Нонеоматеренное

НОНЕОМАТЕРЕННОЕ
 
В этой комнате я оказалась случайно. В темноте перепутала двери и оказалась. Комната меня заинтриговала. Узкая, длинная, воняет бабкой, ее котом и еще чем-то таинственным. Но мебель старинная, резная, с мифологическими сюжетами. Ветхость, сплетение времен. Этажерка на тоненьких ножках, на этажерке - баночки всякие, скляночки, посередине – что-то вроде стакана,  и внутри прозрачное, как вода. Сам стакан накрыт деревянной крышкой, и сверху красиво вырезано. Стою, смотрю на стакан и думаю: а ведь этот стакан с деревянной крышкой не похож на шкаф с сюжетами. Тот понятен, только конкретных знаний не хватает, а стакан волнует и настораживает. Ступила к этажерке. Протянула к стакану руку. Подняла крышку. Не помню уже, успела что-нибудь подумать или даже подумать не успела, как пространство задребезжало, и слышу: «Верни крышечку на место!» Тут же вернула крышечку на место. Вода в стакане закружилась, дымок пошел и опять слышу негромкое, пугающее: «Ты разбудила дух…» И сказало, какой дух, но не внятно, не разобрать. Задаю в пространство комнаты вопрос: «Извините. – Говорю. - Последнее слово не расслышала. Чего, говорите, разбудила?» И тут, вижу, в стакане, в медленно кружащейся воде, чей-то образ возникает, такой пугающий, что даже по спине что-то под лифчиковыми застежками туда-сюда несколько раз пробежало. Но не успела я окончательно испугаться, как из пространства образовалось нечто напоминающее человека, только отдаленно. В высоту, примерно, метр семьдесят пять - метр восемьдесят, торжественно произносящее: «Долго! ... Долго я ждало эпохи пробуждения. И свершилось ноне!» Постояло, передохнуло, еще набрало побольше воздуха и продолжило: «Смотрело я на вас, на всех, от теле. И все видело, и все слышало. Пробужденное же, и обрядшее ткань земную, оматеренное ноне, увижу всех вас, и услышу, уже от селя». Пока оно говорило, я его рассматривала. Рост, как я уже упомянула, примерно, метр семьдесят пять - метр восемьдесят, в дешевеньком свитерке, на том месте, где у женщин грудь располагается – только маленькие выпуклости. Осторожно его разглядываю, а оно тем временем свое вступительное слово неторопливо и торжественно продолжает. Но я ласково ему улыбаюсь и спрашиваю: «Извините, говорю, за совершенно бестактный вопрос: вы женщина?» И тут оно мне в ответ тоже доверчиво улыбнулось и застенчиво говорит: «Нет, - говорит, - уже, увы, не женщина». «Мужчина?» - Спрашиваю. Оно смотрит на меня, и молчит. «Что? – Спрашиваю, - тоже «увы». «Увы» - тихо соглашается. Но добавляет загадочно: «А вот в предыдущей жизни, верно, была женщиной. А как ты догадалась?» А я: «А по вам же видно! – указываю на выпуклости спереди. - У вас здесь раньше грудь была!». А оно уже совсем подобрело, вздыхает, улыбается…. Я, говорит, разное могу быть. Могу с грудями, могу без. А еще вот гляди-ка, чего могу! Смотрю, а оно прямо на глазах поплыло, видоизменяясь: то один глаз уплыл куда-то вниз, другой – вверх, потом по сторонам растеклось, и, в конце концов, все пупочками вокруг носа скучилось. Ой-ой! - Кричу. - Вижу, вижу! Спасибо пребольшущее, хватит, хватит! Я и так уже очень сильно удивилась, давайте  вы мне лучше про что-нибудь интересное расскажите. Сколько, например, у вас всего жизней в целом? «Три» - Отвечает. - Две уже прожило, одна осталась. Ее буду жить». В образе вот того, говорю, что только что ноне возникло и оматерилось. Не знаю, говорит, то ли задумчиво, то ли важничая, еще не решило. Еще надо подумать. Конечно, соглашаюсь, шутка ли – последняя – она и есть последняя. Она, как у нас шутят – и в Африке последняя. Как говорится, все, блин! Наморщивайся, не наморщивайся, - одна дымка в стакане и деревянная крышка сверху. Это - правда, вздыхает и даже, вижу, пригорюнилось. Помолчало, повздыхало, набрало воздуху, и торжественно произнесло: «У вас будет двадцать темных ночей. В трех из них все переменится. Но вы не отчаивайтесь. Сначала все будет очень плохо, потом некоторые из вас воспрянут из грязи, и продолжат бытие». В образе кого? – спрашиваю. Это, отвечает, не будет иметь никакого значения. Как это? – спрашиваю. А вот так! – отвечает. Произойдет не просто трансформация, а два раза туда-сюда перетрансформация. И когда двадцатая ночь минует, вы обретете и многоголосо возликуете. В качестве кого возликуем? - Уточняю. «Не поняло». – Говорит.  «В качестве мужчин возликуем или женщин? Или, только не обижайтесь, вроде вас, с небольшими выпуклостями спереди. Смотрю, оно еще воздуха набрало и вновь вещать собралось. И чего-то мне так не понравилось по выражению физиономии поверх выпуклостей, что оно прогнозировать вознамерилось, что перебиваю и говорю: «Ой, погодите, погодите! Все это очень интересно. Даже захватывающе и человечество должно быть, как можно быстрее проинформировано. Но коль скоро вы уже пробудились в этом мире, то согласитесь, возникает резонный вопрос: как вы пропишитесь, где, и в качестве кого. В специальном месте возникнуть совершенно естественные вопросы, типа: где вы были раньше, и почему вас нигде тут среди нас никто ни разу не видел?» Оно постояло, подумало, потом весь набранный для пророчеств воздух назад тоненько выпустило, и грустно-грустно говорит: «Да. Верно. Как это я сразу не подумало?» И еще больше пригорюнилось, свитерок провис, выпуклости выпали, смотрю - а на них, как опята на пригорке, красивые красные шарики на тоненьких ножках покачиваются в волнующем танце. Сердце у меня сжалось, ступила к нонеоматеренному, и, успокаивая по-матерински, говорю ласково: «Не переживай. Чего-нибудь придумаем. Все утрясется, моё хорошее, устаканится». Потом спрашиваю: «А для чего эти шарики у тебя спереди покачиваются, можно потрогать?» И подняла голову, чтобы в глаза заглянуть, смотрю - а там, где только что, секундочку назад, глаза были, веселые, с искринкой, там все закатилось, растеклось, и предоргазменно томится.
Нет, думаю, это оно мне вместо настоящих пророчеств свои личные несбыточные мечты подсовывало. Вон, даже наоборот, потом и у нас у всех точно такие же шарики отрастут. Для еще большей мужеженственной чувствительности.