Вольно! Be free Часть I

***
-Господи, солнышко, болезное ты моё, неужели появилось – воскликнул Волоха, молодой сержант, разводя руками в стороны и всем телом потягиваясь вверх к самым облакам. Он поднялся уже почти на самую верхушку сопки и, щурясь под новорожденными лучиками солнца, окидывал блаженным взглядом пространства, смыкавшиеся с горизонтом и овеваемые на всем протяжении неутомимом ветром.
Капризная вселенская звезда, так давно не посещавшая из-за беспросветной пелены густых туманов этот край, осматривала свои владения, нагревала их, забытых своим теплом и любовью. Бескрайние сопки, скатывающиеся с усталого горба земли прямо в океан. Ничуть не смущенный таким своеволием океан, забавлявшийся ролью послушного зеркала небес, отражавший утомленно-розовые закаты и задорно-красные рассветы. Небеса, в буйной шалости, гоняющие разноцветные оперения - холсты для творения новых великолепных красок, не ведающие о границах пространств и мечтаний. Всё, до этого сиротливое и отчаянно грустившее во мгле, вдруг ожило в лучах, преодолевших бескрайний космос и поселившихся, наконец, там, чему было предназначено.
Бока сопок, покрытые лугами и лесами, уже вовсю расщебетались, расшевелились и задышали предвестием долгожданной жары.
Размётанный среди сопок, по берегам Тихого океана, полк морской пехоты пробуждался навстречу дыханию нового, наконец-то, пришедшего лета.
- Спешу доложить, что за время Вашего просто неприличного отсутствия, беспорядки не нарушались – бодро и громко докладывал Волоха, вышагивая последние метры подъема, задрав голову к солнцу. Приблизившись к молодому часовому, расположившемуся на самой верхушке сопки возле установленной там мощной корабельной оптики, бегло осмотрел его внешний вид.
-Как служба, боец телескопических войск – он подошел к трубе и стал её придирчиво осматривать.
Заметив помутневшее око безобидной, дорогой трубы, принялся выговаривать матросику.
– Я те говорил, чтоб гонял отсюда народ. Лезут, баб на пляже рассматривать, мне комбат сказал, что дембеля мне не видать, если стеклышки залапают. Сюда народ из Владика, из Москвы прикатит, чтоб на острова смотреть.
-Архипелаг, как на ладони, красотища - он припал глазом к трубе, состроив гримасу, прилаживаясь поудобнее, повернув, однако, окуляры в другую сторону, осматривая не покинули ли еще веселые подвыпившие купальщицы со своими спутниками – офицерами роскошный природный пляж Славянки. Все здесь купались голышом. Сама природа нашептывала настроения «дозволения». Почитание красивой натуры, будь то океан с его скалами или женщина, всё это неоспоримо относилось к одной сути.
-Товарищ сержант, так вам до дембеля еще… - виновато проговорил часовой, как бы оправдываясь и принимая силу такого святого понятия как «дембель».
Волоха тщательно сканировал пляж, не слыша часового.
- А? … Чего? - вдруг оторвался он от трубы расстроено, и уже не слушая реплик, пошел в раздумьях о чем-то своем, погулять по верхушке, полюбоваться хотя бы великолепным видом, единственно оставшимся утренним развлечением, которое невозможно отнять у человека и которое, уж точно, не предаст.
«Ладно, скоро возвращаться с учений в часть, наверняка Захар сдружится с какими-нибудь девахами. А то совсем просели, никакого тебе досуга…» - он думал о своем друге, оставленном в части, с заданием наводить мосты с женским населением близлежащего города.

***
Захар был в состоянии установить надежный контакт с целыми бригадами девчонок, прибывающих на Дальний Восток в поисках романтики самостоятельной жизни, а может и таких же самостоятельных моряков. Для этого Захара отмазали от выезда на учения и доверили не лениться, а гонять в «самоволки» до окраинных городских общежитий, которые в основном почему-то были населены девчонками.
Когда-то давно дела по «общению с дамами» были прекрасно налажены, но замполит, заподозрив неладное, происходящее в полку, просто поехал в расположенные на окраине города общаги, взяв у коменданта книги с фамилиями посетителей. Да, был такой прекрасный период вольности, когда матросы настолько привыкли к относительно неограниченной жизни, что сдружившись с вахтершами, не смущаясь, вписывали свои фамилии в гостевые книги для прохода к подругам. Однако час расплаты настал и, вдруг поредевший матросами полк, суток пятнадцать работал на прокорм распухшей от посетителей гаптвахты. В те дни массовых арестов и посадок, даже при суровом режиме работ с 6 утра и до 11 вечера, там до утра травили анекдоты и не смолкал смех. Как только одна «книга» выходила с отсидки, замполит открывал следующую и вчерашние отличники «Боевой и ПолитПодготовки» сдавали оружие, ремни, гюйсы и гордо переселялись на эту, в общем-то, не самую приятную территорию отрабатывать грехи «мужского поведения».

***
Захар, между тем, не терял времени, подойдя со всей ответственностью и фантазией, к своей миссии обеспечения полка душевным теплом. Правдами и неправдами он попал в пределы хлебокомбината, где пропустил через сито своего обаяния три смены очаровательных работниц.
Через сутки своей «боевой» вахты он уже не мог смотреть на хлебобулочные изделия, даже перестал выгрызать джем из серединки сладких булочек. Зажрался, одним словом. В карманах путались бумажки с именами девчонок и условленными местами встреч. Девушки, проходящие из раздевалок к конвейеру по разогретым печами и ароматами коридорам, улыбались и помахивали ему руками. Захар ловил эти чудесные очертания нежных изгибов рук и тел, бормотал про себя: - «Господи, ну куда…». Он совершенно точно уже не мог продолжить эту фразу. Это было и преступление, и наказание, что вот ОНА такая проходит мимо, увлекаемая каким-то всего лишь хлебом, в этом, нежных тонов платье, потертом на крутых бедрах, груди. Волосы, собранные хлопчатой косынкой и яркий, дерзкий взгляд. А во взгляде игра, заряжающая стрелы любопытства, убивающая его, «старого» опытного ловеласа. Он ловил эти силы взгляда и жеста, с интересом требующие продолжения.
«Боже, я моль… я моль… я скотина, сволочь, я хочу её» - про себя скрипел Захар, разогретый инстинктами и противоречивой миссией спасения дружбанов в полку. – «Ладно, ребята там, среди бакланов и морской пены, только и надеются на меня» - тут же охлаждал он свой пыл, подстреливая на лету все новые и новые приближающиеся на опасное расстояние фантазии, давя их к месту воспоминаниями из устава о стойкости к тяготам и лишениям армейской службы.
Чумазый безразмерный конвейер, плачущий желтыми тягучими каплями теста в проплывающие над головами формы, наполнял раскаленные печи - всё это, как неутомимый враг, выхолащивало взгляды, силы, любопытство, выжимало их в человеческую бесполую труху. «Как же они противостоят этому, эти умницы, эти русалки» - не унимался Захар, прикидывая, девушек какой смены ему придется встречать первыми.

Полк расположился на самых верхушках сопок, в нескольких километрах от Владивостока, на берегах океана и Амурского залива. Отвоевав пространства у леса и разлиновав вершины террасами, с высоты птичьего полета, он напоминал скорее макушки ожившего муравейника.
На обратном пути, возвращаясь лесом, раскинувшимся по сопкам в расположение части, Захар охлаждал голову ночной прохладой. Лес и сопки уже заполонила луна своим бархатным, матовым светом. Накинула искрящееся одеяло млечного пути поверх линии вершин, растворяющихся вблизи, в прозрачности ночи не добегающих до горизонта. Мириады светлячков ревниво спорили с неземным светом, наполнив весь лес прозрачным фейерверком своих маленьких, теплых телец.
Еще какое-то время он нес с собой ёжика, подхваченного на обочине, но, все же решил отпустить. Та, которой он хотел его показать, была пока недосягаема. Она занимала его голову, но стала теперь бестелесна, была пока только частью плана, который, сорвавшись, растворил бы её в небытии.
Ему не давало покоя кольцо, замеченное им на её пальце. «Неужели замужем. На каком же пальце они его таскают? Надо будет выяснить. Она так радушно со мной говорила, неужели просто от нечего делать? Просто развлекалась? Маша, хороша девка…»
Он прокручивал в голове еще и еще раз фильмы под названием «Маша», «мы с Машей», «Я, дембель и Маша», в котором она катила с ним на родину, опираясь своими гибкими руками на его плечо, задорно смотрела в глаза. Стучали колеса привычной песней путешествий купейного вагона, свежий ветер, прорвавшийся через открытые в проходах окна, трепал занавески, и они прижимались щека к щеке на фоне развешенных фотографий уютного, совсем не военного, согретого солнцем города, подаренного ему неутомимого прибоя. Потом он предъявлял её своим родным, хвастался друзьям… Ноги, тем временем, быстро несли его вверх, в сопки, через километры, отделяющие расположение части от окраин города и рассадника проблем - хлебозавода.

***
Выходя к расположению части, он затаился перед опасным рывком через освещенную грунтовую дорогу и колючку охраняемой территории. Все было тихо. Рванул вперед и, в несколько ловких движений оказавшись на территории, потрусил в сторону кочегарки, где, бывало, устраивал вечерние бани для караула его дружок Архип.
Архип был балагур и большой растяпа, списанный в полк одною из частей Морской Авиации. Здесь он тоже успел достать командование, и его пристроили на «неуправляемую» территорию с глаз долой. Первые упоминания о нем, как о личности «широко известной в узких кругах» появились, когда, будучи в ротном наряде, он три раза упускал в гальюн свой штык нож.
В первый раз, он явился к дежурному по батальону и попросил выдать новый.
-Чего-о-о? – изумленно скривился дежурный.
-Я в туалет штык-нож уронил. Он там утоп - невозмутимо ответил Архип.
Гальюн, он же туалет, представлял собой довольно большое учреждение, построенное для полка, и даже «на вырост», и человеку неискушенному даже неприлично было бы подумать, что с этим местом можно было иметь какие-то другие дела, за исключением известных.
Дежурный и Архип с крюком, загнутым в разных направлениях появились в дверях гальюна. Определились с системой адресации посадочных мест, чтобы не просто ловить нож, а устроить засаду по всем правилам. Мало ли куда его начнет сносить течениями и прочими интригами ситуации. Дежурный осознавал весь риск, ему мерещился багровый, орущий комбат: «Будешь стоять в наряде до пенсии, пока оружие всё не сдашь!» Однако удача улыбнулась им мгновенно, правда, эту улыбку хотелось поскорее забыть. Архип весело драил в умывальнике нож до состояния стерильности, еще не подозревая, что через три часа опять появится в дверном проёме гальюна с тем же крюком. Во второй раз дела обстояли чуть  драматичнее. В конце концов, к мытью штыка добавились небольшие постирушки. Но самое ужасное случилось еще часа через три. Когда надежный крюк уже не спас и обессиленный дежурный, растратив все отпущенные на сегодня эмоции, под дружный хохот  роты, выдавал Архипу из оружейки общевойсковой комплект химической защиты, предназначенный на случай ядерной агрессии. Но это было хуже атомной войны. Со смехом бойцы, отворив выгребные люки туалета, на мощных веревках отправляли снаряженного по науке Архипа в большое плавание. Сверху, через посадочные места, сочувствующие помогали крюками в надежде на победу «малой кровью» или сопровождали поиски комментариями в стиле «быть Архипу или не быть». Зоркие глаза всматривались в пугающую темноту, стараясь заметить, не блеснет ли в омуте долгожданная вороненая сталь штыка. А Архип плавая, как в замедленном кино, просеивал и просеивал страшно сказать что… Когда ослабевал натяг веревки он начинал гудеть в противогазе как слон, видимо там внутри хим.защитной оболочки это были осмысленные звуки. Но на поверхности это звучало первобытными инстинктами «Homo sapiens», взывающего к сородичам не обрывать тонкую нить его связи с прекрасным миром наверху.
Конечно же, нож был найден. Иначе и быть не могло. Пока Архип стирал, стирал и стирал хим.комплект, бойцы обсуждали за какое время этот бедолага «выветрится» и его можно будет пускать в кубрик.
Комбат, однако, неожиданно обрадовался таким испытаниям.
-Осенью сорвали плановое газоокуривание, так хоть сейчас проверили, – внушал он ротному, сидя в своем кабинете и давя упрямый окурок в пепельнице.
Видно было, что комплекты, ровесники Курчатова, теперь внушали комбату больший оптимизм, а без оптимизма он не мог руководить личным составом, не ловил куража. Архипу же предстояло доложить о герметичности, но перед этим на него все же вылили пол флакона одеколона. Однако в наряды с ним больше ходить никто не рисковал, да и заинтересовались биографией.
Оказалось, что списан к ним в часть он был после одного авиа происшествия. Тогда он служил стрелком-радистом, то есть человеком, которому был доверен мощный счетверенный пулемет, выплевывающий из своего жерла до тысячи крупнокалиберных зарядов в минуту, прошивающих, как бумагу, мощные стены.
Как-то летели они на полигон, находящийся на одном из островов, с целью отстреляться по мишеням. До полигона путь пролегал через живописные острова архипелага, не имеющие ничего общего с миссией военного тира. Один из них, населенный сотней воинских частей и банно-прачечных комбинатов, остров «Русский». Жизнь внизу бурлит, кипит. Миновав его, еще через минут 20 подлетели к островам-мишеням.
-Видишь цель? Огонь – кричит в бортовую рацию пилот - командир.
-Так я уже отстрелялся, – кричит навстречу Архип.
Никто кроме, быть может, случайных птиц в тот момент не стал свидетелем выражения их лиц. Долго потом со страхом расследовали, не зашибли ли кого. Пилоты - ветераны, прошедшие корейскую и знающие мощь оружия, только качали головами. Тем временем Архипа среди них уже не было. От греха подальше его списали в более безопасное место. Волею небес он обрушился на этот мирный полк, запрятавший его от греха в кочегарку.

***
Волоха прямиком от оптики отправился на поиски Лешки, затерявшегося на полигоне. Лешка и Захар были братьями - близнецами. В отличие от предприимчивого и деятельного Захара, Лешка был спокойным и где-то даже плавным. Его интересовала жизнь в своих, совсем не очевидных проявлениях, глобальные радости вселенной – рождение звезд, пути комет, история взросления Земли от состояния каменной горячей дурнушки, брезгающей своим первобытным бульоном, но уже смирившейся с потерей надменной притягательности, как  невесты какого-нибудь Плутона. Ведь кто-то повелел ей покинуть стаю своих каменных подруг, стать столь необычным местом, достопримечательностью галактики, приютив живых и таких суетных созданий, возомнившим покорить её. Её, предоставившую им всего лишь временную аренду. В осознании этих очевидных взаимосвязей Лешка и проводил длинные и скучные досуги часового, наблюдая то безбрежное, теплое звездное небо, то безбрежный, холодный Тихий океан. Понимания среди друзей он не добивался, так как понимание предполагает адекватный обмен. А на этой затее Лёха уже поставил крест. «Из таких рождаются Джордано Бруно» - заметил как-то один их общий друг Столяр, чуть более других продвинутый в науках.
Учения постепенно подходили к своему завершению. В течение месяца все новые и новые подразделения различных родов войск скапливались на оторванном от всех цивилизаций океанском мысе, с ходу вступали в боевые мероприятия одни, другие, кому предстояло задержаться надолго, обустраивали свои лагеря. Когда уже большие прибрежные территории были заполнены войсками и техникой, покрыты палатками военных лагерей, пришло предупреждение готовиться к приходу тайфуна. Его неумолимое продвижение со стороны японских островов незримо начинало присутствовать в радиообмене. С нарастающим интересом все отслеживали это шествие по радиостанциям. Передавалось о разрушениях в разных странах, пустивших его к себе в гости. С трудом верилось, что раскинувшийся на километры вдоль берега военно-палаточный «Шанхай» подвергнется такому вероломству. Но время истекало, к исходу дня пришел и их черед.
Установившееся свинцовое затишье, как будто приосевший и затихший в страхе океан, придавали загадочное очарование окружающему пространству. Казалось, облака подсвечивались снизу, от земли, отраженными сизыми и фиолетовыми лучами, что создавало иллюзию замкнутого, ограниченного, как комната, мирка. В ту ночь Лешка отправился дежурить на наблюдательный пост. Пост представлял собой сколоченное из фанерных щитов, без двух стен для обзора, двухэтажное здание, забитое приемо-передающей техникой. Оно было построено на самом верху господствующей сопки, спускающейся своей почти отвесной стороной в океан. Другая сторона нависала над равнинным перешейком, соединяющим гряду сопок помельче с материком.  Достав из шкеры матрас с одеялом, Леха привычно бросил их на пол. На всякий случай, подальше отодвинувшись от  зияющей и все более чернеющей дыры – смотровой площадки, в угол, образованный двумя оставшимися стенами. Сняв ремень, накинул его на гвоздь в стене, возле проема. Не хотелось слушать никакой музыки, заполнявшей эфир со стороны восточных берегов Америки и Японии. Хотелось слушать затихшую, было, а теперь, к ураганной ночи, всё более оживлявшуюся природу. Надвигавшийся издалека тайфун начинал свои забавы.
Только-только стали появляться первые смелые порывы ветра и первые, крупные капли дождя. Солнце, не желающее быть свидетелем чужой вакханалии, скромно сбежало с горизонта, оставив прощальное зарево на самых верхушках неба. В этой бледной, серо-розовой гамме было видно, как невидимые и еще неощутимые страшные силы перерисовывают рельефы неба над безбрежным пространством водной глади. Вдруг с безобразной силой рвут старые узоры, вяжут новые, все более зловещие. Какой-то дикий смысл был в том, что нет более ни одной картины в природе, к которой можно было бы привыкнуть, привязаться, чтобы затем забыться и уснуть. Тайфун предпочитал начинаться в самом Лешке.
Однако он услышал внизу на первом этаже голоса. Спустившись вниз, обнаружил, что теперь не один здесь на верхушке. Его приветствовали два радиста морской авиации.
-Если сдувать будет – перебирайся к нам – напоследок подбодрили они, когда Леха полез обратно к себе, наверх. Лестница находилась с внешней стороны стены, и это создавало неудобства. Из-за усилившегося ветра, всё тяжелее было передвигаться и неожиданно тяжело пришлось отворять дверь, имевшую, как оказалось, неплохую парусность.
Наконец, Леха все-таки улегся, поворочавшись в попытках заснуть, пришел к выводу, что возбуждение, поднимавшееся в природе, все же передалось ему. Что-то есть в нем от птицы или тигра, а также других полевых мышей, которые так послушно подчиняются вселенским биоритмам. Он просто лежал с открытыми глазами, глядя в пустоту и черноту, как будто летел над пропастью, заполняемой ревущим ветром. Глазу уже невозможно было остановиться на чем-либо. Там, вдали, можно было упереться только в звезды.
На усиливающийся дождь, Леха ответил полным укутыванием в одеяло. На настырность влетающего мокрого ветра, он тоже нашел ответ – ужался с матрацем в единственный защищенный угол. Однако когда ветер вырвал ремень, болтавшийся на гвозде и со свистом унес куда-то, надежды на легкую судьбу до утра стали таять. Все сильнее громыхали конструкции домика и, по нарастающим звукам разрушения показалось, что не все его элементы приветливо встретят утром. Леха подумал: «Не пора ли перебираться вниз…», надежды остаться сухим уже исчезли.
Ревущий ветер и осыпающий его град лопающихся стекол – было последнее, что он стал свидетелем на своем этаже, обернувшись одеялом, прижал животом к полу матрас и пополз к двери. Толкнул её. Неожиданно легко отворившись, она со звуком выстрела исчезла в темноте. На месте, где были петли, поблескивало расщепленное дерево дверного косяка. Выдвигаясь навстречу раскачивающейся лестнице, он решал задачу - спускаться по традиционной стороне как люди, или с обратной, как пауки? Вырвался и порхнул в небо матрац, одеяло пузырем рвало и трепало по сторонам, Леху прижало к обратной стороне лестницы, в которой не было уже половины ступеней и оставалось удивляться, что она сама еще держится на каких-то шарнирах, прыгая из стороны в сторону, встречая жутким скрипом наиболее достойные порывы.
Вцепившись в дверь первого этажа, полулежа, упираясь головой во встречный ветер, он рванул дверь на себя. С очередного раза она поддалась движению и, рванувшись из рук, исчезла в темноте. По голосам, позвавшим его, он определил куда ползти в комнате. Комната представляла собой потолок-душ, наполняющий пол-ванну, на дне которой отдыхали два вымокших тела. По привычке они лежали на матрасе, который был не виден из-под воды. Чтобы защититься от обломков дома и бог знает чего еще, они залезли под сдвинутые рядком железные кровати, держа наверху мокрое одеяло, сочившее воду. Леха полез к ним. Подвинувшись, ребята уступили место рядом. Очень помогали подушки, с помощью них голова возвышалась над водой, и это оказалось неожиданным полезным применением, не оцененным в мирной жизни. Периодически они тыкали пальцем в середину провисающего одеяла, дабы согнать растущую там лужу. Но это уже было машинальным действием по наведению комфорта. Было уже всё равно, откуда и куда льется вода, она была повсюду. Мечталось, чтобы сюда не добрался ветер, чтобы не стала холоднее вода, и смутно грезилось, что однажды наступит утро.
И всё-таки пришлось прожить каждую минуту и каждую секунду этой разрушительной ночи, пока не зародился слабый, серый рассвет. Ветер растерял все свои силы и, никому не передав прав, исчез из окружающего мира. Свинцовая туманная пелена, застилала враз изменившиеся горизонты, серый поруганный океан и его безликие сиротские берега, скованные и подавленные наступившим безмолвием. Матросы, вымокшие и измотанные, с трудом приходя в себя, вылезли из-под деревянного бедлама, который еще вечером был домиком, наружу, на вершину сопки. Бросались в глаза неожиданные изменения местности. Всю ночь спускающиеся с вершины потоки воды, изрезали глубокими канавами местность, сделав рельеф неузнаваемым. Спускаясь к океану, в направлении лагеря и отжимая на ходу одежду, они заметили медленно понимающийся вверх БТР. Это было единственным проявлением жизни на полуострове. Признаки появляющейся активности людей казались такими странными после оглушительного насилия природы. Добравшись до лагеря, Леха обратил внимание на общую заторможенность действий. Всю ночь здесь тоже шла борьба со стихией. Забравшись в автофургон с передвижной радиостанцией, он залез в гамак и забылся.
К вечеру, очнувшись от дремы, выбравшись из машины на голоса друзей, он стал втягиваться в привычный круг забот, но ненадолго. Пряча потери, пришла новая ночь и следом новое утро.
Вот теперь Волоха и спешил к Лешке по вопросам поиска и восстановления радио хозяйства.

***
Архип встретил Захара радостно, в такой поздний час, только сменившиеся дежурные службы,  да «окончательная клиника» скрываются от отбоя в поисках релаксации. В парной сидел старый караульный наряд, к которым после хлебозаводских страстей мечтал примкнуть и Захар. Весь пропахший ванильными плюшками и дешевым девичьим парфюмом он был бы очень некстати в кубрике. Будить умиротворенную бдительность комбата было совсем не в его интересах. Самого Захара однажды чуть было уже не списали на Северный флот за его веселый и буйный нрав. Спасло скорее то, что за время службы он не тронул ни одной гарнизонной офицерской жены, и разговоры о «возмездии» не приобретали серьезной окраски, да и, говорят, существовала директива командования не разлучать близнецов. А Лешка, его брат-близнец, был довольно спокойным и предсказуемым парнем, с открытым, добродушным лицом, лучистым взглядом, на который невозможно было не обратить внимание. Комбат как-то высказал ему: «Надо тебя под арест отправить, не стоишь же ты в стороне от бедлама, который тут иногда творится, но не могу я тебя посадить. Как пойму почему, так вызову – скажу».
Полк вгрызался в сопку образуя террасы, покрытые пышной растительностью и низенькими строениями. Лавочка возле бани, занятая Архипом и Захаром, приютилась на самом краю одной из таких террас. Перед ногами вдали лежал сверкающий огнями, растекшийся как искрящееся стекло меж сопок, прибрежный Владивосток, а дальше - простор, неизмеримость. Небосвод чернел и пропадал в объятиях океана.
Вместе покурили, раздумывая о дальнейших событиях. Неминуемый и скорый возврат полка с учений, конечно, создаст некоторые проблемы, наверняка любители «травки» привезут конопли, чем обозлят офицеров. На этом фоне визиты девчонок будут под постоянной угрозой.
Общество полка делилось в осознании «отдыха» на «местных» и «западников». «Местные» пропагандировали «безопасную коноплю» и искусно делали всё, что можно было из нее приготовить, в зависимости от сезона. «Западники» спорили, что без традиционного «стола с выпивкой» не приемлют никаких стрёмных снадобий.
-Как это, на пустой желудок, не промочив горла песни орать – возбужденно высказывали они мысль  - мы привыкли сначала остограмиться и, впрочем, не раз.
«Местные» не спорили, затягиваясь вперемешку с воздухом, набитыми самокрутками. Раскумаривались, ловили «тяжелый», «смешной» или «задумчивый» кайф, потом водили долгие, плавные беседы, не лишенные эмоционального окраса. Придумывали видения и, вообще, как могли, обогащали свою скудную воинскую жизнь цветовыми эффектами, рождаемыми молодой душой, жаждущей ярких впечатлений. Старшины не сильно гоняли «подсевших», так как человек был очень похож на боеготового.
-Ладно, уже ночь, мы на камбуз поползем. Надо подкормить огурца – сказал Архип, поднимаясь с лавочки.
-Кто это мы? – Захар раздумывал, не пойти ли подкрепиться тоже.
-Ромашку  не помнишь что ли? Его стройбатовцы за три поддона кирпича к нам на гауптвахту упекли. Начштаба долго торговался, а теперь рвет на себе волосы, не может его обратно сдать. Телефон уже оборвал, а они забирать такое чудо природы и не едут – Архип по новой подкурил потухшую цигарку и, затягиваясь, продолжил - Так его уж давно с губы отселили в полк, достал он там мичмана. Теперь по полку бомжует, ну я и сжалился. Чувак он клевый, хоть и зеленый – деловито распевал Архип - а мне помощник нужен.
-Правда его не всегда удается днем на камбуз таскать. Тут Начштаба намедни как увидел его, как глазки закатил, как ножками застучит: - «Ромашкин, кричит, не попадайся мне на глаза, типа, сгинь, нечистая». Напугал, блин, парня ни про что. А где ему еще похавать…


***
На камбузе царило оживление. Дежурный взвод старшего матроса Столяра всей своей мощью и отвагой наезжал на несколько мешков картошки, лука и прочих деликатесов, обеспечивая завтрашнюю полковую трапезу. Во главе чанов и лагунов восседал Столяр с гитарой наперевес. Где бы он ни появлялся, его отказывались принимать иначе, как с гитарой. Он был чуть постарше остальных, вылетев со студенческой скамьи и относительно бывших школяров немного прозрев в искусстве взрослой жизни, являлся кладезем её современного прочтения. Его рассказы о походах по девкам и ресторанам, сопровождаемые задушевной лирикой от бардов до битлов, были одним большим комиксом среди сурового армейского уклада жизни. Но рассказывать он не сильно любил, он любил играть и петь. Рыдавшей над мешком лука бригаде бойцов он посвятил вольный перевод на русский одной из жемчужин лирики Bee Gees. Распластанные накалом и страстью гитарной струны, куражом голоса, бойцы, были полностью поглощены эмоциями некоего летнего вечера, где кто-то мужеского пола ждал свою возлюбленную и, вопрошал и отвечал в одном лице «Если, если ты любишь, если ты любишь, значит придешь…». Отдельные фрагменты дежурных служб полка, заглянув на камбуз в поисках подкрепления, зависли на этом концерте и не спешили возвращаться обратно. Лирика и тоска, воспоминания об оставленных школьных подругах и дружбанах, таких близких и далеких, оживали в сердцах и умах. 


***
Не в силах дождаться намеченного свидания, да и чтобы наверняка убедиться в том, что девчонки в назначенное время придут, Захар побежал в самоволку к Маше. Совершенно точно Столяр убедил его, что её кольцо и его расположение на руке не имеют никакого отношения к супружеству. Маша жила недалеко от окраин города, но на достаточном удалении, чтобы было опасно пробираться в военной форме. Слишком легкая добыча для гуляющих по городу патрулей. Захар долго копался в припасенном в тайниках баталерами гражданском одеянии, выбирая не просто «гражданку», но хоть что-то привлекательное и подходящее по размеру. К тому же зная привычку местных патрулей, останавливать на улицах молодых мужчин с короткой стрижкой, он заготовил план встрять по выходе в город в разговоры с какой-нибудь пожилой женщиной, которая могла бы выдать его за своего сына в случае опасности. Вечер уже уступал ночи, когда Захар пророс в небольшом палисаднике, во дворе её дома. Он уже не боялся столкнуться с военными чинами в подъезде. Здесь его приняли бы за своего. Теперь предстояло родить красивую фразу, красивую встречу, начало разговора. После семикилометрового забега по лесу и броска в городе, следовало предстать пред очи, будто выпорхнув из дверки лимузина, спокойно и уверенно. И он был внутренне готов на это, не хватало только деталей. Он косился на цветы, возле соседнего подъезда, но наверняка Маша знала все эти былинки в лицо и не оценила бы такое откровенное душегубство. Однако стоять дальше было опасно, и он медленно и уверенно вплыл в подъезд.
Второй этаж. Звонок отозвался мелодией, которую он уже готов был полюбить, лишь бы открыла дверь она, Маша. Ожидание заводило и потрясало. «Неужели нет дома»  - цедил он тревожные мысли, забывая на корню все красивые слова, фразы и вступления, которые он специально обкатал на опытном Столяре.
Вдруг послышались шаги, и мелодичный голос спросил из-за двери «Вам кого?»
-Маша, это я, Захар – замерев от волнения, отозвался он, погружаясь в образ юноши, пришедшего на свидание к своей долгожданной и очаровательной девушке. Он ловил интонации голоса, чувства, настроения. Как антенна, принимал все излучения её образа, пока невидимого, но моментально ожившего вслед за голосом.
Щелкнул замок, и дверь открылась. 
-О, какими судьбами! – улыбаясь неожиданной встрече выпорхнула фея в домашнем халатике. Отступая в глубь коридора, она приглашала пройти.
Захар изо всех сил наполнял себя обаянием, подавляя волнение и суету рождаемые радостью встречи и её красотой. Он пока еще с трудом сочетал в сознании неуклюжие движения, фразы, коими пытался скрыть свое состояние, «мяу» путающегося в ногах кота. Но постепенно отвоёвывал пространство спокойствия и рассудительности, формировал плацдарм для атаки.
-А я слышал выставка тут у вас проходит, да опоздал – небрежно бросал он слова – почему не повод зайти.
-Так тебя на выставку отпустили из части – подыгрывая, удивилась она. Он старался уловить иронию, с которой она встречала его ухаживания.
-Я большой поклонник живописи. Это все у нас знают – уверенно продолжал Захар – Вот и отпустили. Сколько можно питаться репродукциями, я подумал, что просто обязан посмотреть всё живьем.
-Что ж, могу в утешение предложить чаю – сочувственно улыбнулась она, с любопытством заглядывая ему в глаза – и для этого тебя переодели? В форме ты был солиднее.
-Чай, это чудесно! Только настоящий друг мог бы так с ходу отгадать потаённые желания – продолжал строчить полотно слов Захар, с радостью обнаруживая, что отвоевал еще какое-то время для продолжения свидания.
Он не предполагал встретить её такую. Такую деликатную и мягкую, совсем не ту, которую видел среди хлебов, уставшую и заведённую агрессией ночной смены, но всё же загадочную, затаившую силу, раскрываемую не перед всеми. Тогда он смутно представлял, как она могла бы расцвести и увлечь, пригласить или нет в свой мир нежных полутонов и непонятных знаков. Он вычислил её и увлекся той, которую только предугадывал. Сейчас, заготовленные черно-белые раскраски населялись буйным многоцветьем её молодой силы и любопытства. Ежеминутно побеждая робость, он открывал все новые страницы, рождал кураж своего богатого приобретения и будущего обладания.
Объект вожделения, между тем, бросил перед ним домашние тапочки и, поправив прядь волос, провел за собой в комнату. Это была её комната, которую между собой ревниво делили цветы, книги, игрушки и множество всего, чему сразу было трудно дать однозначное определение. Ниспадающие по открытым книжным стеллажам ветвистые плющи скрывали угловатости интерьера и придавали бархатную мягкость внутреннему пространству. На компьютерном столике лежало несколько открытых книг, и были разбросаны диски, как будто кто-то перебирал их и был отвлечен от этого занятия.
Легко закружившись, она плюхнулась в мягкие пуфики дивана, стоящего у стены.  Халат, сбился кверху, обнажив красивый изгиб бедер, она одернулась, впрочем, не сильно поспешив. Захар, напряженно сглотнул, проглотив заодно и намеченную фразу. Мужчина никогда не пропустит ни одной важной детали женского тела, скорее он будет пускаться во все нелегкие, чтобы предложить игру по телесным правилам. И совершенно сбивало с толку Захара, когда игру начинала она, пытливо сопровождала своим вниманием все его взгляды. «Если она хочет покорить меня, так уже сделала это, может, дать ей понять это?». Он жаждал, чтобы она продолжала его заводить, но не знал, что с этим делать. «Первое свидание ни к чему её не обязывает, а я буду мучаться, побегу завтра опять к ней, это уж точно».
-А ты богато живешь. Я смотрю, готовишься к поступлению? – Захар перебирал на столе книги – а зачем на хлебозавод пошла работать? – недоумевал он.
В ответ она только задорно рассмеялась, ловко соскользнула с дивана, обнажив загорелые ляжки, и пропала на кухне. Оттуда донеслись звуки извлекаемых из шкафа чашек, чайных ложек. Аромат свежего чая наполнил комнаты. Теперь уже Захар развалился в пуфиках, разглядывая попавшийся на глаза знакомый диск. Ему было что сказать о музыкальных пристрастиях его королевы, и он собрался погрузить её в свои наблюдения. Женщины бывают на редкость не требовательны к музыке, звучащей дома, и просветить их в искусстве восприятия было для него скорее банальным мероприятием. Должна же она понять, что он представал перед ней в матросской робе не по своей прихоти, что он не чужд элегантных костюмов и всего что принято называть качеством и красотой окружающего мира.
- Видите ли, Мари – начал он, когда она входила в комнату -  Ваш аппарат не воспроизводит всех чудесных переливов и нюансов, задуманных композитором и аранжировщиком. А уж, сколько старались певцы и музыканты, но всё день и ночь пожирает угрюмая микросхема, сделанная среди рисовых плантаций Китая – вставал он ей навстречу.
- Можно просто Маша – она резво толкнула его в грудь, и он шлепнулся на диван, выставив при этом ноги вперед так, что ему удалось обхватить её. Она рассмеялась и больно ущипнула его ногу. Воспользовавшись замешательством, вырвалась из плена и отбежала к окну. Если бы она осталась стоять на месте, Захар не поднялся бы. Но теперь какая-то сила сорвала его с места, и он в три прыжка оказался рядом, обняв её за талию, привлекая к себе. Его губы потянулись к её губам, рукой он прижал её голову к своему плечу так, что она уже не могла вырваться. Он прислонился к губам, и они замерли в поцелуе. Насытившись ароматом её губ, локонов, тела, он разжал свою хватку. Она оставалась в его объятиях, наслаждаясь прикосновениями гладивших её рук. Прижалась лицом к его подбородку и затем отстранилась, разрывая цепь объятий. Отошла к столу, и, потупившись, приходя в себя, некоторое время смотрела на накрытый столик с чаем и конфетами. 
-Итак, Клод Моне, что же вы хотели изобразить на своем последнем холсте? – разгоняя лирику, начала она. Шлепнулась на пуфики, раскрывая фантик конфеты. Кот, дотоле застывший у входа в комнату, наконец, дождавшись хозяйку, прыгнул ей на коленки.  Нелюбезно поглядывая на конкурента, стал топтаться по её ногам, устраиваясь удобнее.
-Налей мне, пожалуйста, чаю – бросила она, когда Захар приблизился к столику и склонился над чашкой. Его заводила её постоянно присутствующая инициатива. И даже в своих посягательствах на её тело и ласки, он с удивлением ощущал себя ведомым.
Её податливость и мягкость, кажущиеся теперь все более обманчивыми, сверкали гранями упрямства и силы. Сверкали, когда она прогибала свой стан под его натиском, охватывала губами его губы, о чем-то просила или просто великодушно и щедро смеялась, признавая за ним право на слабость, право, которого, но не просил. Он чувствовал, что близок к моменту, когда может оступиться в своих действиях, и она выпорхнет из этой близости, будет еще досягаема рукой и взглядом, но уже неуловима, увлекаемая своими течениями захлопнет створки интереса к его персоне.
«Как она разнообразна» - думал он. Он не привык играть с женщинами на равных, тем более предполагать их лидерство, эта загадка сильно приперчила ощущения первого свидания. Однако она превосходно жонглировала ролями, и теперь предпочитала наслаждаться мягкостью и обаянием девушки, готовой принимать комплименты и заботу. Легкий бриз её слов, мыслей овевал его душу, тревожа и пробуждая доселе неизвестные переживания. Девичий мир её комнаты, ароматы цветов, чая, её присутствия, подобно сну, заполняли Захара радостью и тоской.

На лестничной площадке послышалось оживление, кто-то зазвенел связкой ключей. Она приподнялась, прислушиваясь:
-Отец пришел. Он у меня генерал – игриво продолжила, с любопытством следя за реакцией.
Захара это известие  действительно застало врасплох. Не ожидая от генералов ничего хорошего, он теперь думал только о бегстве и о том, как это будет выглядеть.
-Маша, ты дома? – донесся пожилой мужской голос из коридора.
-Да, и у меня гости – повысив голос, обращалась она к коридору через закрытую дверь.
-И что теперь делать? - растерянно глядя на неё, вопрошал Захар. Все-таки предполагая за ней поддержку и разрешение проблемы, собирался с духом.
-Па, я ничего не готовила, если хочешь чаю, иди к нам – продолжала она бороть расстояния громкостью голоса.
И тут же стала шептаться с Захаром:
-Ничего не бойся, ты со мной, скажем, что познакомились на выставке, на неделе я там была.
-Я никак не могу войти в гражданский образ. Военный всегда поймет, что я тоже военный – быстро в ответ шептал он - Да еще в этом маскараде. Недовольно оглядывая себя, он примеривал выражение лица, глаз, подобающее этому пестрому и не во всем подходящему по размеру наряду. 
Однако, он воспользовался тем, что шепот слишком сблизил их лица. Не в силах удержаться, он поймал рукой её подбородок, потянул к себе и тихо, нежно поцеловал щеку, губы. Прижался к волосам, упал в них, наслаждаясь ароматом духов, раззадоренным её теплом. Теперь они оба, не в силах просто так, разъединиться следили за шагами в других комнатах и коридоре. Вот он должен войти и они отпрянули друг от друга на безобидное расстояние. Руки потянулись к чашкам и блюдцам. Она неожиданно пролила уже остывший чай на ногу, и он припал губами к лужице, сползающей по ноге, насколько можно обхватив в поцелуе мягкий жирок. Она ахнула, замерла от удовольствия и истомы и, вдруг, наблюдая открывающуюся дверь, стала за волосы с силой оттаскивать его от ноги.
-Ну, здравствуйте всем, раз приглашали на чай, принимайте в гости – в комнату деликатно и мягко заходил немолодой уже, но довольно подтянутый, сухощавый мужчина, в теперь уже выцветшем, но по-прежнему элегантном спортивном костюме. Казалось, его приветливое выражение лица выдавало весьма дружеский настрой к любым гостям дочери, кем бы они ни были.
Захар какое-то время, приходя в себя от нахлынувших эмоций, кружения головы, не мог произнести ни слова. Слышал, что-то говорила Маша, они обменивались дежурными домашними новостями, но генерал внимательно смотрел на него.
«Да будь что будет» - уже думал Захар, не находя в себе больше сил вычислять и контролировать ситуацию. Он окончательно отдался её теплу и не собирался выгружаться из того возвышенного и романтического настроения, которое может возникнуть только на грани желания и его недосягаемости.
-Дмитрий Александрович – представился её отец, протягивая руку – будем знакомы. А вас как величать?
-Захар – ответил тот, протягивая руку и приподнимаясь для рукопожатия.
-Большой ценитель живописи, между прочим – выскакивая на кухню за чашкой отцу, на ходу кричала Маша.
-Да-а-а? – с нескрываемым удивлением и одобрением парировал генерал – сейчас расскажете о ваших увлечениях. Рисуете?
-Нет, учился в художественной школе, правда, потом стал все больше фотографией заниматься. Теперь пока что в творческом кризисе - они переглянулись с Машей, и она задорно расхохоталась. Захар сидел с несколько недоуменной физией, а Маша забавлялась рассуждением Захара о кризисе.
Ей нравилось, что кризис мог быть вызван ею, и тогда она сидит рука об руку с настоящим художником, тонко реагирующим на чувственные проявления, она тут же просунула свою руку под его, обхватив плечо, чуть склонившись и слегка прижавшись к нему. Кризис мог быть мягкой интерпретацией отлучения Захара от фотоискусства в связи со службой, и ей нравилось та легкость, с которой он преодолел такую разлуку с творчеством, что выдавало в нем мужчину, легко задвигающего проблемы. Она чертила носом по его плечу, пряча озорную улыбку от отца, которого так невинно обманывала, и, предлагая Захару найти ну хоть какие-то способы, чтобы незаметно её гладить и любить.
Захар, сидел как деревянный, односложно реагируя на темы беседы, полностью отдавшись дворянскому очарованию генерала, обаянию его дочери, то по-королевски капризной, то смиренной и покорной как скромная радость Золушки. Он любовался генералом, как любовался внутренней силой многих, известных ему старших офицеров. Улавливая, копируя, воспитывая в себе черты природного благородства и взращенной непотопляемости в штормах жизни.
В окно, с наивным любопытством, уже заглядывали далекие звезды, сожалеющие о том малом количестве тепла, которое они обречены дарить. Только доносившиеся сюда шумы моря напоминали Захару, что он на Земле, на той же Земле частью которой является его кубрик и вахта, его полк, следивший неумолимым взором за одним из оторвавшихся бойцов и всё настойчивее призывающий обратно в свое лоно.
Маша, вышла проводить его к подъезду. Она стояла на крыльце, на ступеньку выше, положив руки ему на плечи, предлагая как следует обнять её перед разлукой. Он чувствовал сквозь легкое платье её животик, положил руки на бедра, заметив их холод, стал заботливо и нежно растирать их. Забираясь руками на ягодицы, ожидал встретить отпор. Стоя на ступеньке, она положила голову ему на плечо, и он ощущал её горячее дыхание, запоминал пряный аромат.
-Придешь ко мне в гости? Я тебя встречу внизу под сопкой и пойдем к нам на вахту. Помнишь, как договаривались? – шептал Захар.
Она оторвала голову, внимательно посмотрела ему в глаза, молча, опять прильнула к груди. Захару было непривычно и странно повторять те слова, которые он говорил хлебозаводской девчонке, такой ухоженной, домашней девушке, которой она теперь предстала перед ним.
Он ждал ответа и был уверен, что она не согласится. Да и как он будет воспринимать её без окружающих цветов, книг, мягких игрушек. Лишенной защиты отца – генерала. Нет, лучше её образ останется таким как сейчас. Только бы она ждала его, а он насколько возможно будет бегать к ней. Он перестоит свою службу в угоду старшине, да хоть черту лысому, но получит поблажки, получит  разрешение на вольности. А в другое время старшина получит в его лице своего союзника по кубрику.
-Иди, тебя поймают – оторвавшись от него, холодно и чуждо глядя в сторону, тихо произнесла Маша. Её капризное недовольство то ли им, то ли судьбою, что её отрывают от тепла и продолжения, а он не может, да  и не вправе что-либо сделать, боролось с возникающей привязанностью к нему  - куда мне придти, где ты будешь меня ждать – вдруг шепнула она, потеплев, словно ударяя на словах «мне», «меня», «ты», как будто сделала отчаянный жест доверия и приказывала отныне оберегать себя.

***
Слух о прибывающей с учений колонне быстро распространился по полку. Под вечер все оставшиеся матросы собирались внизу у КПП для встречи. Сюда же пришли девчонки-связистки, служащие и живущие в гарнизоне. Длинный, растянувшийся по всему подъему в сопку среди лесов, караван машин, разукрасил дорогу фарами, подходя все ближе, пересекал границы части. Натужно гудя, машины, одна за другой, запыленные после долгого перехода, поднимались и выруливали на плац. Люди расступились по обочинам, встречая знакомые лица в машинах, приветственно махали, и шли следом, к месту стоянки. Стоял теплый вечер. Оживленные голоса и радостные встречи наполняли полковые плацы. Отгоняя машины на стоянки, переполненные впечатлениями, все постепенно расходились по батальонам.

На следующий вечер в полку разыгрывалось шоу. Замполит был большой энтузиаст коллективного воспитания и последователь Макаренко. По стилю подачи своих уроков неблагодарной и дикой пастве своей, его можно было причислить к классу «театралов» или по-современному, возможно, «шоуменов». Когда в полку происходило экстраординарное происшествие и «группа бойцов» попадала на гауптвахту, замполит лично расследовал все детали происшедшего, выявлял мотивы, и когда в нем  вызревал достойный «слог», он собирал весь полк в клубе, с «губы» приводили арестантов и взору открывалось первоклассное шоу. Родись он в предместьях Голливуда, масштабы его творчества вряд ли остались бы незамеченными. Зная, что приходится иметь дело не всегда с утонченным зрителем, он был сам себе и режиссер, и актер, и спецэффект. Взглядом-прожектором выхватывал очередного влипшего в историю персонажа, выделял его рельефно среди красно-бархатных занавесей, не просто вбросив несчастного актера в круг всеобщего внимания, а подведя  зал к приему героя. И подельщики не просто стояли рядом, свита играла короля. Это скорее был великолепный придворный спектакль, огорчало только одно, что однажды актером мог стать и любой из нынешних зрителей. Поэтому, отставив в сторону сочувствие, смиренно принимая все превратности судьбы, матросы от души смеялись над удачными ходами замполитовой мысли.
Как правило, действо происходило под вечер, когда все работы в полку прекращались. Зал, как всегда, был заполонён сине-черными фланками матросов с яркими гюйсами, среди которых проглядывали кители присутствующих дежурных офицеров. Пока замполит на сцене рылся в своих бумагах, в зале царило оживление.
Конвойные приводили группы арестованных, из своих же полковых и распределяли по сцене.
Замполит, полковник Шиповный, крупный мужчина лет сорока пяти, отвлекся от бумаг и блеснул глазами по залу. Рукой он подал жест начальнику караула, разрешив вместе с конвойными покинуть помещение:
-Кузьмин, забирайте своих орлов и пока свободны. Не разбегутся – покровительственно окинул он взглядом свою понурую труппу.
Постепенно шум стих, внимание устремилось к сцене, где замполит, начинал с прелюдии.
-Товарищи матросы, наш полк, с честью выполнивший серьезное задание командования, которое было возложено именно на нас, показавший выучку, боеспособность и высокую дисциплину, стало лихорадить. К счастью эта смута локализована и мы разобрались с нашими гуляками – покрывал зал словом и взглядом замполит – в нашем радиоприемном центре случилась гулянка. Вы знаете, что алкоголь и служба несовместимы. Это тягчайший проступок.
Это вступление не заводило и самого полковника, но важно было создать контекст, подготовить подкорку по-детски неразумного полка к кодированию прописными истинами.
Контекст был отчаянно прост. Был день рождения, и его решили отметить. Собралось человек 20, сейчас они все стояли здесь. Но поймать за руку возле праздничного стола, накрытого на укромной дизельной, не удалось никого, вовремя сработавший шухер в конце пирушки разметал всех по кубрикам. Офицеры сыграли подъем и вычислили нетрезвых. Именинника определить было несложно, но сложно было найти организатора. Замполит не мог и допустить мысли, что возможно пошедший на поводу именинник теперь будет отдуваться за всех. И вот теперь арестанты по очереди рассказывали, что и как было.

-Меня просили зайти в радиоцентр, чтобы передать мичману…  Я проходил мимо дизельной и увидел свет. Зашел, там стояли бутылки, картошка и какая-то закуска. Ну, я налил грамм 50, выпил. И дальше пошел…
Замполит после такого приступа раскаяния проезжался по персоне, по всем её заслугам и неудачам, замеченным по службе. Выделяя суть явления, как тО «хочет служить, но сбивают с толку» или «служить не хочет!!!». При последнем вердикте, интонации сталенели, поднимая вихрь мурашек, прокатывающийся по залу, многократно отражающийся, запертый в стенах, и затухающий, когда синусоида повествования устремлялась по оси юмора и вышвыривала приступы смеха на очередном пассаже.

А Захар, погрузился в свое шоу. Он представлял, как стоит на сцене с Машей, генералом Дмитрием Александровичем. Как замполит, заваривая красивую интригу, искусно и коварно пытается разорвать своими люциферовыми усилиями их прекрасное дружное трио. Как Маша наивно защищает их право дарить радость друг другу, как генерал со своими дворянскими пасами: «Да полноте, полковник. Право, какие страсти вы раздули из любви двух юных душ». Или нет. Генерал, потупившись, только скажет «Что ж ты меня так подставил, дружок. Ну ладно, пойдем разгребать…». И всю обиду положения не выплеснет, спрячет в себе. Скажет себе - «Сам старый дурак, отпустил девку, теперь показывай, как выбираться, предъяви свою справедливость. Чего напрасно руками размахивать».
Захар, в своих мыслях, отчаянно перебирая варианты, вербовал союзников от агрессии неутомимого морского режиссера Шиповного. Он знал, что не остановится ни перед чем, чтобы увидеть еще и еще раз Машу, и однажды столкнется в поединке, здесь в зале, перед полковником и полком. Извлечены и просчитаны будут все мотивы, ему предъявят счет. Главный цензор - по уставу, весь полк - по совести.  Он должен быть чист в своих отношениях, ему легко блюсти эту чистоту. Он не предаст генерала. Захару стало просторно и легко на душе, его отношения искренни и свободны. Сердце требовало такой же искренности от окружающего мира. Он благородно наблюдал спектакль и уже предъявлял счет всем, за свою будущую Голгофу.

-Меня просили сходить в кубрик, чтобы передать мичману… Я проходил мимо дизельной и увидел свет. Зашел, там стояли бутылки, картошка и какая то закуска. Ну, я налил грамм 50, выпил. И дальше пошел…- мямлил очередной арестант, призванный к ответу и пепелимый прожекторами глаз умудренного полкана.
В их клише разными были только направления движений: кубрик – радиоцентр, радиоцентр - кубрик. Когда очередной заявил, что он двигался в автопарк, все аж поперхнулись, но затем по достоинству оценив фантазии, вслед за замполитом, одарили за смелость аплодисментами. Те, кто искренне осознавал свою вину, из сочувствия к замполиту «наливал» себе 100 грамм. Замполит по достоинству оценивал любые факты раскаяния. В дальнейшем «налившие» 100 грамм сидели на губе вдвое меньше, чем пригубившие только 50. Словно вездесущий дракон, Шиповный проникал во все поры зала, его существо дышало жаром, внушая  бесполезность любого сопротивления.
-Я обещаю отпуск, прямо отсюда, с гауптвахты, тому, кто скажет – кто стол накрыл!
Все стояли, упершись глазами в зал, черпая интонации сочувствия, юмора и всего вперемешку.

***
Для очередного визита девушек был выбран отличный повод - день рождения одного из вахтенных бойцов, Румяна.
И надо же было такому случиться, Румян в тот вечер, как назло, залетел в наряд. Никто не ожидал такого серьезного поворота событий. Вся нарядово-вахтенная деятельность была в руках своих же старшин, с которыми всегда можно было «планировать службу». Как-то, видимо, расслабившись в ожидании свидания, Румян повздорил с лейтенантом и нарвался на неприятности.
-Пойдешь в наряд со мной, вот я тебе покажу, как служат, ты совсем обнаглел, малину развел себе – строгий вердикт замком роты был приговором и обломом.
Правда, путем сложных комбинаций удавалось вызволить его хотя бы до рассвета, но при этом рисковали некоторые бойцы полка.
Ближе к отбою, когда полк уже затихал, служащие и офицеры, живущие в городе, покидали гарнизон. Вахты, расположенные на самых верхушках сопок, в удалении от полка оживали своей жизнью. Праздники случались редко и поэтому все старательно готовились, чтобы не ударить в грязь лицом и сохранить в безопасности всех своих. Иначе театр Шиповного ожил бы на потеху полку. Никто не хотел стать его актером.
Жарилась картошка, готовилось всё, что удалось раздобыть нехитрыми способами. Из излишеств было сухое вино для дам. Сами довольствовались парой стопок водки, собственно, не ради питья и собрались. На повестке дня были подруги.
Внизу, у подножия сопки, Захар топтался в условленном месте, на шоссе, ожидая, когда же, наконец, они прибудут. Свидания уже устраивались и у одной пары даже завязались серьезные контакты. В этот раз девчонок просили привести подружку для Румяна.
Фары подъехавшей маршрутки ослепили Захара. Машина остановилась на обочине. Он внимательно всматривался вперед. Открытая дверь загораживала обзор, приходилось довольствоваться видом девичьих ног, резво выпрыгивавших на пыльную обочину. Надо было подождать, когда автобус отъедет и, убедившись, что сюда не принесло офицеров, можно было ловить в объятия ценный груз.
-Эй, привет. Я тута… - помахал рукой издалека Захар. Девчонки, обрадовавшись провожатому, устремились к нему.
-Почему не докладываешь обстановку – резво приближалась Оксанка, подруга Волохи, уже подготавливающая тому базу для дембеля здесь во Владивостоке. Сдружившись, они теперь воспринимали всё тянувшуюся службу как недоразумение, как страшную тягомотину на пути к уже ясным видам на совместную жизнь.
-Ксюха, тебе лично твой любимый добыл красного вина. Ему это чуть не стоило свободы – передразнивал её интонации Захар.
-Страсти какие. Ну-ка не расстраивай меня. Когда вашу армию, наконец, закроют. За бугром уже давно роботы воюют, а люди просто батарейки в них меняют.
Узкая тропинка бежала вверх, в низинах уже начинал скапливаться туман. В сумерках все слабее просматривались очертания вершин сопок, конечной цели их пути. Устало дыша, они сосредоточенной колонной поднимались, отбирая у могучей сопки террасу за террасой. Замыкающим шел Захар, держа за руку Машу. Она впервые приехала к нему сюда, и он был встревожен её молчанием, её то радостными, то грустными глазами.
Вверху, на бруствере, окаймляющем вершину и нагруженном корабельными орудиями, ткнувшимися мощными стволами в просторы, гостей уже поджидали. Бетонированный бруствер шел вдоль всей вершины, формируя большой внутренний двор и сад возле бункера, сооруженного в сопке. Инфраструктура сооружений открывала прекрасную линию обзора и обороны, в зависимости от политических раскладов. Местность была не лишена зелени и уюта, со дворика начиналась стометровая дорожка серпантином, вдоль сирени и багульников к геодезическому знаку «Отметка высоты». Если бы убрать маскирующую окраску стен, сооружений, сами пушки, то окрестность легко бы воспринималась как фрагмент летней деревеньки, пожираемой наступающими с низовьев лесами, или даже предгорной турбазы. Но последователи древней мудрости «Хочешь мира – готовься к войне» превратили этот живописный уголок в апогей милитаризма.
Компания приблизилась к брустверу, где их поджидали. Задирая головы вверх, девчонки ловили протянутые к ним руки. Лешка, Волоха и Столяр вылавливали их снизу и подхватывали наверх, норовя поближе прижаться к молодым, разгоряченным телам.
-Хороша ты на каблуках, мать – весело подхватив на руки новенькую девушку Столяр опускал её с бруствера во дворик.
-Я не мать, я Оля – обиженно ответила новенькая.
Остальные уже привыкли появляться в удобной спортивной обуви. Их ноги, украшенные кроссовками ничуть не теряли своей прелести. Парни жадно выхватывали детали женской наружности, наполняя себя гармонией тел, движений, голосов.
Стол был накрыт скромно и прекрасно. Прекрасное состояло в украшении блюд зеленью, которую, было, наладились выращивать на укромных солнечных склонах. Идея родилась случайно. Как-то разгуливая по сопке, один из вахтенных обнаружил ростки конопли. Так как он относился к «местным», он бережно отнесся к своей находке. В следующий визит парочка «местных» прибыла на место с водой для полива. Пропололи, укрепили рядом грунт камнями, чтобы легче было находить. «Западники» презрительно отреагировали на такие извращения. Однако идея повозиться в земле навевала грусть и заставляла шевелиться предприимчивые мозги. И на солнечную сторону склона зачастили две бригады, одна растить коноплю, другая – за разводимой петрушкой. Договорившись, усилия объединили.
Как-то командир роты пришел с проверкой вахты и увидел расчерченный шахматкой график поливов. Обратив внимание, что в списке присутствуют и деды и молодежь, он похвалил: «Мытье полов? Молодцы, никакой дедовщины». У бойцов отлегло от сердца.
Вспомнили именинника, страдающего внизу в наряде и наверняка тоскливо поглядывающего на вершину. Решили выпить за его здоровье заочно. Веселье постепенно разгоралось. Захар, отрываясь от общих разговоров, всё чаще поглядывал на Машу. Видно было, что это не её круг. Её заводило всеобщее веселье, но, казалось, она парила поверх разговоров, не впуская в себя мелких, сиротливых слов. Как белоснежный кораблик, мечтающий о больших морях, она ждала глубины.
Захар приподнялся, склонился над ней, чувствуя, что только единственным действием, но точным он может вырвать её у приговора тоски, читаемого в глазах.
-Японцы передавали звездопад на сегодня. Пойдем на верхушку, смотреть – не дав ничего сообразить, он увлек её за собой к выходу.
Они открыли дверь, свежий, прохладный бриз встретил их. Ароматы увядающих трав и слабо доносившееся дыхание морского простора кружило ей голову сильнее вина. Уже стемнело. Захар повел её по дорожке среди кустов сирени и низкорослых деревьев на самую макушку. 
-С каких это пор ты знаешь японский – лукаво улыбаясь, но, радуясь, что он вытащил её из-за стола, произнесла Маша.
-Я на их ключевые слова реагирую. Правда, уверенно знаю только два: «самураи» и «камикадзе».
-Я дарю тебе третье слово: «фукуруи». Это цветы вишни – благородно изрекла она, запрокинув голову на небо, по-детски мечтательно спросила - а если звезды не захотят падать?
-Ну, если мы покричим, и они все равно не захотят, то это уже повод обидеться - они медленно поднимались вверх, взявшись за руки.
-Я никогда еще не обижалась на звезды – задумчиво произнесла Маша, - Интересно, какие бы это повлекло последствия? – вопросительность и серьезность освещала краешки её глаз.
-Дежурная стая звезд ждала бы твоего выхода из дома и кланялась бы тебе, пока бы ты их не простила – напуская густых басов, как будто разговаривая с чудищами, чеканил Захар.
Они достигли самого верха. Сопка дарила им прекрасный вид на все стороны света. С двух сторон виднелся огромный океан и маленький Амурский залив, с двух других сторон, озаряемый лунным светом, простирался бархатный мир сопок, покрытых лесом. Волны их вершин убегали за горизонт. Небо, усыпанное звездами, нависло над головами. Казалось, что на такой высоте люди сами принадлежат небу и звездам.
Маша, стала поеживаться на ветерке. Захар обнял её, обхватил крепко и развернул к себе.
-Машка, как мне тебя не потерять? – откровенно и внимательно глядя в глаза, произнес он.
Она рассмеялась, прогнулась в его руках назад и свесилась вниз головой над бездной мира. Волосы растрепались, развевались на ветру.
Захар схватил её на руки и стал кружиться. Звезды замельтешили хороводом. И вот уже небо раскручивало светящиеся кольца. Он не удержался и полетел в траву, выставляя вперед руку, чтобы защитить её от падения. Они обушились в сухую пожухлую траву.
-Ай, больно же – опомнилась она, но Захар одним движением уже задрал блузку, целуя грудь, сорвал пуговицу, распотрошил молнию брюк и коснулся ладонью шелковых трусиков. Она еще пробовала вырваться, но стихла и покорилась его страсти, стала догонять его бурный натиск своим все более горячим, учащенным дыханием, все более крепкими объятиями...

Бункер тихо бурлил своим праздником, все уже расстались с мыслью увидеть Румяна, в конце концов, было бы, о чем сожалеть. Жизнь, состоящая из сплошной череды радостей и обломов, стала привычным фоном, на котором душа отыскивала только ей известные утешения.
Лешка собрался пойти на улицу налить воды. Ольга, сидевшая рядом, уловила его движения из-за стола, повернув голову и внимательно прочитывая взгляд, быстро кинула:
-Ты на улицу? Возьмешь меня с собой?
Лешка протянул руку ей навстречу. Она взяла её, поднялась и последовала за ним.
-Хочется покурить, что-то я засиделась – говорила она, на ходу одергивая прилипшее к бедрам платье. Лешка голодными глазами глядел на стройную фигуру, обтянутую легким цветным платьем. Красивые ноги в туфлях на каблуках были просто невиданной роскошью. Год он не видел подобной красоты.
Выйдя на улицу, они подошли к столику с лавочками, расположенными возле линии бруствера. Она захотела сесть на стол, и Лешка, воспользовавшись моментом, уверенно обхватив её, помог подняться. Они закурили. Растаявшие за дверью веселые застольные разговоры, взрывы смеха и просто безудержный треп от души, не создавали впечатления знакомства. Приходилось знакомиться заново. Под таким разверстым, близко-интимным небом, врывающимся в тела, захватывающим души, подчиняющим всё и вся своей лирике, под таким небом хотелось стоять, обнявшись, слушая неугомонный ветер.
-Помнишь, тогда, неделю назад? Это я разговаривал с тобой по телефону – не спеша, начал Лешка, устремляя взгляд вдаль - ты мне показалась тогда совсем другой.
Она в удивленном ожидании подняла взгляд на него:
-Почему я теперь другая?
-Сначала я удивлялся, а сейчас мне кажется, я понимаю. Одна твоя половинка любуется другой. И ей важно «нравиться». Может, ты просто приучила себя к этому?
-Ты наблюдатель – она улыбнулась - а у тебя остался дома кто-нибудь? Подруга?
-Никого не успел завести. У Захара была подружка, мы втроем в кино ходили. Нам было весело, она девка деловая была. По-моему Захару не такая нужна была. Он что-то булькал иногда про это. А ты говорила, что развелась, потому что вдруг почувствовала несвободу?
-Видимо, я менялась быстрее, чем он. А потом решила, зачем мне тащить балласт. Я слишком рано увязла в нем, в тюлене, а вокруг столько мужиков - она вдруг вскинула голову, задорно блеснула глазами - Я иногда их хочу – она рассмеялась.
-Тебе не хватает доказательств, что ты желанна?
-А какая я?
Он подхватил её на руки. Изображая, как грузовик, то задний, то передний ход, с легким девичьим телом на руках, стал, урча «мотором» разворачиваться и выруливать к белеющей в свете луны бетонной кайме бруствера. По большим ступеням поднялся на него. Внизу, вдали открывалась прекрасная картина сверкающего прибрежного города и залитой огнями каймы Амурского залива, прокинутого вдоль него шоссе.
-Ух ты, как здорово – воскликнула Ольга – каждый вечер любуетесь?
-Поуправляй мной – уткнувшись в ее волосы, прошептал он – пока я твой грузовик и не сломался мотор.
-Газ – весело скомандовала она – еще быстрее…
Они плыли вдоль бруствера, наблюдая картины, открывающиеся с разных сторон сопки. Она доверилась его рукам и следом за тем пустилась в откровения, в самой разнообразной интонации, делясь впечатлениями от соприкосновения с таким жестким, угловатым миром, где невозможно найти укромного уголка, чтобы однажды довериться кому-то и согреться.
Вернувшись во двор, они наблюдали уже всю компанию, вывалившую подышать озоном и распределить помещения на ночевку.
Ольге, сказали, что Румян уже поднялся на соседнюю вахту и ждет её там, метрах в трехстах отсюда. Небольшая компания, отделившись от остальных, пошла на соседнюю вахту, захватив с собой Ольгу. Та, смутившись, но подчинившись оговоренному разделению, опустив голову вниз, двинулась вслед за ними. Издалека, обернувшись, помахала рукой Лешке, напряженно вглядываясь в его силуэт.
Лешка отправился в опустевшую дежурную комнату, выключил свет, достал припасённый матрасик, кинул его на пол и растянулся на нем, упершись раскрытыми глазами в потолок. Темноту озаряли блики подсвеченных приборов и высвечиваемых радиочастот, приглушенно врывался эфир летящих бортов. Лешка молча лежал ни о чем не думая, выпуская невидимый дым сигареты. Тот иногда попадал в ореол то зеленой, то рыжей, то фиолетовой подсветки, рисуя узоры и растворяясь, показывая как недолговечно всё, что отпускаешь от губ, от рук, от себя.
Он пробудился от тихого, но настойчивого стука в дверь. Казалось, дремал совсем недолго. «Кого еще принесло!» - дернулся с пола, резко включил свет, соображая, что это мог быть дежурный офицер с проверкой.
Подошел к двери, прислушался и громко спросил:
-Кто там?
-Это я – неуверенно и испуганно ответил женский голос из-за двери.
Он открыл дверь, в ночи разглядел фигуру Ольги. Она неуверенно протянула руку к нему, не зная, что и сказать. Он взял её и притянул к себе. Прижал её лицо к своему и почувствовал мокрые от слез щеки. Роль подруги именинника, придуманная для неё коллективом, совсем не подошла ей. Она сбежала.
Раздался позывной рации. Лешка оторвался от Ольги и пошел взять тангенту.
-Человек у тебя? – тихо и твердо донесся голос из эфира.
-Да – узнав ребят с соседней вахты, ответил Лёха.
-Ладно, отдыхай, конец связи – ответил металлом эфир, и связь оборвалась.
Ольга растерянно стояла в проходе, не решаясь куда-то пройти, что-то сказать. В освещении, он увидел, что она порвала платье. Видимо, пока не разбирая дороги, зарёванная, бежала через кусты и ухабы.
Что делать с женщинами дальше, Леха не знал уже ни в теории, ни на практике. Содержание его души выплеснулось в действия рук и тела.
Одна из любимых радиостанций доносила с берегов далекой Японии звуки лирической музыки, заполнившей бункер, он обнял её за талию. Не ориентируясь в пространстве, они уже кружились в танце, под потолком пестрым змеем метнулось сорванное платье, опрокинутое на матрац тело дарило аромат женщины, он прильнул своей грудью к её, раскрывая руками и ногами всю навстречу себе…

Раннее утро, стирая с неба первыми лучиками и рождавшейся голубизной, отцветшие звезды и луну, объявляло новый день. День, открывший новых и старых знакомых друг другу, принесший невыспанную слабость и радость. Парочки, в удалении друг от друга, стояли на бруствере и прощались. Кто-то шептался, обнявшись перед расставанием. Захар, спрыгнув вниз, принимал на руки растрепанную и заспанную Машу. Видно было, как не хотел он опускать её из рук на землю, но отпустил навстречу подругам. Помахав на прощание, они скрылись в лесочке, спускающемся к заливу и протянувшемуся вдоль шоссе. Парни собрались на вахте, одни сразу ушли в часть, чтобы не возмутить спокойствие полка, другие подхватывали разгорающуюся в эфире утреннюю работу.

***
Придя вечером в кубрик, Лешка заметил общее возбуждение, сбившись в кучки, матросы что-то оживленно обсуждали. Он впервые услышал про командировку на Кавказ. Как будто в этот зависший между небом и океаном, не растревоженный  доселе мир, ворвался демон чуждых и таких ненужных сейчас перемен. Время, которое уже привыкли считать своим союзником, уступало свои права нешуточному року, неизвестности.
Захар решил, во что бы то ни стало, бежать в самоволку, чтобы предупредить Машу о скором расставании. Правда как отнесется к этому её отец – генерал. Это ведь слишком нагло, заявиться, когда он уже знает обо всем. Машка, совсем ребенок, нет бы, сказать отцу, что была тогда ночью у подруги, призналась, что была на свидании, да еще в какой-то воинской части. Отец безуспешно пытался разузнать какие просветы были на погонах того лихого кавалера, чтобы определить род войск. Но Маша не понимала что такое «просветы», уперлась глазами в пол, и отец не выдержал, отстал. Девушка она была упорная, если что-то втемяшилось ей в голову. Она никогда не оправдывалась по поводу своих поступков, считая себя в силах гнуть линию судьбы, как ей подсказывает чутьё.
Отец, скрипя сердце, думал, что, наконец, они переедут на запад, где время позволит его жене, Машкиной матери, из-за несносного климата не вылезающей последнее время от врачей, да из санаториев, всерьез присмотреть за дочерью.

***
Полк стал готовиться к отъезду, появлялись новые офицеры. Их открытые, располагающие к контакту лица вызывали расположение. Первый раз у Лешки произошел контакт с особистом. Его вызвали к одному из новых офицеров. Говорили, что он воевал где-то на востоке, мало ли где это могло быть, под боком и Вьетнам и Камбоджа.
Это был майор лет сорока, с круглым, миловидным как у девушки, лицом.
-Садитесь, угощайтесь – он протянул сигареты, что было невиданным жестом, Лешка потянулся за угощением.
Они потрепались о гражданке, о впечатлениях службы.
-Хорошо в батальоне оружие хранится? – вдруг поинтересовался офицер – как бы вы его смогли украсть?
Его интересовало отношение к оружию, дисциплина, взаимоотношения сослуживцев.
-Вы слышали, наверное, что нам предстоит командировка - выпуская дым вверх и внимательно наблюдая за Лешкой, отеческим голосом вещал круглолицый майор.
Леха утопал в ощущениях надвигающейся неизвестности. Всё, казавшееся раньше таким привычным, вдруг начинало обжигать опасностью, пока далекой, бестелесной. До него впервые начинали доходить слова про «надежность команды».

***
Как-то, поднявшись на вахту, Захар встретил там Ксюху, пришедшую самостоятельно в гости к Волохе. Она на правах близкой подруги уже вовсю распоряжалась его судьбой. Волоха, такой грозный старшина, управляющий ротой в отсутствии офицеров, со смирением зайчика внимал её речам. В его глазах сослуживцы читали «Да, всё так и будет». Когда Ксюху слишком заносило в повествовании, он чуть напрягался, поднимал глаза и отражал «Да хрен с ним, привыкну и к этому». Со своим пацанским опытом детства, он был не подготовлен к возможному «вероломству» будущей супруги. Миссию подготовки незаметно для себя и всех выполнял Столяр. Этот умудренный опытом студент слету находил нужную фразу, и кодировал, кодировал… «Бабу менять, тока время терять» - высказался он как-то по поводу Волохиных жалоб, впервые заронив в том зёрна смирения. «Какая разница, кто тебя дожмет капризами. Ты отвечаешь перед бабой только за то, чтоб у тебя стоял на неё. Иначе, братан, это обман, причем тупой. Все равно подкаблучником будешь. Если бабу не уважаешь, то зачем при себе держишь, а если уважаешь, то придется потерпеть её шпильки на спине. Так что, не перебди лишнего - он ободряюще похлопывал по плечу и, вздыхая, продолжал - каждый толковый мужик – подкаблучник. А если нет, то присмотрись – или балабол или дурак». Для Волохи многое встало на свои места, заиграло счастливыми красками бытия с его неизбежным злом в виде маленького ошейничка.
Захар стоял на бруствере рядом с Ксюхой. Ветер трепал её волосы, играл узорами шелковой косынки, повязанной на шее.
-Ой! – крикнула она, вдруг присев и прижимая рванувшее вверх платье к коленкам - не придет твоя дворянка, я ей звонила. Передавала тебе поцелуй – перекрикивала она ветер.
Они смотрели туда вниз во Владик, чуть подернутый дымкой тумана, теперь такой злой, не желающий отдавать Захару его возлюбленную. Захар повернулся к Оксанке, стараясь уловить интонацию. Ему явно нужен был перевод с женского на русский. Она, помолчав, продолжала:
- Сказала, если ты придешь к ней, то звони три раза, тогда она побежит дверь открывать, чтоб ты на отца не нарвался.
При этих словах у Захара отлегло от сердца.
-Наломал ты бока девчонке, тебе не говорили что ли, что в постель, причем мягкую, нас укладывать надо, а не где попало иметь. Мы же нежные, меня Волоха сначала за ноги брал так, что я в синяках вся ходила – сочувственно продолжала она, глядя на растерянность Захара.
Но тот уже светился радостью: «Машка, будет тебе постелька, только добраться бы до тебя…» - ликовал он – «Надо Столяра за жабры брать, чтоб гад, все доложил про поверхности для женской попы. Больше так подставляться нельзя, она точно меня пошлет».

***
Поздним вечером Захар вновь появился в её палисаднике. Двумя часами ранее, три баталера, стащив всю гражданскую одежду полка в одну бытовку, надевали его как на последний парад. Дневальный отгонял любопытных от дверей, чтоб информация случайно не просочилась офицерству.
Взметнувшись вверх по лестнице на второй этаж, он уже стоял возле её квартиры. Три звонка, быстрый стук шагов за дверью и вот уже она выпорхнула наружу, прикрыв за собой дверь. Лицо её сияло радостью, она обхватила его руками.
-Зайчик мой, скакал лесом, чтоб меня увидеть – терлась она своей щекой о его, влажно касаясь губами уха. Захар обнимал её, и все пытался побыстрее утащить из дома.
-Куда ты хочешь, чтобы я пошла? – удивлялась она и останавливала его – у меня отец дома.
-Пап, я здесь – приоткрыв дверь, внутрь помещения крикнула она на всякий случай.
«Господи, совсем домашняя дочка» - сокрушался Захар, не зная как вырвать её отсюда.
-Пойдем вниз, просто спустимся, поговорим. Не торчать же здесь – быстро шептал Захар, помятую последние наставления Столяра, что женщину, как и «Жигуль» сначала разогреть надо, а потом езды требовать.
Он стянул её вниз по лестнице, подняв на руки, иначе она при любых усилиях с его стороны, чуть выше обычного, хваталась за дверную ручку и хитро улыбалась. Они нашли укромный закуток при входе в подъезд.
-Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Может, мы просто погуляем. Не здесь же торчать.
-А еще чего ты хочешь – игриво дразнила его Машка.
-Может это последнее наше свидание, мы же скоро уедем – с напряжением и болью в глазах он всматривался в неё.
Она прижалась к нему:
-Неужели от вас не отстанут – в тихом голосе слышалась тревога и досада.
Она отслонилась прочь, выскользнула из объятий:
-Пойду отцу скажу что-нибудь - еще не теряя связи руками уже взошла на ступеньки, вдруг приблизилась – но мы же не будем трахаться впопыхах? Я не хочу так.
Её глаза, приблизившись вплотную, полыхали вниманием. Захар не ожидал, что однажды так напугал её своей страстью, в его глазах читалась растерянность и единственное желание всего лишь быть вместе, больше ничего.
-Милый мой зайчик, мне надо почувствовать тебя – нежно сказала она, легко проведя рукой по его виску, щеке – Я быстро – бросившись вверх по лестнице, крикнула напоследок.
Полчаса Захар, мучимый ожиданием, прислушивался к каждому скрипу: «Неужели не отпустят… что-нибудь случится… Нет, это она капуха такая, пока оденется, накрасится, в зеркало раз сто глянет… »
Наконец послышались звуки:
-Пока – донесся сверху женский голос, хлопнула дверь, и застучали каблучки по лестнице.
«Какая умница! Отпросилась» - торжествовал Захар, готовый вылететь ей навстречу. Он метнулся вперед, когда она была почти внизу, и схватил её в объятия. Она, довольная, улыбалась.
-Надолго? – с замиранием сердца спросил Захар
-Как вести себя будешь – хитро засмеялась в ответ.
Подойдя к выходу из подъезда, она придержала его за руку.
- Иди по самой стенке, улица простреливается папА – предупредила она, на французский манер, произнеся «папА».
Захар повернулся, уточнить про «зону прострела», она улыбнулась и шлепнула его по ягодицам. Рассмеялась, прижалась к нему:
-Обожаю у мужиков ягодицы выразительные, они у тебя ничего… - влажно прошептала на ухо и, оттолкнув вперед, шлепнула еще раз – смелее… – рассмеялась вслед.
Пока он быстро двигался под самой стеной дома, пытаясь быть незамеченным, она стояла на крыльце и хохотала. 
-Обожаю послушных мальчиков – догнала она его, ожидающего на углу дома и, запуская руку в волосы, внимательно следила за его реакцией. Захар закипал под взглядом её серых, блестящих глаз. Она прислонила ляжку к его «реакции» и,  почувствовав тугое напряжение в брюках, рассмеялась – О-о-о!? Но ты помнишь, что мне обещал! – покачав пальцем у его носа, продолжала дразнить она.
-Боец, и куда ты меня потащишь? – с любопытством и вызовом в голосе произнесла, когда они подходили к оживленной улице, уже разгорающейся огоньками  – могу научить, как с генеральшами обращаться…
Захар, растерявшись поначалу,  теперь решил собраться силами и обуздать буянку. Он, хитро улыбаясь, покосился на нее, хватанув за талию, придавил к своему боку.
-Ай! – она вскрикнула.
-Генеральша, забыла, что недавно уже «обращался»? И даже неплохо, мне показалось…
-Ты не обольщайся на свой счет, я просто забоялась тебя – продолжала дерзить Машка – ну а потом решила, видно судьба моя такая, раз уж ты так хочешь.
-Это от страха так крепко ко мне прижималась? Даже спину расцарапала – с иронией парировал Захар.
-Правда? – удивилась она и расхохоталась, шлепнув его по бедру.

У Захара, задолго до этого дня, вызревала идея увезти Машу к ресторану «Поплавок» на Амурском заливе. Шаг за шагом он приближался к своей цели. Взмах руки и вскоре встречные фары метнулись к обочине, перед ними открылись двери «Тойоты». Микроавтобус имел любопытный интерьер. Сиденья поворачивались вокруг своей оси, раскладывались в любой наклон, салон из бежевых кож был довольно уютным и просторным. 
-Для генеральши этот ковер-самолет подойдет – сказал Захар, поворачиваясь к Маше и предлагая ей руку. Она очень внимательно подала ему руку в ответ, грациозно подошла и, пригнувшись, скрылась в салоне.
Замелькали огоньки улицы, Захар усадил Машу напротив, развернув сидения к себе, положил руки на её ноги, медленно скользя ими вверх, поднимая платье. Она наблюдала за ним, потом быстро одернула одеяние, скользнула на соседнее с ним сидение, к окошку, откинувшись к нему спиной и прижимая его руки к себе.
-Держи меня крепко, и я никуда не убегу – шепнула она ему, кусая ухо.
Перед ними бежала дорога вдоль залива. Огни протянувшихся вдоль всего берега поселений, мелькающая слева панорама водной глади, залитой лунным светом.
-Машка, ты представляешь, природа ждет нас – восторженно шептал он ей на ухо - Как сейчас обалденно на «Поплавке». Я там ни разу не был, но сколько раз наблюдал его с высоты. Я просто мечтал побывать там с тобой.
Она сидела, откинувшись на него спиной, глаза скользили по открывающейся за окном панораме, повернулась к нему и уткнулась в плечо:
-Мне нравится твой запах – она водила носом по его руке и затихла, когда он, склонившись к волосам, вдыхая аромат волос, поцеловал её.
«Тойота» подкатила к пирсу, с которого открывался вид на затерявшийся среди вод ресторан. Они побежали по мостку, залитому светом и уходящему далеко в залив,  туда, откуда ветер доносил звуки музыки.

***
Вечерняя поверка в кубрике подходила к концу. Волоха, как старшина, зачитывал журнал на построении.
-Николаев Алексей!
-Я!
- Николаев Захар!.. отставить… в курсе – отчетливо и негромко проговорил он себе под нос, вдруг вспомнив что-то и  углубившись в журнал, черкая ручкой пометки.
После отбоя, отправив молодых в койки, сами высыпали на улицу, в вечернюю теплоту, покурить и обсудить волнующие всех события на Кавказе.
-А я считаю, что проникновение в культуру должно было пойти. У нас в ВУЗе иностранцев было пруд пруди. Интеграция в пришлые культуры шла - будь здоров – вещал Столяр о своём пережитом - С нами араб один жил, Машел, мы его Мишей звали. Английский знал, арабский, ясное дело - родной. Русский учил, ежедневно. Со словарями постоянно, даже с какой-то бабой связался, чтоб она его стихи по-русски научила писать. Сидим мы как-то всей компанией, картофан жуем, общаемся, вдруг чегой-то он напрягается все больше, и как вскочит, как заорет:  «-Everyday, «блят», «блят»! What is it «блят»?» Ну, мы его насилу успокоили, парень словари то все уже измял, а бестолку, слово понять не может и в перевод вплести. Ну, сначала дня три ему втолковывали про связку слов, даже сами, было, задумались, а на хрена она? Но ведь как–то речь сразу плавнее делается, да? Культура и традиции, одно слово. Миша, видно было по глазам, не понял, но просто поверил – проникновенно продолжал Столяр.
-Да, чтоб эксплуатнуть традицию – знания нужны, а не пушки, ясный перец – подытожил, затягиваясь, Архип.
-Архип, ты, чем больше знаешь, тем больше проблем у тебя – толпа отозвалась хохотом.
-Леха, три дня тебя пытался поймать, куда ты пропал – отведя под локоть в сторону Лешку, интересовался Столяр – на построении ты вроде в строю, а потом вжик и нету. Я слышал вы какую-то затею насчет «подработать» придумали? У меня тут тоже краля во Владике объявилась, надо бы на вечерок пропасть, только деньги нужны.
-Легко. Нас Старик свел тут с одними.
«Стариком» звался один из старых полуслепых служащих полка, бывший старший прапор, который идеально поддерживал контакт с местным населением и «воевал» теперь в подсобном хозяйстве со свиньями.
-Тут на склоне сопки кладбище знаешь? – спросил он Столяра
-Знаю, и чего? Думаешь, пора? Я еще помучаться хочу – серьезно сострил тот.
-Мне как сказали, сколько там стоит могилу выкопать, я не поверил - как ни в чем не бывало, продолжал Леха - правда, когда с Захаром первый день корячились – всё прокляли. Одни камни. Столько камней! Обратно в эту яму их не уложишь – поднимая брови и показывая удивление, говорил Леха – мы договорились со Стариком, что треть ему за посредничество отдадим, а он если что в полку прикроет. Ну, он нам наряд на свинарник и выписал. А мы уже от него с лопатами на раскопки. Первый день – измотались, думали, ну наколол нас старик, потом ничего, привыкли.
-Я один выкопаю или мне кого в помощь брать? – консультировался Столяр.
-Ты свою кралю притащи, чтоб вместо радио работала, может, и один потихоньку выкопаешь. Но на это целый световой день уйдет.
-Какое радио!? Там такая фифа. Мне Захар про его Машку рассказывал, вот в моём случае такой же диагноз. А тут так некстати эта командировка – Столяр сплюнул от досады – ну взял человека послужить, поставь потом на место. Никакой личной жизни с этими козлами. Короче, вы теперь с Захаром богачи  - на всякий случай он со слабой надеждой взглянул на Леху.
Леха улыбнулся, хлопнул его по плечу:
-Боюсь что в данный момент мы уже не богаче тебя.

***
Машка прыгала от столика к столику, пытаясь выбрать самый роскошный вид и подходящий букетик на столе.
-Зайчик, ты представляешь, если бы мы пришли в пятницу или субботу. Какая ты умница – выразительно декламировала она, как актриса или воспитатель детсада.
Захар, чтобы не сильно мелькать своей, не совсем впору гражданкой, присел за первый попавшийся стол на открытой веранде. Машка выбрала столик рядом и села. Они сидели молча за соседними столами, глядя друг на друга и ожидая, кто же проявит первым стремление к компромиссу и подсядет к другому. Смягчив позиции, она помахала букетом из-за своего стола и показала как губами и всем своим существом тянется поцеловать его. Захар понял, что, наконец, она выбрала их место, и подсел рядом.
Пока они изучали меню и дотошно расспрашивали у официанта про вино, свободных столиков осталось совсем мало. Невдалеке расположилась компания морских офицеров со своими подругами, что немного напрягало Захара. Наконец, он не вытерпел, составив стулья рядом, он пересел к Маше и обнял её. За спиной остались люди и суета ресторана, впереди только простор и тишина уснувшего залива. К ногам послушно прибежала лунная дорожка.

-Я не говорила тебе, что хочу уехать – начала Маша, сосредоточенно и мечтательно глядя в даль.
Захар вопросительно, с тревогой посмотрел на неё.
-Меня приглашают поучиться в Англии. Всего лишь год пока. Дальше неизвестно. У папы есть хорошие знакомые, они всё могут устроить.
Захар сидел, молча уставившись в ночь, даже не делая усилий понять происходящее.
-Зайчик, милый, я хочу воспользоваться этим шансом – вдруг резко развернулась она к нему. Лицо, по-детски умоляющее понять и отпустить внимательно следило за его опустевшими глазами.
Он поборол себя, повернулся к ней и улыбнулся в ответ. Но улыбка всё же растаяла. Положив подбородок ей на темечко он смотрел вдаль и пытался понять и осознать как надо принимать то, что вольные и прекрасные птички улетают с ладони, оставляя нам наши привычки и любовь, а мы, тем не менее, должны зачем то продолжать жить и радоваться с пустотой, с дырой внутри.   
-Я хочу выплыть из этого ада и грязи, понимаешь? У меня есть шанс сделать себя и потом помочь всем кого я люблю. Я не собираюсь жить в шоколаде одна. Ты не представляешь, какая я сильная, я готова платить за все, что для меня сделали, но мне нужен еще один, всего лишь один малюсенький этап – говорила она с надеждой и уверенностью, давая понять, как бы далеко ни были эти обнимающие её руки, она всегда будет чувствовать, для кого и чего её усилия - и этот шанс не мог не подвернуться, он просто сам меня нашел.
-Моя мать болеет в этом климате и отец все утешает её баснями, что однажды они уедут на запад и у них будет там большая квартира. Он будет заведовать кафедрой, и жизнь будет спокойной. Мать слушает, она почти наизусть всё это знает, но она его любит, и всё всегда терпела – продолжала она свою историю – а я задыхаюсь здесь не от влажности. Это город такой, его аура. Я раньше любила его, а теперь он меня душит. Здесь даже дома стоят строем, вокруг военные, форма, погоны, барабанная дробь и знамена… – распалялась она – Мне свобода нужна, чтобы рядом все прыгали как кузнечики, а не взметывались по горну и неслись напропалую в ночь, не думая о жизнях своих и своих детей. Чтобы каждый был своим государством, своим свободным государством – она вдруг застыла, найдя давно искомое слово, чуть слышно прошептала губами – свобода мне нужна. Мой милый зайчик, мне нужен климат со свободой. Я в нем расту и цвету – задумчиво глядя в нахмурившееся море широко открытыми глазами, бросала она ему слова, как будто ей было наплевать, что она злит это море, что без спроса отрывает себя у него, что её непочтительность правее всех прав бывшей возлюбленной стихии, привыкшей к протекторату надо всем и вся.
Захар гладил её волосы рукой, как будто успокаивая, согревая, убаюкивая восставшую рыбку. Её голос теперь звучал без надрыва, спокойно как лирика души, нашедшей утешение для прошлого и радость нового пути.
-Отца кидали по гарнизонам, было время, мы жили очень тяжело. Я тогда была маленькая и отец зимой, чтобы постирать мои пеленки, приходя уже за полночь со службы, рубил лед, нагребал его в большие корыта. Заледенелой головой и ногами вышибая дверь, затаскивал всё в сени. Потом рубил дрова, на костре топил лед в воду. Но он всегда улыбался матери и мать ему – задумчиво и просто рассказывала она историю детства – Я как сейчас помню его усталую и дерзкую улыбку, как будто этой дерзостью он заряжал сил и любви для такой жизни – она перешла на шепот - во мне эта улыбка живет, представляешь? Она меня так питает, что я чувствую себя мотыльком с силой слона. И самое странное, что во мне есть эта сила, я слон, я настоящий слон.
-Я знаю, что будет именно так, как я стану делать – продолжала она воодушевленно - я знаю, что потом я тебя заберу или приеду к тебе, но уже другой, когда ты увидишь, как проросла во мне эта сила, как я стала делать большие и красивые вещи. Все в моем королевстве будут рады и счастливы… Милый мой зайчик, но ты только потерпи.
-Машутка, моя жизнь раскололась на две части сейчас. Ни о чем думать не могу пока не вернусь с Кавказа. Все планы потом. Тоже хотел пойти учиться. Пока обещаю только радоваться за тебя. Но ты поверь, мое время придет – смотрел он на море и тихо говорил себе и ей.
Она тревожно всматривалась в него, пытаясь прочитать его глаза, не просто понять его мысли, а поселить их в себе и нести отныне, чтобы покорить ожидающую их разлуку.
-Я хочу прижаться к тебе, и чтобы никто нам не мешал – шепнула она ему.
Они покинули ресторан.

Ночная дорога, ведущая вдоль леса, обрывалась и упиралась в домик с протянувшейся от него оградой.
-Здорово!  Позывной «Разумный»? А чего не отвечаете? – громко чеканя фразы, подкатывал к избушке КПП Захар.
Перепуганный спросонок дежурный щерился в свете прожекторов на появившиеся среди ночи фигуры. Затерявшаяся на побережье воинская часть, она же складская база, в которой иногда приходилось получать комплектующие, могла бы стать временным приютом.
-Ладно, не дрейфи, мы коллеги ваши, вон с той сопки – он махнул рукой в сторону рождающихся севернее хребтов Сихотэ-Алиня – земляк, пусти перекантоваться до утреца. Он достал бумажку денег и протянул её.
Дежурный, старший матрос, сразу проявив готовность к разговору, поинтересовался:
-Какая часть?
Захар назвал номер своей части и его.
-Только к шести утра могут появиться офицеры, так что не обессудь.
-Какие вопросы! Постучишь, и мы растворимся в тумане…
Дежурный, доверившись такой покладистости, дал ключи от пустовавшего домика.
-Только туда к колючке не ходите, караульные стреляют без предупреждения.
-Будет сделано – он махнул рукой, подхватывая на лету ключи, и радостно поймав Машку, застывшую на каменистой гальке со своими каблучками, на руки, быстро двинулся к домику.
…
Утреннее рассветное солнце дождалось своего часа, бурно выплескивало лучи, озаряя океан и сопки, пробивая кроны леса, мельтешило бликами на тропинке, по которой Захар с Машей, не сомкнувшие всю ночь глаз, спускались к шоссе. Казалось, это уже было утро новой жизни, где они, во всем признавшись, став одним целым, должны были стать разорванными долгой разлукой.
Выйдя к шоссе, они молча стояли, обнявшись. Захару предстояло посадить её на попутку к городу. Перед тем как расстаться, она крепко прижалась к нему и затем стала медленно отходить назад, еще оставляя свои руки в его руках, но с каждым мгновением все больше ускользая. И вот уже только мизинцы дарили тепло и ощущения, растворившись следом навсегда в утренней дымке.

***
Захар ушел на вахту и два дня сидел там, не спускаясь в полк, в грусти и тоске. Он понял, что уже простился с Машей, и только это чувство останавливало его, чтобы не сорваться в город. Его не трогали, наблюдая, как парень с надрывом бродит по брустверу, наблюдая раскинувшиеся внизу горизонты города и океана, как не может усидеть на месте и пару минут. Отъезд уже был близок как никогда.
Вечером на вахту поднялся Лешка.
-Представляешь, видел я эту фифу Столяра. Она ему на губу пирожки принесла, вот хохма.
-Как на губу.
-У Столяра залёт, ты не в курсе? – продолжал Леха – Он бегал к своей подруге, ну и они в парке с ней на танцплощадке засветились. Говорят, патрульные долго наслаждались их танцем, потом похлопали Столяра по плечу, говорят «Ладно, парень, собирайся в комендатуру». Его фифа, сразу почуяв неладное, как заорет «Отстаньте от него! Мой папа полковник!!!» Ну, в другом городе это может, как на луне прозвучало бы, но не во Владике. Они отступились, правда, не насовсем, потом все-таки договорились, что сдадут его не в комендатуру, а к нам в часть. Так что почти повезло.
Прикурив, продолжил:
-Я с этой девчонкой сегодня на КПП пару часов общался. Молодец! Порох-баба и, ты знаешь, такая цивильная. А потом уазик зампотеха взмахом руки так тормозит, я себе, знай, козыряю. Она «Не подбросите до города, господин подполковник?» - вальяжно, прям кошка. А зампотех то наш ВЫЛЕЗ – Леха делал ударение через слово – дверцу то заднюю ОТКРЫЛ, фифу за ручку взял – ПОДСАДИЛ. Потом сел к себе вперед, смотрю качан свой назад к ней повернул и в улыбке чего-то балаболить… И надо же, на Столяра подсела! Я за него спокоен.
А Захар вспоминал своё расставание с Машей, её тепло, губы, как она сказала с мольбой и надеждой при расставании, обращаясь, куда-то к небу «помоги же нам, господи…»