Легкость психиатрическая быль

«Эх. Кузьма, подвел ты меня, подвел. Я ж думал, комбайны то уже завтра выйдут. А шрусы ты не поставил».
Так причитал спившийся бригадир Митрофан, лежа крепко связанным в 12 палате психиатрической клиники им. Ганнушкина. «Эх, подвел, подвел... подвел, куда поршни, поршни то дел....». Шел 32 год пребывания Митрофана в этой клинике. Молодой и честолюбивый доктор Грумберг, пытался на протяжении 32 лет вылечить Митрофана, это было делом его профессиональной чести и в, итоге, стало делом всей его жизни. Он уже давно был немолод, но честолюбие его только возросло. Пациент упорно не поддавался лечению, и все остальные на него давно уже махнули рукой. Этим утром у доктора Грумберга было на редкость мрачное настроение. Наорав на медсестру Прасковью, которая так и не вымыла его кружку, он неожиданно вгляделся в старую кофейную гущу, оставшуюся на дне грязной кружки... Лукавым показалось ему расположение некоторых частей гущи на дне кружки. Грумберг позвал Прасковью и велел вымыть, наконец, кружку, до зеркального блеска. Но гнев его уже унялся. Дибеловатая Прасковья со страхом взяла кружку из рук доктора и бегом  отправилась в туалет.  Грумберг опять о чем-то задумался, глаза его заискрились, он широко улыбнулся и достал из ящика стола небольшую дрель, выбрав 6-мм сверло, он осторожно, надев, перчатки вставил его в патрон. Накинул зеленый хирургический халат поверх белого и отправился к Митрофану....  Митрофан по-прежнему скрипел зубами и судорожно метался в бреду. Ему опять снилась его бригада, трагически погибшая осенью 68 года. По утренней палате бегали смеющиеся зайчики, сонно гудели мухи. Митрофан понемногу успокаивался. Открыв глаза, он некоторое время непонимающе смотрел в потолок. Потом, окончательно придя в себя, зевнул, демонстрируя полное отсутствие передних зубов. Эти зубы ему выбил ретивый Грумберг лет 20 назад... Митрофан, улыбался, глядя на паучка, который полз по его прикроватной тумбочке, он ему чем-то напоминал сенокосилку, внезапно лицо исказилось страшной злобой и Митрофан заорал на паучка, гнилостным дыханием паучка снесло с тумбочки. Крик нарастал в геометрической прогрессии, старик Зверобоев, спавший на соседней койке, обхватил голову худыми руками и громко заплакал, рыдая, он перечислял названия планет солнечной системы, мешая реальные с только что им придуманными. Внезапно Митрофан успокоился. В дверях стоял Грумберг, держа дрель наподобие пистолета, периодически он нажимал на выключатель указательным пальцем, дрель издавала визжащие звуки. "Доброго вам утреца, Гельмут Робертович", - испуганно поздоровался с врачом Митрофан. Грумберг ничего не ответил и презрительно усмехнулся. Зверобоев тихонько завыл и прикрылся одеялом с головой. Казалось, даже сонное гудение мух приобрело угрожающий тон. Грумберг продолжал молчать, но по выражению лица можно было догадаться, что он чего-то ждет. Митрофан незаметно проверил узлы на своей смирительной рубашке... Грумберг медленно приблизился к Митрофану. Близко наклонил свое породистое лицо к глазам Митрофана,  стекла пенсне почти прикоснулись к переносице больного. Грумберг заорал: Ты будешь отвечать на мои вопросы дрянь!!! Дрянь, сука, славянская свинья. Ты мне все расскажешь. Митрофан поерзал по простыне и неожиданно плюнул в лицо Грумбергу. Слюна повисла бело-зеленой отвратительной массой на стеклах. Грумберг, спокойным тоном, сказал. «Ладно, Коньков, не хотите по-хорошему, будет, по моему» и приблизил дрель к виску Митрофана.  Неожиданно Митрофан, резко дернувшись, освободил руки и наотмашь ударил по лицу Грумберга, прочертив грязными ногтями глубокие царапины на чисто выбритой щеке. Удивленный врач отшатнулся, выронив дрель. Митрофан птицей порхнул на дрель и, завладев ею, довольно захохотал. "Ну, Гельмут Робертович, я теперь с вами сам поговорю", - вкрадчиво просипел Митрофан - "На что вы жалуетесь?" - уже наглее продолжал безумец, пытаясь подражать глубокому баритону Грумберга. Преодолев замешательство, врач  начал отступать к двери, но краем глаза он заметил, что Зверобоев тоже подбирается к выходу. Грумберг мгновенно, вспомнил свою, практику работы санитаром в 1971 году и ловко подставил ножку Зверобоеву, тот рухнул на пол, в тот же момент Грумберг наступил на него ногой в районе 6 позвонка. Митрофан визжа, как и его дрель бросился на Грумберга. Доктор попытался защититься рукой, но сверло пробило ладонь. Опасный безумец, не спешил вынимать дрель из раны, расширяя и без того огромную дыру в ладони доктора. Грумберг заорал, пытаясь  левой рукой ударить Митрофана. В этот момент очнулся Зверобоев и лежа на полу, желтыми зубами вцепился в лодыжку Грумберга.  Грумберг освободил развороченную руку от дрели и ловко ткнул пальцем в глаз Митрофану. Но Зверобоев, сильно дернув ногу Грумберга, повалил его на пол. Врач стал громко звать на помощь, хотя это было бессмысленно. Звуконепроницаемые стены надежно скрывали все звуки, исходящие из палат. Митрофан навалился сверху на своего мучителя, Зверобоев надежно удерживал ноги. Умалишенные вдвоем связали врача и облачились в его халаты. Зверобоев выбрал белый, а Коньков - хирургический.  Грумберг был связан смирительной рубашкой, от которой освободился Митрофан. Уходя, больные обработали Грумберга, ногами, выбив ему много зубов и отбив печень. Напоследок, Коньков опустившись на корточки перед  доктором, больно ткнул ему в щеку работающей дрелью. Разворотив десну, Митрофан плюнул туда и друзья, улыбнувшись, друг другу вышли из палаты. В испачканных халатах Коньков и Зверобоев дошли до конца отделения, когда навстречу им из туалета выскочила Прасковья с чистой кружкой в руках. Больные хорошо знали эту тварь, несмотря на ее природную отсталость, она с точностью воспринимала и выполняла приказы Грумберга, вкалывая пациентам, лошадиные дозы аминазина, а любимым зрелищем Прасковьи были мучения человека подвергнутого процедуре сульфазинового  «креста» и, конечно же, электрошок. Зверобоев опешил при виде мучительницы и стал отступать назад. Но Митрофан не растерявшись, ткнул Прасковье в живот дрелью и нажал выключатель, утробно ухнув, Прасковья, оставляя широкую кровавую полосу на зеленой стене, осела на пол. Зверобоев радостно захлопал в ладоши, а Коньков прыгнув на стул, на котором обычно сидела дежурная медсестра, разломал его, отделив ножку с грозно торчащим шурупом, и отдал ее Зверобоеву. Зверобоев, радостно потрясая оружием, тут же нанес несколько ударов по голове едва дышащей Прасковье. Шуруп на конце импровизированной палицы пробил череп и застрял глубоко в мозгу медсестры. Вдруг Прасковья завыла и вскочила на ноги, от неожиданности Зверобоев не смог удержать палку и отшатнулся назад, Прасковья, голося, на все отделение понеслась вперед по коридору. «Эх – ты шляпа», пожурил Зверобоева Коньков,  «теперь она все отделение перебаламутит». И действительно по обе стороны коридора, во все палатах поднялись крики и причитания. А к друзьям со стороны лестницы уже спешили Вовчик и Санька – санитары-изверги известные всей больнице. Вовчик огромный, волосатый мужлан, который обожал избивать больных в ванной, куда раз в неделю они ходили на водные процедуры, его кожаный флотский ремень оставлял глубокие долго незаживающие борозды, а пряжка из латуни причиняла сильнейшую боль и оставляла обширные гематомы. Санька, щуплый невысокий субъект обожал эксперименты с лекарствами, которые он воровал у Грумберга, закармливал лекарствами больных, а после того как они были в ауте, долго насиловал их самыми жуткими способами. Прасковья как маленький носорог врезалась в Вовчика, и они живой кучей упали около лестницы. Санька выхватил из кармана электрошокер  и несколько раз ударил им Прасковью, принимая ее за одного из сбежавших безумцев. Через умершую Прасковью разряды достигли Вовчика, который, матерясь от боли и злости, наконец, то выбрался из-под медсестры. «Ты чмо, ты чего охуел, ****ский недоебок, сука» Санька весь сжался, ожидая удара от разъяренного Вовчика. «Ну что изверги. Кончилось ваше время»  голос сзади заставил санитаров обернуться и в то же момент, дубинка Зверобоева  и дрель Конькова вонзились в головы мучителям. На этот раз Зверобоев действовал более обдуманно, бить в затылок, там кости мягче, это посоветовал ему опытный Коньков. В свою очередь Коньков просверлил горло Вовчику, захлебываясь кровью Вовчик опрокинулся на Прасковью, кричать он не мог, голосовые связки были перебиты. Санек с истыканной Зверобоевым головой был уже мертв.  « А теперь Зверобоев, самое важное, мы должны освободить наших братьев»,- сказал Коньков, шаря у санитаров по карманам, наконец, он отыскал магнитную карту и они, оставив мертвых злодеев на полу, пошли освобождать своих друзей из заточения. Не все выходили добровольно из палат, некоторых пугала перспектива всеобщего психиатрического восстания, которую рисовал Коньков, некоторые заколотые аминазином  не могли уже двигаться, но очень многие присоединились к героям. Разломав стулья и кровати, находившиеся в палатах, сооружали себе пики и палицы, Зверобоев и Коньков на правах старших вооружились дубинками и шокерами охранников. Пестрая толпа умалишенных, сметая все на своем пути, ворвалась на нижний этаж комплекса, охрана и врачебный персонал были сметены, растерявшиеся врачи, падали сраженные тяжелыми металлическими палками из которых раньше собирались больничные койки. Охранники в вестибюле пытались организовать сопротивление, отстреливаясь от сумасшедших газовыми пистолетами и вступая в короткие схватки  с передовыми группами восставших, но все закончилось быстрее, чем можно ожидать. Зверобоев и Коньков найдя пожарный  кран,  развернули брандспойт и мощным напором воды смели оборонявшихся. Перекрывая всеобщий шум и гам Коньков, обратился к своей маленькой армии, - «У нас есть два пути: удерживать геройски захваченную нами больницу или продолжить победоносный поход за ее пределы», - нестройный хор голосов единогласно был за то, чтобы продолжать революцию. «Так друзья», - продолжал Коньков тогда, раненые и немощные остаются здесь, комендантом больницы я назначаю хорошо известного вам Зверобоева. Осип Михайлович поднимите над больницей наш флаг». Зверобоев растерянно посмотрел на Митрофана, потом вдруг улыбнулся и умчался наверх. Коньков приказал вооружиться тем, кто не имел оружия и переодеться в гардеробе в одежду немногих посетителей. Когда приказы были исполнены, больные бурлящей толпой вывалились на улицу  толпой. Коньков посмотрел на Больницу и громко воскликнул Ура. На громоотводе, приваренном к торцу ската крыши, развевалось повешенное  тело Грумберга – Зверобоев в точности выполнил приказ.