот эту книгу возьмем.
Гуля извлекла из темноты книжных полок толстый том Блока.
- Как вы думаете правду он будет нам говорить?
Гуля наугад раскрыла книгу.
- И все суровые загадки
Находят дерзостный ответ...
- Попробуем в таком случае. Начните вы, Гуля.
Гуля задумалась, упершись острым подбородком в колено.
- Я бы хотела знать свою судьбу.  Что ждет меня впереди?
- Но,  испытавши судьбы перемены, -
Сколько блаженств и потерь! -
Вновь, ты родишься из розовой пены
Точно такой, как теперь, - ответила Гуле книга.
Каролина Львовна улыбнулась.
- А я думала вам выпадет что-нибудь вроде:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее - увековечить,
Безличное -очеловечить,
Несбывшееся - воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, -
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света,
Он весь - свободы торжество!
Вы же нынче в сговоре с высшими силами.      
- Вы замечательно читаете стихи, - сказала Гуля, - и я это подозревала.   Может быть, вы будете оглашать пророчества?
- Я это вам доверяю.
- Тогда задавайте вопрос.
- Как, вот так прямо вслух?
- Конечно, книга же должна слышать вас.
- Ну что же,  пусть книга расскажет мне зачем вы пришли в мою жизнь.
- И напев заглушенный и юный
В затаенной затронет тиши
Усыпленные жизнию струны
Напряженной, как арфа, души.
Гуля подняла на Каролину Львовну торжествующий взгляд.
- Давайте спросим о вашем возлюбленном. Все-таки, любил он вас?
- Нет, Гуля, не надо.
- И опять предо мной - только тайный намек  -
Нераскрытой мечты торжество, - прочитала Гуля.
- Вот видите, Гуля, она не стала вам отвечать. Давайте лучше я отдам вам подарок.
Каролина Львовна  подарила Гуле серебряный медальон в виде сердца, украшенный камушком горного хрусталя с маленькой, выгравированной на металле иконкой божьей матери внутри.
- Этот медальон  сначала  принадлежал моей бабушке, она подарила его маме, мама - мне, а я хочу отдать его вам.  Мама говорила, что если он и не приносит счастья, то уж во всяком случае, бережет от беды.  Мне будет спокойнее, если вы будете его носить. 
- Какое красивое, - сказала Гуля, рассматривая  выпуклое, словно живое  сердечко, еще хранившее тепло ладони Каролины Львовны, - спасибо. А у меня для вас тоже подарок.  Надеюсь, с ним ничего не случилось в дороге. Я очень старалась вести его бережно. 
Из тряпичного вороха Гуля извлекла веточку вишни. Гладкое зеленое стекло было почти неотличимо от глянцевой, прохладной листвы молодого дерева.  В густом изумрудном свете щедрой  листвы алели две крупные, зреющие вишни. Гибкий коричневый ствол старался устоять перед их растущей  тяжестью.
- Я подумала, будет здорово подарить вам одновременно и зимнюю и летнюю ветку. К тому же  можно будет поставить ее в вашу вазочку, и она сразу станет заметней, оживет.
- Спасибо, Гуля,  как вы узнали, что я люблю вишневые рощи?
- Не знаю, почувствовала.
 Наступило Рождество. За окном в сумраке сыпал крупными хлопьями  снег. Гуля спала на диване, обняв подушку белоснежной, длинной рукой, каштановые волосы рассыпались в беспорядке, она улыбалась во сне.  Каролина Львовна,  устроившись в кресле, пыталась читать при  бледном, вздрагивающем свете догоравшей свечи. Сон к ней не шел. Все вспоминался этот бесконечно длинный вечер, когда после томительного, нервного ожидания, наконец, пришла Гуля с гигантской ветвью в руках, а потом они ужинали на кухне и пили  пьяное, отдающее  терпким деревом вино, которое она принесла, а  потом начались все эти чудеса с пророчествами    и гаданиями. Все было как будто не наяву и Каролине Львовне не хотелось прерывать этого волшебства сном, как иногда сладкий сон не хочется обрывать пробуждением. Каролина Львовна рассеяно взглянула в рукопись, которую держала в руках:
"В жизни каждого человека есть ангел. Нет, он не оберегает его жизнь с младенчества, не ограждает от ран и  тяжелых потрясений, не мешает душе страдать, разочаровываться и стариться, опускаться в бездны отчаяния,  воскресать, а затем  впадать в мертвенный покой бездействия. Но, когда кажется уже все свершилось, он появляется, чтобы что-то изменить. Ангел - это любовь. Ангелом может быть ель в окне больничной палаты, собака в квартире одинокого старика, свободный ветер  на пути безудержного странника, книга о путешествиях в дальние страны у городского мальчишки, все, в чем находим мы утешение, - ангелом может быть человек. Ангелы живут среди нас, не зная о своем назначении, следуя ему слепо, как следуют зову судьбы...  ".
Каролина Львовна  отложила тетрадь. Усталость, кажется, не хотела считаться с ее  желанием бодрствовать.  К утру утихнет метель. Снег ляжет на деревья величественным, тяжелым покровом. Гуля, встав раньше, заварит крепкого чаю с бергамотом, и они будут пить его с остатками   сегодняшнего торта и говорить, как всегда о жизни, которая суетится за окнами, которую Гуля приводит в квартиру Каролины Львовны.  Конечно, она никуда не ушла,  не исчезала,  и не могла уйти. Можно ли было в это сомневаться?