Ступенчатый блюз

                Из цикла « Голландия!! »




       Американские негры с берегов Миссисипи, в сезон уборки сахарного тростника и предположить не могли, что их заунывные песни в европейской аранжировке, сделаются фундаментом для джазменов всего мира. А американские « сахарные короли » - рассылающие по всему свету « белое золото », наверное, плохо догадывались, что из их товара в тесных « мастерских » страны валенок и заячьих треухов, будет производиться крепкий первоклассный самогон. И уж совсем ни чего не знали об этом – французские гардемарины, посетившие с дружеским визитом славный город Севастополь.
Но как изрёк древнеримский историк Тацит: « В военных делах наибольшую силу имеет случайность ».

       Знакомьтесь: Бойко Владимир Николаевич – пожизненно и сокращённо – Чех. В училище поступил после чехословацких событий, в которых принял непосредственное участие в качестве солдата войск связи. Карьера военного его отягощала не тяжело, поэтому Чех легко прыгал со ступеньку на ступеньку, сдавая зачёты, курсовые и экзамены. Лёгкость преодоления ступеней у Владимира была обусловлена ещё и тем, что за три года учёбы он просто сроднился со всеми лестницами училища. Он был связан с ними узами флотского порядка и распорядка. Он был единственный, у кого курсантская жизнь всецело зависела от этих лестниц, а по-флотски – трапов. Уже три года, как его отделение мело, мыло и вылизывало основные уступы нашей « горной Голландии »,  проще говоря – делало на них приборку. Конечно, убирали все территории училища, но трапы, трапики и лестницы – только отделение под командованием Бойко. Командование – слово, безусловно, крепкое, но в рамках курсантской жизни, почти ни чего не значащее.  Моют, метут и скребут – все.  Но если делают это плохо, наказывается – один, командир отделения. Вот и вся разница.

Но вот сдан последний экзамен летней сессии за третий курс. Сделана последняя приборка на осточертевших объектах…. Всё! – пусть теперь этим забавляются первокурсники. А четвёртый курс приборок больше не делает. Преодолена ступень военной эволюции, и мы становимся – старшекурсниками. А это значит – у нас уже отвалился хвост, мешающий быстро исчезать за углом жизненных перипетий… Нас больше не интересует палка – как орудие труда… И нас больше не пугает труд – как мера воспитательного воздействия.

Вот вдохновлённые этим оптимизмом, и вышли в город Чех сотоварищи.
Июньская жара плавила асфальт. Птицы угнетённые крымским солнцем прятались в ветвях, взлохматив оперенья. Отдыхающие, утомлённые морскими процедурами, лениво шуршали шлёпанцами по тротуарам. И только патруль, закалённый наставлениями военного коменданта города, барражировал свои маршруты, чётко выполняя требования военного порядка Главной базы Черноморского флота.

Сойдя с борта городского катера, на Графской, Чех сотоварищи – это заметили сразу.
- Французы в городе… Нотердам  их забодай! – сказал Чех, - Патруля понатыкали… на каждом углу. В центре – только строевым…, фиг отдохнёшь…   
- Ну, и куда вострим лыжи? – задал вопрос Вовка Лихачёв, - Что-то не очень хочется козырять через три метра…
- Поехали ко мне, на Горпищенко, - предложил абориген  Витя Потапов, - музыку послушаем, « биомецинчика » - попьём.

Решено. Все вскочили в троллейбус, и в путь, обозревая наводнённый патрулём городской центр из окна. Прибыв на улицу Горпищенко – сотоварищи с прискорбием обнаружили, что единственный продмаг закрыт, а катить за кислым  « Бiлэмiцнэ »  в следующий квартал, не очень хотелось.

- О! – взбодрил всех Потапов, - Есть проверенная точка, где торгуют хорошим самогоном!

Публика оживилась, быстренько набирая нужную сумму из курсантских карманов. Через минуту гонец был послан по нужному адресу. Остальные оккупировали стол в глубине двора-колодца старых  четырёхэтажек. Пока Чех и Лихачёв обрывали в соседнем палисаднике почти зрелую черешню в свои фуражки, Витька приволок из дома магнитофон, кое-какой закуси и стаканы. Ещё через минуту на стол встала трёхлитровая банка с таинственной  светло - бежевой жидкостью, открытая горловина источала запах жжёного сахара и ванили.

Плеснув на пробу в стаканы, Витька щелкнул магнитофонной клавишей и медленно вращающие бобины, произвели на свет божий звуки диксиленда в стиле кантри, увитые фантазиями узнаваемой трубы Амстронга.
Чех любил джазовую музыку. А в такой обстановке - она была вдвойне приятна.

- Что-то – крепковатое поило?! – поморщился  Вовка Лихачёв, наливая в освободившийся стакан компот.
- Первач! Градусов – 60, не меньше… - выдохнул Потапов, - На Горпищенко – веников не вяжут…
- А вот эту вещь – у тебя, надо будет переписать!

Весь во внимании, вставил фразу Чех, не отрывая взгляда широко раскрытых глаз от магнитофона. Весь его облик напоминал чердачного кота в марте месяце.

- Да, забери её всю… Джаз не моя стихия… - сказал Витя Потапов, смачно хрустя зелёным луком.
- О! Ля – ля!! – послышалось с тротуара, - Водо, водо… s'il te plait, boire… ( пожалуйста, пить… )

Все повернули головы в сторону иностранной речи.
На тротуаре стояли два французских гардемарина. Их смуглые лица были испещрены струйками пота, а военные бескозырки с белым бум - боном  лихо держались на макушках. Трепетную тишину нарушил весёлый возглас Чеха

- О! Командоры! Давай сюда… - и Чех махнул рукой, подзывая.

Французы подошли к столику, немного смущаясь.

- Водо… boire… - пролепетал один из них, с любопытством разглядывая две трехлитровые банки с жидкостями разных цветов.

Чех пощёлкал по стекляшке с самогоном, и иронично произнёс

- В водке – сила, в пиве – дрожжи, а в воде – микробы… Шамбрез! Как, лаперузы?!

Французы на минуту задумались, так как из всего сказанного им было знакомо только два слова; - шамбрез и Лаперуз. Но не одно и не другое – не означало утоление жажды. Помолчав, один из них произнёс с юношеским запалом

- Non, non… Вода! Вода!

Витя Потапов налил два стакана компота и,  показывая на них рукой, произнёс

- Плииз, мужики… компот!

Французы слегка засомневались, сопоставляя русское – компот, со своим французским – « complot » - заговор, но стаканы взяли и выпили. Не почувствовав ни какого подвоха в приятном кисловатом напитке, поставили стаканы и поблагодарили

- Mersi! Mersi!... il fait chaud...  ( жарко )
- Чего там, мерси? – опять с иронией переспросил Чех, - Седаум, плииз, командоры! Вот – баночка! – и он показал на скамейку.

Французы переглянулись, понимая, что их приглашают к столу. К тому же – скамейка, а по-флотски – баночка,  и по-французски звучит как  -  « un banc ». После мимолётного сеанса гипноза  « глаза в глаза », они не сговариваясь, сели.

- Ну, вот… А то мерси, мерси… - удовлетворённый Чех поставил им два чистых стакана, - Не бургонское, правда, но, тоже – из погребов… - многозначительно добавил он наливая по половине.

Стаканы содвинули все – разом.
Гости одним махом выпили, и только услужливость Витьки Потапова спасла их от спазм лёгких. Витька плеснул им компотик, те запили и – жадно задышали. Он, на правах хозяина, дал каждому по домашнему пирожку и пододвинул тарелку с салатом из зелёного лука, редиса и огурцов. Гости немного закусили и оживились. Они что-то рассказывали, лаская слух красивым прононсом и певучим грассированием. Но ни кто из сидящих так  не черта и не понял… Так как в училище, да и в школе, из иностранных языков преобладали – английский и немецкий… Но перебивать рассказ гостей не решались – неприлично.
Когда светло-бежевая жидкость обнажила дно, говорили все разом. Казалось, что языковые барьеры исчезли сами собой, а господь Бог простил этой части человечества вавилонское столпотворение, даруя понимание и единение.
Чех нормально объяснял французскому визави Николя о преимуществе оркестра Эллингтона над остальными джаз-бандами. В пылу полемики он даже не жаловал своего соотечественника Лундстрема. Николя, кое в чём соглашался, вдумчиво кивая чёрным чубчиком. Они то и дело щёлкали клавишами магнитофона, выпуская в « эфир » музыкальные мелодии. Слушали, восторженно сопровождая благозвучия русским – « ну, в кайф! » и французским – « о, ля-ля! »… Опять щёлкал клавиш, и пока перематывалась плёнка, до сидящих рядом доносилось непонятное – « свинг », « спиричуэлс », Джонсон, Саульский….
Другой гость, подпирая голову рукой, слушал меланхоличный рассказ по уши влюблённого Серёги Компанейцева. Последний, радуясь внимательному слушателю, рассказывал о чём-то сокровенном, вздыхая и всхлипывая от переполняемых чувств-с… А когда Серёга клятвенно закатывал к небу глаза, француз снимал голову с руки-подставки и шептал: « C ' est  formidable! Serge, c ' est formidable! Tu aimes, tu aimes... Heureux! ( Потрясающе! Серж, ты любишь, ты любишь… Счастливый! ) »

Но публика за столом мало-помалу редела. Уходили тихо, по-английски… У кого-то была назначена встреча. Кому-то надо было идти по личным делам. А кто и не планировал этот день, просто посматривали на часы, дожидаясь 16 часов. В это время старые патрульные группы должны уйти с маршрутов в комендатуру, а новые – только начнут готовиться к разводу. С 16 до 17 – час затишья военной городской муштры, « мертвый сезон » - военного ока. В это время можно свободно пошляться по центру, спокойно попить пива в « Пал Борисочи » - пивном баре на Большой Морской, или хлебнуть стаканчик винца под горячий чебурек на Малаховом кургане…
Ох, и тиранил нас этот комендантский догляд, в те времена, ох, и тиранил!

Когда ошалевшее крымское солнце скатилось к горизонту, а спадающая жара начала упоительно пахнуть морем и горькой полынью, за столом осталось пять человек. Умаявшиеся беседой они молчали, представляя органам слуха свободно утешаться приглушённой мелодией джаза и стрекотом цикад. Чех тяжело вздохнул и поболтал остатки на дне банки. Разлил по-братски на всех, вышло по 15 капель.

- Наш Менделеев открыл водку… - решил блеснуть гордостью за отечество Лихачёв.
- Ага, - вмешался Витька Потапов, - потом он открыл портвейн,… пиво… Нет уж, чтобы на утро голова не болела – с чего начали тем и заканчивать будем! … Я – сейчас. – и он исчез в полумраке южного вечера.
- Etre alle!! ( поехали ) – провозгласил Чех.
- Поехали!! – поддержали его французы.

Через пять минут вернулся Потапов. И на место пустой трехлитровой баклаги на стол встала литровая банка с такой же светло-бежевой, но уже разгаданной, жидкостью.

- Это уже, по-моему, много… - в полузабытьи проговорил Вовка Лихачев.
- А мы на танцы не пойдём, - успокоил его Чех, - допьём, и поедим в « систему »…


Чёрная летняя ночь упала на город сразу. В миг в её тёплом чреве растворились дома и целые кварталы. Подслеповатые фонари не справлялись с тягучей агатовой темнотой и близоруко отбивались от несметного полчища ночных бабочек и ещё какой-то крылатой твари.
Четыре белых фигуры перегораживали ширину грунтовой тропы. Четыре белых паруса « мистического голландца » решительно хотели затеряться в севастопольском околотке. Воображаемый форштевень мощно скрипел и хрустел о попадающиеся камни и ракушки, а сами паруса синхронно кренились и возносились, обдуваемые ночным бризом. Прислушавшись, можно было расслышать песнь команды. Это была то ли « Марсельеза », то ли « Интернационал », но песнь была вполне патетична и воинственна. Галс был в тумане. Скользя по улочкам и переулкам севастопольского захолустья, парусник медленно приближался к центру, с его бульварами и парками, многочисленными сквериками и клумбами… А вероятность быть схваченными злобствующим патрулём приближалась к абсолютной цифре процента.
Но Чех и Лихачёв, изучившие все « кривые » маршруты за три трудных года рассчитывали только на удачу… Только на успех!
Но неожиданно для них задача вдруг осложнилась – иностранные гости начали оплывать и тяжелеть. Их белые паруса то зависали, мертвой тяжестью давя на плечо, то начинали неистово раскачиваться, пытаясь приблизить к себе земную твердь. Проводники, и сами не очень стойкие из-за крутой постоянной волны, напрягали последние силы, не давая им пасть на уходящую из-под ног щебёнку.

- Ты знаешь, Чех, - оправдывал их поведение Лихачёв, - они плохо закусывали… Это у них – в традиции…
- А ты думаешь, они жрать сюда пришли? – не соглашался Чех, - Так, город посмотреть… Предлагаю выруливать на Гоголя… Там сядем в троллейбус…
- Ага!? – теперь не соглашался Лихачёв, - И прямо в лапы трезорам!

Но в этот момент две  « мачты с парусами » рухнули, поднимая облако пыли, и почмокав губами, затихли.

- Ээ! Командоры, подъём! – расталкивал их тела Чех, - Мы ещё « Катюшу » с вами не спели….


Оба Вовы пытались поставить эти  « рангоуты », как и положено, на « твердую пятку », но тщетно. Их мощные « стволы » не хотели занимать устойчивой вертикали.
Сколько они бились над « павшими » французами – неизвестно. Но их возня вскоре была прервана строгим окриком

- Стоять! Милиция!

Вовы повернули распаренные лица и обнаружили поодаль двух милиционеров и желтый ГАЗик.

- Что, плохо товарищам стало?

Подошёл один из милицейских – в звании сержант.

- Да вот, акклиматизацию ещё не прошли… - ответил Чех, - Французы….

Сержант отошёл к своему напарнику. Поговорив между собой, они оба подошли к морякам.

- Придётся всем проехать с нами. – жестко сказал сержант, - Давайте в машину….

Ни Чех, ни Лихачёв – припираться не стали, в машину – так в машину. Они аккуратно помогли загрузить недвижные тела коллег.

- Куда? В военную комендатуру? – спросил водитель.
- Нет. В отделение. – ответил сержант, - Иностранные персоны, понимаешь….

В отделении их встретил хмурый дежурный, похожий на племенного хряка с выставки достижений. Его оплывшее в складку тело обтягивала белая форменная рубашка с погонами лейтенанта и с мокрыми « озёрами » под мышками.

- С какого училища?
- С инженерного… Голландия… - без интереса продолжать разговор, ответил Чех.
- А французы, почему с вами?
- Они ни с нами… Плохо ребятам… - вот решили помочь….
- Сами еле лыко вяжите… Помочь!? – передразнил дежурный, - Ну, что?! Комендатуру вызывать будем?
- Не надо… Сами дойдём – у нас катер через час. – ответил Чех.
- Но это мы – посмотрим, … на сколько вы ходки… - буркнул лейтенант, записывая что-то в журнал, - Французы, голландцы… - одни - засранцы, иностранцы….
- Ты, вот что… - обратился он к сержанту, - этим двум куклам тазик подставь и дай нашатыря понюхать… А то потом будут говорить, что милиция в Союзе – необходительная… А этим – нашим – ведро с водой и две тряпки… Пусть приборку делают, раз в комендатуру не хотят. Если смогут – конечно… Вечно эта Голландия забот прибавит… И что только за инженерия такая – всех на уши ставить?!

Как только слово  « приборка » коснулось уха Чеха, ему сразу стало ясно – заставят мыть трап. Он посмотрел на Лихачёва, тот был плох – но держался.
Оцинкованное дно ведра скрипнуло о кафельный пол, а рядом упали два хлопчатобумажных мешка.

- Вот видите лестницу, - сказал дежурный, - с третьего по первый… Качество проверю - сам. Будет плохо убрано – поедите в комендатуру….


        Кафельный пол плыл под ногами, а квадратики кафеля постоянно  вытягивались в ромбы. Лихачёв и Чех сидели на двух ободранных стульях и внутренне утихомиривали стук в висках.

- Мастерски, мастерски… - придраться не к чему, - раздался голос лейтенанта спускающегося с трапа, - Учись, Сазонов, как жене угодить! – обратился он к сержанту, - Три этажа – за 25 минут… Профессионалы! … Может и вам – нашатыря? Поклонники Вакха… А?!
- Перетопчемся… - буркнул Чех, вытирая лицо носовым платком.
- Ладно. Учитывая, что перетаптываться вам ещё лет 20 на подводных лодках…, Сазонов, отвезёшь их на Графскую… И французов – тоже. Там их будут ждать с корабля… - я позвонил. – он подошёл к Лихачёву и потрепал его по плечу, - Подъём, подъём! – подводники, блин! И когда только успевают… - и сами с полведра… и французам помочь… Подъём!


       Тесный кузов ГАЗика ещё раз заставил сплотить плечи украшенные золотыми якорями и ощутить хрупкость далёкой Франции. Десять минут тряского покоя и напряженной тишины. Французы что-то лепетали плохо слушающими языками и попеременно икали.
Но вот двери распахнулись, и Чех увидел четыре широких груди, обтянутые кипельно белой парусиной, с короткими орденскими планками, и блестящими боцманскими дудками на массивных цепях. Четыре пары рук в белых перчатках подхватили тела гардемаринов и вытащили их из тесного салона.

- Au revoir! ( До свидания! ) – успели сказать галантные парни.
- Счастливо! – ответил Чех.

      
    Катер натружено вибрировал и отваливал кормой от пирса, когда на освободившуюся пристань влетел запыхавшийся патруль. Худой и высокий майор, начальник патрульной группы, пытался остановить отплывающий катер, крича что-то капитану и показывая рукой на корму. Но капитан, высунувшись из рубки, только улыбался и разводил руками.

- Чех, это по твою душу… - сказал кто-то из толпы курсантов стоящих на корме, - Но пролетели… - как фанера над Парижем!… « Пароход плывёт, а музыка играет… »….

Чех, плохо справляясь с качкой, положил руки на бортовой планшир и посмотрел на отдаляющийся пирс. Худой майор явно сокрушался и теперь он просто выжирал глазами уплывающую добычу. Чех посмотрел на него, расплываясь в улыбке ночного демона, снял фуражку и помахал на прощание. Но, ощутив в руке что-то не то, обратил внимание - на сей предмет. И какого же было его изумление, когда он обнаружил на белом чехле – белый растрёпанный бум – бон, а на чёрном бархате околыша -  надпись « G L O R I J A ».