Мир, где нас нет

1.
Темно и холодно. Ночь уже охватила замок и его окрестности. Ели чернеют на фоне неба, их раскидистые лапы как будто машут уходящему вслед. Всё здесь провожает меня в долгий опас-ный путь, полный непредвиденного. Нет, луна не скрыта за облаками, она светит, облака – лишь обрамление. Безжизненный, ничегонезначащий этот свет ложится на стены, на каждый выщерб-ленный камень. Травинки ясно различимы и окружающие поляну деревья фотографически чётко видны моим глазам. В серую громаду ведёт нечто из тех же серых камней, что-то подобное мосту. Нет дверей, нет ворот, нет лазейки.  Надо пройти по дороге над воздухом на самый верхний этаж.   
Да, бельмо луны источает мертвецкое сияние, там, наверху в пространстве стен и мрачных ко-ридоров темно, а здесь я одна и за стволами сосен и ощетинившихся чёрных деревьев меня сте-режет зло в неизъяснимо жутких его проявлениях. Это что-то новое, неизвестное, то, что они сде-лают со мной, они сами неизвестны, потому я их страшусь.
Воображение рисует мне блестящие, источающие свет во тьме глаза нечисти, я знаю – их ост-рые когти отливают металлом. Шорохи и звуки в этой ночи – шаги мягких звериных лап, крадущих-ся ближе и ближе, дыхание, сдерживаемое в предвкушении добычи. Или это змеи ползут по сухой листве, меж опавших иголок. Они готовы, холодные пресмыкающиеся создания, полные ненави-дящего голода, тела их пружинисты перед точным, рассчитанным броском.
Дорога в замок необходима мне, да, да я знаю много. Там могут быть те же… Нет, нет же, в этом лесу – ничего человеческого и нет конца океану листвы и мрака, что она скрывает. А в замке – стены, коридоры. Серые камни могут оказаться призраками. Если не угадаешь и ступишь на та-кие, а их может быть и десять подряд, - лететь до земли, сорваться, обмануться. Сердце замрёт и останется там, над пропастью. А я буду лежать на самом дне, не сумевши угадать, не дошедши до стен. Но я прохожу, душа таится и сжимается в уголках сознания, каждый шаг – выбор – тяжёлый и непредсказуемый.
Но мне удалось дойти, вот эти стены, такие же ненадёжные, такие же непредсказуемые, и пол – опять, опять каждый шаг даётся тяжёлым, непонятно по какой логике сделанным решением. По-чему же, почему получается?… Вот проходят люди, их нельзя окликать – близятся, текут по воз-духу, оказываются не-людьми. Бледные, растворённые воздухом маски с застывшими гримасами, вселяющими ужас улыбками. Прозрачные их шеи, пуговичные мутные глаза – всё дает понять - не стоит быть замеченным. Проплывают мимо меня их балахоны, ворованные в чумных кварталах, щекочет ноздри запах гнилой листвы и каких-то лежалых порченных лекарств.
Замереть, замереть, если я не вижу их глаз, я – тоже призрак, я – тоже здешний, я – как все.
Искать, надо искать. Среди сонма оборотней, издали похожих на людей, должен найтись хоть один человек-вблизи, хоть чей-то взгляд, что можно поймать и не вырваться. Чтобы  уделенное ему внимание и время, разговор или молчание не обернулось паникой, не облекло меня в одежды позора одиночества и расправы.
Часы или минуты уходят на поиски? Сколько кружу я, норовя сорваться через камни-призраки, попасться в крепкие сети тщательно избегаемого внимания людей-призраков?
Ночь не кончается. Чудится, будто вечно здесь светит луна, будто нет на эту нечисть солнца.
Вот плывет навстречу бледное измождённое лицо в обрамлении чёрных жестких волос… Это не пуговицы, это зрачки, ресницы… нет прозрачных членов в этом безупречном теле и я трепещу надеждой, своей долго сдерживаемой убийцей. Можно лечь и отдохнуть рядом с ним, впитать те-пло, услышать дыхание, ощутить его на своей щеке… рассмотреть в подробностях его светлый единственный лик… повернуться к нему спиной, почувствовать уверенность, защищённость… Это происходит… Пол не проваливается, пол держит нас. Покой. Какой-то звук, мне ясно, случилось. Моя ласковая убийца – надежда – зря я отпустила тебя на волю. Я поворачиваю голову, лицо в обрамлении чёрных волос… проходит ряд изменений, растягивает улыбку всё больше и больше, это уже не лицо, а маска Арлекина с изогнутыми неестественно губами. Очертания расплываются, хохот клубком шерсти катится по коридорам, расплетаясь и цепляясь за стены, всё ближе ко мне его глянцевые щеки, передний зуб – тюбик с краской, Арлекин откручивает колпачок и выдавлива-ет акварельную засохшую охру… Всё – они знают – я – чужая…
2.
Вот живут они вдвоём. Стол, стул, кровать. Оба встают поутру, одевают вещи, запирают дверь. Вечером – отпирают. Пять лет, десять. Она дурнеет, он – и того хуже. После выпивки и разговоров во дворе с ещё более изможденными жизнью соседями, этот человек поднимается в квартиру к жене. На жене драный халат, старые стоптанные тапочки, в руке – сигарета. Муж долго и отчаянно бьёт жену, орет на нее, поносит дурными словами, в конце концов подбирает с пола сигарету и тушит об её ладонь.
- Свинарник тут устроила, паскуда.
Утром он достает из кармана лист бумаги, на нем написано слово, мужчина протягивает изби-той жене бумагу, жена читает, целует мужа и остается жить с ним.
Утром – встать, одеть, запереть.
Пять лет, десять.
Жена уходит к подругам, курит, выпивает, отправляется гулять по улицам, падает в лужи, ле-жит на газонах, небо болтается и вертится вокруг неё, такое непостоянное, как ощущение счастья в жизни. Внизу луны блестит маленькая звездочка, кокетливая родинка царицы одиноких ночей. Жена встает, вся заляпанная блевотой, травинки и сор прилипли к одежде, подбирает бычок с асфальта, просит у прохожих прикурить.  Потом долго идет, добирается домой. Знамо, люди ша-рахаются и она читает отвращение и непонимание на их лицах. Да, она неверна, она спит, спит, с первым встречным, потом достает из кармана картонку, на которой написано слово. Подруги чи-тают его, она сама читает и отправляется домой по ночным улицам, под синим прекрасным небом в алмазных сияющих чистых звёздах, невинная луна красуется и прихорашивается. Дома муж снова полон сил и злобы.
3.
По улицам идут люди. Никто из них не знает – куда. На шеях хомуты и цепи, жители города тащат за собой тяжкую ношу. Повешенные, расстрелянные, отравленные ядовитым газом. Запах от разлагающихся трупов не дает мне приблизиться и выяснить – в чем дело? Почерневшая лист-ва на деревьях свидетельствует о том, как долго продолжается выгул мертвецов. Кажется, здесь подобное поведение вошло в привычку.
Полуразложившиеся спутники… стаи черных ворон кружат над этой нелепой прогулкой. Доста-нется ли им что-нибудь?
Приближается один человек, второй…голоса окружают меня, вьются, как черные вороны, за-слоняют свет.
- Он убил десять человек, каждому выкалывал глаза, пока те ещё были живы. Повешен. Те-перь, благодаря его смерти, мы можем спать спокойно.  Моё сердце полно счастья и радости. Благодаря его смерти наша жизнь…
- Расстрелян, убийство и изнасилование маленьких девочек… благодаря… я живу счастливо… моя страна… так… безгранично благодарен… спокойно…
- Сожжен на костре… толпа возмущенных… зверски замучены… его смерть дала мне возмож-ность жить счастливо… благословляю его прах… люди Земли благодарны… дети… спокойно спят… выкалывал глаза… казнен на электрическом стуле… он умер… дал нам… жить счастли-во… спокойные… я не забуду… о его… забит камнями… всем сердцем… газовая камера… буду хранить прах… пятнадцать жертв…
Смрад хватает меня руками за глотку. Полубезумные лица… полуразложившиеся трупы. Мозг… мой мозг… что с ним?! Глаза разъедает ядовитый воздух… вокруг меня толпа… они нави-сают… они уже надо мной…
- Завтра… будет казнен… тридцать пять человек… женщины и дети… пытки, изнасилования… ни один не выжил… поторопись, его могут забрать другие… у тебя ещё не было… мы похлопочем за тебя… тебе надо идти… ты должен… ты успеешь… тебе повезло… судьба благосклонна…
Ну помогите мне кто-нибудь… ну пожалуйста… я задыхаюсь… я люблю людей, но не душите меня… я не буду носить с собой труп, привязанный к шее веревкой… я задыхаюсь… вонь… тяже-лый густой воздух, напоённый разложившимся телом, разложившимся духом, разложившимся рассудком…
Хоть кто-нибудь… помогите…
- А потом и мы… такое счастье… подарить своей смертью… благополучие другим… все мы идем к этому… признаться в своей тайной сущности… выпустить зверей наружу… быть честным… подарить… облагодетельствовать всю Землю… умереть…
Как я сам не догадался!!!
4.
Как давят стены. Горшки с зеленью стоят стройными рядами и охраняют мое безвылазное са-мокопание. Вот одна мысль пришла и за ней поползли длинные шуршащие хвосты. По извилинам больших полушарий слоняется маленькое чудовище с бесконечными хвостами. Оно не знает, куда идет, просто пришло и не собирается уходить. Хвост «а если» с погремушкой на конце, только где эта погремушка? Отзвуки раздаются все слабее и слабее, скоро совсем затихнут.
За пыльным окном только окна напротив. Да ещё рябины. Сложные перистые листья… у меня трояк по систематике растений не помню, как называется такое строение листа. Главное ,что они неподвижны, листья на этой рябине. Только некоторые ещё чуть шевелятся, будто красны девицы в светлицах, уже отчаявшиеся дождаться суженого. Дождаться сил, чтобы стать птицами, ото-рваться от дерева, взмыть в голубое небо, искупать свои колючие крылышки в солнечных, полных безраздельной любви лучах. Ах, как бы зеленые беглянки были бы счастливы.
Покурить, что ли? И я отправляюсь травить свой организм, осуществлять чужую невозможную мечту. Я буду счастлива за вас, в десять раз счастливее, чем положено человеку.  За каждый ос-тавшийся на дереве листик я радуюсь своему движению по Каменноостровскому проспекту. Солн-це греет мне то бок, то спину. Травка высовывается сквозь грязь полувысохших луж, как желание жизни после похорон родного человека. Пока это прямые иголочки, непоколебимые в своей отча-янной решительности слабого бесправного существа. Что станет с высохшими лужами?  Было бы интересно, организовали бы музей проросшей на месте сохнущей лужи травы, огородили чугунной решеткой этих малявок. Или поставили бы памятник улетевшему листу рябины. Гранит у Петро-павловки напоминает хлебный сухарь, выщербленный, потрескавшийся, согретый теплом време-ни… как наши души.
Черт бы подрал, как болят ноги. Но я пойду домой пешком. Поймаю последние лучи солнца, последний ветер в затылок.
5.
Гроб с мертвецом стоит в столовой. Хозяин дома отравлен, но домочадцы уже не помнят его имени.  Убитый обозначен буквой А, убивший – буквой Х.
У каждого в доме есть список с двумя колонками – «с кем А было хорошо» и «с кем А было плохо», в первую каждый заносит себя, во вторую – всех, кого ещё могут вспомнить.
Следят за теми, с кем А было плохо, а иногда, поняв ,что убийство могло готовиться заранее, за теми, с кем А было хорошо. Дом полон потайных дверей, обманных зеркал, исчезающих чер-нил.
Чтобы не вызывать подозрений, хотя это тоже вызывает подозрения, все оделись одинаково.
На кухне в гробу разлагается покойник, но никто даже не помнит его имени, как он закончил школу, имена его первой возлюбленной или первой собачки – колли. Весь дом ищет Х.
Планы расчерчены – где был каждый из заинтересованных и якобы незаинтересованных. Зе-леные обои в полосочку оторвались в самом углу, на красной розочке, вышитой гладью, слишком свежее красное пятнышко, становящееся бордовым.… За десять минут до того самого момента скатерть с розочкой была постелена горничной Агнесой на красный массивный стол в кабинете А. Потом скатерть перестелила племянница покойного А на старый пыльный карточный стол в кла-довке.
Но племянница А не убивала А. В детстве горничная Агнеса и ее сестра видели, как А дал три пощечины беременной женщине, которая присутствует среди рыщущих по дому. Эту некогда бе-ременную особу зовут Розита, у неё бородавка на лбу, поэтому она носит длинную челку.
Розита и её дочь – Елена – очень похожи. Елена  - дочь и наследница А. Розита – вдова А. 
А вот младшая сестра Агнесы всю жизнь мечтает быть беременной от А и получить звонкую пощечину, которую увидят две девочки. Имя этой…
Впрочем, мы уже не узнаем, кто именно сделал это,  то есть мы знаем, кто сделал это, но мы не узнаем того, кто сделал это, потому что все, кто не сделал этого, и тот, кто сделал это, очень похожи. И в связи с этим мы не сможем вычленить сделавшего это из несделавших это.
В доме нет мужчин и женщин, чтобы не бросаться в глаза, все стали бесполыми. Чтобы не бросаться в глаза, все одеты одинаково. И думают все только об одном – кто Х?
И если их выстроить в ряд, можно расстрелять кроме одного эту шеренгу, потому что зачем столько одинаковых одинаково думающих, тем более, что мысли эти все равно бессмысленны, раз уж все такие похожие и не помнят ничего кроме распорядка дня семьи в день убийства, даже имен своих не помнят, чтобы не вызывать подозрений.
А в столовой разлагается мертвец.
6.
Где вы, беспечные дождевые червяки? Ваши розовые тела на асфальте так легко не заметить. Им нечем дышать под землей и приходится карабкаться, лезть, выползать. В этом неуемном, на-ивном стремлении к воздуху и жизни они и прилипают к нескончаемым подошвам праздных гуляк и целеустремленных людей.
Длинные, бездумные пульсирующие создания остались где-то в другой жизни, не здесь, не сейчас, далеко от моих мозгов.
Что за черви наполнили мое тело? Я знаю, в моих ушах живут опарыши. С черными бусинами-головами. Только непонятно – добрались они до барабанной перепонки или нет. Я видела во сне белых опарышей. Сначала кажется, что в ушной раковине угри, просто поры забиты грязью, что это небольшой гнойный прыщик. Потом появляется членистое тельце, извивается, вылезает.  Я вижу, что все мои уши пронизаны ходами этих белотелых черноголовых обитателей.
Ужас охватывает что-то, ещё оставшееся моим сознанием. Как же быть, ведь залечить эти хо-ды невозможно. Я вытаскиваю одного, другого опарыша. Извиваясь, выворачиваясь, летят на зем-лю скрюченные белые тела.  Каждый, падая жирно на пол, пускает по водам моей души круги отвращения, облегчения и слабой надежды. Хотя истребить их всех я не в силах.
Черви спугнулись и не показывают своих умных черных голов.
Всё чаще тошнота подступает к горлу. Всё чаще понимание бессмысленности и ненужности подступает к связкам, пазухам носа. Кто-то стальной проволокой туго стягивает швы черепа, про-волока вот-вот лопнет, но ещё не лопнула.
А в голове – пустота. Черви чужих слов, букашки, мышки; скорпионы обид и злости ползают и жалят давно испустившие дух тела. Уже неважно, что это было – чувства, мысли, желания, планы. Это была я,  и меня не осталось.
Даже опавшие листья есть в моей голове. Скоро листья начнут гнить.
Я разлагаюсь при жизни. Гнию и служу пищей червям.
Меня нет. Где-то в животе шевелятся незнакомые обитатели когда-то моего организма. Непо-нятно, кто это, как выглядят новосёлы, длинные это червяки  либо многоногие насекомые, гадкие, с растопыренными членами творения бесконтрольности моего прошлого бытия.
Только я знаю, что я – это не я. Когда-то они все наползли в мой организм. Было ли сознание сначала отрешено от тела и не заметило вторжения, либо напротив, как чертова селедка, я гнию с головы? Когда ты в брюхе тигра, знать, почему это случилось, не так уж хочется.
Желание избавиться от всего и отвращение к невыносимому, неисправимому состоянию пере-населенности паразитами. Всё сменяется, проходит череда противоположных состояний, но как будто в то же время ничего и не меняется.
Чужие мысли, чужая жизнь, свет в чужих окнах, куски газетных и журнальных статей, рассказы о попойках, половых актах, дипломатических встречах, иностранные слова мельтешат яркими за-зывающими рекламами. Синее небо над головой – просто очень много воздуха, мир – просто очень много молекул, космос – просто очень много звезд.
Что же есть я? Попытки сформулировать достойное убедительное правило приводят к рожде-нию достойных, убедительных правил, которые меня не убеждают. Иногда меж серых и белых равнин проносится галопом истеричная мысль влюбиться. И исчезает за четырьмя холмами.
Остаются обреченность и спокойный ужас.
Тараканы стадами бегают в лабиринтах извилин. Стайки опарышей изучают головоломку ней-ронов. Где-то в животе шевелятся огромные, чужие, неизвестные квартиранты. Их не видно, по-скольку электрическую лампочку рассудка выкрутили или разбили чужаки, обитающие в голове. Шайка умных, осмотрительных любителей комфорта и безнаказанности.
Я без сил, я люблю все, что вне меня и как можно дальше. Только по вам, розовые дождевые черви, я тоскую. По вашей безоглядной тяге к воздуху.

7.
Поскольку в нашем государстве, как и в любом другом, людей злых, заурядных и глупых боль-ше, чем добрых умных и одаренных, то мы, радея за общее счастье, решили, что в тюрьмах, чтоб не утруждаться, надо содержать тех немногих добрых гениев. А равных друг другу преступников оставить жить и наслаждаться благами свободы, постоянно стремясь к общему уровню посредст-венности и подлости. Тот, кто придумал это, согласитесь, сам был немного гением и незаурядным человеком. Мы отрубили ему голову.
Если надежда на то, что сидящий в тюрьме уподобится свободным, оправдывается, его выпус-кают под строгое наблюдение окружающих. Если нет – что ж поделать, общее счастье важнее свободы одного отщепенца, не желающего приспосабливаться к собратьям. Мы не испытываем ненависти к ним, просто они мешают нам жить. Ведь согласитесь – слишком многие люди в нашей стране счастливы. И с каждым днем мы все приближаемся к большему удобству и комфорту.
Думаю, многие страны кое-чему научатся у нас.  Мы не льстим себе надеждой достичь абсо-лютного результата на всей Земле. Только тихое бесцельное, максимально обустроенное прозя-бание приводит к воцарению подлости, глупости и посредственности, тем и живем.
8.
Мне так нравятся мужчины. Не знаю, как с ними разговаривать и о чем. Они хотят внимания к себе, я даже и не думаю, что сие возможно с моей стороны. Я трахаюсь с ними. Быстро, легко за-вязать знакомство. Они почти все женаты или с подружками. Две, три встречи, несколько ночей, проведенных в стонах, горячечном желании. Всё. Они слишком многого хотят, а мне хорошо и без тех, кто хочет малого. Лишние вопросы, пустые упреки. У кого-то не стоит, он этим смущен. Мне-то что за дело, поработай руками, я не хочу из-за твоих проблем лишаться удовольствия. Никто даже близко не подойдет к моей душе, слишком дорого платить за половой акт откровенностью.
Если член короток – зачем смеяться, тогда я не получу и малого наслаждения. Я никогда не смеюсь. Очередной признается мне в том, что у него есть жена и просит прощения – спасибо ему – теперь очевиден повод перестать встречаться. Дальнейшие свидания не существуют для меня уже тогда, когда я отвечаю на предложение о знакомстве.
Суй не слишком грубо, вынимай, когда захочешь. Я в любом случае не обломаюсь. Зачем тебе мой телефон? Брось лицемерить, мы ведь оба знаем, что звонка не будет. Всё, пока.
9.
Капли, капли… прозрачные, раскалившиеся добела, до прозрачности. Они летят к земле и не-сут нам смерть. Мы больше не будем жаждать, мы станем спокойными и сытыми, удовлетворен-ными разлагающимися животными. Остановись время; повернись вспять, сила притяжения, кос-мос, стань магнитом этой долгожданной воде. Пусть тысячи тысяч смертельно необходимых здесь капель останутся в недосягаемости. Пусть земля не притягивает, а отталкивает их.
Ногти на руках расслаиваются и опадают кусками на раскаленную изнемогающую почву, паль-цы скрючены, вся кожа покрыта трещинами, губы в болячках, язык не помещается во рту.
Небо не слышит меня. Они падают и бьют так больно, так больно. К чему стремиться, если то, чего жаждешь, падает с неба? Независимо от твоего стремления и усердия!!!

10.
 Золотое облако, высокие сосны, свежий ветер с залива. Песок на отмели переливается и ис-крится в лучах полуденного солнца. Неподалеку дети, закатав штаны по колено, стоят по пояс в воде и ведут извечные жизненно необходимые разговоры.
- Я видел здесь рыбку, золотую.
- Да-а, а ты мне покажешь? Я тоже хочу посмотреть, а где ты видел?
- Тебе туда не зайти, и я точно уже не помню, так что может и не смогу показать.
- Да он все врет, здесь нет золотых рыбок.
- Я видел!
- Я сейчас пойду у мамы спрошу, она скажет, что ты врешь. Нет здесь рыбок никаких.
- Ну и вали отсюдова, ябеда-корябеда, соленый огурец.
- Я все маме расскажу, честно-честно, вот сейчас увидишь…
- Нет, ну ты мне покажешь, где её можно хотя бы увидеть, хотя бы примерно.
- Хорошо, пойдем искать, я с тобой вместе буду ждать её, её надо стеречь, чтобы не спугнуть. У неё такие прозрачные золотые крылышки, переливаются под волнами.
- Ух ты…
Я бросаю в воду белые камушки, я мечтаю спугнуть золотых рыбок. Пучеглазые красотки, я пришел помыть аквариум, а вы предали меня, ускользнули и шныряете на воле. А вы все равно сдохнете, так вам и надо, безмозглые хладнокровные твари. Никто вас больше не покормит.
11.
Я  расту, скоро мне менять клетку. В этой уже ничего не найти нового. И глаза мои с завистью наблюдают за теми друзьями и врагами, которым уже исполнилось пятнадцать.
Стражи нравственности уже пришли и открыли дверцы их тесных клеток, запустили в новые, просторные. Мы сидим, скорчившись под гнетом металлических прутьев, подбираем последние черствые крошки надежды.
Вот один уже хрустнул позвонками – он растет слишком быстро, а клетка не позволяет этого.
Каким я буду, когда наступит время новой тюрьмы? Сумею ли я сохраниться в форме для это-го пристанища?  Не стану ли я такой же жертвой излишка сил? Искалечат ли меня ненадлежащие развитие и рост?
В тех клетках – шире щели, если мало вырос есть шанс какое-то время восхитительно многое открыть и познать, настолько полно и ярко пожить, чтоб душа пела и ныла в истерике.
Вот, вот, идите, я готов. Щелкает ключ в замке, меня хватают за руки, несут под открытым не-бом. Как широко, как ясно всюду. Заминка с ключом от новой клетки дает мне возможность вдох-нуть так глубоко грудью, что голова идет кругом.
Жутковато и страшно от отсутствия прутьев и тяжелого замка, они, мои прошлосекундные со-братья – ненавидящие, равнодушные и любящие – в клетках, за крестами и полосами из металла. Часть – крупнее и не вмещаются, часть – мелкие, скрючившиеся в темном углу, объятые желани-ем незаметности.
Но нет клетки у меня и видно, как никогда, что все – ограничены, заперты надежно и преду-смотрительно.
Я смотрю на небо не из клетки, я дышу воздухом не в замкнутом пространстве, я вижу горизон-ты, которых возможно достичь.
Даже те, что старше меня намного или в несколько раз – в клетках, пусть в больших более сво-бодных, чем клетка моего возраста, но сейчас только я – вне преград.
Почему яркая, пронзительная зелень не доставляла мне такой радости, почему ветер не был свежим и нежным, не был таким долгожданным?
Тот, кого вытащили переломанного из маленькой клетки, взвизгнул, отбился скрюченным те-лом. Он рванулся на слабых от боли ногах. Два стражника уже не справились, мои хранители не-свободы дернулись туда. Я валяюсь на полу около новой желанной клетки, у которой заело замок. Я решил попробовать – что будет, если отползти за кирпичный дом? Отполз. Зачем? Теперь клет-ка недоступна мне. Страшно быть свободным от её привычных новых ограничений, я ведь так долго ждал, как войду в неё.  Слышно, как охранители бьют того, покалеченного. Нет, я не вер-нусь.
Страх от возможного наказания, страх быть пойманным, страх свободы – они охватывают ме-ня, сладко приправленные неизвестностью и непредвиденностью, слишком новым, чтобы заме-реть от ужаса.
Я скрываюсь, обуреваемый океаном, потоками чувств и ощущений. Теплая, темная клетка ждет меня, но я уже не хочу в нее вернуться, хотя и устал и напуган.
Ясные звезды и ночной холод встречают меня, почти равного им, нового, немногого вольного среди людей. Мне нечего есть. Я рылся в помойке и обнаружил среди отбросов следы – это при-ходил рыться в помоях человек.  И мне видно, что у него тоже нет клетки.