История одной жизни

Начиная свои воспоминания, хочу сразу же оговорить-ся - я не тот человек, за которого меня принимали, да и продолжают принимать все те люди, которые меня окру-жали или встречались на моём пути. Я совершенно другой человек. Я человек другого склада и я попытаюсь объясниться по порядку.
Люди жили и живут по одной линии. А вернее сказать – по одному разуму и одной мерке для всех. Так было всегда - и сто лет назад и двести и тысячу. Объяснять стран-ное поведение людей трудно, а возможно и не нужно.
Объяснюсь.
Человечество живёт по возрастающей прогрессии. То, что было ранее известно людям, новые поколения подхва-тывают и несут, обогащая своими знаниям и своим опы-том. Человеческие знания становятся всё более фундаментальными. Люди становятся похожими на машину, всё время поглощающую информацию и впитывающую знания, что, с одной стороны, даже хорошо - но только с одной. А если посмотреть с другой стороны - то человек беднеет сво-им началом, природным началом. И в том парадокс.
Человек ушёл от природы. И за это мстит человеку природа. Скоро все мы будем жевать нефть, да каменный уголь и пить восстановленную воду из океана. И не об этом речь. Пессимистические позывы  бродят во мне. А я, вообще-то не о том хотел рассказать.
Итак, человек. Кто он и что он? Вопрос, которым были обеспокоены сотни людей, сотни лет назад. Но опре-делённого ответа так никто и не дал.
И всё же:
Первое. Всё человечество делится на два составляющих: мужчин и женщин. Составляющие хоть и похожи друг на друга, но все же это плюс и минус, если коснуться математики. Второе. Люди делятся по возрасту на молодых, средних лет и старых. Молодость, зрелость и старость. А ещё люди различны по разуму. Есть умные люди, есть люди с посредственным умом и дураки.
В конце своих размышлений о человеке, скажу, человек - это паразит общества и природы. 0н всё пожирает и готов съесть Землю и Вселенную. Одним словом - гуманоид. И кому он нужен во Вселенной - кроме матери его породившей?
Земля живёт сама по себе, а человек сам по себе. И он не придаток, а именно разрушитель того, на чём жи-вёт. А Земля - что ж Земля? - она будет всегда тыкать человека в лужу, которую он напрудил, как шкодливого щенка и отбрасывать его в начальное прошлое - к пото-пу или в пещеру, к костру или набедренной повязке.
На, - живи, но не мешай и другим жить.
Но, я, в общем-то, не о том хотел рассказать.
Я хотел рассказать о своей жизни и своих злоключениях. (Впрочем - интересных не одному мне).

2

Итак. Я родился в семье скромного советского служащего, в стандартных советских условиях. Отец мой ра-ботал небольшим начальником на маленьком заводе. Моя мать была женщиной доброй, но с причудами. Работала она на том же заводе, где и отец, но на более спокойной ра-боте. А причуды её заключались, главным образом, в чтении книг и всевозможной общественной работе, которой она себя нагружала.
Сразу же скажу, что родился я не в столице, но и не в глубокой провинции. Наш город был областным центром, а из истории значился губернским. Названия я не даю, так как оно не имеет совершенно никакого значения в моей истории. Лучше я несколько слов скажу о моём семействе и о наших родственных отношениях. Скажу сразу, чтобы потом уже не возвращаться к этой теме.
Кроме меня, в семье было ещё двое детей. Ими были мой старший брат и моя младшая сестра.
Брат был старше меня на пять лет, и отношения между нами складывались, скорее, натянутыми, чем братскими. Он был человеком анемичным и, можно так сказать, фанатиком одного дела. У него была мания к коллекционированию художественных книг. Страсть эта у него появилась, скорее всего, от матери, да так и прижилась на все его недол-гие годы.
Для чего брат собирал книги, я так и не понял. Но со школьной парты и до смерти - в автомобильной катастро-фе - он собирал, копил, менял и любовался книгами, точно так же как иные люди любуются марками или монетами из разных стран. Я этого не понимал.
С сестрой же у меня сложились хорошие приятельские отношения. Разница в возрасте у нас была всего в год. И это различие никак не отражалась в нашем общении. Мы жили, душа в душу. Все детские и душевные, тайны мы делили друг с другом. Если с ней что-нибудь приключа-лось - она шла ко мне. И я всегда давал взбучку её обид-чикам или помогал ей в ином, каком трудном деле. Если же я становился в тупик, то она сразу же выручала ме-ня и награждала своим непосредственным советом. В общем, жили мы так, как и положено жить хорошим друзьям, да сестрам и братьям.
Отношения с отцом и матерью у меня были спокойными. Я многого не просил, а они пестовали меня не больше – и не меньше - чем брата с сестрой.
Надо ещё добавить, что отец мой любил выпить. В свя-зи с чем, его, в конце концов, попросили с работы. А по-том он заболел. И беды пошли, беды... Отец угорел от спирта и умер. И хоронили его как последнего человека - алкоголика. Но не о том я хотел рассказать. А хочу я рассказать о том, как меня впервые спутали с другим человеком. А случилось это так.
Мне шесть лет. Я уже умею и читать и писать. Элементарные мои способности к грамотности развились, как-то само собой ещё задолго до того момента, как я нашёл в школу. Но я отвлёкся. Итак, о деле.
БЫЛ вечер. Я сидел в своей комнате и, тихонько, читал Маяковского. Но одно дело было читать. И совершенно дру-гое - осмыслить всё прочитанное.
Итак, я сидел и разбирал Маяковского. Я так увлёкся, что не слышал, как пришёл отец. Отец был, по традиции, навеселе. Он вошёл в мою комнату и возрился на мои старания. Я не знаю, сколько времени он стоял в таком положении. Но, наконец, до моего слуха дошли его не очень ровные слова и выкрики:
- … Сын ты мой... вырастешь, будешь большим... а я. А ты умным
 будешь и меня… Учись, сын, и ты...
          Он выражался в таком духе минут пять. Я смотрел на него и ничего не понимал. Зачем он так раскричался? Что ему надо от меня? Теперь-то я понимаю, что он просто восторгался мной. Но в то время мне показалось, что меня ругают. А за что? Этого я не понимал.
          Отца увели спать. А я получил первую о себе легенду. Я перестал существовать сам по себе. С этого дня я стал образом, этикеткой, но не человеком. А случилось вот что. Отец раззвонил всем своим друзьям и знакомым, что в его семье растёт гений. Многие поверили его отцовским ожи-даниям и на меня стали ходить смотреть, как на экспо-нат в музее. На меня стали возлагать обязательства.
А мне было всего шесть лет. Я был обыкновенным, нор-мальным ребёнком. Я был таким же шаловливым, глупеньким и любознательным молодым человеком, как и многие другие в столь нежном возрасте.
3
Я пошёл в школу. Это была обыкновенная школа, с обык-новенными учителями и обыкновенными учениками. И я был обыкновенным, как и все. Но мне почему-то сразу не повез-ло. Меня опять приняли не за того, кем я был. Оказалось, что я намного развитее своих сверстников. По такому случаю меня и выдвинули сразу в ряды, так называемых, активистов.
          Учился я не плохо. Учиться мне нравилось. Но почему же я должен был быть кем-то, кем я не являлся? И нисколько не увлекали меня    мелочные и халтурные делишки нашего классного актива. Точно так же меня не увлекла  и роль старосты, которую мне присобачили во втором клас-се. Всё мне казалось ни к чему и незачем. Вот такое моё поведение и приметили педагоги всевозможных рангов. Им моё поведение, видимо, не очень понравилось. Появились неприятности. Меня объявили кем-то не вполне нормаль-ным. Вот она - вторая этикетка, которую я получил в сво-ей жизни.
Я стерпел и эту этикетку. Но время шло, меня затира-ли, а я не обращал внимание на суету. А зачем?
Я идеалистом был в девстве. В моём детстве всё мне казалось прекрасным и величественным. Я ощущал всю вселенную в романтическом ореоле. Учителя мне казались хорошими ребятами и надёжными друзьями. Деревья были высокими, цветы красивыми, вода неприятной, по-тому,  что
сырая. И десятки подобных суждений рождались в моей голове.
Но я опять отвлёкся. Итак, я учился в школе и хочу рассказать один случай, который со мной произошёл в шестом классе А, даже, не то важно, что всё это произош-ло именно в шестом классе, а то важно, что я впервые в жизни, был незаслуженно оскорблён и наказан ни за что.
Случилось это так.
Стоял прекрасный весенний день. Мы готовились к каникулам и особого внимания на уроки не обращали. Бегали, шумели, веселились. Короче говоря, мы представляли из себя, обыкновенных школьников, которые чувствуют, что за спиной всё в порядке, а впереди ещё несколько му-чительных и неприятных учебных дней.
Так вот. В эти дни и случились со мной это событие. Но сразу скажу: стекла я не разбивал, и вообще я в это время был совсем в другом месте и занимался совсем иным делом, чем мне приписали. Поверьте, но всё было именно так. Теперь-то я понимаю, что всему виной была человеческая глупость, ну и, возможно, некоторая склонность к предубеждению и тупоумию. Я никого не хочу винить. Только и вы меня поймите правильно - когда тебя бьют незаслуженно, а ты ничем не, можешь ответить, то такое положение может вызвать сочувствие, или, если обратиться к другой крайности - то презрение. Но ни утешения, ни доброты от людей не дождёшъся - люди, попросту забыли, что это такое. Вот и со мной подобное случилось. Но я изложу всё по порядку...
          Я уже говорил, что все школьники бесились. А я сидел в уголке пустого класса и читал очень интересную книгу из истории северо-американских индейцев. Я так увлёкся, что ничего не слышал и забыл о существующем вокруг меня мире. Вдруг дверь открылась. Ко мне подошёл один из старшеклассников. На рукаве у него была красная повязка. Старшеклассник посмотрел мне в глаза, потом уверенно заявил:
- Это он разбил стекло.
          Второй старшеклассник, стоящий за спиной первого, согласно кивнул и спросил меня:
        - Ты разбил стекло?
- Какое стекло? - не понял я.
- Он ещё и отказывается, - со смачным удовлетворением проговорил первый старшеклассник.
- Ты разбил стекло? - наставительно надавил второй
старшеклассник.
- Какое стекло? - опять спросил я.
- Он упирается.
Я стоял и хлопал глазами.
- Ты понял? - тихим, издевательским голосом обратил-ся ко мне первый старшеклассник.
И он размахнулся и ударил меня кулаком по лицу, и я шатнулся и упал. А старшеклассник заставил меня поднять-ся. Я поднялся. И они повели меня к директору.
Лишь потом я всё узнал и понял. Кто-то разбил стекло в вестибюле. Разбил и побежал. А один из друзей, трусли-вого пакостника, показал на ту дверь, за которой мирно находился я, и, естественно, ничего не знал. Вот старшек-лассники и ворвались и разрушили ещё одну мою иллюзию, и избили меня, и повели арестантом к директору. А у ди-ректора я ничего не мог доказать. И пришлось моему отцу..
          Вот таким образом я получил ещё один урок в жизни. Общество не любит белых ворон. И общество давит тех, кто противопоставил себя ему или же попросту удаляется в свои собственные миры.
А я плакал потом – всю ночь.


                4


       Буду последователен. Расскажу, что было дальше.
Мы закончили шестой класс. Всех нас, с радостью, пере-вели в седьмой. И классный коллектив постановил вые-хать, в ознаменование этого события, на природу. Оказано - сделано, особенно в том возрасте, в котором все мы тогда находились. Собрались и поехали.
И я был со всеми. А нас, всего-навсего шестнадцать человек было. Все же остальные - отличники и закон-ченные хулиганы - остались в городе, то есть у себя дома.
А мы добрались до речки и отдыхали там, отдыхали. Светлое, время тогда было. Сейчас вспоминаю, и не верит-ся мне: будто сказка была. А всё происходила реально - на самом деле.
       У меня был приятель. Такой хороший и спокойный приятель. Мы были, чуть ли не друзьями. Так вот – мы, вместе с приятелем, решили отправить в иную землю своё послание. Ну что ж – задумано, значит, сделано. И мы осуществили свои помыслы.
По берегу валялись бутылки разные. Зелёные, такие, белые. И лежали бутылки без этикеток стеклянным ков-ром. А в некоторых даже пробки торчали. Вот эти бутыл-ки и навели нас на мысль. И мы приступили...
Насобирали самых крепких бутылок, таких, что бы не сгинули, до времени, не утонули навечно и не лопнули.
Отобрали мы бутылки и стали послание писать. Да вот - бумагу нашли, а чем писать - нет. Маялись, маялись. Так ничего и не придумали. Тогда решили: пошлём кусок газе-ты.
По берегу много газет разбросано было. И целые там были и порванные. Вот и набрали мы этих газет. Разложи-ли их. "Что пошлём?" - друг меня спрашивает. А я ему и ответить ничего не могу, так как и сам не знаю толком, что посылать мы должны. И тут идея пришла моему при-ятелю: "А что если мы пошлём вот эти таблички."  И прия-тель ткнул пальцем в то место газеты, которое извещало всё население о появившихся за последнее время покой-никах и выражало свои соболезнования по этому поводу. "На память будет," - заверил меня мой приятель. И я сог-ласился.
Мы вырвали из всех газет скорбные извещения и запи-хали их в одну из бутылок. Потом мы засунули в эту бутылку немного свежесорванной, травы и запечатали гор-лышко поэлителеновой пробкой.
"Вот и всё," - сказал мой приятель.
       Мы раскачали и бросили бутылку в реку. И бутылку приняла вода. И понеслись к далёкому морю приветствия скорби, как память о размерянной и спокойной жизни. О жизни, в которой всё происходит по своим внутренним законам, а значит и не совсем бесполезно.


                5
Примерно в седьмом классе я узнал, что девочка имеет намного больше прав, чем мальчик. Девочке верят, девочку слушают. А девочка может оклеветать. И ничего ей не будет за это. Ей поверят. А она... Она будет улыбаться.
А со мной случай произошёл, совеем незначительный. Пустой случай. Но он убедил меня во всём вышесказанном.
Была у нас в классе девочка, которая только и умела, что плакать и ябедничать. А больше она ничего не уме-ла.
И где-то в середине учебного года, у вас в школе произошло ЧП. Стали, в раздевалке, пропадать деньги. Вот были и не стало их… Воры завелись и школьные активис-ты стали искать этих воров. А поймать их не могли. Подленькие людишки гадили осмотрительно и тихо.
Итак, из школьной раздевалки стали пропадать деньги, а виноватые не находились. Однако со стороны учителей была предпринята массовая компания под девизом: «найти и обезвредить?» И весь школьный аппарат, состоящий из доносчиков, откровенных признаний и ни в чём не зама-ранных активистов, был пущен в дело. Следствие, по всем законам жанра, расправило свои крылья. И понеслась, и понеслась...
А тут - надо же! - у этой самой ябеды пропадают монетки, оставшиеся от завтраков. Пропадают быстро и глупо - в течении одного урока. Она в слёзы…  И жало-ваться и стонать, и оговаривать...
Меня видели в раздевалке на той перемене, на кото-рой девочка ложила свои монетки в пальто. Но и я сам делал тоже самое. Я тоже оставлял свои деньги. И она меня видела. И у меня пропали деньги. Но девочка пла-кала, плакала и показывала на меня пальцем. И ей пове-рили. Очень жалобно она тянула свои слова. И всё твер-дила одно, твердила... И меня взяли.
       Я стоял в кабинете директора и доказывал, что не виновен. А директор сверлил меня глазами. Он не верил мне. Он верил той девочке, которая плакала, и принуждал меня публично извиниться и отдать деньги. А я не хотел признаваться в том, в чём не был виновен. Они на меня давили. Они меня ломали морально и изощрённо угрожали будущей расправой надо мной и над моими родителями. Но я им не дался. И не встал на колени. Я, оплёванный и оскорбленный, со всех сторон, ушёл из кабинета. Ушёл во страхе. Ведь они мне такого наговорили… Я боялся, и в то же время, я прослыл бандитом и потрошителем кар-манов. Мне высказывали призрение и устроили травлю.
       А та девочка улыбалась…



                6

       Тишина стоит, тишина, тишина…  Всё поросло. Всё за-былось .Ушло всё. О чём ещё вспоминать? А может, есть о чём?
...У нас в школе были учителя. Они преподавали нам строго по учебнику. Олово в слово, что там было и не словом больше. Они вычитывали нам целые абзацы и застав-ляли нас повторять всё то, что они нам говорили. И мы повторяли. И повторяли то, что они нам говорили. А если скажешь там что-то не то, так сразу наказание следует, ну и двойка, конечно же. Я не говорю уже о своём мнении по поводу предмета. Своё мнение было совсем не в почё-те. Так-то вот.
       А наказывать учителя любили. Они наказывали всеми возможными способами, начиная от плохой оценки и крика в ухо, и заканчивая рукоприкладством.
Учителя били линейками по головам, ушам и пальцам. Они ходили указками по спинам и часто напоминали, что в старые добрые времена, учеников ставили в угол на го-рох и этим они воспитывались. Учителя это говорили, в надежде на то, что именно такие методы воспитания бу-дут вновь разрешены и уж тогда-то все дети станут шел-ковыми и получат самое высшее воспитание, из того какое вообще может существовать на Земле.
Одна старая учительница особенно старалась показать ученикам свою образованность. Она говорила нарочито пра-вильным языком, при этом часто ошибаясь и в произноше-нии, и в смысле.
Но эта учительница не знала себе равной в самомне-нии и жестокости. Более странного продукта советского общества я не встречал ни до, ни после неё. Она изде-валась над учениками, и издевательства приносили ей наслаждения.
У меня почерк довольно плохой. И я писал тогда так, как получалось.  И вот моя тетрадка попала в руки этой учительницы. И она сразу же показала потенциал своей педагогики.
Учительница красноречиво выпалила свой воспитатель-ный словарный запас. Прозвучали фразы типа: "свинья-не-доучка" и "неспособная обезьяна". Потом она подошла ко мне потребовала, что бы я поднялся. И я встал. А она... Она размахнулась и ударила меня моей же тетрадью по моему лицу. Я вскрикнул. Эта дама с удивлением посмотре-ла на меня и произнесла:
- За такие писания, щенок, надо бить по мордам. Да, дети: по мордам - вот правильное русское слово.
И она вновь замахнулась и вновь ударила меня по ще-ке. Я сел и спрятал своё лицо. Учителъница кричала, топа-ла ногами и требовала, что бы я поднялся на ноги. Но я не подчинился её требованию. И тогда она разорвала мою тетрадку и с возгласом: «Зверёныш» - бросила в меня ра-зорванные листочки. А я... да ладно об этом...
Вскоре эта учительница вновь отправилась на пенсию. Её выпрашивали на замену заболевшей стационарной учи-тельницы. И она показала, на что способна старая учитель-ская гвардия. По крайней мере, я-то запомнил.


                7


И ещё несколько слов о жестокости учителей, в те, наши прошедшие времена.
Учитель - это наставник. Он наставляет своего по-допечного и обучает его жизни. Чему учитель научил, то и вернётся в мир, через: его учеников. Нас учителя учи-ли ханжеству и жестокости. Многие из нас такими и выросли. Многие, но не все.
А учителя... Они продолжают - наверное - своё дело.
     После седьмого класса всех нас отправили трудить-ся в совхоз. Время такое было. Школьники были обязаны бесплатно отработать на каком-нибудь виде производст-ва, во время своих законных каникул. И это называлось трудовым воспитанием. А у экономистов насчёт этого дей-ствия есть особый термин. Но я умолчу о нём.
Так вот. После седьмого класса мы выехали в совхоз, для собственной эксплуатации и блага всех и вся. И мы там работали и отдыхали мы там же. И так нам было хоро-шо…
А учителя следили, за нами. Они опекали нас. И давили на нас. Наши учителя были и гувернёрами и тюремщиками одновременно. Бдительность и охрана. Охрана и бдитель-ность. Лишь бы дети не сделали ничего недозволенного. Лишь бы они не увлеклись... А мы этого и в глаза не видели.
И расписание было простое. И слова были простыми. И воспитатель-садист был обыкновенный. Он бил по лицу. Он заставлял становиться перед ним на колени. А кому пожалуешься? Ведь рядом с тобой или такие же безза-щитные, как и ты или эти самые, которым, поручено нас воспитывать. Вот и приходилось молчать. И терпеть прихо-дилось. И ненависть пропитывала души и желание самому бить кого-то, давить своей силой.
А этот садист-учитель начинал свою воспитательную работу с самого раннего утра. Он выводил сонных ребят: то одного, а то и двух сразу. И проводил с ними индиви-дуальную зарядку. То есть он лупцевал пареньков до по-синения, после чего те не могли завтракать, и работали на поле через силу,
Наверное, этот учитель испытывал наслаждение от избиения. А иначе, зачем бы он занимался таким не благо-родным делом?
И мне от такого педагога досталось. Мы гуляли с дву-мя приятелями, поздним вечером по окраине трудового ла-геря. И тут из кустов выскочил этот самый педагог. Он заорал:
- Сволочи! Удрать задумали, гады! А ну, в строй вста-ли!
И мы встали. И он стал бить нас своими крепкими ку-лаками. И мы не сопротивлялись. А что было делать? Ведь мы-то были беззащитны. А он был ВСЕМ.
8
Вы можете подумать, что я в злобе за былые обиды, пытаюсь очернить наших наставников, - учителей прош-лых времён. Вы ошибаетесь. Я многое пропускаю. Но всё же скажу несколько слов о ханжестве. О том положении, к которому нас приучали во все долгие школьные годы. ( К которому мы, в конце концов, приучились ).
       Мир ребенка чист. Ребёнок что думает, то и говорит. А думает он непосредственно о том, что видит. Ребёнок говорит на белое: «белое». А на плохое он, соответствен-но и откликается плохим. Но кто-то придумал, что так не должно быть. И машину запустили в ход.
Обман даёт выгоду телу, по этому легче обманывать, чем говорить правду. Обмани - и ты получишь искомое, первое жизненное правило в нас вбили, преодолевая со-противление и попирая достоинство. У определённой ка-тегории нашего возрастного контингента, пропала всякая охота к дальнейшему сопротивлению, будь то к ситуаци-ям или недобрым людям. Ну, а остальные… На них давили и они, рано или поздно, сдавались и признавали себя побеждёнными. И ржавчина ханжества проникала в наш мозг и разъедала наши души.
Учителя учили нас показухе. Лишь бы внешне всё свер-кало и благоухало. А что там за фасадом - какая разни-ца - комиссию для проверки редко собирают. А если глу-бину души и тела никто проверять не будет, так зачем вообще там что-то делать? Пусть всё протухнет, пусть всё сгниёт. Плевать на существо, если оно не может при-нести славы, орденов или выговоров.
Так и жили. От парада, до парада. Наводили лоск к дням проверки и заполняли бессмысленной пустотой все осталь-ные дни.
И главным стало правило: не вздумай выступать из общей согласованной толпы. Выскочек не любят. Ну а если кто-то там высказывает нечто непривычное для моралис-тов, так одна ему дорога - его съедят доносы и зависть непонимания.
Вот и врали сами себе. И говорили совсем не очевид-ное, а то, что от нас требовали. И делали совсем не то, о чём говорили.
Нас учила Школа. И мы стали достойными учениками той Школы. Внешне все мы однозначны и все мы слова говорим правильные. Однако никто из нас не верит в эти слова и совсем уж никто не верит в то что эти слова могут что—либо значить. Слово обесценилось. Слово ничего не стоит. Остался скепсис. Пустота и цинизм - вот что при-вила нам школа своим ханжеством, своими устоями и своей "правильной" моралью.

9
Врать или не врать - каждый сам решает для себя подобный вопрос. Но, соглашаться или не соглашаться с общепринятым мнением - тут уж от одного человека ни-чего не зависит. Один человек против всех не пойдёт. Один человек всегда соглашается с общественным мне-нием. Ну, а если этот самый один человек, не согласен с общепринятым? Ну, конечно же! Такой человек объявляется сумасшедшим, и его насильно изолируют от мира светлого.
       Не сложное правило? Нет? И его нам школа преподнесла. И мы усвоили полный регламент через боли и оскорбле-ния одобренной министерством школьной программы.
Как-то учителя публично судили одного ученика. Была выстроена вся школа. Строго, по парадному, вились флаги и колонны по линии стояли стойкой «смирно», внимал, в напряжении, те слова, что доносились из середины зала. Выступал директор. Он говорил мало. Он напомнил всем
истины о справедливости и морали общества. И все с ним согласились.
       Ударили барабаны, задули горны и в сопровождении двух комсомольцев, вывели на середину зала этого ученика – пионера шестого класса. И суд начался.
Собственно, как такового, самого суда и не было, так как и приговор и наказание были уже предрешены. Они только ждали своего оглашения.
Всё судебное разбирательство свелось к спектак-лю и маскараду, которое разыгрывали бездумные марионет-ки и безмолвный кордебалет. Мы - ученики - стояли деко-рацией. А вот от имени нашей бесправной декорации, учи-теля и вершили суд, суд над нашим же товарищем; суд нашими руками.
      Председатель пионерской дружины зачитала выписку из милицейского протокола, о том что стоящий перед нами ученик был задержан в пьяном виде на скамейке, перед своим домом, и в данном событии - проступке -убедительно просят, товарищи милиционеры, разобраться в самой школе, силами педагогического коллектива, а так же пионерской дружины и общего собрания школьников.
       Директор обвёл притихших школьников своим тяжёлым взглядом и предложил желающим высказаться по поводу проступка своего соученика. Заранее намеченные ораторы выходили из рядов и, по бумажке зачитывали свои осу-ждения и пожелания, по поводу «недостойного поведения своего товарища».  А кто-то крикнул: «Он нам больше не товарищ». И сердца учителей возликовали.
       Ну а потом, не тратя лишнего времени, были зачитаны и приговор, и общественное порицание. И ученика решено было: «исключить из рядов пионеров и занести в личное дело о его позорном для школы проступке» .Да так и сделали. И мы стояли при этом действии безмолвными манекенами.
Ударили барабаны, запели горны и председатель совета дружины подошла и сорвала галстук с шеи преступного ученика. И ни одного вздоха сожаления не пронеслось в зале. Ни одного слова в защиту не прозвучало под ка-зённым потолком. Нам сказали - так должно быть. И мы верили, что так должно быть. Верили под страхом нака-зания.
А я потом видел этого ученика. Он сидел в уголке раздевалки и тихонько скулил. Всеми оплёванный и незаслуженно наказанный - он представлял из себя жалкое зрелище. А я-то точно знал, что он незаслуженно наказан. Знал, но никому об этом не сказал.
Я знал, что отец у этого ученика, горький пьяница. Я знал, что он насильно, под горячую руку, заставляет своего сына пить с ним. А потом он выгоняет своего сына на улицу. И сын сидит на скамейке и, проклиная свою жизнь, боится вернуться в дом. Ведь в этом доме его мо-гут избить, а может и убить, даже. Страшно.
Я знал всё это. Я был соседом этого малъчика. Но по-чему же я не заступился за него, почему я не сказал правды? А кому нужна была моя правда? Никому. Кто бы меня стал слушать? Никто. А себе бы я навредил. Так бы-ло положено. Так было предписано. Такое существовало в то время правило. Человека должны были осудить и его осудили. Такая была проформа. И не вздумай отступить от общей проформы! Если пойдёшь против общего мнения, то есть такого мнения, которое обязаны иметь все окружаю-щие тебя. Так вот. Если ты пойдёшь против этого мнения, значит не миновать беды, значит заранее записывай се-бя в проигравшую команду. Такой закон жизни. Так учила нас Школа.
                10
       В старших классах появляется новая проблема: девочки - мальчики. Учителей такая проблема не устраивала. Ну а воз-раст требует своего. Молодое тело развивается и ему на-до...
Ну и конечно, запреты, пустые слова, наименование яв-лений не теми словами, которые они заслуживали бы.
       ЕСЛИ уж говорить откровенно, то нам запрещалось со-вершенно всё, на подобные темы. Даже думать о таких ве-щах запрещалось. Так что и познавали запретный плод мы тайно и наслаждались им в укромных местах и прячась.
И как всё подобное именовалось в учительском лекси-коне? Вспоминать стыдно.
Да. Нас ловили, да, нам запрещали. И всё же природа по-бедила стыдливо-мрачную обитель, которую называют Школой. Природа торжествовала. И, казалось, что в тот момент, в нас зародилась сила, которая может противостоять ин-струкции и казённому бездушию. И поверите ли – именно тогда, когда мы почувствовали в себе антиказённую си-лу, - мы почувствовали себя живыми людьми. Настоящими людьми. Полноценными людьми. А до того мы были лишь бес-словесной массой, то есть той пустотой, которой легко управлять и за которую легко получать деньги.
Нам говорили: проявляйте активность. И мы проявля-ли активность. Ту активность, которую нам разрешали и которую мы должны были проявить, согласуясь с парагра-фом.
       Нам говорили: дружно осудим. И мы дружно осуждали, не разобравшись в сути дела. А попробуй не осудить, – так тебя самого за это осудят.
Нам говорили: поприветствуем. И мы приветствовали. И какая разница, кого приветствовать. Если не будешь вос-торженно хлопать, то зоркие глаза сразу тебя приметят. А потом - как было всем известно - последует наказание.
Да. С нами играли. И мы были игрушками в чужих руках. Нас заставляли делать, добровольно то, что мы не хотели делать.  И мы делали. Нас заставляли зубрить, то, что нам было совершенно безразлично. И мы зубрили . А глаза учителей внимательно следили за нами. Следили. И если мы де-лали что-то не то, из официально разрешённых предписа-ний, так сразу же их острые указки наказывали нас. И мы виртуозно научились делать только то, что и должны были делать по инструкции и ранжиру.
Но пора закончить про Школу.
          11               
Десять школьных лет прошли, как один беспросветный серый день.
И вот наступили выпускные экзамены, то последнее препятствие, которое надо преодолеть, что бы навсегда распрощаться с, овеянной болтунизмами Ушинского,  Мака-ренко и Сухомлинского, школой. Последнее усилие. Послед-ний порыв. Ну, ну! И - всё! Всё - навсегда. Нам так показа-лось, что навсегда. Нам так показалось.
Вот - экзамены позади. Волнения позади. Все мучитель-ные дни позади. Конец школе! Последний школьный вечер. Торжественное отделение, за которым следует гулянка. Вот тут-то мы и показали на, что способны. Ух, как мы вжарили! Даже стены школьные вздрогнули.
С Аттестатами в карманах и с бутылками в руках, мы прошлись по улицам нашего города и на полноправной, взрос-лой основе, наконец-то позволили себе то, о чём раньше нам даже было не позволено думать.
И надо же! Учителя были с нами рядом, и они не осуж-дали нас. Они веселились вместе с нами. И они оказались очень даже неплохими людьми. По крайней мере, нам в тот вечер, так показалось.
Значит... Значит всё что происходило между нами: уче-никами и учителями, до сегодняшнего дня - не было волей самих учителей. Значит сами учителя, сами по себе, ничего не значат. Это работа у них такая. А они, собственно, сами рабы своей работы и всей существующей вокруг нас сис-темы…
Ну что ж. Простили мы всех учителей, и - прощай Шко-ла. Впереди нас ожидает увлекательная жизнь.


                12

 
       И вот тут начинается самое интересное. Взрослая жизнь стала нас обманывать. И вернее не сама жизнь нас обманывала, а та самая подготовка к жизни которую мы не получили в предыдущие годы. То есть опять же – Школа. Школа нас обманула самым безобразным образом.
Нам говорили - идите и вас везде примут. Вы всем нужны и вас везде ждут. Нам вложили в голову эту, успо-каивающую волю, мысль. И мы верили подобной иллюзии.
Мы вышли из Школы в мир и потребовали: «Делайте для нас то что положено. Делайте то, что было обещано. Мы ждём.».  Но никто не стал нам ничего делать. А те, кто выслушивал наши претензии, зло усмехался и поворачивал-ся к нам своей спиной.
       Тогда мы стали требовать. И опять же получилось, как в школе: кто больше кричал, тот больше и получил. И мы растерялись. Нам говорили: там ждёт вас сверкающая же-ланиями жизнь. А оказалось, что нас никто там не ждёт. Что можешь взять - бери. Остальное всё запрещено. Значит, мы никому не нужны?
И пошли мы по жизни, как пасынки, а не как родные дети. И каждый стал сам по себе. И каждый стал приспо-сабливаться, точно так же, как он подобное проделывал раньше, то есть в школе.
Так значит, не зря мы учились? Значит не зря нам пре-подали науку лжи, обмана, очковтирательства, и приспособ-ленчества? Мы прошли университет грязи. И что же - этот университет и оказался жизнью?
А слова лились и сыпались из радио и телеприёмников, со станиц газет, журналов и книг. И слова-то всё, какие были: «честь, достоинство, гордость национальная, улучше-ние и облегчение...» Слова лились потоком, а с ними и
призывы, призывы…
Столкнувшись собственным лбом с реальной жизнью, ощущаешь, что что-то не так происходит, и всё куда-то плывёт не по тому сюжету, который официально объявлен.
Уроки Школы. Уроки Жизни.
Мы учились быстро. И переучивались мы толково, так как всё было уже пройдено, и основы хамелеона уже основательно были в нас заложены.
Разошлись в разные стороны пути моих товарищей. При-чём были мы когда-то однородной массой, а теперь стали мы делиться на «белых» и «чёрных», на тех кто «с рукой» и на тех кто «без перспективы». И жизнь отвернулась от тех кто «чёрные» и «бесперспективные». И тогда появились группы, объединения, тусовки. И стала молодёжь отрешённой и малочувствительной, как стена панельная. Жизнь сделала «чёрных» и «бесперспективных» отчуждённ-ыми и настороженно-агрессивными, то есть такими людьми, которые способны на всё - даже на самые неожиданные поступки.
                13
Ну а что же «белые» - элита? Да ничего. Они живут себе в своё удовольствие и пальцем не шевелят, для того, что бы обустроиться в жизни, занять в ней своё место. Почему? Да потому что они пришли уже на всё го-товое. Для них было забронировано место в раю. Вот те-перь они и нежатся там, под лучами незаходящего райско-го солнца. Нежатся и сцеживают сытую слюну излишества на тех, кто внизу - на «чёрных».
Элита потомственна. Хочешь сам стать элитой - родись в её среде.
      Либо путь из «чёрных» в «белые» лежит через униже-ния и прислуживание.  Путъ этот долгий и нечестный. Только самый отъявленный негодяй может проделать его в короткий срок, и без особого труда. Почему так? Да потому что у негодяя нет ни прицыпов, ни совести. Он видит перед собой целъ. И для достижения этой цели он готов на любые средства, на любые гнусности. Лишь бы быстрей ж сполна получить. И карабкается, карабкается, змеем гад-ким...
       Итак, после Школы мы разделились: одни из нас стали «белыми» и получили, на всём готовом, счастье и силу командную. Ну а другие стали «чёрными», то есть теми, кто никому не нужен, – подразумеваются «белые» – и те которые потерялись в этой жизни и неприкаянными судами понеслись по Великому Океану социалистической жизни: авось, куда и вынесет.
И приспособленчество, приспособленчество…
       Ползучая болезнь ухо-глаза. Ухом слышишь одно, а глазом видишь совсем другое. Получается не совмещение. Или подтасовка. Или замещение ценностей.
Куда же ушло громадное поколение советских пионе-ров, во что стало верить? Но, скорее всего, никто не ос-тался тем наивным простачком, с тем самым комплексом ценностей, в котором звучали заклинания: «люби кого ука-жут, ибо он и есть совершенство. Что? Кто там сомневает-ся? Где он? Ах, вот он! Ну, пождём с нами..."
Что делаете вы теперь - мои сотоварищи и приятели?
                14
Сразу же после школы, я поступил в высшее учебное заведение. Мне кто-то из старших бросил мимоходом: «Толь-ко с высшим образованием человек может считаться чело-веком». И я поверил этому самодовольному толстому че-ловеку. Я поступил в университет.
Одна цель была у меня: получить знания, стать полез-ным для общества человеком. В своей полезности я тогда ещё не сомневался. Я верил тогда во всё то, во что вери-ли мои сверстники.
Я шёл с открытым сердцем к вершине знаний. Я не знал преград. Ничто не могло меня остановить. Ничто, если не считать самой жизни, которая царила вокруг.
Конечно же - идилии не было. Счастье к нам в руки не шло. Мы сами добывали себе счастье. И никто нас не тянул и никто нам не помогал. Были и огорчения. Но мы не обращали на них никакого внимания.
Я верил, что только труд, постоянный умственный труд может пробить мне дорогу в будущее. И я старался.
Но я заметил, что в среде обычного студенчества бы-ли и не совсем обычные школяры. Эти люди никогда не учились с упорством. Они никогда не утруждали себя наукой. Они небрежно ходили сдавать сессии и всегда получали хорошие оценки. И что поразительно - мы-то знали, что такие люди совсем никудышные студенты, но преподавателъский состав отзывался о них, как о очень способных ребятах. Да ещё как отзывался...
Однажды, один парень с четвёртого курса растолковал нам всё и мы узнали, почему же часть преподавателей так нахваливает единичных представителей студенчес-тва. Оказалось, что эти «студенты» очень выгодные лю-ди для самих преподавателей. Одни из них были детьми очень высоких людей, другие могли влиять на судьбу преподавателей своими знакомствами, а третьи, попросту, хорошо платили и этим вызывали повышенное благожелание и всепрощение.
Оказалось, что закон несправедливости может существо-вать и в самой справедливой советской конторе. Ведь каж-дый сам пробивает себе путь, своим упорством. И конечно же эти слова для тех, у кого нет блата. А у кого он есть...
Иметь блат - вот идеал полноценного человека в соци-алистическом обществе. Такую мораль нам дала реальная жизнь. Ну а если ты не имеешь блата или если у тебя нет способности завести его, значит ты плёвый человек и твоё место где-нибудь на помойке будущего коммунис-тического общества.
15
Был у нас один студент. Правда его и студентом наз-вать не вполне правильно. Была у этого студента и своя машина, и своя кооперативная квартира. И путь перед этим студентом был начертан прямой и светлый. Девушки вокруг этого студента вились мухами. А он что? А он ничего. Он пользовался благосклонностью девушек и удовлетворял свои прихоти. Ну а когда, очередная девушка надоедала ему, он бросал её и приглашал к себе очередную канди-датку за лёгким счастьем.
И он был неуязвим для критики. Его папа... Ну и так далее. Ходят такие люди по земле и всё им можно. Они хозяева жизни. Они воспитаны в желании повелевать. Лю-ди для таких «золотых детей», - это что сброд, который мельтешит под ногами и только мешает спокойно благоден-ствовать своим хозяевам, на тёплых местах и железных должностях.
    Всё у таких людей есть. Всё потомственно. Всё наслед-ственно. Вот только совести нет. Да она и не нужна им. Совесть могут заменить магические слова: «Мой папа ди-ректор»…и т.д. или: «Моя мама секретарь... и т.п.» И всё встанет - в таком случае - на свои места,
                16
За время учёбы в Университете, нас несколько раз посылали на работы в сельхозпредприятия страны. Ехали, естественно, те студенты, кто не мог освободиться от этой «принудиловки».
И ездили с нами разные деканы - очень культурные и образованные люди - истинные представители нового народившегося волевого человека, в нашем обществе.
Блистательные наши деканы - очень колоритные фигу-ры. И им хочется подражать.
- Цепляйся за жизнь, - говорит облик деканов, - хва-тайся руками и зубами за тело общества и соси его, ешь и пей кровь. И ты сыт будешь. И всё у тебя будет. Будь силён, и твои усилия вернутся к тебе в виде обеспечен-ности и спокойствия.
Смотришь на такого человека, и самому хочется сос-троить непроницаемую физиономию-маску и попирать, попи-рать необразованных неучей, своим презрением.
А тут копайся в земле и ругай этих колхозников за то, что сами не могут убрать свой собственный урожай в срок. И декан рядом трудится. Но он не ругается, он, даже, слегка улыбается. Но за его улыбкой явственно сто-ит высокоинтеллигентное презрение. И сам ты начинаешь работать также блистательно: отчуждённо и презритель-но одновременно. Надо, значит надо. Никуда от этого не денешься. Будем работать. Но любить-то никто не застав-ляет. Это верно. Значит можно молча высказывать своё отношение к делу, которое делаешь.
Вот и ползаем по грязи колхозной, собираем глину, вместе с некоторыми видами сельхозпродукции, тянем свою участь и призираем всех окружающих. Выше голову, студент-белоручка!
А газеты и радио, с телевидением, успокаивают вокруг: живите спокойно и радуйтесь вслух. Всё у нас хорошо, а будет ещё лучше. Опять досрочно перевыполним и запустим раньше намеченного срока. Так что - ликуйте.
И мы ликуем. Ликуем, попираем и призираем. Неё в ком-плексе, - то есть так, как и надо. Сами работаем, сами се-бе помогаем, сами осуждаем, и сами делаем вид, что осуж-дать не собираемся. Вот такие правила игры.
Вуз, кроме высшего образования, даёт ещё и чувство превосходства над другими людьми. Вот они не образова-ны и совсем никак не могут объяснить ни жизнь, ни то, что кружится вокруг жизни. А я могу! Я всё могу! Моя голова - мой банк. Мои знания - повод смотреть на дру-гих людей через призму океана, который смог пересечь Колумб, а простой колхозник не смог.
Какие наивные мысли! Какие заблуждения! Только мно-го лет спустя, станет нам понятно, что и наши знания ничего не стоят и применить их не к чему, и наша ожесто-чённая гордость - это не больше как лепет ребёнка, увле-чённого новой игрушкой. Но всё это случится потом. Когда уже пройдёт много лет. И какие ещё  иллюзии не лопнут под стопою прожитых разочарований!
                17
Сладкая патока неслась из уст тысяч людей. А, между тем, жизнь превращалась в кошмарный сон. В уши стали заползать слухи.
       Говорили обо всём. Говорили шёпотом, и таясь. Боялись собственной тени, но тем ни менее были и небылицы расплывались во все стороны, как круги от брошенного в воду камня.
Там остановили парня на улице, ограбили и порезали ножами. Тут проникли в квартиру неизвестные и взяли в этой квартире только драгоценности и деньги. Где-то, кто-то дедушку из-за квартиры удавил. А где-то челове-ка посадили из личной мести.
Очерки нравов… да какие там нравы? Всё ниже опус-кались нравы в обществе. То, что врали все поголовно - этому никто не удивлялся. Удивляться можно только тому, как это мы , в охотку, глотки друг другу рвать не приня-лись. Поголовно люди были злы на всё и вся. И винили в делах всех вокруг, кроме себя.
Но если не грызли люди глоток друг другу, в прямом смысли, так обязательно занимались этим в фигуральном его значении. Подсиживание, доносы, клевета и подгаживание - стали обычным повседневным делом. Говорить человеку в лицо комплименты, а за глаза поливать его грязью - вот тот уровень благородства, который получили мы от пролетарского кодекса строителя коммунизма.
Романтики, кроме пустой мечты, ничего не могли дать другому человеку. Рационалисты, кроме бездумного расчёта и холодной математической выгоды, ничего не призна-вали. А других людей не было. Так с кого же мы могли брать пример? Кто мог для нас быть наставником?
18
Но что бы там ни происходило, а жизнь шла своим чередом. И юность - прекрасная пора в этой жизни.
Конечно, обидно видеть тех молодых людей, которые в лучшие свои, годы занимаются скучнейшими долбёжками или тратят драгоценные дни на бумажки, интрижки, железки и рестораны. И была бы в том необходимость - ведь бумаж-ки, железки и рестораны будут повторяться всю жизнь. А вот юность никогда больше не повторится. Возможно, по этому, мне кажется, что годы юности должны быть потраче-ны именно на юношеские занятия, а не на игру во взрос-лость, то есть не на раннее взросление и очерствление.
А то с семнадцати, шестнадцати лет, впрягаются моло-дые тела в общую упряжку и тянут её; кто, при этом за-дыхаясь, а кто и просто падая, под тяжестью нетрениро-ванной ноши.
....Про то, как нас воспитали, я уже рассказал. Но и природа меня не забыла. И я жил как птица, как растение, как вольный ветер. Зачем, думал я, загонять себя в рамки чего-либо? И везде я старался поспеть. И дружить я умел, и любить.
Итак, наша любовь ходила рука об руку с юностью. Это был счастливый полёт, слова без слов, песня без нот.
Я познакомился с ней на каком-то вечере. Мы танцева-ли и разговаривали. Мы сразу понравились друг другу. И мне, почему-то подумалось: - а почему бы и нет - а вдруг мы созданы друг для друга? В тот вечер мы долго гуля-ли с ней по тенистому парку и замёрзшей набережной.
Она рассказывала о себе и расспрашивала меня обо всём. Она была так непосредственна, что могла вызвать только восхищение. И откуда что берётся у молоденькой девушки? Где она обучается своему чародейству?
       И мы стали встречаться. Частые встречи переросли в крепкую дружбу, которая могла, естественным путём, перелиться в серьёзную, и дружную семью. Как мы были наивны и счастливы. И мы ничего не хотели замечать вокруг. Да и мало того: всё, что нас окружало, казалось на самом деле потусторонним миром, выдумкой и мифом.
Какая большая пропасть лежит между тем далёким днём и мной сегодняшним! А вот вспоминается совершенно всё, что было именно так, как вчерашний день. Странно? Конеч-но. Но память освежается только на самых памятных изгибах прошлого. За что же её винить?
                19
Прошло несколько лет. Я закончил свою высшую школу, и готовился ступить в свою большую самостоятельную жизнь. И всё у меня было хорошо И перспективы в моём воображении какие раскрывались!
А дни мелькали. Вокруг меня толкались какие-то лю-ди, смахивающие на приведения, и всё о чём-то назойливом спрашивали меня. А может, они что-то требовали с меня?
Я защитился. И получил распределением. (Естественно, как и все молодые специалисты советского периода вре-мени). Я ждал её в парке у реки. Мы так договорились. Она должна было мне, в этот вечер, ответить на моё пред-ложение. А потом, а потом...
Она пришла в плаще. Она была резка и спокойна. Процокали её торопливые шаги и прозвучало такое же торопли-вое объяснение. Она сказала:
 - У тебя нет перспективы. Ты не можешь существовать
под солнцем. Тебя в глушь загоняют, а ты за себя постоять не можешь. Ты - пустота.
- А что же ты хочешь? - спросил я растерянно,
- Я от тебя ничего не хочу. Я уже нашла человека,
который меня обеспечит.
Потрясённый, я только спросил:
 — А кто он?
Она усмехнулась.
- Он сын партийного работника.
- Я понял...
- Ничего ты не понял, - закричала она, - Я ведь тебя люблю. А ты?
- А что я?
- А у тебя даже машины нет.
- У меня будет машина.
- И сколько же мне ждать? А у него сейчас машина
есть. И квартира у него есть. И перспектива перед ним
раскрывается. А у тебя какая перспектива? Никакой. Вот
и отправляйся в своё захолустье.
       И, она ушла на своих цокающих каблучках. А я остал-ся стоять один, в летнем парке, с дипломом и направлением на работу в кармане. А надо мной шумели листья, и радио на столбе вещало: «… И мы поздравляем, в вашем лице, весь народ... И ваше имя можно связать со всеми победами, которые одержаны...»
И я пошёл по улице. Я шёл тихо и видел на стенах газеты и портреты. И во всех газетах было написано одно и тоже. И со всех портретов глядело на меня одно и то же улыбающееся полное лицо.
А вокруг бушевало лето, птички пели, собаки грызлись за выброшенную кость.
Я шёл, и меня опять обступили тени, похожие на приве-дения. Они тянулись ко мне. И я теперь не игнорировал их. Я сам к ним тянулся. И мы встретились. И я сам стал тенью. Одной тенью из многих миллионов.
«Кто ты?»
«А ты кто?»
«А я за правду выгнан».
«А я за ложь выгнан».

«А меня в бутылку закупорили».
«...игла, где игла!»
«Вы из какого учереждения?»
«Я из учреждения вольных людей».
«А я своего начальника не послушался, и вот тут...»
«А вы помните?..»
«Помним, помним...»
«И куда всё делось?»
«Да вот туда. А мы остались».
«Значит, лишние?»
«Ладно. Забудем. Мы вместе и один нам конец...»
 «... Иглу , дайте иглу ! "
И мы шли тенью по улицам. А вокруг нас проезжали, в своих осовеченных машинах, сверкающие хамы … и не замечали нас.
Шли годы. Менялись облака над головой. А жизнь стоя-ла. Дул ветер. А жизнь стояла. Землетрясения погребали под себя тысячи строений ж жизней, а облик гениального делал вид, что не замечает этого. Распадались семьи, ве-шались слабые, стрелялись сильные, шли с песнопениями на химическую смерть обманутые. А радио играло бравые марши и сообщало, что всё хорошо ж волноваться не стоит.
И опять: «досрочно перевыполним... посевная законче-на на две недели раньше, чем в прошлом году».
И кому, какое было дело до самих людей? Лечить - так за дополнительные деньги. Торговать – так из-под прилавка. Любить, так за деньги. Уважать, так только из чувства страха. Наслаждаться, так только чужой болью.
«Ты мне... и я тебя не забуду».
А молодые родители советовали своим детям: «Иди в монтёры по телевизорам. У этих людей деньги не переводятся».
И кинулось всё моё поколение - кто в шабашники, кто в могильщики. А кто с образованием был, так те честно на взятках стали жить. И жизнь по общему определению стала как в такси - чем дальше едешь…


                20
Прошли годы с тех пор. Много лет прошло. Говорят, что в новом веке всё будет по-новому. А мне не верится, что-то.
Конечно, я рад тому, что где-то что-то выявляется и незаконные деяния наказуются. Ну и что с того? - спрошу я. Телу отрубили пальцы. А само тело осталось без ин-вентаризации. Погода изменилась, а сил душевных не оста-лось. Кто вернёт нам наши чистые и верующие души? Кто залечит те раны, которые изрезали всё сердце и искорё-жили издёрганный мозг. Никто не залечит. Загляни в свою собственную душу и испугайся - чернота в душе и пустота. Слова словами, а прошлый обман не даёт надежды на то, что обманов больше не будет.
Мы перенесли всё и нам нечего бояться. Мы и ещё что-нибудь выдержим. Ведь мы научились скользить по шерохо-ватой поверхности и выходить сухими из воды. Пусть, что будет, то и будет.
Жизнь, я тебя принимаю, и я не верю в тебя.
А что же остаётся в итоге? На что опираться? На что? На математику: «человечество делится на два вида: мужчин и женщин. Люди бывают молодыми, зрелыми и ста-рыми… все индивиды или умные, или посредственные, или дураки... А жизнь... Ну а жизнь у каждого своя».
Вот и всё. И можете не верить мне, если вам этого захочется.