Караул из рассказов об осипе вописо

     Осип Вописо заступил в караул.

     Ничего так себе был караулец, не хуже, чем у других, в том смысле, что и у других случался, и другие заступали, не охали, пришла очередь и Осипа.

     На разводе повезло. Попал он в паре с Юрой Рашевым дежурить в артпарк.

     В двух словах сказать, артпарк находился на окраине палаточного городка. Здесь стояло несколько гаубиц старого образца, раскинулось два навеса с врытыми под ними рядами скамеек, внимавших наставнице в черном – классной доске. К подвижной части артпарка относились пять бронетранспортеров и три бортовые машины ЗИЛ. Подвижное хозяйство, естественно, перемещалось. Оно то стояло в полном наличии, то в неполном, а то исчезало напрочь и без следа.

     Выйти из привратного домика, послабить вереву, потравить по надобности, пропуская «в» или «из» - вот обязанности караульного, если не считать необходимости в любое время дня и ночи знать состояние текущей наличности подвижной части артпарка. Но эта забота была, скорее, формальностью – о наличности никто никогда толком не спрашивал.

     Хотя вокруг не было видно ничего, что даже отдаленно могло напоминать забор, а была только лужайка, поросшая зеленой травкой да редкими высокими соснами, попасть в артпарк, будь ты пеший или конный, должно было только через этот, с позволения сказать, шлагбаум. В общем, место, по всем армейским поговоркам, выгоднее не бывает, но самое основное, и на это Осип сразу положил внимание – всю ночь можно спать, а не быть внутри сквозной дьявольской триады: бдение на посту, бодрствование, сон, - триады, бесцеремонно шлепавшей по его жизни своими парами часов, грозными, как двуперстие старообрядца.

     Первые минуты службы получились суетливыми из-за небольшого несоответствия. Предполагаемое спокойствие ночи перекинулось на еще не закончившийся день, выходить же к веревке пришлось чаще, чем думалось, и…- вот вам сумятица здрасьте посрамши! Но спустя еще некоторое время, бывшее, однако, несколько продолжительнее первоначального, сумятичного, все обрело равновесие, устав и порядок, необходимость без труда поместилась в вернувшемся спокойствии, наслаждение же от предвкушения «нормальной» ночи сделалось утонченней.

     Пара часов бдения у верьвы пролетали мигом. В свободное от дежурства время Осип уходил вглубь палаточного городка. Ходил там на фоне всеобщей активной деятельности. «О-ля-ля! Ходить вот так и на 66, 6…% чувствовать себя хозяином себя – настоящая нечаянная радость, пришедшая даться прямо в руки», - думал Осип и, побродив, истомив себя регулярной местностью и крапленым безделием, возвращался на пост с удовольствием выполнять несложные обязанности.

     В мертвый час теплого заката крытый брезентом грузовик привез из города книги. Сундук с библиотекой сбросили около каптерки. Пока майор благостно кокетничал с двумя-тремя подбредшими к сундуку сомнамбулическими курсантами разного калибра, Осип прыгал рукой по ступенькам, протискивался в узкие расщелины, - человек не очень книжный, скорее собачка, ищущая нужную травку. Безликая беллетристика, - сказал бы он. Но в тот момент жизни ему было не до определений. Книги были незнакомы и неприятны, он неизменно отодвигал их в сторону, ловко продвигаясь по скалистым ступенькам вглубь ущелья. Добравшись до дна и ничего для себя не обнаружив, он оценил весь развал и взял номер «Иностранной литературы» за 1974 год, попавший сюда закономерным чудом, ибо в таких местах обязательно встречаются удивительные вещи, бьющие всегда редко, но точно, как и на этот раз. Журнал был толст, тяжел и, похоже, еще не читан. Осип свернул его дудочкой, сдвигая обрез приятной лесенкой. В столовой во время ужина он положил журнал на лавку, и тот ее влажно шлепнул, грациозно развернувшись. Потом Осип опять пошел в городок, чередуя дудочку и подмышку, где-то побродил, с кем-то поговорил, кому-то махнул рукой, обернувшись в пол-оборота и засунув другую в карман. Солнце ушло за лес, наступили настоящие сумерки, гряла ночь, и Осип, прощаясь, уходил.

     На вечер нужно было обзавестись светом. Нашлась гильза от крупнокалиберного пулемета, Юра отрезал у шлагбаума кусок веревки, оказавшейся достаточно толстой, в гильзу влили керосину, взятого у одиноко копавшегося в моторе грузовика шофера, сплющили горловину. Пламя закоптило как и положено.

     В журнале Осип выбрал Окончание. Имя автора в переводе на другие буквы звучало косноязыко. Рисунок фамилии был символом, напоминая, что есть материи легчайшие… Ах, никто не знает, что явилось причиной такого выбора!

     Журнал был открыт еще в сумерках. Последнее солнце стояло между редкими стволами – высветить, вычертить, мучить на остаток жизни. Стемнело быстро. Осип зажег коптилку. Пришел Юра. Перекинулись парой слов. Потом Рашев дико, с разбегу грохнулся спать прямо на голые доски кровати.

     «Она так радовалась нашим покупкам. Она распоряжалась. Смело выбирала еду, всякие вещи для уборки и стирки, кухонную посуду. Купила даже хорошенький голубой совок для мусора и щетку, разрисованную цветочками. И еще фартук, и шляпу от солнца. Мы загрузили взятую напрокат машину. Пророческое чутье заставило меня сохранить шоферские права. Но теперь, с отвычки, я вел машину очень осторожно.
     Было пять часов того же дня, и мы были далеко от Лондона.
     Мне почти хотелось побыть одному, чтобы наедине подумать обо всем, что случилось».

     Последние страницы Осип перевернул заполночь. Коптилка разгорелась, гасить не хотелось. Жало торчало неподвижно и было отравлено. Рашев храпел, пердел, скрипел зубами.

     Что же утром?.. Небо затянули серые тучи. Все давалось с трудом, как с похмелья. Чего-то ждали. Рашев куда-то надолго убегал, Осип с ним почти не разговаривал. Летели под горку.

     Номер, название и год выхода журнала Осип записал в тонкую тетрадь за две копейки, уже наполовину исписанную письмами (см. СЁ. Окончание. ПАПКА № 10/ж "Неотправленное") к какой-то Марине, виденной пару раз издалека на дискотеке еще во времена городской жизни. Зеленый фломастер, плотно, без интервала исписанные страницы, будто заросшие болотной ряской. Короткие минуты отдыха, на безопасном удалении от фронта палаток, спиной к сосне.

     После полудня солнце так и не появилось. День без него был плосок, чуж, прижимист. Городок издалека казался вымершим. Рашев не приходил. Осип поста не покидал, боялся и мучился, но отчего, понять не мог. Не дотянув двух часов до окончания караула, ушел и он.

     В городке действительно никого не было. Осип окликнул пробегавшего мимо майора, спросил о том, что, что же дальше?.. Тот остановился, наскоро, без души нацепил положенное равнодушие, поинтересовался, мол, а вы откуда? Осип объяснил. Майор скинул участие, невнятно брякнул «потом, потом» и, убегая, сжалился. «Увольнение, все в городе», - еле разобрал Осип. «Вы подпишите?! Я сейчас!» - крикнул он майору, но тот уже не ответил, мстя за унижение.

     Быстро переодеваясь в наивно припрятанную под подушку «гражданку» и затем улепетывая в сторону офицерского домика, Осип вдруг увидел насколько мертв палаточный городок. «Все смылись! Крысы!», - думал он на ходу, представляя штурм грузовой машины, идущей в город. Кожей, до яви вспомнил прикосновение страниц там, у веревки оставленного журнала. От терпкости, вдруг заплескавшейся около горла, захотелось плакать и спать.