Линия цвета orange

А всё-таки моя жизнь началась на красной ветке!  Вот оно - отклонение…Ну это спорный вопрос. Вот тот роддом, окна которого выходили то ли на лес, то ли на дорогу. Вспомнить бы, в какой палате лежала мама, и кто ещё разделял её счастливое положение. Помню, рассказывали мне по рыжего мальчика, недоношенную девчонку и кесарево сечение. Про парня я узнала лет в пять и была совершенно уверена, что выйду за него замуж, и у нас будет полосатое потомство. Мама получила три письма от папы и штук двадцать пять от бабушки. Папа работал, вставлял прутья моей кроватки и пришивал ухо медведю, которого хотел мне передать в пользование, как только я приеду. Он очень гордился тем, что этот самый зверь достался ему от дедушки и совсем не замечал  частичную негодность своего подарка. И вот именно на Алексеевской (тогда ещё Щербаковской), когда мы с мамой пытались меня родить, папка пил коньяк и ходил вокруг ещё не убранной новогодней ёлки, шаркая пятками, как будто пытаясь обратить на себя внимание уже готовых пелёнок и резинового зайца. Там я в первый раз поняла, что такое, когда тебя ждут. Я была желанным ребёнком, и совсем этому не удивилась. Это было моё начало, мои первые разрисованные обои, порванные книги и порезанное мамино вечернее платье.  Меня упорно учили читать, когда мне только-только исполнилось два. Мама и бабушка кричали: "Она ж ещё ест мимо рта!!", а папа всовывал в мой пластилиновый мозг знаменитый русский алфавит. К трём годам я собирала пирамиды и ребусы, которые сейчас не складываю,  чего очень стыжусь, и поэтому с радостью отдала эти научные кубы своей младшей Мане, следующему поколению. Родители записывали на плёнку мою самодеятельность, в виде выразительного прочтения стихотворений Барто и Маршака. Это было первое знакомство с рифмой. Я не выговаривала "р" и ещё половину букв, но даже с таким убогим запасом я выступала не хуже профессионального актёра. А родственники и гости хохотали до слёз и дарили мне "банты на кудри". Но однажды мамка сказала: "Ничего смешного!" и повела меня к логопеду в детскую полликлиннику. Женщина, которой мать доверила своего единственного ребёнка, постоянно орала на меня за то, что я не понимаю, зачем сюда пришла и не хочу на её облезлых картинках узнавать рака, руку и Грека. В итоге я заболела, а тётка начала картавить. На том и разошлись…
   Я с удовольствием шагала каждый день в Садик, лепила там зелёных змей, строила мальчишек по росту, боялась одну маленькую стерву и старую воспитательницу, которая умерла на моих глазах из-за сердечного приступа. Один раз к нам приехало телевидение, и дядя с микрофоном задавал политические вопросы. Мы орали не в тему, улыбались в камеру и кидались в оператора снежками. В тихий час я залезала под простынку к моему лучшему другу, и мы шепотом рассказывали друг другу сказки. Меня ставили в угол, а я смотрела на нарисованного попугая с шариком и хотела вырасти.
    В пять лет я произносила слова с дикторской точностью, читала взахлёб и калякала дедушке и бабушке Наде письма на Проспект Вернадского.  Папа понял, что пора меня приобщать к серьёзной деятельности в школе. Он выбрал учебное заведение под номером 273 с кучей заслуженных учителей, один из которых  - моя первая учительница, фактически вторая мать. Школа располагалась на Бабушкинской и этот кусок оранжевой ветки я за десять лет изъездила до дыр.  После четвёртого класса родители мне дали свободу. Нет, отнюдь не абсолютную, но моим ровесникам такое и не снилось. Я стала "сама" и мне это нравилось. Самой плакать и смеяться, делать или не делать уроки, ссориться, драться, знакомиться, влюбляться, придумывать… И вот он мой остов - ветка цвета апельсина. Моя линия жизни…А, может любви?

                Медведково.

  " Конечная. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны",- разносилось по станции, и я понимала, что приехала. Теплый обед, дядя с гитарой, песни хором и непередаваемый запах бабушки, который по прошествии времени почему-то выветрился. Я приезжала туда обычно по выходным и возилась со старыми игрушками моего двоюродного брата. Многие забирала себе, в основном самые поломанные, так как была уверена, что смогу соединить их во что-нибудь действительно ценное. Когда становилось совсем темно, бабуля включала жёлтую лампу, купленную в пятьдесят седьмом и читала мне книжку, которую я заблаговременно притаскивала ей. Я лежала, подогнув под себя ноги, и придумывала аналогичную сказку сама. Потом мы с бабушкой менялись ролями, и я импровизировала, рассказывала, разыгрывала сценки, устраивала театр одного актёра. Я любила это больше примеров по математике и прописей, даже больше кукол и плюшевых крокодилов. Это была моя жизнь, я увлекалась и не могла затормозить. А когда бабушка пыталась меня уложить спать, предварительно помыв, я кусалась и плакала. В итоге  всё-таки засыпала и, видела свои сказки во сне. Такие вот чёрно-белые мультики.  Цветные сны не приходили, наверное, боялись, что я захочу в них остаться. Иногда приезжал мой брат. Он не был особенно интересным мальчиком, но я его раззадоривала по мере возможностей, и мы бегали во дворе, как самые обычные дети, хотя я была уверена, что у меня нет родителей, а все люди, так сильно любящие меня, всего лишь притворяются, что родные. Забравшись на лестницу, я смотрела на небо и ждала ту самую мою сказочную маму, которая умеет летать, а может даже любить меня. Я думала, что она вернётся, но она не соизволила… До сих пор…А по будням мы с бабушкой и дядей ходили в Дом КНИГИ на улице Широкой. Мне покупали Носова, Успенского, Линдгрен, Чарскую, Русские народные сказки и собрание стихотворений детских поэтов. Я обожала запах новых книг, цветные переплёты и предвкушение долгожданных историй после ужина.
   Сейчас я учусь в двух шагах от бабушкиного дома, хожу к ней обедать и тискать кошек. Жёлтая лампа всё та же, но дяди уже нет, у хозяйки печальные глаза, красные от слёз веки и больше морщин. Около родного подъезда мы пьём пиво с народом из школы и прошлогодними выпускниками. Меня гнетёт атмосфера того самого двора, в котором раньше я с таким воодушевлением купалась в снегу. Сейчас там слишком много несчастных людей, алкоголиков и скандальных дворниц.  В школу я хожу уже без какого-либо предчувствия, страха. Там меня любят, со мной считаются. По дороге я продумываю сюжет последнего звонка и повторяю конспект по обществоведению. Теперь Медведково  - это три ларька с пивом и чипсами, отдел субсидий, куда я часто хожу по просьбе бабули и, конечно же, оранжево-белое здание любимой гимназии.               

                Бабушкинская.

Сюда я ездила десять лет в школу, до того времени, пока не построили новое здание. Учителя были рады, мы вроде тоже, но в старом было уютнее, хотя все убеждены в том, что главное - коллектив. Ну, вот каждое утро я, выйдя из метро, направлялась к остановке. На торговых рядах зимой красуется характерная надпись "С НОВЫМ ГОДОМ" и неизменное лицо морозного деда. В России три четверти года - зима, поэтому и надпись и деда мороза не снимают до июня.  Автобусы утром всегда ходили редко, так что я мёрзла и боялась опоздать. Потом стала ездить на маршрутке, познакомилась с водилой, и он меня возил бесплатно, что мне в принципе льстило. В Детском мире напротив станции метро мне мама покупала тетрадки, ручки и прочую школьную мишуру. Став старше, я начала делать это сама. Никогда не любила пеналы, остро отточенные карандаши и цветные тетрадки.  Обычно приобретала толстые зелёные в непромокаемой обложке и писала на самой первой странице свою фамилию крупными буквами. Учителя кричали, выходили из себя и заставляли подписывать, как положено. Я тоже злилась, но к восьмому классу мы пришли к консенсусу. На автобусе я ехала минут пятнадцать, а потом шагала пешком либо по глубокому снегу, либо по слякоти. Сухо в этом районе бывает редко. По дороге постоянно встречала знакомых из школы, и мы дружно заваливались в магазин за конфетами, из-за чего всегда опаздывали в школу минут на пять-десять. Замечания об опоздании - обычная запись в моём дневнике. На уроках надували пузыри из бубльгума и с шумом лопали, но это уже другое наказание, которое в большинстве своём сводилось к выставлению из класса и звонку родителям. Мои родители - мудрые люди и относились ко всему со смехом. Они называли моих учителей исключительно кличками и с трудом удерживались от этого в серьёзных разговорах с ними. Я знала, что такое обращение отнюдь не означает отсутствие уважения. Просто родители учитывали мой переходный возраст и делали мне поблажки. Со временем у меня прошла мания хулиганства, и теперь я очень аккуратно решаю все конфликты, без резких выпадов и забастовок. На Бабушкинской жила бОльшая половина всех моих друзей. Так что я ездила на Бабушкинскую не только с неподъёмным рюкзаком, но и с красиво упакованными подарками и стопками открыток. Если я из школы бежала к бабушке то по дороге всегда заворачивала на Хлебозавод, дабы прикупить на свои не особо крупные карманные деньги пару булочек с повидлом. Это был мой английский ланч, а иногда и обед. С другой стороны от школы красовалась великая речка - Яуза и парк, в который мы неоднократно плелись с длиннющими и ненавистными лыжами под присмотром нашего учителя физ-ры. Его, по слухам, посадили за какое-то противозаконное дело, и на его место пришла неприятная женщина, под два метра ростом, в грязном спортивном костюме, из кармана которого виднелся кусок хлеба. Она гордилась этим куском и разговаривала с нами о своей трудной учительской жизни и муже, проживавшем в глухой деревне под Москвой. Катание на лыжах было затруднено лающими и цепляющимися за ноги собаками, плохой лыжнёй и неумением ставить ноги. Я больше любила играть в футбол на снегу и поэтому каждый раз срезала дистанцию и, придя первой, бежала к ребятам попинать мяч. После урока мы катались с огромной ледяной горки и приходили на следующий урок ужасно мокрыми, с красными щеками и разодранными ладонями.  В старших классах я ссылалась на то, что выросла из своих лыж и не ходила на уроки. Таким вот изобретательным всегда находилась работа, и мы клеили флажки, мыли спортивный зал или проверяли тетрадки первоклашек. Мне это нравилось, и я даже хотела стать учителем, но разочаровалась в этой профессии после того, как узнала, что учителям платят копейки за их огромный труд. Школа же была настолько старая, что разваливалась на наших глазах. Штукатурка падала на головы, двери не открывались, а на дверцы шкафов невозможно было смотреть без слёз. Но, не смотря на это, со школой у меня связано много незабываемых минут, часов, уроков и перемен. Там я первый раз выступила на сцене, после чего много раз была лучшим чтецом школы. Один раз я поставила спектакль по одной из своих сказок, но премьера провалилась и, наученная горьким опытом, я стала придерживаться классики. Любимым уроком для меня была и есть литература. Моя учительница, которая стала моим лучшим взрослым другом, по достоинству умела оценить все творческие деяния своих подопечных. Я писала оригинально и она не давила на меня школьными стандартами, а напротив поддерживала мою индивидуальность и помогала справиться с кризисами вдохновения. В её кабинете я чувствовала себя лучше, чем дома. Там была та самая атмосфера моего мира, того самого маленького мирка, в котором я проживала основную часть своего времени.  Когда мне было плохо, я садилась в метро, ехала в школу, поднималась на второй этаж и стучалась в дверь одиннадцатого кабинета. Л.П.  всегда была рада меня видеть, мы пили чай, разговаривали чаще обо мне, но бывало и о ней. Когда становилось поздно, она оставляла мне ключ, а сама уходила домой. Я могла долго ещё сидеть за своей партой и сочинять, грызя ручку или перебирая карандаши на учительском столе.  Потом уезжала домой и, не делая уроки, заваливалась спать. Родители сначала возмущались, а потом привыкли. Накануне Нового года мы  всем классом раскрашивали стёкла гуашью, развешивали всякие шарики и гирлянды. Каждый приносил из дома что-нибудь красивое и яркое и в итоге весь класс превращался в одну большую коробку с подарком. Перед самыми каникулами раздвигались столы, накрывались скатерти, закупались торты и литры газировки, и устраивалась обычная новогодняя пати с конкурсами и выступлениями. Это было замечательное время, которого все ждали на протяжении всего года. Не менее широко и бурно праздновался День Святого Валентина. Я не любила этот праздник, так как не питала никаких чувств даже к одиннадцатиклассникам. Я умела притворяться, вырезать сердечки, писать страстные слова, но всё это была лишь имитация влюблённости. Да и меня, честно говоря, не баловали валентинками. Некоторые побаивались это делать, а большинство просто не считали меня достойной признания в любви. Короче говоря, меня в классе скорее уважали, чем любили. Объектов для любви у нас было огромное количество, так что праздник удавался и без блондинок. Школьных романов у меня не было, и, я думаю, уже не будет. Зато за порогом школы я оттягивалась в этом отношении на студентах, дяденьках из чата и папиных знакомых. Вот эта возрастная категория была непосредственным возбудителем моего детского душевного спокойствия. Сейчас ситуация не сильно изменилась. Но это уже другая тема…

                Свиблово.

Кроме того, что здесь живёт одна моя хорошая знакомая, и что при выходе из метро натыкаешься на маленькую деревянную церквушку, я не знаю об этой станции ничего. К Лизе, так зовут мою подругу, я не часто  моталась в гости, но никогда не была против заглянуть к ней. Её мама работает в нашей школе учителем французского. Лизка была всегда самой красивой девчонкой класса, и на её Дни рождения собирался весь свет нашего коллектива. Для меня уже не были новыми игра в бутылочку и поцелуи в родительской спальне, и я предпочитала резаться в приставку, поедая овощной салат. В четвёртом классе мы с Лизкой хотели издать учебник, но не хватило ни денег, ни терпения. Лизкина квартира была для меня примером идеального семейного очага. Впоследствии, этим идеалом стала для меня моя семья, но в середине девяностых родители не истязали меня вниманием, чего нельзя было сказать о родных Лизы. Сейчас мы с ней редко созваниваемся, а видимся ещё реже, так как её папа решил перевести свою дочь в другую школу. Сомневаюсь, что наше общение протянет больше года.

                Ботанический сад.

Тут находится огромное здание НИИ, где двадцать лет работал мой папа и пять - мама. Фактически здесь они и познакомились, а точнее во время сбора картошки, по поручению начальника того самого НИИ. Этому монстру архитектуры я обязана не только сложной, практически нищенской жизнью нашей семьи до 90-го года, но и моим первым знакомством с компьютерными игрушками. Мне было лет восемь, когда папа привёл меня к себе в офис и посадил за клавиатуру. После бездумного тыканья по кнопкам мыши, я узнала в кривом лице дяди на экране Якубовича, а в происходящем действе - игру "Поле Чудес". Вот тогда-то я и вошла в ажиотаж и теперь, проезжая мимо высокого забора на 71-м автобусе, я с теплом вспоминаю своё безоблачное детство и умение получать немыслимое удовольствие от примитивных вещей, далёких от того, что я имею сейчас. А на Сельскохозяйственной улице живёт мальчик, который любит меня с третьего класса. Он учится со мной в одном классе, собирается поступать в ПТУ и не производит ощущения "мурашек по коже". В классе его называют чапой и не особо считаются с его мнением, а для меня он всегда был и остаётся простеньким Иванушкой-дурачком, против которого я, в общем-то, ничего не имею. Прямо рядом с метро живёт мамина сводная сестра с моей двоюродной родственницей, Маней. Она милый ребёнок, ходит уже в третий класс и обожает меня. Я ей постоянно дарю свои старые игрушки и карандаши, которые сестрёнка коробками уносит к себе в маленькую однокомнатную квартирку. Моя тётя - совершенно неунывающий и всегда весёлый человек, которого жизнь ломала не раз; Я стараюсь брать с неё пример в сложных ситуациях, но не всегда получается. Уж очень много оптимизма в этой стройной женщине. Если честно, Ботанический сад - не самое приятное пятно в моей жизни. Это относится и к станции метро и к самому парку, который постоянно нагоняет на меня уныние и тоску. Я не люблю единение с природой. Наверное, просто не понимаю уникальности жизни в одиночестве и тишине…

                ВДНХ.
 
Мой нежный, сентиментальный возраст закончился в 1997 году. Конечно, сложно сказать, что в 12 лет ребёнок становится сильной личностью и, главное, взрослым. Это, ясное дело - чушь. Дело в другом. Меня потянуло на разбойничье существование, на романтику подъездов и рваных джинсов, на два литра пива по кругу и экстремальные виды спорта. ВВЦ  я в детстве посещала часто. Там когда-то давно работала моя бабушка, и мне было с кем ходить на аттракционы, в большой главный павильон с волшебными шарами, палочками и картинками, от которых всегда так необыкновенно пахло, что сложно было отлепить любопытный нос от стекла. Меня там знали все продавцы, и даже охранник детского городка. А это и было самое сокровенное, это было то, ради чего, собственно, я и рвалась на ВДНХ каждые выходные. Вначале надо было снять обувь, потом обязательно повиснуть от радости на шее родительницы и вдоволь наскатываться с горок, накупаться в бассейне из скользких, пластмассовых шариков, налазиться в лабиринте. Выходила я оттуда с естественно оголённым рядом жемчужных, молочных зубов и растрёпанной шевелюрой.
   Я осмелилась пойти на Всероссийскую Выставку одна с моей вечной подругой-еврейкой Катёной Котляр. Мне было 12, ей 11. Мы сразу же наткнулись на толпу чем-то очень заинтересованных людей, которые безостановочно мотали головами то вправо, то влево. Мы - два маленьких ангела в кепках, просочились сквозь толпу, под ногами смотрящих, и увидели огромную рампу, а на ней настоящих рыцарей, королей роллердрома на колёсах. Простояли мы со сложно закрывающимися ртами около получаса, а потом меня кто-то слегка ударил по козырьку кепки. Мой строгий взгляд наткнулся на хитрые глаза и тонкие губы, мило слившиеся в ровную улыбку. Короткий диалог, пара шуток, и моя жизнь потекла в кругу людей смелых, отчаянных, рисковых, с им только свойственной философией и жизненной позицией. Они ругались с "ментами", ходили "резаться в Квейк" по ночам, пели песни, играли рэп на мусорных баках и постоянно смеялись. Что-то героическое видела я в них тогда, что-то такое несвойственное моей детской, мягкой, наивной жизни. Котляр вскоре перестали туда пускать по причине всегда угрожающей опасности. Я же крепко связала свои взгляды, чувства и стихи с тем миром ВВЦ, в котором были взрослые мальчишки, сигареты без фильтра, разбитые коленки и я ОДНА. Через неделю мой Иннокентий Романов, или просто Кешка, стал учить меня тому, перед чем он больше всего благоговел - роликоадреналину.  Он ставил меня на самую верхушку лестницы и толкал вниз. Адреналину хватало и трудно удерживаемых слёз тоже. Я чувствовала и обиду, и любовь к тем, кто учил меня терпению и упорству, чувствам, впринципе свойственным мне по натуре. С течением времени, агрессивное катание стало мне удаваться и мною гордились. Я ревновала своих учителей ко всем новым девчонкам, так навязчиво наползающих на моего Кешку, на Андрея и Юрку. Удивительно, что я помню их имена. Новенькие в нашей банде не задерживались, просто все остальные контакты были за пределами популяции фанатов будущей жизни. А жажда жизни у нас была дикая. На выступлениях, фестивалях профессиональных роллеров мои братья часто разбивали коленки в мясо, и я знала все их адреса, банки с йодом и бинты. Они опекали меня, я - их. Тогда мы не представляли жизнь друг без друга. Мы были один организм, глубоко дышащий ботинками на колёсах, бас-гитарами и пивом. Впоследствии, меня жизнь часто заносила на те самые места, так символически названные пивным местом, ракетой и лосятником.  Последнее в честь одного из главных моих учителей - Лося, высокого артистичного парня с маленькой бородкой и невероятно глубокими глазами. Сейчас я ещё общаюсь с одним представителем нашей "неразлучной" семьи, а остальные, вопреки всем клятвам никогда не расставаться, зажили своей жизнью. Мы все разошлись без скандалов, слёз и разговоров о будущем. Просто расстались навсегда, и всё тут.  Теперь я не хожу на Выставку. Может, боюсь воспоминаний или просто выросла. Правда, магазины на пути к главному входу с двумя тружениками я не забываю. Надо же где-нибудь отовариваться…!?
 
                Алексеевская.

Одна из важнейших для меня станций. Выше сказано об этом. Да, здесь моя маленькая родина, двухкомнатная квартирка в сталинском доме, балкон, окна напротив, зажигающиеся каждый вечер разноцветными шахматами. Смотря в окно, я меняю времена года, темы стихов, размер одежды и головы.  Мне как-то казалось, что не смогу я уехать отсюда, плохо мне будет в другом месте и творить, и петь и даже есть. Часто стала я задумываться о ценности этого родного, вечно ждущего тебя дома, о радости на лицах родителей, когда я возвращаюсь в ДОМ. И пусть нет камина, хватит и горячих сердец, светящихся в ночной темноте. А может просто сегодня полнолуние?! С балкона виден двор, который в моё время не был так современно заставлен горками и качелями. Нашему дворовому обществу приходилось самим воображать то, что сейчас дети видят воочию. Мы лепили качели из пожарных шлангов, карабкались на деревья, носились, прячась по подвалам, выдумывали себе оборотней и ходили с компасами искать их.  Как только начинало темнеть, многочисленные родители выглядывали из окон, как медведицы из берлог и созывали чад на ужин. Мы голодные мчались к подъездам и уже в тепле дома рассказывали родителям взахлёб о своих традиционных игрищах и новых синяках. В новый год у каждого окна моего великого кирпичного здания появлялась, как не странно, ёлка и становилось настолько хорошо, что хотелось целовать оконное стекло в предвкушении коробочек с сюрпризами под семейным иисусовым древом. Самое долгожданное действо для меня было - вывешивание на нашу старенькую ёлочку огоньков и шариков. Эта банальность согревала мою незащищённую тогда ещё душу, такую восприимчивую к критике и брани. Приход нового, непредсказуемого и такого желанного года мы до недавнего времени встречали у наших близких друзей на Юго-Западной. Перед отъездом, который обычно происходил часов в семь вечера, я всегда спала, чтобы в здравом уме отметить праздник. Спалось неописуемо сладко и как-то даже приторно. Одеяло казалось более тёплым, а вокруг летали феи и ангелы.  Мы вообще-то редко отмечаем праздники дома, мы чаще просто вырастаем там и стареем, думая о доме, признавая невозможность забыть его.

                Рижская.
 
  Фактически, Рижская - один большой рынок и бесчувственный, металлический мужчина с ядром при выходе. Я чуть ли не с младенчества знала, что там, а точнее сказать на Проспекте Мира располагается Рижский вокзал с прохладными вестибюлями, неуютными кафе, длинными очередями в кассы и нищими, робко протягивающими свои закоченелые ручонки в карманы москвичей. На рижском рынке мне купили мой первый, и пока последний плеер, который, наверное, наплевал на свою старость и до сих пор со мной. С моим попутчиком на батарейках мы пережили и жёсткие рельсы в Нижнем Новгороде, и ручку двери в болгарском лагере и солёную воду сочинской зимы. Его преданность умиляет меня, мы редко ссоримся, чаще просто отказываемся сотрудничать, устаём друг от друга. Ему-то без меня ничего, а вот мне… (Простите, что так много внимания уделяю простому куску недорогой техники. Вещи тоже бывают родными.) Между моим домом и домом гудящих поездов, на Крестовском мосту я полжизни наблюдала салют. Меня носили туда на руках, возили в коляске, и я до боли в глазах смотрела на такие разные и непредсказуемые искусственные молнии. На перилах моста, в толпе таких же очарованных детей укоренялась моя любовь к российским праздникам, непреувеличенное желание вырасти человеком-личностью. Жаль, что сейчас я даже не успеваю подбежать к окну, когда яркие вспышки будят вечерние тучи. 

                Проспект Мира.

     Как-то я поняла, что без Олимпийского книжного рынка моё обучение было бы затруднено. Нет, я не особенно люблю толкаться, но бешеное разнообразие всякой мишуры, без которой, как оказалось, жить-то не совсем удобно, тянуло к себе практичного рыжего ребёнка. Если у меня были деньги, то было три пути их приятной траты: клубы, книжные магазины и олимпийка. Там, во-первых, всегда были нужные учебники, шпоры и широкий ассортимент канцелярских аксессуаров. Ну а во-вторых: много народу, в особенности студентов-школьников, в большинстве своём без пошлых мин, а остальное оставим за кадром…Безусловно сюда меня тянул и бесплатный вход, отсутствие необходимости торчать в очереди и радужный приём таких отзывчивых и умелых продавцов (не всех, конечно). А ещё Проспект Мира - это Макдональд'с, бассейн, куда мы с Котляр пару раз наведывались, когда посмотрели в зеркало и решили, что расхлябаны до неузнаваемости. Мы плавали по километру каждое занятие и были горды собой. Возвращаясь, всегда чувствовали приятный холодок в теле на фоне банной жары московского лета. На другую сторону прохожу под землёй. Мне ничто не заменит переход под родной улицей. Я хожу туда за благовониями, подарками для близких и браслетами на ногу. Пройдёшь - и попадаешь на другую сторону, к главному входу в метро, украшенному безумным орнаментом  и названием вышеописанной станции. На этой же стороне есть одно из моих символических мест - бар "РОКИ 2". Здесь я пила пиво в компании важного для меня человека, но об этом позже. Ещё одна станция и Проспект Мира плавно перетечёт в Сретенку.
 
                Сухаревская.
   
   Если б меня попросили, как в какой-то старой детской игре, назвать ассоциативный ряд, возникающий около слова "Сухаревка", я б замялась, может быть, даже покраснела, но не от смущения, а от переполняющих голову мыслей, воспоминаний, чувств. Метрах в четырёхстах от метро стоит скромное здание, которое,  в сущности, олицетворяет начало нашей семьи, и моей, в общем-то, несложной пока жизни. Это - Загс, где расписывались мои драгоценные родители, где им кричали горько так, что было слышно на другой стороне проспекта. Я почему-то благодарна этому зданию и людям, которые там работают. Они клеят семьи так же, как сапожники ботинки (ну непоэтичное сравнение получилось!). Если пройти немного в сторону Сретенки то можно заметить справа магазин  со стеклянными витринами, украшенными даже слегка несовременно. "Обувь на Сретенке"…Именно тут мне купили мои первые ботинки, и я не помню, как сносила их, но сейчас они выглядят ужасно. Мне чего-то действительно жалко, когда я держу эту кукольную обувь на ладони и щупаю шнурки. Это что-то - моё детство, но зачем я плачу о нём мне не понятно. Я совершенно не хочу проживать всё заново. Напротив, мне хочется поскорее узнать, что же там дальше, за чертой стрелки в часах. Безумно хочется! На Сухаревке я временами встречаюсь с моим хорошим знакомым, с моей Музой и Ангелом-Хранителем. Он  - интересный, необыкновенный, хотя и взрослый. Никогда не думала, что старшенькие могут так тонко понимать мою запутанную тинейджерскую философию. Меня с раннего детства тянуло к умным и редким людям: родительским друзьям-бардам, поэтам за тридцать и учителям литературы. Так вот, по "лестнице из-под земли" я иногда поднимаюсь к основному судье моих творений с по-детски зажатыми в ладони кусками прозы или наборами четверостиший. Это мне сильно напоминает поездку Есенина в Петроград к Блоку. Совпадение? Нет!  Меня  вдохновляет атмосфера Сретенки, Садового кольца, улочек старой Москвы. В многочисленных двориках сретенских переулков у меня много маленьких друзей, детей из этих старых, сказочных домов. Там я чувствую себя беззаботной и абсолютно свободной. Была у меня мечта: встретить Новый год в старом доме на Сретенке со своим настоящим старшим братом. А сейчас замоталась, и мечтать некогда. Надо вот только, чтобы чьи-нибудь честные глаза бегали по моим строчкам  и критиковали меня, ставили на место необузданное самомнение.
 Отсюда я доходила и до Чистых Прудов, и до Маяковки. Сухаревская - официальный пункт отправления моей творческой натуры до тех, нежно любимых мною мест, где находятся клубы, пивные, бары, так много значащие для меня. В таких вот, как я их называю, "местах моей лучшей жизни", чувствую себя слабой и беззащитной. А где ещё можно вот так…?  Сейчас миру не нужны слабые люди. Ему и так не легко. Езжу я на  "рыжую станцию" ещё и для того, чтобы заплатить за мамин мобильный, купить шампунь в хозяйственном и навестить бродягу на остановке. Бродяга - деревенский мужик, которому просто не повезло. Но он мыслящий, интеллигентный человек с бакенами и козьей бородкой. Он пишет стихи, но не слышит меня. Жалко только, что сдвинулся он чуть-чуть на фоне невыносимой, чёрной жизни. Там же находится мастерская мамы моей наилюбимейшей подруги, Варьки. Мама у неё  - художница и где-то под крышей одного сретенского дома у неё гнездо творчества. Этот факт ещё сильнее подчёркивает неформальную атмосферу клочка Земли под коротким названием… Не буду снова повторяться. Также не буду описывать подробно  множество моих стильных знакомых, обитающих здесь. Они просто есть и точка.