Двадцать пятое апреля

    День выдался ветреным и довольно холодным, несмотря на то, что солнце светило вовсю. Деревья еще не успели обзавестись новыми листьями, и благодаря недавней уборке на улице, создавалось ощущение, скорее, европейкой осени, нежели весны, пусть даже и московской.
    Из-за резкого похолодания после нескольких по-настоящему теплых дней и не проходящей зубной боли, появившейся еще накануне вечером, с самого утра Света была не в настроении. Разбуженная телефонным звонком, она несколько минут щелкала телевизионные каналы, пытаясь найти что-нибудь интересное для просмотра во время завтрака, но, как назло, везде, либо обсуждали какие-то военные действия, либо крутили ненавистные ей сериалы. Выключив телевизор, она в тишине выпила чашку кофе, выкурила сигарету и, надев кроссовки, накинув свою белую ветровку, покинула квартиру.
    «С чего это ему вдруг понадобилось встречаться со мной именно здесь? С другой стороны, зачем тебе вообще с ним встречаться, если ты уже все для себя решила?» – думала Света, выходя из метро, и приближаясь к замахнувшемуся на Ленинградский проспект Эрнсту Тельману. Она остановилась возле памятника, и, в ожидании, принялась наблюдать за снующими по проспекту машинами.
    Он появился спустя несколько минут. Улыбаясь, как ни в чем не бывало, он, еще не дойдя, до нее, бодро выпалил:
- Привет!
- Здравствуй. Ну, и что же такого важного ты хотел мне сказать? – коротко ответила Света, решив не затягивать эту и, без того, тягостную встречу.
- Ты считаешь, что мне нечего тебе сказать? – серьезно произнес он в ответ, и взглянул ей в глаза.
    «Что-то задумал…» – устало подумала Света, и, выдержав его взгляд, сказала:
- Ладно, я спрошу по-другому, – что такого важно ты хотел мне сказать, чего я раньше от тебя не слышала?
- Послушай, если ты считаешь, что нам не стоит больше встречаться, то может в эту, последнюю нашу встречу не будем выяснять отношения прямо на улице? – сказал он примирительным тоном.
- Мне надоело, то, что мы именно встречаемся, как бы так, между делом. Надоели твои постоянные исчезновения, и я не хочу больше ни о чем с тобой говорить! Мне вообще не надо было сюда приезжать! – вырвалось у Светы, но она тут же заставила себя успокоиться, и добавила: - Если хочешь мне что-то сказать, говори сейчас.
- Здесь не самое лучшее место для этого. – ответил он.
- Сам выбрал.
- Я собирался предложить тебе составить мне компанию, прогуляться. Отсюда просто автобусы ходят.
- Ходят куда? – спросила Света, чувствуя, как к ней вновь возвращается самообладание.
- Может, на катере прокатимся? – предложил он.
- На катере? – переспросила Света, с неподдельным удивлением.
- Ну, да. Мы же столько раз собирались это сделать, и все не получалось выбраться. Тебе же нравятся водные прогулки.
    «Пытается внимание выказать. Что ж, стоит, наверное, прокатиться на этом чертовом катере, что бы, раз и навсегда, дать ему понять, что все эти запоздалые жесты внимания ни к чему привести уже не могут. Что, все закончено» - подумала Света, и ответила:
- Хорошо, только не надолго.
    Они молча дошли до автобусной остановки и, так же молча, сели в первый же автобус, двигающийся в сторону Речного вокзала.
- А почему ты не назначил мне встречу, где-нибудь поближе, если собирался кататься на катере? Зачем на автобусе обязательно ехать? – спросила Света, глядя на проплывающие за окном, блестящие чистотой и рекламой витрины магазинов, расположенных на первых этажах тяжелых сталинских домов.
- Если бы ты отказалась, я предложил бы прогуляться по центру, - прямо ответил он и посмотрел на часы.
    Света поймала себя на том, что, чуть было, не улыбнулась, и отвернулась к окну.

    Выйдя из автобуса возле подземного перехода, проходящего под шоссе, Света на мгновение задержала свой взгляд на каменном монументе, запечатлевшем двух тружениц с огромными снопами в руках, которые, впрочем, совершенно не прикрывали их оголенных грудей.
- Ты никогда не задумывалась над тем, почему эти колхозницы изображены здесь обнаженными? – спросил он, поймав ее взгляд.
- Нет, все как то не до этого было. – язвительно ответила Света, и начала спускаться вниз по ступенькам.
- Зря ты так, я просто настроение тебе поднять пытаюсь… - обиженно произнес он, спускаясь следом.
- Я действительно не задумывалась над этим, как и не задумывалась над тем, почему дальше, в глубине парка, изображены люди без ступней, потому, что задумываться над подобными вещами не в моем стиле, а настроение у меня плохое не потому, как тебе наверное хотелось бы думать, что мне грустно от расставания, а из-за того, что у меня болит зуб.
- А у меня вот есть идея на этот счет. – сказал он, казалось, не обращая внимания на ее тон, когда они уже шли по тускло освещенному тоннелю, стены которого покрывал пожелтевший от времени кафель и каждый шаг отлетал от них гулким тяжелым эхом. - Ну, и какая же? – спросила Света, решив не тратить зря нервы.
- Сам этот парк носит имя свободы, а эти статуи и есть образ коммунистической свободы. Они призваны воплощать собой тождество любви и труда, олицетворять взаимное проникновение друг в друга двух этих человеческих благ. Их образ – это труд в любви и любовь в труде.
- Ну, и зачем тебе понадобилось придумывать все это? – спросила Света, выходя на аллею, в конце которой высилось здание речного вокзала с потрескавшейся краской на колоннах, застывшими навсегда часами и длинным шпилем, на самом конце которого по вечерам зажигался красный фонарь.
- Я просто пытаюсь отвлечь тебя от неприятных мыслей. Ты думаешь, что нам вообще не надо было сегодня встречаться, и то, что мы сейчас здесь идем – это неправильно и ненужно, но раз уж ты приехала, то мне очень хотелось бы, что бы ты выслушала меня спокойно, без сомнений. Ты решила, что нас не должно больше ничего связывать, и это твое право, и я не намерен тебя разубеждать в этом, в конце концов, это может быть действительно будет правильно.
    Света взглянула на небо, которое уже успело покрыться, мелкими, но все же несущими в себе отпечаток пасмурности, облаками, и подумала, что к вечеру наверняка пойдет дождь.
- Просто, существует один момент, о котором мне очень хотелось бы тебе рассказать, прежде чем мы разбежимся, понимаешь? – продолжал он. – Именно потому, что ты мне не безразлична.
- Слишком длинные прелюдия, тебе не кажется? Не надо нагнетать таинственности и пытаться делать вид, будто не можешь решиться, ладно? Я слишком хорошо тебя знаю, для того, чтобы все это на меня подействовало.
    Они подошли к длинному киоску, за стеклом которого скучала пожилая билетерша, и он купил два билета на катер до Химкинского водохранилища и обратно. Они вместе зашли внутрь вокзала, спустились по истертой мраморной лестнице на нижний этаж, и, пройдя мимо небольшого кафе-бара, где в полной тишине, не считая редких щелчков сталкивающихся бильярдных шаров, громко обсуждали свои отношения с каким-то Сережей две дамы средних лет, молча вышли на пристань.
    Над прогревшейся во время предыдущих теплых дней водой теперь стоял зыбкий туман, не настолько плотный, чтобы противостоять поутихшему ветру и скрыть от глаз очертанья деревьев на противоположном берегу, а только стелящийся поверх всей водной глади. По пристани бесцельно прогуливались редкие прохожие, и где-то вдалеке работал экскаватор.
    Они пошли вдоль тяжелой цепи, покрашенной в черный цвет и служившей ограждением, в сторону нужного причала.
- В принципе, ты права, я обо всем уже говорил и не раз, только не достаточно конкретно. И, все же, мне не хотелось бы расставаться с тобой с ощущением невысказанности. – заговорил он снова, подавая ей руку, когда она шагнула на борт.
- Спасибо. – сказала она по привычке.
    Они прошли на палубу, где стояли несколько белых пластиковых стульев и такой же стол.
- Может, здесь остановимся? – предложил он.
- Как хочешь…, - ответила Света и, достав из кармана сигарету, села на ближайший стул.
- Тебе не холодно? – спросил он.
- Нет. И, по-моему, мне не судьба услышать от тебя хоть что-то серьезное. – сказала Света и затянулась сигаретным дымом, слегка прищуриваясь, что бы он не попал ей в глаза.
- Именно про судьбу я и хотел поговорить. Ты по-прежнему в нее веришь? – произнес он, садясь на стул рядом.
- Не знаю, наверное, да… Я не особо задумываюсь на эту тему, ты же знаешь.
- Миллионы людей сознательно вводят себя в заблуждение этим словом, списывая со своей совести все промахи и неудачи. Но, в конечном счете, любой осознает, что его состояние – следствие его же действий, а не какого-то там высшего предназначения.
- Нужно же как-то восстанавливать свою психику после ударов, иначе от жизни можно свихнуться. – сказала Света, и подумала, что разговор пошел совсем не о том, что она себе представляла.
- Вот именно для того, чтобы создать иллюзорное ощущение спокойствия, люди и выдумывают для себя все жизненные законы, правила и устои, при этом очень многим удается настолько основательно в них поверить, что они и впрямь начинают действовать, и зачастую, даже за пределами их собственного сознания.
    Где-то внизу заурчал двигатель, и катер начал медленно двигаться. Света бросила в воду окурок и засунула руки в карманы ветровки.
- Ты говоришь, что нужно как-то восстанавливаться после ударов жизни, но за счет чего? – продолжал он. - За счет самовнушения о своей непричастности к этим ударам? Да и какая может быть судьба у жизни, когда вся она умещается между двумя ударами сердца, когда все то, что вкладывают в само понятие жизнь, вместе с ее тяготами и светлыми моментами, есть не что иное, как одна единственная мысль, один ничтожный электрический импульс в твоей голове?
- Зачем ты мне все это говоришь? – спросила Света и взглянула на него.
- Именно потому, что ты мне не безразлична, и мне будет очень жаль, если ты попадешь на тот же коллективный психологический крючок, что и почти все остальные. Человек, в голове которого, хоть изредка, появляются мысли отдаленные от быта, приняв для себя однажды понятие судьбы не избегнет разочарования в себе, столкнувшись в один момент с собственной совестью, и именно поэтому так называемые пролетарии с благоговением вспоминают советский строй, в котором любому честному с самим собой интеллигенту не оставалось ничего другого, как покончить жизнь самоубийством.
- Но, есть же прошлое и будущее, иногда хочется об одном забыть, а на другое надеяться. Есть же, в конце концов, другие люди, и для того, чтобы жить, необходимо считаться с их мнением. – сазала Света и взглянула вперед.
    Катер приближался к мосту, за которым туман становился намного гуще. «Наверное, ветер туда не проникает». – подумала она.
- Ничего этого нет, и, мало того, никогда не было. – отвечал он, - Как бы тебе объяснить… У каждого человека существуют свои собственные представленья об окружающем. Ну, как если бы житель Якутии приехал в Москву и нашел бы, что двадцатиградусный мороз на улице - это совсем не холодно, в то время, как москвичи кутаются с ног до головы. Точно так же дело обстоит со всем остальным, только не так явно. Поэтому и люди для каждого из нас – всего лишь наши собственные образы людей. Каждый из нас находится в своем собственном мире, ты для меня такой же образ, как и я для тебя, и даже катер, на котором мы находимся, существует постольку, поскольку мы оба думаем – «я на катере». О каком прошлом, и, тем более, будущем после этого забывать или думать?
- И, что же ты предлагаешь, отстраниться от мира? Это типичная панкуха! – сказала Света, глядя на проплывающий над головой мост.
- Я предлагаю тебе свободу, но не ту, что изображена в изваяниях голых «хлеборобщиц», а подлинную, в которой только и возможно то единственное состояние, называемое счастьем. Коллективного счастья не бывает, и, может тебе и кажется сейчас, что все мною сказанное бред, но, поверь, это как раз то немногое, что действительно стоит знать о жизни. Ни один человек не сможет ощутить себя по-настоящему счастливым, пока не осознает, что он живет, а не исполняет свою судьбу. А живем мы в крохотном отголоске мимолетного и едва уловимого ощущения реальности, которая есть не что иное, как такое же ощущение, спроецированное мгновением раньше на наше сознание. И поэтому, любая твоя мысль – всегда единственная в жизни, любое решение – единственное решение, и каждая секунда, минута и каждый новый день – одно, единственно существующее и всегда существовавшее мгновение, одно, тянущееся на протяжении вечности, двадцать пятое апреля, и неважно, что на самом деле, он какое-нибудь, двадцать седьмое и не апреля, а скажем, февраля – это одно и то же мгновение, вмещающее разом всю историю этого мира! Понять это намного проще, чем говорить об этом, для этого, нужно только перестать пытаться понимать все остальное. Попробуй, закрой глаза и представь, что существуешь только ты, попытайся проникнуться ощущением отсутствия всего остального.
    «Может, он и в самом деле исчезнет после этого, или, хотя бы, успокоится», - подумала Света и закрыла глаза. Несколько минут она сидела не двигаясь, вполне довольная тем, что ей больше не приходится участвовать в этом сумбурном диалоге, прислушивалась к размеренному урчанию мотора. Перед глазами появлялись, то яркие узоры, то какие-то ломаные линии, рождаемые проходящим сквозь капилляры век светом и, когда Света хотела уже спросить – тут ли он еще или нет, она внезапно поймала себя на мысли, что никаких звуков, кроме шума двигателя она больше не слышит. Исчезли крики чаек вечно кружащих над водой и тихий шелест бьющихся о борт волн, пропал гул проезжающих по мосту машин и не слышно было привычного и уже давно ставшего незаметным звукового фона самого города.
    Света открыла глаза. Туман стал настолько густым, что скрыл под собой всю палубу, и даже стоящие рядом стулья едва различались. Его нигде не было видно, и сперва Света подумала, что он отошел в сторону, пока она сидела с закрытыми глазами, и собиралась его окликнуть, когда поняла, что его действительно нет, и не потому, что он мог прыгнуть в воду или далеко отойти. Его просто НЕ БЫЛО. Она удивилась той странной легкости, с которой возникла эта мысль. Света совершенно не ощущала испуга, наоборот, появилась какая-то странная умиротворенность - знакомое, но уже давно забытое ощущение из детства. Туман быстро сгущался, и вскоре Света уже не видела собственных ног, и чем размытей становились предметы, тем ровней и тише работал двигатель, пока его звук не превратился в едва различимое жужжание. Внезапно пропала зубная боль.
    Света почувствовала, что не в состоянии пошевелить ни одной частью тела, скрытой туманом, ставшим настолько плотным, что вокруг уже почти ничего не было видно. Вдруг до нее дошло, что туман становится ею, точней, она становится туманом, и не становится даже, а всегда им и была, и ей даже стало смешно, от того, что маленькая часть этого тумана могла подумать, будто она может являться чем-то другим. Но, через мгновение, и эта мысль стала для нее абсолютно неважной. Света улыбнулась и закрыла глаза, окончательно погружаясь, казалось, в самое естественное свое состояние.

    Что-то мягкое с силой врезалось в щеку, тут же отскочив в сторону, и Света открыла глаза. Она сидела на том же стуле, засунув руки в карманы, накрытая его серым плащом. Катер уже приближался к пристани. Света взглянула вниз на, силящегося перевернуться, майского жука. «И как тебя сюда занесло?» - подумала Света, и перевела взгляд на него.
    Он стоял спиной к ней, облокотившись на поручни, идущие вдоль борта, глядя куда-то в сторону поблескивающих крыш домов Сходни, и Света решила не спрашивать о том, в какой именно момент она задремала.