Немного темного

Немного темного…
Новый год.
Было 31-ое декабря. Сегодня должен был наступить Новый год. Но ничего об этом не говорило. Уже не было того ажиотажа, который предшествовал празднику, да и в людской атмосфере не чувствовалось того, что должны грянуть перемены с приходом следующего года. Только редкий снег лежавший местами на крышах гаражей и на газоне, по которому не ходили люди, напоминал о том, что на дворе ещё не лето, но по всем приметам оно было уже близко.
Казалось, что после зимы плавно настанет жаркая пора, минуя весенние месяцы, для которых привычны постоянная сырость и слякоть. По крайней мере, так казалось. Солнце светило так, как оно должно было светить и греть в апреле, словно оно выглянуло из-за туч для того только, чтобы растопить лед в людских отношениях. Но люди, идущие за хлебом и спешившие купить все необходимое к праздничному столу не замечали этого и не думали скидывать куртки и пальто. Они соблюдали зимний этикет, по которому нельзя было снимать теплые вещи, пока зима официально не исчезнет с отрывного календаря.
Все суетились, бегали, готовились, и с нетерпением ждали того момента, когда по телевизору отзвучит последний удар курантов, чтобы услышать затем звон бокалов с шампанским и, поздравив друг друга с Новым годом начать уничтожать все то, что было нудно и терпеливо приготовлено к праздничному столу.
Но у него не было никакого новогоднего настроения также как и год назад. Он не знал почему. Но не из-за того, что не было снега. Нет. Ему осточертела одна и та же картина, происходящая каждый раз в канун нового года. Мама опять стругала овощи для «московского» салата, опять купила курицу вместо индейки, потому что та стоила в 5 раз больше чем курица, и жаловалась на то, что опять родственники не позвонили и не приехали из села, чтобы поздравить с Новым годом, как это они делали раньше. Младший брат все также как и в остальные дни проходящего года лежал на кровати и бесцельно смотрел все подряд по телевизору, изредка нажимая на кнопку пульта,  и все так же игнорировал крики мамы из кухни с просьбой принести лук с балкона. Он даже привык к разрывам петард на улице, за окном, где дети баловались ими, кидая хлопушками друг в друга. Хотя  и этих звуков стало намного меньше, чем перу лет назад.
Новый год, новый год.… Это словосочетание для него перестало значить то, что значило в детстве. Запах мандаринов уже не ассоциировался со светлым снежным праздником, с Дедом Морозом и Снегурочкой, как это было давно, когда он был ещё ребенком. Для него этот праздник утратил какую-то ценность, которую придавали ему остальные взрослые и дети, верившие, что с приходом Нового года начинается новая жизнь, пусть даже не совсем новая, но на чуточку изменившаяся, такая, какой они её себе представляют.
«Чушь все это…» - думал он про себя. Он уже не верил, что что-то может измениться в лучшую сторону. Если бы это могло случиться, то давно случилось бы.… Но.… Но все повторялось из года в год, а жизнь напоминала старый черно-белый фильм без единой краски другого цвета. Люди все так же  спешили на рынки, чтобы купить последнюю бутылку шампанского, индейку, специально откормленную для приношения в жертву Новому году, и все так же впопыхах покупали друг другу всякие подарки, порой даже ненужные. Просто так, в честь праздника. По заведенной кем-то дурацкой традиции, как он думал.
В этот день он чувствовал какую-то непонятную тоску, ему казалось, что он теряет что-то важное, что ускользает от него медленно и безвозвратно. И у него не хватало сил остановить этот процесс, да и он не знал, что нужно для этого сделать. Может быть, поэтому хандра овладела им. Но ему не хотелось понять причину её возникновения, копаясь в самом себе и анализируя свои мысли. Ему хотелось только одного.
На улице вместо обещанного синоптиками снега были только  грязные лужи с отражающимися  в них домами, деревьями и чистым голубым небом, с необычным весенним солнцем, незаметно уходящим на запад с вереницей кучевых облаков.
Когда он вышел из своего подъезда, светило уже закатывалось за горизонт. Его лучи преобразили облака, плывшие следом за ним. Они были похожи на неаккуратную, заляпанную палитру художника, с желто-оранжевыми полосами и розоватыми разводами по бокам. Встав так, чтобы можно было получше разглядеть заходящее солнце, он достал сигарету из куртки и закурил. Он давно хотел это сделать, хотя и бросил курить полгода назад с твердым намерением избавиться от вредной привычки. Но, глубоко затянувшись и любуясь на красиво уходящий день, он уже ничего не хотел, и ему было все неважно, что через несколько часов один год сменит другой. Он задумчиво выпускал дым и размышлял о чем-то своем, может быть о том, что он сделает, когда настанет новый день, который не будет похож на этот.

Шаг.
Он стоял в распахнутом окне подъезда, и, вцепившись окостеневшими и синими от мороза пальцами в оконную раму с осколками стекла, смотрел вниз с двенадцатого этажа. Отсюда люди казались не больше муравья, но двор, где вероятно он должен был скоро очутиться, был безлюдным и черно-белым. Только дворник не спеша подметал снег у подъездов, и широкой фанерной лопатой складывал его к черным ощетинившимся деревьям. Черно-белым было все вокруг. Застланное белыми облаками небо, черные машины на белом снегу, белые дома, окруженные черными, треснувшими стволами деревьев, и светлые ступени, по которым он взбежал в своих темных ботинках. В них же он стоял сейчас на раме, которая давно потеряла свою краску, облупившуюся осенью.
Стараясь сохранить равновесие и не упасть раньше времени, он немного передвинулся, отчего штукатурка под рамой стала крошиться. Дрожа от ветра, который залетал в его распахнутую куртку, он решительными глазами  раскрасневшимися и потрескавшимися от сквозняка ещё раз осмотрел многоэтажки, сбившиеся в кучу среди деревьев, превращенных зимою в щепки. Оглядел улицу, по которой непрерывным потоком двигались машины, одетые непогодой в грязные краски, и ещё раз вспомнил о том, почему он пришел именно сюда.
Рано или поздно это должно было случиться. «Если не получилось по-другому, - думал он, - то на этот раз уж точно…». Это был разгар сезона переходного периода, а ссоры, споры и скандалы дома и в школе, уже давно стали его спутниками, и редкий день обходился без стычек с родителями и учителями. Его не понимали, ему приказывали, опять же уговаривали и ругали, но не могли понять причину произошедшей перемены.
Родители, уже давно носившие это звание с тех пор, как расстались с молодостью, ошибались много раз, и не видели в этом ничего предосудительного. А для чего ещё нужна молодость, как не для ошибок? Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. А вся жизнь впереди и всегда можно исправить то, что было совершено по неопытности, думали они тогда. Однако прошло время, и они позабыли о своих «зеленых» годах, неисправленных ошибках, и о том, что сами чувствовали то же самое, что и он сейчас.
Горечь, разочарование, одиночество и надежда, утекавшая подобно времени в песочных часах, которые некому было перевернуть – вот, что было у него на душе. Да ещё и ссора с друзьями и с… нет, всё, он перестал об этом думать. И без этого плохо. От мысли вскрыть бритвой вены и увидеть их содержимое, он отказался сразу. От вида крови его тошнило. Может петля? Люстра или карниз могут не выдержать, да и мучительная смерть от удушья ему не очень нравилась. Тогда таблетки. Нет, есть вероятность, что успеют спасти. Значит остается.… Да, именно это!
Его с детства привлекало небо, он любил смотреть на него, на облака, которые всегда были на что-то похожи, и на птиц, стаями летающих на бледно-голубых просторах. Ему всегда было интересно узнать, что чувствуют птицы, оторвавшиеся от земного притяжения, и летающие куда угодно по велению сердца. Он восхищался и парашютистами, не боявшихся высоты и закона притяжения, и мечтал хоть когда-нибудь испытать ту эйфорию, то неизведанное чувство, которое наполняет тебя, летящего к земле и находящегося в невесомости, позволяющее хотя бы на некоторое время прочувствовать то, что ведомо только крылатым созданиям. Удивляло его то, что даже голуби, вьющиеся стаями над испещренными антеннами крышами, вроде глупые создания, а не боятся сорваться вниз с карниза, на котором спят и живут. А человек, идущий по твердой земле, всегда в сомнениях, правильно ли он ступил, или нет.
Да, сегодня он будет летать. Красиво, но недолго. А удара об асфальт он не услышит. Ему не грозит смерть от многочисленных переломов, черепно-мозговой травмы, кровоизлияния и тому подобных последствий, которые обычны для такого рода поступков. Он знал, что умрет от разрыва сердца, ещё не долетев до тротуара, который был только что расчищен как раз для такого случая.
«Сугробы  в красный горошек. Хм, смешно даже, - горько он усмехнулся, - жаль, не увижу». А родители? Он вдруг пожалел их, себя, представив рыдающую, внезапно постаревшую мать в черной косынке, сестренку, которая уже не будет такой веселой как прежде, и отца, как всегда сдержанного, с темными кругами под глазами. Его сердце как-то съежилось. Вдруг он качнулся, и чуть было не выпал из окна. Он впился пальцами в раму. Из под ног вырвался отсыревший кусок кирпича и, долетев до первого этажа, разбился об карниз, разлетевшись на сотни кусочков. «И со мной будет то же самое, - подумал он, увидев себя распластанного на чистом дворе в луже густой, темно-багряной крови, которая так впечатляюще смотрелась на черно-белом пейзаже, где вскоре появились прохожие, соседи и просто зеваки. Они обступили плотно его неестественно распятую на асфальте фигуру и начали что-то говорить. Он сжал зубы, и что-то пробормотал про себя. Он перевел взгляд на окостеневшие и синие от мороза пальцы, с которых кровь капала на осколки стекла и раму, взглянул на убранный от снега двор, дома, в окнах которых стали зажигаться огни и на машины, разноцветье которых было обижено природой.
Он думал. Его мысли были уже совсем не те, что некоторое время назад. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза, разжал окоченевшие пальцы и мысленно представив себе какую-то картину, сделал шаг, то ли для того, чтобы испытать чувство ведомое птицам, то ли для того, чтобы ощутить бесчувственную твердь холодного, бетонного пола подъезда.

Была спокойная, тихая ночь…
В этот солнечный летний денек, опушка, пышущая своей сочной зеленью с редкими одуванчиками и незабудками, выглядела изумрудом, обрамленным колючими соснами и мохнатыми елями посреди этого леса. Белки весело верещали, перебегали с одного дерева на другое и играли друг с другом, кувыркаясь в траве у подножия пихт, щедро сдобренной прошлогодней хвоей. Иволга, закончив свою песню улетела, и только некоторые птички продолжали свою задорную трель в кронах деревьев, спрятавшись в густой листве.
Тут на мгновение, как это иногда бывало, замолкли все звуки леса. Прекратилась веселая возня неугомонных белок. Трель пернатых, которые собирались исполнить какую-то новую песню, была заглушена каким-то неизвестным гулом, который все ближе и ближе подбирался к переливающемуся всеми оттенками зеленого изумруду леса, нарастал все больше и больше, и превратившись в рев, разорвал девственную неприкосновенность леса свои изничтожающим звуком.
Со смачным хрустом разжевав гусеницами молодые сосенки и березки, сминая на своем пути все цветки и кусты, и вырывая землю вместе с травой, на опушку леса выехал коптящий соляркой черный танк. Из-под тщательно утыканных молодых веток на его броне были едва видны какие-то непонятные знаки. Лес не подал голоса. Вьюрки сгрудившись на лапах елей с удивлением смотрели на бронированное чудовище и вертели своими маленькими головками, пытаясь понять, что вторглось в их дом. Дятел прекратил свою работу в попытке достучаться до личинок и притаился. А белки, взобравшись на верхушки сосен, глядели на это зрелище с некоторой наивностью. Лишь где-то в траве по-прежнему скрипели глупые, ничего не подозревающие кузнечики.
Танк, заглушивший своим появлением все звуки и запахи леса, поспешно занял позицию на самом центре опушки и, выждав секунду, разразился выстрелом, окончательно распугав своим громогласным рокотом многочисленную публику, взиравшую с удивлением на это действо. Лес подскочил и тут же встал на место. С деревьев посыпались иголки и листья. У птиц началась истерика. Громко крича и хлопая крыльями, они заметались в ужасе, пытаясь немедленно улететь прочь от проклятого места.
В ответ на это, откуда-то издали что-то ухнуло, и, попав в башню танка разлетелось на тысячи искр, разорвав бронированные латы, вспыхнувшие как солома. Ствол, недавно извергавший смерть, безвольно поник, навсегда потеряв всякую способность сопротивляться. На пылающей башне с лязгом откинулась крышка люка, и из черного дыма показались два человека в камуфляже с автоматами в руках. Жестоко кашляя и отхаркиваясь от ядовитого дыма, они спешно покатились в траву.
Лес наполнился другими звуками и другими обитателями. От дерева к дереву забегали силуэты в касках и с оружием в руках. Раздались одиночные выстрелы, а затем длинные очереди из автоматов и пулеметов. Несколько пуль отрикошетив от брони улетели куда-то за спины лежащих в траве, искать себе другие жертвы. Вслед за автоматами заговорили гранатометы, снаряды которых разрывали землю, превращая её в жженый град, осыпавший двоих в камуфляже. Застучали крупнокалиберные пулеметы, удобряя взрытую снарядами землю пустыми гильзами – семенами войны, никогда не приносившими хорошего урожая.
Укрывшись за безжизненно дымящей машиной, они открыли ответный огонь. Сверху послышался вой бомбардировщика, вслед за которым запели песню смерти фугасы, свист которых непременно обрывался взрывами. Взрывами раздробившими в щепки сосны и приготовившие несколько могил для тех, кто не успел укрыться от осколков. Один из них отлетев от разорвавшегося снаряда настиг пытавшегося убежать от судьбы танкиста, распоров ему живот и превратив внутренности в кровавую лапшу...
Уже не было того леса, что был полчаса назад. Вместо него была сцена для военного спектакля, где верещали не белки, как прежде, а пулеметы, и трель исполняли не соловьи, а автоматы. Изумруд леса перестал быть таковым. Опушка леса, на котором похозяйничали танк, фугасы и гранаты, походила теперь на рваное лоскутное одеяло, где больше преобладали черные и бурые тона, а не зеленые, как прежде. И только красное пятнышко на его краю вносило какое-то разнообразие в картину с грустным танком на переднем фоне.
Оставшийся лежать в траве танкист тихо плакал, уткнувшись в землю, не успевшую пропитаться запахом пороха и напалма, витавшего в воздухе. Он знал, что штаб уже разрушен, надежда на победу разгромлена вместе с армией, и что его родной город, превращен в радиоактивное пепелище одной только бомбой. Атомной.
В мечетях, лишившихся своих голов, истлели все ковры, священные книги превратились в труху и в храмах перестали возносить молитвы. А измятые, золотые купола соборов и церквей были покрыты таким слоем копоти и сажи, что ни один смертный не смог бы отмыть их за прощения всех его грехов. Было похоже, что семена войны дали всходы именно тогда, когда никто этого не ожидал, и то, что было посеяно одними должны были пожинать другие. А победа? Никто уже не знал, зачем она нужна, и стоит ли она таких жертв в этой бессмысленной войне…
Человек в камуфляже попытался отползти от коптящего танка, но его наискось прошило автоматной очередью. Пронзившая его боль не помешала ему выпустить очередь куда-то в лес, после чего у него потемнело в глазах, и он потерял сознание. Когда он очнулся, ему было трудно дышать, в груди что-то горело, и он захлебывался кровью. Теперь он лежал на спине, а ему в лицо было устремлено дуло винтовки. Солдат во вражеском обмундировании, увидев, что лежащий открыл глаза, нажал на спусковой крючок. Но раненый уже не слышал звука выстрела.
Он рывком поднялся с кровати и резко вдохнул, так, как будто ему не хватало воздуха. Сердце было готово вырваться наружу из грудной клетки, а в глазах застыла картинка из увиденного кошмара. Он присел на мокрую от пота постель. Была спокойная тихая ночь, и луна, отражавшаяся на глянцевом паркете светила ему в лицо. Не было ничего необычного, по-прежнему на балконе в куче хлама скрипел одинокий сверчок, и рыбки тихо чмокали в аквариуме, заглатывая воздух. «Нет, никакой войны не было, нет, и не будет. Все это сон, дурацкий сон. » - с облегчением вздохнул он и опять прилег. Через несколько минут он уже спал, и опять была опушка леса с незабудками, белки по-прежнему верещали на весь лес и дятел, не боясь разбить клюв, все так же пытался достучаться до личинок короедов. Но это был уже другой сон, в котором не было ни той войны, после которой неизменно следовал мир, ни того мира, в котором в любой момент могла возникнуть война.

Конец бойцовской юности.
Захлопнув за собой дверь, он привычным движением включил в прихожей свет. У него подкашивались ноги, а в голове шумело, но не так, как это бывает от водки. Он снял с себя грязную куртку и повесил на пустую вешалку, затем присел на корточки и уставился на переклеенный скотчем линолеум, на который капала кровь. Через три минуты он поднялся и посмотрел в зеркало, висевшее в прихожей. Под правым глазом расплылся синяк, верхняя губа была разбита о зубы и кровоточила. Нос к счастью был цел, и его избежала участь быть сломанным, как в прошлые разы. Он вытер ладонью губу, развязал другой рукой шнурки на пыльных донельзя ботинках, скинул их с ног и стараясь не наступать на пятна крови пошел в носках в ванную. Помыв руки и лицо, он кое-как вытерся полотенцем, на котором остались красные следы. Затем зашел в кухню, хлопнул по выключателю, подошел к холодильнику и достал оттуда виноградный компот. Отпив немного из банки, он поставил ее обратно в холодильник, захлопнул дверцу и присел на корточки, прислонившись спиной к не отапливаемым батареям. Стрелки на часах, что висели на противоположной стене, показывали пятнадцать минут девятого. Это значило, что мама еще на работе и придет только через сорок пять минут. Он всхлипнул, запрокинул голову и закрыл глаза. В голове до сих пор что-то шумело, пальцы на руках немного дрожали, а губа все еще кровоточила, и во рту чувствовался вкус крови.
Сегодня, когда он проснулся, мамы уже не было дома. Он посмотрел на будильник, стоявший на его столе. Они показывали пятнадцать минут девятого. Вспомнив, что у него сегодня запланировано одно неотложное дело, он встал, оделся, включил на магнитофоне что-то громыхающее на немецком языке и пошел умываться. Умывшись и позавтракав на скорую руку, он, перед тем как выйти из дома, включил кассету с известным белым рэппером, объяснявшим свое отношение к миру трехэтажной рифмой. Затем он посмотрел на будильник. Было без пятнадцати девять. Он выключил магнитофон и вышел из квартиры, закрыв дверь на ключ. В подъезде витал тяжелый запах вчерашних бродяг. В углах площадки стояли пустые бутылки из-под дешевого портвейна, и окно было разбито, скорее всего ими же.
Был поздний март, и несмотря на то, что солнце уже много недель не выглядывало из-за облаков, на улицах не было ни снега ни луж. Только в отдельных местах на пожухлой прошлогодней траве газонов по-прежнему лежали сугробы из слоеного снега и грязи, которые не собирались таять до появления солнца. Когда он вышел из подъезда, стояла такая же погода. Настроение у него было неважное, то ли из-за погоды, то ли из-за плохого предчувствия. Он пошел по улице, засунув руки в карманы плотно застегнутой куртки. Вчерашний ночной ветер пообломал у лишенных листвы деревьев хрупкие кончики веток, и теперь тротуары были везде ими усеяны. Они хрустели под его стоптанными зимними ботинками и напоминали ему лапки лягушек, которые он в детстве во множестве ловил в канаве возле своего дома. Иногда случайный прохожий бросал на землю дымящийся бычок, казавшийся ему догорающим бикфордовым шнуром к динамиту, который вот-вот грохнет и разорвав асфальт, выбьет стекла в домах и машинах, как только погаснет окурок.
Сегодня ожидалась хорошая драка. Сверстники из соседнего района слишком зарвались, и их надо было поставить на место. Он был не один. Его друзья должны были ждать его на условленном месте встречи. Воздух был словно наэлектризован, и ему казалось, что сама погода способствует настроению, как раз нужному для драки. Ему казалось, щелкни он только пальцами, и это произойдет раньше времени. «Сегодня будет хорошая драка, » - подумал он.
Все случилось точно так, как не должно было случиться. Предчувствие его не обмануло. Узнав о предстоящей разборке, неожиданно нагрянули поборники порядка с лычками на плечах, и всех, кто не успел убежать, запихали в «бобик» и привезли в «опорняк». Не в первый раз он попадал сюда и хорошо знал, что будет дальше. Их будут бить. Долго и упорно. Ногами, руками и резиновыми дубинками. И ничего нельзя будет сделать. Всех их уже давно знали в лицо, и предпринимать что-либо было бесполезно…

Он шел домой по темной, безлюдной улице, освещаемой  изредка проезжавшими машинами и одинокими фонарями, которым еще не успели выбить глаз. Несмотря на то, что все тело ныло от побоев, ноги подкашивались, и голова была готова разойтись оп швам, он старался идти ровно, хотя плохо различал дорогу. Черное небо было затянуто рваной бледно-серой пеленой, а вместо луны висел обмылок, медленно растворявшийся в мутных, жиденьких облаках. Звезд и подавно не было видно. Он хотел увидеть Большую Медведицу, найти тот самый ковш, что был затерян среди зодиакальных созвездий. Но облака, заполонившие небо с начала года не позволяли ему сделать этого. Он дошел до своего дома, поднялся на крыльцо подъезда и обернулся, чтобы посмотреть на освещаемые скворечники многоэтажек. Их окна смотрели на него недружелюбным, желтым, кошачьим взглядом. Он поднял голову и посмотрел на небо, но луны там уже не было. Было похоже, что облака растворили ее без остатка. Сплюнув накопившийся в горле ком, он зашел в подъезд. Держась за изрезанные ножом перила и спотыкаясь в полной темноте о ступеньки, он ощупью добрался до второго этажа. Нащупав пальцем замочную скважину, он вставил в нее ключ, открыл дверь, и захлопнув ее за собой, привычным движением включил в прихожей свет.
Он сидел на корточках, прислонившись спиной к не отапливаемым батареям, запрокинув голову и закрыв глаза. Мутные мысли в голове смешались в одну кучу, и было трудно связать из них что-то целое, вразумительное. И вдруг он вспомнил. Он вспомнил, что всегда, когда наступала зима, он знал, что придет время и оттают оледеневшие деревья, на газонах растает грязный слоеный снег и появится зеленая трава, которая сменит пожухлую, прошлогоднюю. А старушки опять начнут продавать ландыши по червонец за пучок. В детстве его ожидания связанные с весной всегда оправдывались. Она приходила раньше времени, и победив зиму без сожаления топила остатки ледяной мощи и роскоши в лужах, полных белых, кучевых облаков. И когда рассеивались последние тучи после очередного дождя, он, не слушая маму выскакивал на улицу играть со своими друзьями, с которыми шумел и бегал, разбрызгивая солнце в лужах. Все изменилось, когда закончилось детство, он не помнил точно, когда это произошло, но осознал перемену после того, как весна пришла гораздо позже, чем в прошлые разы. И тогда, в следующие зимы он стал жаждать прихода весны еще больше чем прежде, потому что знал, что должно что-то измениться в его жизни после того, как на газонах растает слоеный пирог из снега и грязи, а зеленая трава сменит пожухлую, прошлогоднюю. Его надежды не торопились сбываться, но он ждал, зная, что что-то должно измениться.
Он открыл глаза и посмотрел на потолок с осыпавшейся местами побелкой. Вокруг одинокой лампы в сто свечей кружил невесть откуда взявшийся мотылек. «Наверное, весну почуял, » - подумал он. Мотылек  летал вокруг рукотворного солнца несколько минут, и когда попытался сесть на него, то обжегся и упал на пол. Подрыгав немного крыльями, он вскоре затих. «Вот так тебе и надо, нечего…» - подумал он и ощупал языком губу. Она больше не кровоточила, а пальцы перестали дрожать. Стрелки на часах показывали без пятнадцати девять. Это значило, что мама еще на работе и придет только через пятнадцать минут. Он медленно поднялся, подошел к выключателю и потушил свет. В квартире стало темно. Немного пошатываясь и придерживаясь за обитую фанерой стену, он пошел в свою комнату, и не включая света лег на покрытый зеленым одеялом диван. Он сложил руки на груди и закрыл глаза. В голове уже ничего не шумело. Мысли не смешивались больше в кучу и не бегали как непрерывный электрический ток. Теперь они были ясны и связаны в одно целое и неразъединимое. Но единственное чего он действительно сейчас хотел – это спать. Дремота вскоре склеила его веки, и он заснул крепким сном. Сном, от которого не пробуждаются…
Темное небо за окном очистилось от мутной пелены серых облаков, и луна освободившись от них ощупывала серебряным лучом щели в глянцевом паркете комнаты и смотрела сквозь разбитое окно подъезда на капли крови на плитках лестничной площадки. Звезды блестели как никогда хорошо, и отчетливо был виден ковш Большой Медведицы, зачерпывавший мерцающие точки целыми созвездиями. Это значило, что завтра наконец выглянет солнце и будет хорошая погода.