Чувство незапущенного космонавта

Воспоминания проносятся мимо, как огромные города под крылом самолета. Память лишь дымный след реактивных выхлопов, растянувшийся на полнеба.  Земляне смотрят на этот след и видят маленькую точку на острие сабли – это мой истребитель. Там, откуда доносится грохот сверхзвукового двигателя, меня больше нет. То, что остается в памяти,  только отзвук давно пролетевших событий.
Эта тривиальная мысль доводит меня до слез. Я просыпаюсь по утрам с таким чувством, будто сажусь в кресло пилота, запускаю тягу и закрываю колпак. Стекло над моей головой, электронные шкалы перед глазами и указательный палец гладит гашетку ракетных установок. Улицы города ничуть не сложнее карты полетов.
Сегодня мне исполнилось семьдесят лет. Если бы я был обучен грамоте жизни и позабыл что руки это не крылья, что могло бы заставить меня читать эти книги. Ими заставлены стены в квартире моей жены. Оказалось, она много лет собирала библиотеку – а я видел на этих  полках только модели испытуемых мною аппаратов.
 Нечто подобное мне пришлось испытать и в молодости. Меня долго готовили к полету в космос, но так и не запустили. Я покинул центр подготовки и возвращался в свой полк. Автобус, везущий меня из Звездного городка, сломался посреди леса. Пассажиры вышли на улицу и вместе с ними я.  Горячий летний воздух полный запахов трав и сена, лесного одиночества и речных заводей стал откровением. Это было чувство возвращения  незапущенного космонавта.
 Только благодаря этим минутам, проведенным посреди соснового бора,  я не ушел в отставку и продолжал летать. Но что-то сделалось со мною в эти минуты. Необъяснимая жажда риска и отрешенности душила теперь меня. Служба вне отряда летчиков-испытателей стала немыслима. Казалось, если я перестану испытывать новые сверхзвуковые истребители, то никогда больше не сумею проснуться однажды, когда найду время между плотного графика полетов и выйду в лес.
Это случилось после второго вынужденного катапультирования. Меня нашли в ветках деревьев посреди брянских лесов. Там я и отлежался в госпитале. Подлечил ожоги и поправил душевную смуту. Эта смута как горячее дыхание от дюз реактивного двигателя осталась у меня после чудом миновавшей смерти. Врач рекомендовал мне бывать на воздухе. Я стал гулять по лесу около госпиталя.
 Бывало, над лесом в мое присутствие пролетали мои коллеги. Я слышал грохот их исчезнувших остроносых истребителей, видел белую полосу, вскрывшую небесную полость. И воспринимал это совершено отрешенно. Будто и не учился никогда летать. Будто не снились мне учебные тревоги и ночные патрули в небе над Кубой. Будто я простой косарь, утирающий пот со лба просоленным рукавом мятой рубахи и случайно взглянувший в небо, где нет для него ничего близкого, кроме стайки вечно испуганных воробьев.
Вы не поверите, но тогда я блаженно улыбался и падал навзничь в траву, закрывал глаза и плыл сообразно мелодии птичьего пения. Логика жизни переставала быть логикой управления закрылками и хвостовыми рулями. Это было захватывающее ощущение, сродни тому, которое испытываешь, совершая петлю Нестерова на штурмовом истребителе. Только проще, только гораздо светлее.
В один из дней я лежал посреди лесного луга и слушал жужжание насекомых, прикрытые веки чувствовали касание солнечного луча. Маленькая девочка из ближней деревни собирала цветы для венка и наткнулась на меня. Встреча не испугала ее. Полная детского любопытства она поинтересовалась: Дядя, вы спите?
Нет, - ответил я и улыбнулся впервые после аварии стоившей жизни моему штурману, - пожалуй, я только что проснулся.
С тех пор, как я перестал летать на истребителе,  мне больше не кажется, что я бодрствую.  Время от времени открываю глаза, вижу в полутьме полки с книгами, грузную тень жены на соседней стене и плачу, счастливый, понимая, что мне некуда возвращаться, потому, что я никогда ниоткуда и не улетал.