Прощальное слово

У меня умер друг. Вернее его убили. Убили зверски и безжалостно. Pанним утром его нашли за городом, в лесу, что примыкает к самому морю. Он лежал на траве с окровавленным, обезображенным лицом…
«Неправда, друг не умирает, а просто быть перестает,
в футбол с тобою не играет, веселых песен не поет…». Сегодня всю ночь крутились у меня в голове эти строки стихов автора, фамилию которого не помню. Наутро встал и стал писать. И если говорят, что время свивается в кольца, то я сейчас мысленно попытаюсь разматывать их в обратном направлении. То есть хочется воскресить в памяти то, как все начиналось, как мы познакомились.
Нет, в футбол мы с ним не играли, а пел он прекрасно. И так же прекрасно играл на гитаре. Еще живя на Украине, в Киеве он был активным участником модных в те времена ВИА. Вместе с ансамблем какое-то время даже играл, аккомпанировал концерты Софии Ротару. Но об этом я узнал несколько позже, как и многое другое из его далеко нескучной жизни.
Как это ни странно может сегодня прозвучать, я познакомился с ним по объявлению. В 1999 году, проходя по улице Ришона, обратил внимание на объявление, приколотое на столбе и шелестящее на ветру своими лепестками. Вот что я тогда вычитал: «Газета «Monitоr» помещает объявления из 10 слов + 100 флаеров. И всего за 50 шекелей!». Ниже четко был выписан адрес. Я, ни на секунду не задумавшись, заторопился на улицу Нафтали Хилель,11. Благо она оказалась в центре города, совсем не далеко от моего дома. В крохотной комнатенке редакции «Monitоr» меня встретила светловолосая девушка. Я сказал ей, что хотел бы поместить объявление о продаже своей авторской книжки. Татьяна Гольдберг, так звали директора газеты, тут же все оперативно оформила. Я незамедлительно придумал содержание своего объявления, положил его на стол, а вместе с ним и экземпляр книги, которую с удовольствием подписал Татьяне. Но уходить я не торопился. Пожаловался, что книга набрана на дискете, но вот беда! Мой компьютер отказывается ее читать. Что мне делать? «Нет проблем, - улыбнулась девушка. Поднимитесь по лесенке наверх, там за компьютером сидит человек. Он откроет вам все что угодно и даже больше того». Татьяна так улыбалась, что не поверить в это было просто невозможно. Я поднялся по скрипучим деревянным ступенькам. Человеком оказался молодой парень в очках с аккуратными усиками. Он же муж Татьяны. Но об этом я узнал позже. А тогда в полумраке его красивый профиль четко выделялся на фоне работающего голубого дисплея.
Таким я тебя впервые увидел и запомнил. Ты сидел перед экраном компьютера и о чем – то сосредоточенно думал. Я кашлянул и ты, не отрываясь от экрана, спросил: «Ма байя?». Я стал сбивчиво объяснять. Ты повернулся и протянул руку. К счастью кассета у меня была собой. Ты предложил мне присесть, а сам воткнул ее в дисковод. Несколько взмахов рук над клавиатурой, и не успел я моргнуть глазом, как на экране, о чудо, появились знакомые строчки моей книги! «Что это за Матросик?» - бегая глазами по строчкам, улыбаясь во все лицо, спросил меня ты. Я сказал, что это книга для юношей, приключенческая, написана мной. Она называется «27 глав из жизни Матросика». Тут уже у тебя немного округлились глаза. Мы обменялись рукопожатием. Так мы познакомились. Точнее сказать подружились на всю твою оставшуюся жизнь…Да…
Вскоре «Монитор» стал печатать главы из моей книги, и я подписывал на ней автографы тем людям, которые специально заходили в редакцию, чтобы по символической цене купить ее. Я был счастлив! А еще вчера плакался тебе в жилетку, что лежит мой «Матросик» без всякого движения на полках русских книжных магазинов, что меня, как автора никто не знает и некому меня несчастного раскрутить. Ты на это, кроме того, что стал публиковать меня в журнале, отреагировал необычно. Как - то в один из моих приходов в редакцию, как, всегда улыбаясь, протянул белый лист, на котором красиво было набрана на компьютере фраза Сергея Довлатова: «Глубокая безучастность – форма неоспоримого признания». Я был на седьмом небе.
И был еще выше, когда ты сказал, что похожий сюжет есть у Владимира Кунина. Но он показался тебе слабее. Моего же «Матросика» ты читал, получая много больше удовольствия. Чувства переполняли меня. Переполняли настолько, что я сел и придумал длинное стихотворение, посвященное тебе. Напомню тебе только его начало.

В одной стране, где так редки леса,
А стало быть, в них нет берез и даже просек,
Однажды так распорядились небеса -
Явился графика приветствовать Матросик».
Ну, и так далее.
Я пишу эти строчки, а передо мной на стене висит тот листок с выражением Довлатова о глубокой безучастности. Он уже пожелтел от времени, но стократ дороже мне каких бы то ни было стихов. Я его никогда не выброшу…
Теперь я хочу вспомнить вот о чем. В те первые дни нашего знакомства, глядя на тебя, я всегда думал: «Как идет ему эта израильская манера носить мужикам рубашки ли, майки навыпуск, поверх джинсов. Наверно этим самым он хочет быстрее интегрироваться с местным населением». Ты всегда одевался исключительно так. Однажды в начале лета предложил мне съездить на пляж. Обязательно вечером и желательно на «Пальмахим». «Там меньше народа», - сказал ты, поймав мой недоуменный взгляд. Когда мы туда приехали, ты разделся, собираясь лезть в воду. Вдруг я увидел твой неимоверно большой живот. Его рассекал багровый вертикальный шрам от грудной клетки почти до самого пупа. Я сразу понял природу этих широких рубашек и футболок, которых ты никогда не заправлял. Одежда удачно лежала на тебе, ничего не выдавая. Упреждая всякие вопросы, ты своим ровным голосом рассказал мне, как однажды внезапно заболел прободной язвой желудка. Киевские врачи буквально вырвали тебя из лап смерти. В течении месяца ты лежал в реанимации. Никто не ручался за твою жизнь. «У меня нет четверти желудка, - заходя в воду, обернувшись, бросил ты мне. Я приехал не из Киева, а с того света», - так ты тогда пошутил. Я тебе ничего не ответил, но подумал о том, сколько наверно страданий и боли перенес мужик, как нагоревался и намучился, пока его вытаскивали доктора, пока не приехал в Израиль. Но хвори и напасти ходили за тобой по пятам. Здесь, в Ришоне врачи поставили тебе неожиданный, суровый диагноз – сахарный диабет. Я помню, как это было. Ты однажды сильно занемог, я привез тебя к твоему семейному доктору и впервые в жизни услышал из уст медицинского светилы отвратительное слово «гангрена». Гангрена ноги - следствие запущенного диабета. Она у тебя была почерневшая, а инсулин зашкаливал. «Ни один доктор тебе не поможет, пока сам не поможешь себе» - сказал Ашкенази, глядя выразительно в твои глаза. Тебя срочно направили в Сафа а-рофе. Снова в который раз я поразился твоему спокойствию. Оно почти граничило с полным равнодушием и безразличием к собственному здоровью. Ты мог ехать, спокойно покуривать и пересказывать мне сюжет какого-нибудь детектива. Только однажды, в очередной наш приезд в больницу выразил свое полное недоумение, когда тебя битых пять часов промурыжили в приемном покое, а потом велели возвращаться домой и лечиться по месту жительства. Ты просил, чтобы тебя положили, лечили стационарно, но тебе только возразили: «Ты не выполняешь ни одно предписание врачей и вот результат». Доктора были правы. «Тебе грозит потеря ноги!» – кричал и прыгал вокруг тебя тогда я. Кричал и прыгал только потому, что, лежа на кушетке, в ожидании медсестры ты в этот момент вожделенно думал только о банке пива. Тут я просто обязан сказать о твоей безумной страсти к пиву. И не только. Ты пил пиво и водку напрочь пренебрегая категорическими запретами врачей. Умудрялся чередовать порции инсулина с порциями водки. Ни во что не ставил увещевания родных и друзей. Мне ты однажды объяснял свою тягу к спиртному тем, что алкоголь укрощает, притупляет боли. Ты сказал мне, что всегда чувствуешь себя значительно лучше после пары банок пива. Мне ли нужно было объяснять тебе, что улучшение самочувствия только кажущееся. Оно временное, оно быстро проходит, а когда оно проходит болезнь наваливается с новой силой. Ты понимал это не хуже меня. И тем не менее. И, тем не менее, с одинаковым, показушным рвением друзья пытались отвоевать тебя у водки, но так же легко поддаваясь на уговоры, не очень переживая за твое здоровье - наливали. Надо сказать, что порой я сам поступал точно также. Но сколько раз, когда у меня были деньги, я обманывал тебя, говорил, что у меня ни шекеля, всячески стараясь избежать этого преступного распития. Доходило до взаимных оскорблений. Я тянул время, кружил на машине с тобой по городу и, глядя на тебя, часто думал: «Как это может сочетаться в одном человеке – желание противостоять болезни, пусть не упорное, но все - таки стремление лечиться, с неукротимой тягой к спиртному, с желанием выпить?». К тому времени ты по состоянию здоровья ушел из редакции «Вестей», где работал компьютерным графиком. Тут надо что - то сказать об уровне твоего ремесла. Просто-напросто ты был компьютерным кудесником газеты. Вы с Татьяной купил квартиру.


Это имело решающее значение в твоих семейных отношениях с ней. Потому что уже были не в состоянии выплачивать за нее машканту. Это являлось причиной постоянных разборок. Не особо веря, в скорый успех дела, стали собирать всякие заключения докторов для комиссии национально страхования. Инвалидность давала бы хоть какие - то деньги.
20 сентября был день твоего рождения. Тем не менее, твои натянутые отношения с женой не помешали собраться нашим двум семьям все на том же пляже «Пальмахим». Мог ли я тогда допустить мысль, глядя на тебя, а ты нежно, с любовью нянчился с крохотным внуком Леончиком, что всего этого скоро не будет…
У вас была прекрасная охотничья собака по кличке Клиф породы далмат. Высокий, поджарый пес с черно-белыми подпалинами. Он был полноправным членом вашей семьи. Вы в нем, что называется, души не чаяли. Я помню, как мне было приятно смотреть на тебя, когда ты, ставший недавно дедушкой, прогуливался возле пушки с Леончиком, а рядом с коляской резвился Клиф. Ты скорее походил на зрелого папашу, чем на молодого деда. Однажды я поднялся к тебе, а на кухне какие-то люди уже приценивались к Клифу, пристегнули ошейник и увели его. Ты сдал его?! Я был в шоке! Для меня это явилось предзнаменованием распада семьи. И я не ошибся. Так же как ты сдал любимую собаку, так и Татьяна сдала тебя. Не желая мириться с безденежьем, с ложью, с друзьями, с которыми ты пил, она забрала дочерей и ушла на схирут. Опустела квартира. Исчезли книги любимые тобой, исчезла мебель, исчезла атмосфера благополучного дома. Она осталась у меня в памяти чистенькой и уютной. Клиф уже не летел ко мне сломя голову на звонок двери. Без звонка в дверь ты заходил ко мне, колол себе инсулин и вопросительно смотрел на меня. Я мог предложить тебе только поесть и не более того. В квартиру ты пустил каких-то сомнительных, с уголовными лицами людей. Они жили там без света нисколько не озабоченные, что за нее им надо будет платить. Рассчитывались с тобой иначе. И это тебя устраивало. На какое-то время ты исчезал, потом неожиданно появлялся у меня, говорил всем и мне, что начал работать. Ездишь по звонкам потребителей, настраиваешь компьютеры, они тебе работу оплачивают. Я мог только догадываться, как они с тобой расплачивались… Потом как будто бы ты стал работать в Ашдоде, потом была Кфар-Саба, а последний раз салатная фабрика в промзоне Ришона. Я не верил тебе. Советовал гнать этих не могущих платить тебе постояльцев квартиры, найти людей серьезных, помириться с Таней и жить вместе. Но ты, подозревая ее в измене, и слушать об этом не хотел.
Последний раз мы встретились с тобой в магазине музыкальных инструментов на улице Герцель. Ты, как никогда приятно выглядел, был аккуратно подстрижен, тихонько играл на гитаре и пел в пол голоса одной своей знакомой. Она хотела купить себе хорошую гитару, и ты помогал ей выбрать достойный инструмент. «Милая моя, солнышко лесное, где в каких краях встретимся с тобою…» Твои красивые аккорды заполняли небольшой салон магазина, а за витринами сияло утро 1 мая.
В тот страшный день я, как всегда вечером в Тель - Авиве стоял на своей работе, проверял сумки израильтян, пришедших посидеть в японском ресторане. Зазвонил пелефон, и человек по имени Алекс вежливо представившись, предложил мне после работы заехать к нему в полицию. Там, сидя у него в кабинете, я узнал о твоей смерти. «Мотивы, мотивы, - мерял он шагами узенькую комнатенку. Мне не понятны мотивы убийства! За что? За что могли его так безжалостно убить?». А я огорошенный кошмарной новостью сидел и, ничуть не сомневаясь, думал о том, что тебя могли убить просто так, без всяких видимых мотивов. Не за что, а из-за водки. Подкатили пьяные приятели и убили тебя. Всякие подробности и детали – это уже не суть важно. Тем более, что заместитель уголовного розыска города сегодня по прошествии короткого времени с момента убийства все знает. Более того. Он знает имя убийцы. И эта тварь, этот поддонок арестован. К месту ли тут будут слова благодарности Алексу? Тебя уже нет, и не будет никогда.
Я держу в руках свою новую книжку. Смотрю на нее, как на твою последнюю работу в качестве компьютерного графика. Я буду дарить ее друзьям и хорошим людям, знавшим тебя, предварительно обведя черной рамочкой твое имя. Издательство «Time Service», компьютерная графика – ИГОРЬ НОВИКОВ.
Прости меня, старик, что в те жуткие минуты я не был с тобой рядом. И не только за это…
 10.05.2003